Текст книги "Король терний"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

9
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

На Высокогорье были и равнины, правда, немного и все больше каменистые, и количество камней росло, как только крестьяне начинали пахать землю. За три месяца моей бытности королем я не выезжал за пределы Высокогорья. И только сейчас, оказавшись на дороге, ведущей на север к Химрифту, я увидел окраины своего королевства, граничившего с Анкратом и Топями Кена.

Мы покинули разрушенное крестьянское поселение, Мартена и Сару, чьи имена врезались отныне в мою память, их мертвую дочь Джени, чье дыхание остановилось весенней ночью, когда мы не успели отъехать и на двадцать миль. Мы двигались к пограничной территории, куда братья имели обыкновение стремиться и где возможностей для них было с избытком. Глубина, на которую всякого рода головорезы могут проникнуть на территорию королевства, есть мера его слабости. Тертаны имели слабые границы, а Топи Кена и того слабее. Чего нельзя было сказать об Анкрате. О его границы можно было зубы сломать.

– Почему остановились? – спросил Макин.

Дорога разветвлялась. Не обозначенная на карте грязная дорога глубокой рытвиной уходила к холмам, туда, где границами сталкивались Анкрат, Топи и Высокогорье. Ветер гнал волны по высокой траве. На пограничье трех стран растительность буйная. Кровь отлично удобряет почву.

– А, развилка. Что ж, выберем ту дорогу, что не ведет в Анкрат, – сказал Макин.

Я закрыл глаза.

– Ты слышишь, Макин?

– Что?

– Послушай, – сказал я.

– Да что послушать? – повернулся он ко мне. – Птицы, что ли?

– Более суровые звуки.

– Комары? – Макин нахмурился.

– Даже Бог их слышит, – сказал я. – А ты не слышишь?

Он заехал мне за спину.

– Колокол?

– Да, колокол в Джессопе. Там с миазмами болот поднимаются мертвецы. Звук такой густой, он расползается над топями на целые мили, – сказал я.

Когда-то этот колокол звал меня домой. Этот же колокол оповестил меня о скором появлении на свет моего брата, который развивался и рос в животе чужой женщины, надевшей платье королевы. Платье из шелка и кружев. И сейчас он напомнил мне о словах принца Стрелы, которые его меч практически выбил из моей головы. Мой маленький брат появился на свет, и те игрушки, которые мой отец положил ему в колыбель, были претензией на мое наследство.

– Мы поедем по этой дороге, – сказал я, свернув на грязную.

– Химрифт в другой стороне, – возразил Макин и внушительно добавил: – Я не спорю, просто не хочу, чтобы потом, когда мы все будем лежать на земле и истекать кровью, вы не говорили, что я не предупреждал.

Конечно же, Макин спорил, но у него был свой резон, и я не стал его останавливать.

Уже около часа мы ехали вдоль болот, источавших кисловатый запах гниения. Весна цвела на равнинах Анкрата и с трудом поднималась по склонам Высокогорья. Мы добрались до леса, ветки деревьев густо зеленели молодыми листочками, словно весна мановением волшебной палочки заставила раскрыться все почки разом. Я велел братьям свернуть с дороги и углубиться в лес. Если хочешь избежать нежелательной встречи, держись лесных тропок, особенно в Анкрате, если учесть, что я отнял у отца Лесной Дозор.

По-весеннему теплый ароматный воздух, которым невозможно надышаться, яркая зелень клейкой молодой листвы, пение дроздов и жаворонков… у Анкрата были свои преимущества перед Высокогорьем Ренара. Но за последнее время я научился ценить дикую красоту своего королевства: голые скалы, недоступные человеку горные пики и даже пронизывающий ветер, непрерывно дующий с востока на запад.

Грумлоу наклонился и что-то вытащил из волос юного Сима.

– Клещ, – сообщил он и с хрустом раздавил насекомое пальцами. Даже в раю, как вы помните, нашелся свой змей-искуситель.

Тропа становилась все уже, и телега начала застревать в кустах и цепляться колесами за валежник. Чертыхания Райка сделались более частыми и злобными и следовали за хлесткими ударами веток по лицу.

– Слишком высоко сидишь, Малыш Райки, – сказал я.

Подъехал Макин, за ним – Кент и Роу, оба похохатывали после брошенной Макином шутки.

– Ну что, придется скоро пешком топать? – Он пригнул голову, проезжая под низкой зеленой веткой.

Я остановился у ручья, через который был перекинут небольшой мост из плит на каменной основе. Мост, вероятно, успел состариться еще до рождества Христова. Я его помнил. Это был, пожалуй, самый дальний предел, куда я забирался в своих одиноких путешествиях до того, как покинул Высокий Замок навсегда.

– Лошадей оставим здесь, – сказал я. – Грумлоу, присмотри за ними, ты сегодня оказался самым зорким из братьев.

Зоркость была не единственным достоинством Грумлоу. Возможно, усы и придавали его лицу глуповатый вид, но кинжалами он владел как весьма разумный человек, у него в запасе всегда было достаточное количество.

Я подумал оставить у моста Гога и Горгота, особенно Горгота. Его не заметить было весьма трудно. Он впервые появился в Логове, когда я уже пару дней просидел на троне, и произвел настоящий переполох. Павел панику своим устрашающим видом, хотя был изранен, пока удерживал ворота замка. В один из базарных дней я приказал Коддину привести его в замок через западный двор. Разгорелся такой сыр-бор, будто двор забросали осиными гнездами. Одна бабенка закричала, схватилась за грудь и грохнулась наземь. Меня это насмешило. Но когда мне сказали, что она так больше и не встала… это все равно казалось мне забавным на тот момент. А сейчас я не видел в этом ничего смешного, вероятно, старею. Но, если не кривить душой перед истиной, упала она действительно смешно.

В итоге я взял с собой и Гога, и Горгота. Горгот незаменим в самых патовых ситуациях, а Гог способен в мгновение ока разжечь большой костер почище любого проворного поваренка.

Идти по лесу незамеченным не так уж сложно, если знаешь дорогу и не шарахаешься от каждого засохшего дерева, как от внезапно возникшего человека. Это особая порода одиночек, они не разносят слухи, и Райку не нужно их убивать.

Мы без особого груда углублялись в лес Анкрата, двигаясь по оленьей тропе. Даже крепкие королевства имеют свои бреши в наглухо закрытых границах.

– Подозрительно легко у нас получается разгуливать по территории Анкрата, – сказал Макин. – В мою бытность Коддину и его парням было бы несдобровать, если бы чужаки вот так вольготно разгуливали по лесам. – Макин покачал головой, хотя его ворчание по поводу слишком безопасной прогулки по чужой территории мне показалось нелепым.

– Армия твоего отца потеряла силу? – спросил Горгот, тяжелая поступь которого приминала молодую траву.

Я пожал плечами.

– Половина его армии томится на дне болота. Время от времени эти мертвецы стремятся выбраться из трясины. И не они одни. У меня при дворе был торговец, который рассказал о Затонувшем острове, опустившемся в царство Короля Мертвых. Со всеми его жителями. Стал прибежищем для мертвецов, болотных упырей, некромантов и всякой прочей нежити.

Макин перекрестился и прибавил шагу.

Мы продвигались без препятствий, лес был для нас хорошим укрытием и сносно кормил. Юный Сим ловко ловил кроликов, я камнями сбивал с веток зазевавшихся белок и вяхирей. Весной живность – легкая добыча, дичь слишком зачарована пробуждением жизни, теплом и ароматами земли и теряет бдительность, не замечает притаившегося в тени охотника.

Анкрат завораживает благодатью, и особенно в лесу, где день течет, как мед, и солнечный свет струится золотыми потоками сквозь густую листву.

Мы двигались цепью под треск дроздов и чириканье воробьев, пьянея от ароматов боярышника и дикого лука. И я забылся, я вернулся в детство. В памяти всплыла та ночь, когда Уильям лежал больной, мама плакала, а придворные рыцари не поворачивали в мою сторону суровых лиц. Я вспомнил, как шептал молитвы в темной церкви, когда все святые отцы уже спали в своих постелях, какие давал обещания. Тогда я не угрожал и даже не торговался с Богом. Затем я на цыпочках вернулся в нашу комнату, забрался на кровать, на которой лежал Уильям, и обнял его. Монах успел напоить его какой-то горькой микстурой и пустить дурную кровь, сделав надрез на ноге. Мама натерла ему грудь медом и луком. Не знаю, насколько это помогло, но, по крайней мере, дышать он стал полегче. Я лежал, обняв Уильяма, и прислушивался к звукам ночи: сухое хриплое дыхание младшего брата, похрапывание нашего пса Джастиса, спавшего у дверей, позвякивание вязальных спиц служанок в зале, слишком пронзительные крики летучих мышей в безлунной темноте за окнами Высокого Замка.

– О чем задумался, брат Йорг?

Я тряхнул головой, возвращая себя в реальность.

– Мои мысли и ломаного гроша не стоят. – Я был и остался глупым ребенком.

Иногда мне хотелось вырвать всю память с корнем и растоптать ее ногами. Если бы можно было острым ножом вырезать мою слабость тех дней, я бы ее вырезал, оставив только твердь усвоенных уроков жизни.

Лес мы прошли без проблем и наконец увидели Высокий Замок, стоявший на голом пространстве распаханной под посевы земли – очень выгодно: земля и кормит, и обеспечивает хороший обзор, врагов видно издалека.

Я привалился плечом к массивному буку – последнему гиганту на границе между лесом и полями, что зеленели ростками не то моркови, не то капусты. Поля тянулись в обе стороны на сколько хватало глаз. Наблюдало за нами одно-единственное огородное пугало.

– Дальше пойду один, – сообщил я и начал снимать нагрудник.

– Куда пойдешь? – спросил Макин. – Тебе туда нельзя, Йорг. Из нас никому туда нельзя. Да и зачем? С какой целью ты туда пойдешь?

– У человека есть право время от времени навещать своих ближайших родственников, брат Макин, – ответил я.

Я снял наручи доспеха, нагрудник и, наконец, латный воротник. Мне нравилось носить железный воротник, пару раз он сохранил мою голову на плечах. Но там, куда я направлялся, доспехи не могут защитить. Я отстегнул ножны.

– Кент, оставляю тебе на хранение. – Кент округлил глаза, будто не знал, что вожак привязывает к себе своих людей доверием.

– Такой меч… сэр Макин…

– Я отдаю его тебе, – перебил я Кента.

– Йорг, не стоит расставаться с мечом, – сказал Мейкэл, глядя на меня недоуменными глазами.

Стоявший у него за спиной Сим молча наблюдал за мной, разворачивая гусли. Он, по крайней мере, уже начал готовиться к ожиданию и знал, чем занять себя. Невидимым движением фокусника я продемонстрировал кинжал, этому трюку научил меня Грумлоу.

– В этом деле он меня защитит, брат Мейкэл. Дайте мне два дня, – сказал я. – Если я к концу второго дня не вернусь, пошлите Райка разнести замок в пух и прах.

Кивнув головой, я оставил братьев наблюдать, как растет морковка. А может быть, капуста.

По кромке леса я направился к Римской дороге. Говорят, если идти по этой дороге, никуда не сворачивая, она приведет прямо к Папскому дворцу. Но меня это направление мало интересовало.

Поодаль от Римской дороги, практически поглощенное лесом, находилось кладбище, о существовании которого уже мало кто помнил. Ребенком я частенько бродил по этому кладбищу среди обветшалых надгробий и усыпальниц, заросших мхом и густо опутанных плющом, треснувших под натиском мощных корней деревьев. Затерянный город мертвых. В старых пыльных книгах он значился как Пер-Шез. Надписи на надгробиях ничего не значили для меня: «Возлюбленной, 1845»; «Безвременно ушедшему, 1710»; «Мое сердце навсегда осталось с тобой, 1908».Надписи едва читались. Все это было так давно, что даже даты теряли всякий смысл.

Вырезанные из камня буквы были приклеены прозрачной смолой, словно стеклом. Мне потребовалось несколько лет, чтобы заметить их. Непогода давно сделала свое пагубное дело, и даже молоток в руки брать не нужно было, чтобы их разбить. Зодчие в течение веков оберегали эти старые надгробия как нечто драгоценное.

Не углубляясь в лес, я шел мимо упавших надгробных камней, ближе к дороге местами их и вовсе не было. К западу от кладбища стоял крестьянский дом, полностью выстроенный из надгробных камней, хранивших полустертые надписи. Дом, построенный из историй жизней, канувших в Лету, чтобы стать кровом для безграмотных крестьян, не способных их прочитать.

Я нашел ее у края дороги – в волосах осыпавшиеся с дерева розовые лепестки. Течение лет смыло черты ее лица. Но красота осталась: четко очерченные скулы, нежная грация юного тела с едва обозначившейся девичьей грудью, тронутой крапинками лишайника. Не нужно было выбивать на надгробии длинных стихов, повествующих о ее короткой жизни. Здесь я похоронил своего ребенка. Ясно без слов. Она умерла зимой, дочь богатого человека, который отдал бы все свое богатство и даже больше, чтобы купить для нее все ее непрожитые весны.

Впервые я увидел ее осенью – девочку из камня, бегущую за каменной собакой. Было это много лет назад, листвы в тот год нападало столько, что засыпало собаку. Пока я стоял и рассматривал ее, люди спешили по дороге, гонимые пронизывающим ветром. Некоторые на мгновение останавливались, гадая, куда она бежит, и шли дальше, сгорбившись под дождем. Они уходили. А я стоял и смотрел на нее. Возможно, уходившие задумывались, за чемони бегут. Она – за собакой. Маленьким терьером, вытесанным из камня, потерявшимся той осенью в мокрой желтой листве. Бег длиною в столетие, видевший смерть всех, кто ее любил, всех, кто знал имя терьера. Бег, помнящий, как остыли руки, которые прикасались к этой девочке, и как угасли жизни, которые существовали в мире вместе с ней.

Зимой с первым снегом я пришел на свидание к своей бегущей девочке. Возможно, моей первой любви. Я смотрел на нее, а снег падал, кружились снежинки, казалось, я слышал их хрустальный перезвон. Зимой сумерки сгущались рано, ветер, завывая, гулял по диким просторам, закручивал вихри на Римской дороге, со свистом разбивал ледяную стружку о камни. Мороз серебристым инеем украсил ее платье, но никто, кроме меня, этого не видел. Прошло несколько лет, и вот я снова здесь, а она по-прежнему ждет наступления весны. Ее окружали надгробные плиты лордов и знатных дам. Поэтов и бардов. Но сейчас на этом кладбище хоронили слуг. Достаточно близко от Высокого Замка, чтобы чрезмерно сентиментальным дамам было удобно приходить сюда и оплакивать своих кормилиц, и достаточно далеко, чтобы они могли поставить это себе в заслугу. Вокруг моей девочки, бегущей навстречу весне, хоронили старых слуг и преданных собак. Сюда придворные дамы несли надушенные игрушки, чтобы прекратить нежелательные им пересуды. А однажды шестилетний мальчик притащил что-то мокрое и окоченевшее, похожее на труп волка.

– Здравствуй, Йорг.

Я обернулся. Между старых надгробий медленно шла Катрин. Солнце, таинственно поблескивая, рассыпалось золотом и путалось в ее волосах.

10
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

«Здравствуй, Йорг». И это все, что она мне сказала? Катрин, которую я встретил среди могильных плит в Реннатском лесу. «Здравствуй, Йорг», – и только?

Я пытаюсь пробудиться. Может быть, я всю жизнь только и делаю, что пытаюсь пробудиться. Я барахтаюсь в сумятице, тону. И где-то там, наверху, проблески света и воздух, который мне хочется наконец вдохнуть полной грудью.

Я едва знаком с Катрин, но хочу ее с какой-то безудержной яростью. Это похоже на болезнь, это сравнимо с невыносимой жаждой. Так Парис желал Елену. Так и я опрокинут навзничь этим нестерпимым желанием.

У меня перед глазами ее лицо, она идет между могильными плитами, и свет на ее лице сменяется тенью, тени падают от Высокого Замка, от деревьев. Я завидую этим солнечным бликам, беспрепятственно скользящим по ее волосам, по щекам, по телу. Я помнил все. Даже ее дыхание. В жаркой кухне Дрейна крошечную капельку пота, которая скатилась вниз по ее шее. Я убивал мужчин и тут же забывал их. Зачем помнить загубленные души. Но капелька ее пота сияла у меня перед глазами бриллиантом.

«Здравствуй, Йорг». И все умные слова вылетели у меня из головы. И вновь я почувствовал себя четырнадцатилетним мальчишкой, а вовсе не мужчиной. Я хотел ее вопреки здравому смыслу. Мне нужно было обладать ею, поглощать ее, поклоняться ей, терзать и мучить. Но это были лишь мои желания – несбыточные. Она – живой человек, девушка, но она стоит у дверей в мое прошлое, и я не могу туда вернуться… и она не может оттуда выйти и принести с собой аромат и вкус утраченного тепла. Это причиняет боль, которую невозможно терпеть. Боль сожжет нас в пепел.

Она приходит ко мне во снах. Я вижу ее на фоне гор. Высоких, покрытых снегом, холодных и белых, недоступных. Я взбираюсь на одну из вершин и выкрикиваю ее имя: «Катрин!» – ветер подхватывает и уносит его. Уносит и меня в пустоту, где остро ощущается невосполнимая потеря.

«Здравствуй, Йорг».

Что-то колющее обожгло меня. Я потер щеку – кровь; глубокий порез. Все тело пронзили иглы и булавки. Настоящие иглы и настоящие булавки. Я кричу, и, подобно набухшим почкам на ветках деревьев, изнутри мою плоть прорывают шипы, они растут из костей. Животные, пронзенные штырями, как экспонаты в доме чучельника. Крыса, горностай, хорек, лисица, собака… ребенок. Слабый. Смотрит на меня.

И снова я кричу и лечу в темноту. Ночь, и только шепот, напоминающий, что это ночь. Шепот, как монотонное пение, которое становится все громче и громче.

Топология, тавтология, трепка, терзание, толкание, туго натянутый, напряженный, взятый, поглощение… брать… что он хочет взять?

Кто-то неловко хватает меня за руку, слишком неловко, хочет снять часы. Быстрым движением я ловлю запястье – какое-то невероятно толстое и крепкое. Большим пальцем давлю на точку. Лундист показал мне ее в книге.

– А-а-а! – вопит Райк. – Пакс!

Я резко сел и шумно вдохнул, разгоняя кошмар, клубившийся в моей голове. Топология, тавтология, трепка… бессмысленные слова продолжают трещать в мозгу.

– Райк! – Брат Райк навис надо мной, закрывая собой слишком яркое солнце.

Он ухмыльнулся и подался назад:

– Пакс.

«Пакс». Жаргон братьев с большой дороги: «Все ради мира и покоя». Так можно было оправдать любое преступление, за которым тебя застукали. Иногда мне хотелось, чтобы это слово было написано у меня на лбу.

– Где мы, черт возьми? В аду, что ли? – проворчал я. Внутри пустота откуда-то из живота расползалась по всему телу.

– Именно там, – сказал подошедший Красный Кент.

Я посмотрел на свою руку. Вся в песке. Песок повсюду.

– В пустыне?

Два ногтя на моей правой руке были сорваны. Полностью. Боль адская. На остальных пальцах ногти раскрошены. Тело в синяках.

Из-за одиноко растущего куста терновника появился Гог, он приближался медленно и робко, словно я мог укусить.

– Я… – Моя голова была вся в песке. – Я был с Катрин…

– И что потом? – Откуда-то из-за спины раздался голос Макина.

– Я… – Ничего. Силюсь вспомнить. И снова – ничего. Будто малыш Йорги слишком опьянел от возбуждающего воздуха весны, и вдруг из тени деревьев – камень, сбил его с ветки.

Я помнил шипы. Все еще ощущал зуд и боль. Я поднял руки. Никаких ран, только кожа красная, как у Кента, словно в подтверждение его прозвища – Красный, и покрыта какой-то паршой. Я повернул голову в ту сторону, откуда донесся голос Макина. И он тоже был покрыт какой-то сыпью. А его лошадь, которую он держал под уздцы, выглядела еще хуже своего хозяина – вокруг морды вязкая тягучая слизь, на языке волдыри.

– Думаю, это плохое место, чтобы здесь оставаться. – Я потянулся за кинжалом, но кинжала не было. – Что мы здесь делаем?

– Приехали повидаться с человеком по имени Лунтар, – сказал Макин. – Алхимик с Внешнего Востока. Он живет здесь.

– И что это за место?

– Тар.

Я знал это географическое название. На карте оно лепилось к краю пастбищ Тертанов. Но саму территорию закрывало пятно прижога. И вполне возможно, что возникло оно не случайно.

– Ядовитая земля, – сказал Макин. – Некоторые называют ее обетованной.

Много столетий назад здесь сияло Солнце Зодчих. «Обетованная» означало, что придет день, и эта земля вновь будет процветать.

Я погрузил пальцы, кроме тех, что были без ногтей, в песок, и почувствовал смерть. Я ощущал ее подушечками пальцев. Горячо. Смерть и огонь слились вместе.

– Он живет здесь? – спросил я. – И он не сгорел?

Макин нервно передернул плечами.

– Нет, не сгорел, – ответил он. Непросто было заставить Макина так нервно передергивать плечами.

Чувство пустоты нахлынуло, особенно терзали незаданные вопросы.

– И что, – продолжал я, – мы хотим от этого мага с востока?

Макин показал то, что он все это время хранил при себе.

– Вот это.

Шкатулка. Медная шкатулка с выдавленным узором терновой ветки, без замка и петель. Недостаточно большая, чтобы там могла поместиться отсеченная голова. Разве что сжатая в кулак кисть ребенка.

– Что в шкатулке? – Я не хотел этого знать.

Макин покачал головой.

– Йорг был не в себе, когда вернулся.

– Что в шкатулке?

– Лунтар спрятал в нее твое безумие. – Макин сунул шкатулку в седельную сумку. – Оно тебя убивало.

– Он спрятал в ней мою память? – недоверчиво спросил я. – Вы позволили ему отнять у меня память?!

– Ты умолял его сделать это, Йорг. – Макин старался не смотреть на меня. А Райк, напротив, пялился, не отрываясь.

– Дай мне ее. – Я бы протянул руку, но рука не хотела этого делать.

– Он не велел давать ее тебе, – ответил Макин с какой-то непонятной грустью. – Сказал, нужно дождаться определенного дня. Но если ты будешь настаивать, я ее тебе дам. – Макин начал остервенело кусать губы. – Но, Йорг, поверь мне, ты не хочешь вернуться в то состояние, в котором ты находился.

Я пожал плечами.

– Завтра отдашь. – Именно доверие укрепляет авторитет предводителя. Да и мои руки не хотели брать шкатулку. Они бы предпочли сгореть, но только не брать ее. – И где мой чертов кинжал?

Макин посмотрел куда-то за горизонт.

– Лучше забудь о нем.

Мы двигались вперед, ведя лошадей под уздцы. Мы снова были вместе, как в старые добрые времена. Путь лежал на восток, и когда поднимался ветер, песок впивался в лицо острыми иглами. Казалось, только Гогу и Горготу все нипочем. Гог держался сзади, как будто не хотел приближаться ко мне.

– Везде песок? – спросил я его, только чтобы поймать его взгляд. – И там, где живет Лунтар?

Гог покачал головой.

– Вокруг его хижины нет песка, трава растет. Черная трава. Острая, можно ноги порезать.

Мы шли на восток. Райк шел рядом со мной, то и дело поглядывая на меня. И смотрел он на меня как-то по-другому. Как будто мы стали равными.

Я смотрел себе под ноги и старался вспомнить. Я просверлил дырку в мозгу. «Здравствуй, Йорг», – сказала она… Память – это то, что мы есть. Моменты жизни и чувства, застывшие, как насекомые в янтаре, жемчужины, нанизанные на нити разума. Отнимите у человека его воспоминания, и вы отнимите у него все. А будете отнимать воспоминания частями – это равносильно тому, что будете вбивать гвозди человеку в голову. Я хотел бы вернуть то, что составляло суть меня. Я бы открыл шкатулку.

«Здравствуй, Йорг», – сказала она. Мы были у статуи девочки с собакой, у могилы, вокруг которой сентиментальные дамы и глупые дети хоронят своих домашних питомцев.

И дальше… ничего.

Давно я усвоил урок: если ты не можешь выйти к цели через главную дверь, найди черный ход. И я знаю обходную дорогу к кладбищу. Это не та тропка, которой я бы хотел воспользоваться, но все же я пойду по ней.

Когда я был маленьким, лет шести, моему отцу нанес визит герцог. Он приехал откуда-то с севера, человек с серебристо-белыми волосами и бородой, ложившейся на грудь. Аларик из Маладона. Герцог привез моей матери подарок, чудо из старого мира. Что-то блестящее двигалось и вращалось внутри стеклянного сосуда. Вначале рассмотреть мешали большие руки герцога, а затем чудо исчезло в глубоких складках платья матери. Я страшно хотел заполучить это нечто чудесное, что не успел рассмотреть и понять. Но этот подарок не был предназначен для маленьких принцев. Отец забрал его у матери и спрятал в своей сокровищнице, обрекая лежать в пыли и безвестности. Я узнал об этом, тихо прислушиваясь к разговорам.

Сокровищницу в Высоком Замке закрывала железная дверь с тремя засовами. Дверь эту сделали не Зодчие, а турецкие мастера – из темно-серого чугуна, и усыпана она была сотнями гвоздей с большими шляпками. Когда тебе шесть лет, то все закрытые двери представляют для тебя проблему. Эта же дверь представляла сразу несколько проблем.

Одно из моих первых воспоминаний: высокий парапет, наклон вперед, в бездну, где свистит ветер и хлещет дождь, и мой смех. И в следующее мгновение чьи-то руки оттаскивают меня назад.

Если ты тверд и непреклонен, никакие руки не смогут оттащить тебя назад. К своим шести годам я успел освоить не только Высокий Замок, но и его окрестности. Зодчие мало что оставили для честолюбивых покорителей вершин, но строители Анкрата и Дома Оров за столетия своей деятельности постарались оставить множество точек, которые в глазах ребенка могли сойти за вершину.

В королевской сокровищнице было одно-единственное высокое окно в совершенно гладкой стене на высоте ста футов от земли. Окно было слишком узкое, чтобы в него мог пролезть человек, да еще заколоченное досками, подогнанными так плотно, что змее не проскользнуть. В стене замка рядом с тронным залом отверстие вело к голове горгульи на внешней стене замка. И если дверь сокровищницы открывалась, то возникал сквозняк, и горгулья подавала голос. В тихие ясные дни горгулья жалобно стонала и кряхтела, а в ветреную погоду она громко выла. При сильном восточном ветре горгулья предупреждала, что в кладовой кухни забыли закрыть окно. Если такое случалось, поднималась суматоха, и кого-нибудь в назидание жестоко пороли. Без высокого узкого окна горгулья не имела бы голоса, и король никогда бы не узнал, что кто-то открыл дверь его сокровищницы.

Однажды в безлунную ночь я встал с постели. Уильям спал в своей детской кроватке. Меня никто не видел, кроме нашего огромного охотничьего пса по кличке Джастис. Он тихо заскулил, собираясь последовать за мной. Я приказал ему замолчать, вышел и перед его носом закрыл за собой дверь.

Доски выглядят крепкими, но, как и все, на что мы полагаемся в этой жизни, внутри они были трухлявыми. Гниль съела их. Достаточно приложить усилия, и поддадутся даже самые крепкие в центре.

В одну из ночей, когда моя няня спала, а трое стражников у стены спорили, кому достанется серебряная монета, найденная ими на ступеньках при смене караула, я спустился по веревке и ступил в сокровищницу своего отца. Смахнул труху с рубашки, стряхнул мелкие щепки с волос, расчехлил фонарь и поставил его на пол.

Награбленные сокровища Анкрата, свезенные сюда со всех уголков империи, лежали на каменных полках, вываливались из переполненных сундуков, грудились кучами. Рыцарские доспехи, мечи, золотые монеты в деревянных бочонках, какие-то механизмы, похожие на насекомых, – все это поблескивало в свете фонаря и наполняло воздух странным ароматом из смеси цитрусовых и металла. Я нашел то, за чем пожаловал сюда, рядом со шлемом, наполненным шестеренками и пеплом.

Подарок герцога меня не разочаровал. Под стеклянным куполом, который вовсе не был стеклянным, на диске из слоновой кости, который не был на самом деле из слоновой кости, стояла крошечная церковь, а вокруг нее такие же крошечные домики, и там была фигурка человечка, и еще одного. Я поднес загадочную вещицу поближе к фонарю и начал рассматривать, поворачивая ее то так, то эдак, и вдруг там внутри заклубились снежные вихри, они поднимались снизу такие густые, что вскоре сквозь них нельзя было ничего разглядеть. Я держал в руке полусферу, внутри которой бушевала метель. Я поставил полусферу на место, испугавшись, что могу ее сломать. И – чудо из чудес – метель начала стихать.

Сейчас это для меня уже не чудо. Я знаю добрую дюжину мастеров, которые могут сделать нечто подобное всего за несколько недель. Все из того же стекла и слоновой кости, не знаю, из чего они сделают снег, но древнее чудо исчезло, волшебство исчезает, когда тебе больше шести лет. Но в тот момент все это было настоящим чудом. Украденным чудом.

Я еще раз встряхнул полусферу, и снова поднялась метель, повергающая в хаос миниатюрный мир, и снова метель улеглась, воцарился прежний покой. Снова я потряс полусферу. Все это казалось неправильным. Буйство метели ничего не значило. Для чего же тогда вся ее разрушительная сила? Мужчина продолжал свой путь к церкви, а женщина продолжала ждать его у дверей дома. Я держал в руках весь мир, и как бы я его не сотрясал, заставляя части одного целого складываться в новые конфигурации, ничего не менялось. Мужчина никогда не дойдет до церкви.

Уже в шесть лет я знал о Войне Ста. На карте отца мои деревянные солдатики вели настоящие бои. Я видел, как через Высокие Ворота возвращались войска, потрепанные и окровавленные, одни женщины рыдали в тени, другие бросались к своим вернувшимся мужчинам. Я читал книги о сражениях, о наступлениях и отступлениях, о победах и поражениях. Если бы отец знал меня, он бы даже прикасаться к этим книгам не позволил. Я все это понимал и знал, что держу целый мир в своей правой руке. И это была не какая-нибудь игрушечная земля, игрушечная церковь и крошечные фигурки людей, сделанные руками древних. Это был мой мир.И никакие потрясения его не изменят. Мы можем вовлекать друг друга в невообразимые водовороты интриг, кровавые сражения, убивать, разрушать, восстанавливать, но как только туман рассеется, война будет продолжаться – неизменно, поджидая меня, моего брата, мою мать.

Если игру нельзя выиграть, измените саму игру. Это я прочитал в книге Кирка. Не раздумывая, я бросил полусферу через голову и разбил ее об пол. Из груды осколков я вытащил фигурку мужчины размером с пшеничное зернышко у меня между пальцами.

– Ты свободен, – сказал я и щелчком отбросил его в угол, чтобы он нашел свою дорогу домой, потому что у меня не было ответов на всевопросы тогда, не было их и сейчас.

Я покинул сокровищницу, ничего не взяв, едва выдержав подъем по веревке. Я чувствовал себя уставшим, но удовлетворенным. Сделанное казалось мне самым правильным поступком, и я был уверен, что все остальные подумают так же и не сочтут это за преступление. С ноющими руками, покрытый древесной трухой и царапинами, я взобрался на парапет.

– Что ты тут делаешь? – Огромная рука схватила меня за горло, и ноги повисли в воздухе. Оказалось, стражники не настолько, как я рассчитывал, увлеклись монетой, которую я им подбросил.

И очень скоро я уже стоял в тронном зале, где сонный паж зажигал факелы. Для ночного освещения никакого китового жира не было припасено, потрескивали смоляные факелы и оставляли на стенах черные пятна копоти.

Сэр Рейлли крепко держал меня за плечо, я чувствовал тяжесть его латной рукавицы. Мы в ожидании стояли в тронном зале и наблюдали за пляшущими тенями на стене. Наконец паж ушел.