Текст книги "Король терний"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

– О, тебе не понравится с ним драться, – ответил принц. – Это мой брат Иган. – Господь сотворил его мастером меча. Иногда я и сам его боюсь! Кроме того, вы с ним очень похожи. Иган все разговоры считает пустым делом. Будь его воля, он бы уже давно залил эти земли кровью твоих козопасов и моих свинопасов. Ведь так, Иган? Я мечтаю об империи. Моей империи – светлой и благодатной. Подозреваю, Игану империя видится в красном цвете.

Иган усмехнулся, будто ему было смертельно скучно.

Принц спешился.

– Очистить тропу и никому не вмешиваться.

– Это…

– Я знаю, Макин, – я резко оборвал его, – это плохая затея.

Макин тоже спешился и встал рядом со мной, в то время как рыцари Оррина отступили.

– Он может оказаться весьма хорош в этом деле, – сказал Макин.

– Он хорош, а я – превосходен, – вновь оборвал я Макина.

– Не буду спорить, Йорг, ты превосходен в убийстве, – прошипел Макин. – Но это всего лишь игра стали.

– Что ж, я с удовольствием поиграю, – ответил я. Принц не спросил, что я потребую в случае его поражения. И это было еще одно оскорбление.

Мы сошлись – двое из Ста: линии императора и Стюарда встретились в поединке.

– Йорг, мы могли бы сделать это и более разумно, – сказал принц Оррин. Ему хватило ума не испытывать больше мое терпение, а ведь мог бы сказать «легко». – Встань на мою сторону. Новому императору нужен новый Стюард.

Я сплюнул.

– Не знаю, Йорг, чего ты добиваешься и зачем тебе нужна империя, – продолжал принц. – Ты не видел империи, которой хочешь владеть. Ты был на востоке? Видел восход солнца над Внешней стеной? Видел берега темной Африки? Разговаривал с ярлами, которые приплывают из своих северных далей, когда сходит лед? Если ты зародился в сточных водах Аррала, то все мили пройденных тобой дорог не могли показать тебе ничего, кроме лугов и пастбищ. А плавал ли ты по морю на корабле, Йорг? Только так можно увидеть империю. Ты море-то видел?

Серая кобыла громко, с наслаждением пустила газы и тем самым избавила меня от необходимости отвечать принцу. Эта кобыла мне всегда нравилась.

Мы двигались по кругу. Как и в жизни, в поединке на мечах, особенно на дуэльных, облегченных и более длинных по сравнению с боевыми, главное – выбрать момент. Взмах меча – это выбор, часто выбор на всю жизнь. Ты ждешь наилучшего момента и отдаешь свою жизнь на волю подвернувшегося случая. Рыцарю в латах ты вынужден противопоставить крепость мышц тела. И всю свою силу, чтобы защищенному металлом нанести удар побольнее, чтобы не дать воспользоваться преимуществом, пока ты отступаешь для следующей атаки. Выпад может быть пробным, но обязательно точным. Найти лазейку в его броне и проколоть, пока он не проколол тебя.

И я махал мечом, но не для того, чтобы улучить момент и поразить принца, а чтобы наши мечи со звоном встретились. Сталь меча принца была дымчатой, более темный сплав, чем сталь Зодчих. Лязг стали неприятно срезонировал в горном воздухе – мечи скрестились, принц как-то хитро крутанул свой клинок и едва не выбил меч у меня из рук. Мне это очень не понравилось. Я перешел в наступление, короткие махи, чтобы он не успел расслабиться, чтобы руки у него онемели и утратили способность к таким хитрым вывертам. Мне казалось, я рублю каменную колонну, ладони жгло огнем, запястья ломило от боли.

– А ты лучше, чем я ожидал, – сказал принц.

И перешел в атаку: выпад, полумах, выпад. Слишком быстрая комбинация, чтобы рассуждать. Мы тренируемся для того, чтобы мышцы запоминали движения, чтобы глаза посылали команды рукам, минуя мозг, который потребует времени для осмысления и принятия решения. Так разучивают пьесу на арфе. Вначале ты думаешь о струнах и нотах, но как только пальцы запомнят движения, ты о них забываешь.

Меч в моих руках совершал те движения, которые считал нужными.

– Действительно неплохо, – сказал принц Оррин.

Но когда ты начинаешь играть пьесу все быстрее и быстрее, в какой-то момент пальцы сбиваются. Что дальше? Они хотят знать. Что же будет дальше?

А дальше, очевидно, удар тяжелым мечом плашмя по голове. Так, по крайней мере, мне показалось. Я то ли выругался, то ли застонал, и кровь… словно все мои струны оборвались.

– Сдаешься? – Его голос донесся будто из глубины длинного тоннеля.

– Да пошел ты. – Красно от крови, и белые осколки, наверное, зуб.

– Последний шанс, Йорг, – сказал принц. Я ощущал холодную сталь его клинка на своей шее.

– Он сдается. – Все из того же тоннеля донесся голос Макина. – Сдается.

– Черта с два. – Небо и земля вновь начали занимать свои места. Появилось большое темное пятно, вероятно, это был принц Оррин.

– Сдаешься? – снова потребовал он. Холод на шее распространился теплом – потекла кровь из неглубокого пореза.

Я попробовал засмеяться.

– Принц Стрелы, ты уже пообещал, что не убьешь меня. Это не в твоих интересах. Так зачем мне сдаваться? – Я сплюнул. Когда ты появишься у моих границ с армией, тогда я и приму решение. – Принц с отвращением отвернулся. – Высокий перевал, – сказал я, – свободный проход позволяю. Ты это заслужил. Отправляйся к графу и донимай его своими нравоучениями. – Я попытался подняться, но упал. Макин помог мне встать на ноги. Мы наблюдали, как принц со своими рыцарями проезжал мимо. Его брат, принц Иган, наградил меня злобным взглядом. Оррин даже головы не повернул.

Мы наблюдали за ними, пока последняя лошадь не исчезла за ближайшим холмом.

– Нам нужно увеличить армию, – сказал я.

Сэра Макина можно назвать почти красивым рыцарем, достойным места в любой легенде: темные локоны, высокий и крепкий, темноглазый, латы всегда начищены до блеска, клинок острый. И только его полные мясистые губы и острый нос делают его объектом мечтаний горничных и служанок. Его губы слишком выразительные, а взгляд слишком орлиный. И во всем сэр Макин «почти». Почти благородный, почти честный. И только его дружба – по-настоящему, до конца.

7
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

Прошло часа два после того, как мы расстались с принцем Стрелы, отправившимся к Высокому перевалу. Все это время мы ехали молча, но молчание было совсем не тем, что сопровождало нас в начале пути. Голова у меня болела так, что казнь на плахе могла сойти за лучшее лекарство. Любой идиот сказал бы, что я с радостью бы принял такое лекарство.

– Уя.

Ладно, не каждый идиот.

– Да, Мейкэл, уя. – Я посмотрел на него, с трудом разлепляя веки, стискивая зубы, чтобы унять пульсацию боли в голове.

Порой трудно было сказать, что старина Мейкэл слаб умом. Если у него чего-то в голове не хватало, то это не всегда было заметно. Долгое время он мог вести себя как вполне нормальный человек: выносливый, надежный, даже хитрый. А затем на него находило слабоумие: отвисала челюсть и текли слюни, морщился лоб, в глазах появлялась пустота. Мейкэл вернулся к братству через несколько недель после того, как мы одержали победу в Высокогорье. Одному богу известно, как он нас нашел. Но даже голуби всегда находят дорогу домой, хотя в их крошечных головках мозгов с горошину. Все то время, что я пытался превратить Логово в мой дом, он пребывал на конюшне – то конюху помогал, то навоз убирал. Я позаботился о том, чтобы Мейкэлу было где спать и что поесть. В конце концов, я убил его брата. Джемт не особенно баловал его братской любовью: бил частенько, свою работу на него сваливал. Но он всегда пекся, чтобы Мейкэлу было где спать и что поесть.

– Он тебя сильно поранил, Йорг, – сказал Мейкэл. Когда он говорил, вид у него всегда был глупый, и губы всегда были влажными и блестели. Я видел, как Макин нахмурился, а Роу и Грумлоу заключили пари.

– Да, Мейкэл, он меня сильно поранил.

Я не чувствовал за собой вины за то, что пырнул Джемта ножом. Ни на секунду. Но мне было обидно, что Мейкэл оказался настолько слабоумен, что даже ненависти ко мне не испытывал, поглощенный каким-то мороком, затуманившим его разум. Я подумал о часах, тикавших на моем запястье. Обо всех этих разумно придуманных колесиках внутри колесиков, вращающихся и вращаемых, непрерывно кусающихся зубцами, не оставляющих после себя ни единой крупинки, но попади внутрь тоненький человеческий волосок, и весь механизм остановится, разрушится, станет бесполезным. Мне хотелось знать, что и в какой момент попало в мозг Мейкэла. Что переломало колесики в его голове?

– Позови Макина, – приказал я.

Мейкэл натянул поводья, и серая остановилась. Я видел, как Роу мрачно нахмурился, он проиграл пари. Боль волнами катила ото лба к затылку, и от этого зеленые склоны гор омывались красным.

– Иногда мне кажется, что ты держишь его подле себя только ради того, чтобы осчастливить серую кобылу, – произнес Макин. Я не заметил, как он подъехал.

– Хочу, чтобы ты научил меня владеть мечом, – сказал я.

– Ты умеешь…

– Я тоже так думал, – перебил я его. – Но сейчас я хочу заняться этим всерьез. То, что случилось… – я тронул рукой голову, и мои пальцы окрасились красным, – не должно повториться.

– Ну, во всяком случае, это королевское занятие, – сказал Макин. – Учит владеть собой. Припомни, сколько раз ты брал в руки меч с тех пор, как мы осели в Логове?

Я пожал плечами, будь моя воля, я б к нему вообще не прикасался. Зубы заскрежетали от новой волны боли.

Макин усмехнулся:

– Мне говорили, ты не пропустил ни одной служанки в замке, неустанно занимался производством бастардов.

«Хорошо быть королем. За исключением тех случаев, когда тебя бьют по голове мечом».

– Я трудился над увеличением народонаселения, – сказал я. – Заботился о его количестве и качестве. – Я хлопнул рукой по голове. – А, черт, как надоела. – Есть боль, к которой можно приспособиться и не замечать, но только не головную, она проникает в самый источник жизни.

Макин продолжал улыбаться. Похоже, его радовало мое жалкое состояние.

Он запустил руку в свою седельную сумку, откуда-то из самой глубины извлек тугой кожаный узелок и бросил его мне. Я едва сумел поймать. В глазах двоилось.

– Это гвоздика, – сказал Макин.

– Какой запасливый сэр Макин.

Можно продать отличную лошадь за хорошие деньги, но даже их не хватит на горсть этой редкой пряности. Отличное средство от боли. Но если перебрать, умрешь, только смерть будет сладкой, будто подхватили теплые воды реки и понесли вдаль. Я принялся было развязывать узелок.

– Забери назад, – я бросил узелок назад Макину.

Только начни, и заработаешь привычку. Головная боль превратилась в моего врага, и борьба с ним уже началась.

Мы продолжали ехать по тропе вперед. Я напитывал мозг старыми ядами, выжатыми из ненависти к графу Ренару. После его смерти я ими практически не пользовался. Пульсирующая боль от сломанного зуба превратилась в слабое покалывание.

Райк на своем коне, похожем на монстра, поравнялся со мной и какое-то время ехал рядом. Возможно, Макин радовался тому, что мне надрали задницу, а вот Райк решил, что наконец-то пришло его счастливое время.

– Райк, ты знаешь, почему я тебя до сих пор не прогнал с глаз долой? – спросил я.

– Почему?

– Потому что ты отражаешь все худшее, что есть во мне. – И снова я заскрежетал зубами. – Черт. – С трудом их разжал. – Я не из тех, у кого за одним плечом ангел, за другим – демон. У меня за каждым плечом по демону. И ты похож на самого отвратительного, как если бы я утратил свое обаяние и внешнюю привлекательность. – Я понимал, что несу околесицу, и попытался усмехнуться.

– Не слушай его, Райк, – раздался голос Макина. Я не заметил, как он подъехал.

– Мой отец был прав, Макин, – сказал я. – Прав, что за сына и жену потребовал у брата деньги. Он бы потерял половину своей армии только по дороге к Логову.

Макин нахмурился и снова протянул мне узелок с гвоздикой.

– На вот, возьми.

– Мой отец знал, что такое жертвоприношение. Корион тоже знал. На эту дорогу он меня и направил. Правильную дорогу. Просто не хочу, чтобы меня подталкивали.

Я практически не видел Макина, от боли веки не размыкались.

Макин покачал головой.

– За некоторые преступления нужно отвечать. Корион пытался призвать тебя к ответу. Я прошел три страны, чтобы найти тех, кто убил мою девочку. – В его голосе слышалась тревога.

– Идиот, – одеревенелые губы с трудом выговорили слово.

– Йорг, – тихо произнес Макин. – Ты плачешь. Да возьми ты эту чертову гвоздику.

– Нам нужно увеличить армию. – Все окутал мрак, и мне показалось, что я падаю. Затем последовал удар о землю.

8
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

Я проснулся в какой-то полутемной комнате. Назойливо жужжала муха. Кого-то где-то рвало. Свет пробивался сквозь трещины в штукатурке и сквозь покосившиеся ставни. Крестьянская хижина. Звуки рвоты сменились приглушенным плачем. Плакал ребенок.

Я сел. Тонкое одеяло сползло. Солома кололась. Голова больше не болела. Зуб ломило ужасно, но эта боль не шла ни в какое сравнение с головной. Я попытался нашарить рукой меч и не нашел. Было что-то магическое в исчезновении головной боли. Так исчезает радость, и тебе становится жаль, что радостью не наполнено каждое мгновение жизни. Конечно, это была не обычная головная боль. Старина Йорги получил по мозгам. Однажды я уже видел такое, когда брат Гейнс упал с лошади и ударился головой. Целых два дня он был идиотом похуже Мейкэла. И спрашивал по тысяче раз на дню: «Я что, с лошади упал?» Он то принимался плакать, то смеялся. Мы, люди, такие хрупкие, легко ломаемся.

Я поднялся и обнаружил, что стою на ногах весьма неуверенно. Дверь открылась, и, загораживая свет, в проеме возник силуэт женщины.

– Я принесла вам суп, – сказала женщина.

Я взял миску и снова сел.

– Пахнет вкусно.

И в знак подтверждения в животе заурчало.

– Твой друг Макин… он принес двух кроликов для супа, – пояснила женщина. – У нас не было мяса с тех самых пор, как забрали свиней.

Я поднес миску к губам – никаких ложек здесь не было – обжигаясь и нимало о том не заботясь, начал пить. Женщина вышла. Вначале я просто делал маленькие глотки, наблюдая, как в полосах света, пробивавшегося сквозь ставни, танцует пыль. Потом принялся жевать мясо, грызть хрящики, всасывать жир. Хорошо есть с пустой головой.

Наконец я снова поднялся на ноги, на этот раз более уверенно. Я похлопал себя по бедрам: старый кинжал на месте, в сумке на поясе что-то твердое – мешочек Макина с гвоздикой. В поисках меча я оглядел хижину и направился к двери.

Солнечный свет мне показался слишком ярким, холодный ветер ударил в лицо едким запахом гари. Я потянулся и заморгал, снимая напряжение. Неподалеку от хижины виднелись остатки хозяйственных построек: два сарая с разрушенными стенами и почерневшими балками, поваленные заборы и загоны для скота, вытоптанные, по всей видимости, тяжелой лошадью. Под крышей ближайшей постройки спиной ко мне сидела женщина.

Мой мочевой пузырь взвыл от необходимости опорожниться. Я свернул за хижину. Казалось, горячая струя никогда не иссякнет.

«Боже правый, неужели я проспал целую неделю?»

Один мудрец когда-то сказал: «Не гадьте там, где едите». Кажется, это был Аристотель. Братья с большой дороги этому правилу следуют неукоснительно. Справляй нужду, где хочешь, и двигайся дальше, оставляя все свое дерьмо позади. В замке у меня была уборная. Которая, честно говоря, представляла из себя обычную дырку, куда справлялась нужда. В замке ты гадишь там, где ешь, и вынужден думать, какое дерьмо стоит ворошить, а какое нет. Это я понял за три месяца сидения на королевском троне.

Наконец струя иссякла. Копил, вероятно, не менее недели. И сразу же я почувствовал облегчение. Хорошо. Я широко зевнул. На север простиралась равнина, острые пики Маттеракса целились в небо на юге. Черт возьми, мы где-то у границы Высокогорья или даже покинули его пределы. Я еще раз потянулся и неспешно направился к женщине.

– Это дело рук моих людей? – спросил я, нахмурился и оглядел окрестности. – И где, черт побери, они сейчас?

Женщина повернулась: лицо изнуренное, в глазах тревога.

– Это солдаты из Анкрата. – На руках она держала девочку с бледным болезненным лицом. На вид девочке было лет шесть-семь.

– Из Анкрата? – Я вздернул бровь, не отрывая взгляда от девочки. – Граница близко?

– Пять миль, – ответила женщина. – Они сказали, что мы не имеем права здесь жить, что эта земля аннексирована. И они все подожгли.

«Земля аннексирована», – зазвенело у меня в голове. Пограничные споры. На старых картах эти места обозначены как земли, принадлежащие лорду Носсару.

Я уловил кислый запах блевотины в утреннем воздухе. К волосам девочки прилип кроваво-черный сгусток.

– Они убили твоего мужа? – спросил я и удивился самому себе. Такие вещи меня никогда не заботили. Вероятно, все дело в моем состоянии.

– Они убили нашего сына, – ответила женщина, глядя куда-то мимо обгорелых стропил, мимо меня, в пространство за пределами холодного синего неба. – Дейви едва не задохнулся от дыма, он выбежал, кричал, ничего перед собой не видел от страха и рези в глазах. Он слишком близко подбежал к солдату. Тот взмахнул мечом – и все, его больше нет, словно вьюнок срубил, путавшийся под ногами. Все кишки наружу… – Женщина заморгала и опустила глаза на девочку. – А Дейви все продолжал кричать и никак не мог остановиться. И тогда другой солдат выпустил стрелу прямо ему в горло.

– А твой муж? – Я не спрашивал ее о сыне. Я не хотел слышать ее рассказ. Девочка смотрела на меня без любопытства, без надежды.

– Не знаю. – Голос у женщины сделался бесцветным. Так бывает, когда все чувства перегорают. – Он не подошел к Дейви, не помог ему, слишком испугался, что солдаты убьют и его. – Девочка закашляла, издав влажный хлюпающий звук. – Сейчас он все время плачет и смотрит в землю.

– А что с девочкой? – Я проклинал свою ушибленную голову – не успевал подумать, как вопросы сами срывались с языка.

– Болеет, – ответила женщина. – Что-то с желудком. Но я думаю, что-то плохое у нее в крови. Отравилась, наверное. – Она притянула девочку к себе. – Тебе больно, Джени?

– Да, – прошелестела девочка.

– Сильно или чуть-чуть?

– Сильно, – снова едва слышный шелест.

Зачем задавать вопросы, если сделать ничего нельзя?

– Он правильно сделал, – сказал я. – Твой муж. Иногда лучше не вмешиваться. Выждать удобного случая. – Тернии, когда нужно было, сдерживали меня и заставляли принять верное решение. – Он правильно сделал. – Слова прозвучали бы справедливо до того, как я упал с лошади, но сейчас, среди обгоревших стен, показались пустыми. Удар головой о землю выбивает из человека способность здраво рассуждать.

На лугу показались всадники. Двое мужчин и три лошади. Не спеша ехали Макин и Райк.

– Рады видеть тебя на ногах, Йорг, – вместо приветствия сказал, усмехаясь, Макин. Райк лишь насупил брови. – Вижу, здешние хозяева, Сара и Мартен, заботились о тебе как надо. – В этом был весь Макин: он умел располагать к себе людей, помнил их имена, доброжелательностью умел добиваться своего.

– Ты Сара? – спросил я. В конце концов, я считал этих людей своими подданными. – А это маленькая Джени? – На мгновение перед глазами промелькнула другая Джейн, чьи останки гниют под тяжелым надгробным камнем. Когда-то Джейн сказала мне, что я должен быть более благоразумным. Более благоразумным, если хочу победить. Возможно, мне во всем следует быть более благоразумным.

– Занеси девочку в хижину, – сказал я. – Холодно здесь. – Меня охватило смутное чувство вины за то, что я помочился на жалкие четыре стены, которые у нее остались.

Сара встала и пошла с девочкой на руках к хижине.

– Что, Макин, бросил меня умирать? – спросил я. – Где все остальные?

– Стоят лагерем в миле отсюда, – он кивнул на север. – Смотрят, нет ли еще каких отрядов, желающих вторгнуться на эти земли.

Нелепо думать, что за этими набегами стоит добродушный старый Носсар. Такое предположение омрачает приятные воспоминания. Я помнил его сидящим в пиршественном зале за столом и сосредоточенно изучающим разложенные на нем карты, выцветшие от времени. Ильмская крепость, и Носсар в своем дубовом кресле с седой бородой и добрыми глазами. Мы с Уиллом играли в том зале, когда были примерно того же возраста, что и дочь Сары. Носсар и прочерченные его рукой границы на карте. Мрачный разговор о «его мальчиках», дающих убежище мальчикам Ренара.

– Ты готов ехать? – спросил Макин.

– Сгораю от нетерпения. – Я подошел к своему коню. Конюх звал его Брейт, и я не видел причины менять имя. Крепкий и выносливый, но не сравнится с Герродом, которого я потерял под Геллетом. Я порылся в седельной сумке, кое-что выудил оттуда и пошел вслед за Сарой к хижине.

Вначале я не сразу привык к свету после полумрака хижины, а теперь мои глаза не сразу адаптировались к полутьме. В хижине отвратительно воняло. Я, когда проснулся, этого не заметил, но сейчас вонь прямо-таки в нос ударила. Застарелая блевотина, пот, навоз. Я верил принцу Стрелы, когда он говорил, что будет защищать людей и даст им покой. Я верил Джейн, когда она говорила, что мне не хватает благоразумия, чтобы управлять своей судьбой. Я всему этому верил.

Всему, кроме того, что это имеет для меня какое-то значение.

Я присел на корточки перед женщиной.

– Новый король не защитил вас?

– Король? – равнодушно повторила женщина, желая, чтобы я поскорее ушел.

– Привет, Джени, – я перенес внимание на девочку, желая завоевать хотя бы ее расположение. – Ты видела, какого огромного и страшного человека я привел показать тебе?

Губы девочки дернулись и вытянулись в жалкое подобие улыбки.

– Чего хочет маленькая Джени? – спросил я, не понимая, что я вообще делаю в вонючей хижине, сидя на корточках перед крестьянкой и ее ребенком. Может быть, пытаюсь что-то доказать принцу Стрелы? Может быть, это последствия удара головой о землю? Может быть, когда-то в раннем детстве Мейкэл сильно ударился головой, и этот удар всю жизнь напоминает ему о себе?

– Хочу, чтобы Дейви вернулся. – Девочка была неестественно застывшей, шевелились только ее губы. И глаза.

– А кем ты хочешь быть? – Я вспомнил свое детство. Я хотел превратиться в крылатую смерть и терзать мир до тех пор, пока он не даст то, что принадлежит мне.

– Принцессой, – прошептала девочка, потом помолчала и добавила: – Или русалкой.

– Я ей рассказываю сказки, сэр, – пояснила женщина, ее голос звучал испуганно, срываясь в отчаяние. Вероятно, она никак не могла понять, что еще я намерен у них отнять. – Те, что я слышала когда-то от моей бабушки. Они передаются в нашей семье из поколения в поколение. – Женщина погладила девочку по головке. – Я рассказываю ей сказки, чтобы отвлечь, чтобы она на время забыла о боли. Думала о всяком несбыточном. Она даже не очень-то понимает, кто такие русалки.

Я прикусил язык. Три неосуществимые просьбы – три желания. Я воспринял их как король, который с короной на голове сидит на троне, которого вместе с его золотом в сокровищницах охраняют крепостные стены и армия. А девочка хотела вернуть брата, она хотела быть принцессой или русалкой. И скоро смерть вырвет ее из рук плачущей матери, чтобы заточить в холодной могиле и превратить в прах. И вся королевская конница, и вся королевская рать здесь бессильны. Я легким движением едва коснулся лба Джени. Смерть вошла в нее уже достаточно глубоко, и мне не нужно было расширять ее пространство. Но я коснулся лба девочки пальцами, чтобы почувствовать пульсацию смерти, почувствовать, как она поглощает жизнь ребенка. И некромантия во мне сразу откликнулась на это прикосновение: произошло соединение – ее дыхание судорожно затрепетало в моем.

– Ты готов ехать, Йорг?

– Да. – Секунда, и я уже был в седле.

Мы медленно тронулись.

– Брат Йорг, у тебя осталась гвоздика? – спросил Макин.

Я похлопал себя по поясной сумке.

– Ничего не осталось, все истратил, чтобы унять эту чертову боль.

Макин округлил глаза и оглянулся на разрушенное крестьянское хозяйство.

– Господи Иисусе, там было достаточно… – тихие звуки цимбал оборвали его на полуслове. Клацанье тарелок, жужжание механизмов, топанье и слабый детский смех.

– Йорг, ты там еще кое-что оставил? – спросил Макин.

– Красный Кент был прав, – ответил я. – Проклятая вещица. Дьявол. Пусть все зло от него падет на голову крестьян, нам от этого только лучше будет, не так ли?

На равнине ветер больно бил по глазам.

Райк натянул поводья и развернул коня, намереваясь вернуться.

– Не смей, – остановил я его.

И он не посмел.

В эту ночь спалось плохо. Возможно, три месяца в Логове разнежили мое тело. Спалось плохо, забытье сна и вовсе не наступало. Я лежал в темной комнате, вонявшей блевотиной и хлевом, и не видел ничего, кроме ее глаз – глаз девочки. И ничего не слышал, кроме «тик-тик-тик» моих часов на запястье и «хра-хра-хра» ее дыхания, жаркого, сухого и быстрого. Бесконечно долго я лежал с «тик-тик», «хра-хра» и болезненным блеском ее глаз.

Мы лежали, и теплая река несла нас, воды ее терпко пахли гвоздикой.

«Тик-хра, тик-хра, тик-хра».

Я проснулся, резко вскрикнув.

– Что? – сонно и глухо пробормотал кто-то в темноте. Возможно, Кент, с головой укутавшийся одеялами.

– Ничего, – ответил я, не до конца освободившись от морока сна. – Показалось, часы остановились.

Но дело было не в часах.

В серых сумерках возникло растянутое зевком лицо Макина, лежавшего рядом со мной. Он сплюнул и почесал спину.

– Господи Иисусе, как все болит, – сказал он и сонными глазами посмотрел на меня. – И щепотки гвоздики не осталось?

– Сегодня ночью девочка умерла, – сказал я. – Легко умерла, не мучилась.

Макин поджал свои толстые губы и ничего не сказал. Возможно, вспомнил своего ребенка, умершего много лет назад. Он даже не спросил, откуда мне это известно.

Казалось, прожитые годы не давят на брата Мейкэла своей тяжестью, словно его неспособность вести им счет защищает его. Он смотрит на мир серыми спокойными глазами, вдыхает его широкой грудью, пробует на ощупь крепкими руками. Брат Грумлоу стрижет его коротко, сзади оставляет косичку и бороду сбривает начисто, обнажая острые скулы. Если не предупредить, что в голове у Мейкэла пусто, вы примите брата Мейкэла за одного из ловких мошенников среди братьев. Хотя в бою его руки действительно приобретают ловкость и подвижность, и его можно счесть полноценным, но потом шум боя стихает, мертвые остаются лежать на земле, а Мейкэл бродит по полю и плачет.