Текст книги "Король терний"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

18
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

Синдри нагнал нас, не успели мы отъехать от крепости его отца и пяти миль. Макина я оставил с Алариком. У Макина был талант находить общий язык и выстраивать дружеские взаимоотношения. Райка я тоже оставил – не хотел слушать его стоны и жалобы, пока мы будем подниматься в горы, и еще потому, что если и мог кто-то показать дейнцам истинный дух берсерка, так это Райк. И Красного Кента оставил, так как по отцовской линии у него в венах текла кровь викингов, кроме того, он захотел, чтобы ему сделали хороший топор.

– Доброго здравия, – сказал я, когда Синдри выехал из-за сосен. Я нимало не сомневался, что он пустится за нами вдогонку. Он нашел нас, когда мы оставили позади пологие склоны и густой лес.

– Я вам понадоблюсь, – сообщил он. – Я знаю эти горы.

– Ты нам действительно нужен, – поддержал я его.

Синдри улыбнулся, снял шлем и вытер со лба пот – утомился, пока догонял нас.

– Говорят, ты разрушил чуть ли не половину Геллета, – сказал он. На лице его отпечаталось недоверие.

– Пятую часть. Слухи, как всегда, преувеличивают, – внес ясность я.

Синдри нахмурился:

– Сколько тебе лет?

Я почувствовал, как братья напряглись. Когда твое окружение думает, что ты готов убить любого, кто косо на тебя посмотрит, это будет раздражать кого угодно.

– Достаточно взрослый, чтобы играть с огнем, – ответил я, показывая на самую высокую вершину впереди. – Это вулкан. Выдает себя дымом. А где еще три?

– Дымит сейчас Лоргхольт. Остальные тоже проявляли активность, – сказал Синдри и показал, называя один за другим, все три вулкана: – Локи, Минхир, Валлас. – Над западными склонами Валласа поднимались тончайшие струйки не то дыма, не то пара. – В древних Эддах говорится, что отец вулканов – Халрадра, а это его четыре сына. – Синдри показал на приплюснутую вершину Халрадра. – Но он спит уже несколько сот лет.

– Давайте с него начнем, – сказал я. – Хочу взглянуть на спящего гиганта, а уж потом растолкаю чуть дремлющего сына.

«Они не люди, Йорг, – сказал мне Макин, когда мы покидали крепость Аларика. – Они не враги. Ты не можешь сражаться с ними».

Он не знал, что я стремлюсь найти, блуждая по просторам земли. Я и сам этого не знал, но всегда стоит пристально посмотреть вокруг себя. И если я мысленно возвращаюсь к своим успехам и победам, какими бы они ни были, они, как правило, оказываются результатами простого соединения двух несовместимых обстоятельств, что превращает их в оружие. Я разрушил Геллет посредством двух фактов. Если один факт поместить поверх другого, получится нечто опасное. Подобное же составляет сердцевину оружия Зодчих: две глыбы магии, безопасные сами по себе, соединенные вместе образуют критическую массу.

Халрадра ростом уступал своим сыновьям, но все же поражал высотой. У основания время сгладило склоны, состоявшие преимущественно из крупнозернистого кремнистого песчаника черного цвета, он хрустел и трескался под копытами лошадей, пузыристая вулканическая порода легко крошилась в руках. Вулкан потух очень давно, даже запах дыма выветрился. Среди пепла и мелких камней буйно рос иван-чай, Rosebay Willowherb – так он именовался в книге наставника Лундиста. Он первым появился там, где огонь все выжег. Даже спустя четыре столетия ничего не хотело расти на черных, покрытых пеплом камнях.

– Видишь их? – пророкотал у меня за плечом Горгот. Его глубокий густой голос всегда поражал меня.

– Если ты имеешь в виду горы, то да, если что-то другое – нет.

Горгот вытянул руку с толстым пальцем, почти таким же, как рука Гога.

– Пещеры.

Пришлось долго приглядываться, и наконец я их увидел – отверстия зияли у основания крутого склона, весьма сходные с родным домом Горгота под горой Хонас.

– Да, вижу.

Мы направились к пещерам. Склон делался все круче и стал слишком опасным для лошадей. Мы оставили их с Грумлоу и Симом и дальше пошли пешком по тонкому слою оледенелого снега. Пики сыновей Халрадры торчали зазубренными обломками, выкованными неистовой силой. Старик же, напротив, казался обычной горой, никакого намека на кратер, и только когда мы перебрались через заваленную снегом лощину, перед нами вдруг открылось озеро.

– Счастлив сейчас? – Синдри поднялся за мной, осмотрелся и встал на камень, с которого ветер сдул снег. В противовес его тону, вид у него был счастливый.

– Красивый пейзаж, – сказал я.

Подошел Горгот с Гогом на плече.

– Мне нравится эта гора, – сказал Гог. – У нее есть сердце.

– У озера такой странный синий цвет, – сказал я. – Вода в нем ядовитая, что ли?

– Это лед, – пояснил Синдри. – Талая вода стекает со склона вулкана. Впадина глубиной около ярда, вода в ней промерзает, озеро так и стоит круглый год.

– Красота, – сказал я. Два факта опасно сходились.

Мы присели на корточки за камнями с подветренной стороны недалеко от края кратера, смотрели на странно синее озеро и ели остывшую еду, которую нам приготовили в дорогу на кухне Аларика.

– Какое сердце у этой горы, Гог? – Я отбросил в сторону куриные кости и облизал жирные пальцы.

Гог закрыл глаза и задумался.

– Старое, медленное, теплое.

– Оно бьется? – спросил я.

– Четыре удара, – посчитал Гог.

– Это с того момента, как мы начали подъем?

– С того момента, как мы увидели дым, – ответил Гог.

– Орел, – Роу воздел палец в подернутую дымкой голубизну над головой и немедля потянулся за луком.

– Ну и острый же у тебя глаз, Роу. – Я поймал его за руку. – Пусть птица летает.

– Ну и что дальше? – спросил Синдри, его наскоро заплетенные косички трепал ветер.

– Хочу заглянуть в пещеры, – сказал я. Находка Горгота вдруг стала для меня чем-то значительным. Даже ценным.

Мы начали спускаться, странно, но это оказалось более сложной задачей, чем подъем, словно Халрадра не хотел нас отпускать. Камни сразу крошились, стоило наступить, а лед только помогал потерять равновесие. На очередном повороте мне пришлось схватить Синдри за локоть, когда земля ушла у него из-под ног.

– Спасибо, – проворчал Синдри.

– Аларика вряд ли обрадует новость о том, что он потерял последнего из своих сыновей, – сказал я.

Синдри рассмеялся.

– У подножия я бы все равно остановился.

Горгот шел, ногой сбивая все камни, которые могли бы послужить опорой. Гог предпочел быстро бежать, чем превратиться в лепешку, если гигант упадет.

Мы добрались до места, где оставили Сима и Грумлоу. Братья вольготно расположились на камнях и по очереди курили трубку.

Чем ближе мы подходили к пещерам, тем сложнее было рассмотреть вход. Их было три; зияя чернотой чрева, они сливались с темной скалой. Один вход был достаточно большой, размером со ствол высокого дуба.

– Внутри кто-то живет, – сказал Горгот.

Я огляделся: никаких костей или экскрементов у входа.

– С чего ты взял? Признаков никаких нет.

Лицо Горгота мало что выражало, но тонкий наблюдатель по движению ребер и складок кожи мог определить, что он чем-то озадачен.

– Я их слышу, – объяснил Горгот.

– Острый слух и острое зрение. Я вот ничего не слышу, только вой ветра. – Я остановился и закрыл глаза, как учил меня наставник Лундист, и стал вслушиваться в вой ветра. Позволил звукам гор пройти сквозь меня. Отмел в сторону биение сердца и дыхание. Ничего.

– Я их слышу, – повторил Горгот.

– Будем вести себя осторожно, – предупредил я спутников. – Время доставать лук, брат Роу. Хорошо, что ты не истратил попусту стрелу на того орла в небе.

Мы привязали лошадей и приготовились к спуску в пещеры. Я сжимал в руке меч, Синдри вытащил из-за спины топор – отличное оружие с серебряной гравировкой в виде витого орнамента по краю лезвия.

И мы начали подбираться к входу. Я повел братьев с подветренной стороны – старая привычка, которая стоила нам лишнего получаса хода по склону. Когда оставалось ярдов пятьдесят, ветер принес запах обитателей пещеры – едва уловимый смрад животных.

– Наши друзья заботятся о чистоте у входа, – сказал я. – Не медведи и не горные кошки. Ты все еще слышишь их, Горгот?

Он кивнул.

– Они говорят о еде и битве.

– Все любопытнее и любопытнее, – сказал я. Мой слух не улавливал ни единого звука.

Мы медленно подобрались к большому входу в пещеру, с двух сторон находились входы поменьше и несколько проломов, в которые мог протиснуться человек. Стоя у входа, я не мог понять, как их можно было заметить, когда мы поднимались по склону к кратеру. Кроме раздробленной кости, застрявшей между камнями, вокруг никаких признаков обитателей пещеры. Ну, если не считать запаха.

Горгот вошел первым. За поясом у него торчал кистень: на деревянной рукояти три толстые цепи с острым металлическим билом на конце каждой. Чтобы била не распороли ноги при беге, Горгот надел кожаный фартук. Я никогда не видел этот кистень у него в руках, хотя, как ни странно, Горгот безоружный производил более устрашающее впечатление, чем вооруженный. За Горготом шли мы с Синдри, Гог втиснулся между нами, затем Сим и Грумлоу, последним шел Роу, подозрительно оглядываясь по сторонам.

– Далеко соваться не стоит, – проворчал Роу, – темень хоть глаз коли. – В голосе его не было и капли огорчения.

Гог поднял руку, и из кончиков его пальцев брызнул свет. Роу глухо выругался.

Я оглянулся, окидывая взглядом горные склоны. Россыпь камней и грязь у входа в пещеру кое-что напомнили мне. Где-то на заднем плане путались обрывки мыслей, пытаясь оформиться и выразиться словами.

– Мы пойдем дальше, – сказал я. – Еще немного. Хочу услышать то, что слышит Горгот. – В конце концов, он первым заметил пещеры и определил, что они обитаемы.

Несколько тоннелей вели вглубь горы. Самый широкий полого поднимался вверх.

– Сюда.

Под ногами скрипел песчаник, усыпанный мелкими камнями, но стены были гладкими, словно их кто-то отшлифовал. По ним ломко двигалась и плясала тень Горгота, которого со спины освещал своим огнем Гог. Ярдов через пятьдесят мы оказались в камере практически сферической формы, из нее вверх уходил тоннель, на этот раз крутой, как и склоны горы снаружи. В тусклом освещении пространство напоминало собор в Шартре. Наши тени замерли на гладких каменных стенах.

– Платон попал в одну из таких пещер, – сказал я, – и на ее стенах увидел весь мир.

– О чем это ты? – не понял Синдри.

Я покачал головой.

– Посмотри вот сюда. – Я показал на гладкое углубление в камне, будто великан вдавил палец в мягкую породу и оставил здесь свой отпечаток.

– Что это? – спросил Гог.

– Не знаю, – ответил я, но мне эта вмятина показалась знакомой. Похоже было на западину в каменистом дне реки.

Я подбежал к уходившему вверх тоннелю и остановился. Люди не могли его прорубить здесь, не могли и тролли, потомки Гренделя, гоблины, эльфы или привидения. Сквозняка не было, но воздух все же поступал – холодный. Очень холодный.

– Йорг, – окликнул Роу.

– Я думаю, – ответил я, не оборачиваясь.

– Йорг! – повторил Роу.

Я обернулся. В проходе, из которого мы только что вышли, стояли два тролля. Так я назвал их про себя, потому что в моем воображении тролли рисовались именно такими. Не каменные истуканы, которых дейнцы расставили по своей земле, а худые угрожающего вида существа с темной кожей и мышцами, тянущимися узловатыми веревками вдоль рук и ног с черными ногтями на пальцах. Они сильно сутулились, и трудно было определить точно их рост – восемь, а может быть, и все девять футов. Вид у них был решительный, в руках камни.

– Побереги стрелу, – дал я совет Роу. Было очевидно, что стрела их не возьмет, – если только попадет в горло или глаз.

Я бы назвал их монстрами, левкротами или ошибкой природы, как Горгот, например, если бы их не было двое. Двое – это уже закономерность творения, а не случайная ошибка природы.

– Здравствуйте, – сказал я. И это прозвучало глупо – слабый голос терялся в большой подземной камере. Но ничего другого сказать мне в голову не пришло, а вступать с ними в драку не хотелось. Единственное, что сглаживало мой дискомфорт, это то, что обе пары черных глаз были прикованы не ко мне, а к Горготу.

– Ты не слышишь их? – спросил Горгот.

– Нет, – ответил я.

Крайний слева тролль без каких-либо отвлекающих движений или рыка бросился к Горготу, метя ему в лицо. Горгот молниеносно мертвой хваткой сжал его запястья. Два монстра стояли, не двигаясь с места, напирая друг на друга, мышцы напряглись и подрагивали. Тролль дышал учащенно и шумно. Внутри Горгота урчало и рокотало. После ворот Логова, которые он удерживал для нас, я не видел его ни в какой другой схватке. В замке он был занят тем, что разгружал бочки, перетаскивал камни, словом, занимался простым потогонным трудом.

Роу снова поднял лук. И во второй раз я схватил его за руку.

– Подожди.

Напряженное противоборство продолжалось, соперники лишь время от времени быстро переставляли ноги, чтобы удержать равновесие. Черные ногти на ногах тролля впивались в камень, большие пальцы ног Горгота, как якоря, удерживали его массивное тело. Мышцы бугрились от натуги, кости потрескивали, не выдерживая давления, хрипло вырывался воздух из груди каждого из соперников, на губах блестела слюна. Мгновения тянулись медленно. Я чувствовал, как мои ногти впились в ладони, костяшки пальцев на руке, сжимавшей рукоятку меча, побелели. Кто-то из них должен уступить. Кто-то один. И без какого-либо предупреждения тролль с грохотом рухнул на каменный пол камеры. Секундная пауза, затем из недр Горгота исторгся рев, от которого у меня заболело в груди, а у Роу пошла носом кровь.

Горгот шумно втянул грудью воздух и сказал:

– Они будут служить.

– Что? – Я не сразу понял. – Почему?

Лежавший на полу тролль перевернулся, поднялся на ноги и отошел к своему компаньону.

– Они солдаты, – сказал Горгот. – Они хотят служить. Для этого их сделали.

– Сделали? – переспросил я, не спуская глаз с троллей, готовый в любую секунду выхватить меч и защищаться.

– Так записано в их сердцевине, – пояснил Горгот.

– Ферракайндом?

– Очень давно, – сказал Горгот. – Они отдельный народ. Я не знаю, когда с ними произошли эти перемены.

– Их создали Зодчие? – спросил я, сжигаемый любопытством.

– Может быть – до, а может быть – после. – Горгот пожал плечами.

– Они дети Гренделя, – сказал Синдри. Вид у него был такой, словно все происходящее ему снилось. – Созданные для войны из пепла Рагнарека. Они ждут здесь последней битвы.

– Они знают, кто прорыл эти тоннели? – спросил я. – И куда они ведут?

Горгот помолчал, затем сказал:

– Они умеют только сражаться.

– Это тоже неплохо, – усмехнулся я. – Ты разговариваешь с ним мысленно?

Горгот снова меня удивил.

– Да, кажется, так, – ответил он.

– Ну и что дальше? – спросил Синдри, переводя взгляд с одного тролля на другого и пальцами поглаживая острие топора.

– Мы возвращаемся, – сказал я. Мне нужно было кое-что обмозговать, а это комфортнее делать под крышей у герцога, нежели на ветру у жерла вулкана или глубоко под землей в зловонных пещерах троллей.

– Горгот, скажи троллям, что мы вернемся, и пусть о встрече с нами помалкивают. – Я посмотрел на троллей, пытаясь представить, какой хаос и разрушение они способны учинить на поле битвы. Пожалуй, ужасные.

– Уходим, – сказал я.

«И посмотрим, насколько изменились наши перспективы после восхождения на вулкан».

19
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

Леса в Дейнло имеют свою отличительную особенность: сосны растут так густо, что днем здесь неизменно сумеречно, а ночью – непроглядная темень, без разницы, есть луна на небе или нет. Настил из опавших игл глушит шаги человека и топот копыт лошадей, слышно только, как сухие ветки царапают живую плоть. В таком лесу нетрудно поверить в любые россказни о гоблинах. Оказавшись вновь на поверхности, начинаешь понимать, что только с топором лесоруба, а вовсе не с боевым топором, человек станет хозяином этой земли.

Мы возвращались в дом герцога Аларика на рассвете, когда просыпались и кричали петухи, а длинные тени ложились на траву, будто спешили указать нам дорогу. Утренний туман клочьями висел вокруг деревьев, клубился и разлетался там, где ступали лошади. Несколько слуг сновали между главным домом и кухонными постройками, мальчишки, подручные конюха, готовили лошадей, из ближайшей деревни приехал пекарь на телеге, доверху нагруженной хлебами.

Двое мальчишек взяли наших лошадей и повели к конюшне, я успел дружески хлопнуть Брейта по крупу. Накрапывал дождь. Меня он не беспокоил.

Дождь усилился, камни заблестели от влаги. Хорошее слово – «блестеть». Блестят серебряные цепи на рождественском дереве, блестят губы, жаждущие поцелуя, роса на паутине, капельки пота на женской груди. Блестеть, блистать, лететь, летать… Твердить так, пока не исчезнет смысл. И даже без смысла блеск остается. Дождь заставил серые камни блестеть. Не сверкать искрами, не сиять блестками, просто желоб, по которому с журчанием текла грязь, блестел, и листья кружились в быстром потоке, устремляясь в темные голодные каменные глотки. Пронеслась соломинка, тонкая, прямая, как каяк в пенящемся потоке, ее раскачивало, она нырнула на дно, всплыла, покружилась и скрылась.

Иногда мир замедляет свое кружение, и ты начинаешь замечать малое, будто застыл между двумя ударами сердца вечности. Мне показалось, что я уже испытывал нечто подобное раньше. С Корионом, с Сейджесом, даже с Джейн. Дождь принес с собой свежесть. Интересно, если я встану в поток, смоет ли дождь серость с моей жизни, заставит ли ее блестеть? Если я встану, раскину руки и подставлю дождю лицо? Пусть он омоет меня и сделает чистым. Или моя грязь слишком глубоко въелась в мою кожу, плоть, сердцевину?

Я вслушивался в шум дождя – капли падали с легким частым стуком, мерно барабанили, шелестели. Вокруг меня суетились люди, стремясь скрыться от дождя, снимали седельные сумки и прочие пожитки и словно не замечали, что я вышел за пределы бытового круга. Словно они не чувствовали этой границы.

Райк, запинаясь и протирая заспанные глаза, вышел из дома.

– Господи, Райк, ты за такое короткое время успел отрастить бороду? – воскликнул я.

Райк пожал плечами и почесал обильную щетину.

– Все как в Риме: с волками жить – по волчьи выть.

Я пропустил мимо ушей его образные выражения совмещенные с безобразными познаниями в географии и задал вопрос по существу:

– Ты чего в такую рань поднялся? – В любом походе Райк просыпался самым последним и вставал только после тычков и пинков.

Вместо ответа Райк поскреб затылок. Синдри вернулся с конюшни и положил мне руку на плечо.

– А борода ему к лицу. Мы сделаем из него настоящего викинга!

Райк нахмурился.

– Она сказала, что будет ждать на том конце озера.

– Кто сказал?

Райк снова нахмурился, пожал плечами, развернулся и вошел в дом.

Я посмотрел в сторону озера. У дальнего берега за пеленой дождя я разглядел подобие юрты, пожелтевшей от времени, над которой поднималась тонкая струйка дыма. Из шатра вышла незнакомая женщина.

Синдри тоже повернул голову.

– Это Икатри, вельва с севера. Она редко приходит. Я видел ее дважды в детстве.

– Вельва? – переспросил я.

– Провидица, – пояснил Синдри. – Ведьма. Кажется, вы их так называете. – Он нахмурился. – Да, она ведьма. И тебе лучше сходить к ней. Не заставляй ее ждать. Возможно, она предскажет тебе твое будущее.

– Отправляюсь к ней прямо сейчас, – сказал я. Иногда есть смысл ждать и наблюдать, а иногда – действовать немедленно. Что там, внутри юрты, отсюда не узнаешь.

– Я в дом, потом увидимся. – Синдри усмехнулся и смахнул капли дождя с бороды. Прежде чем я дойду до юрты, он успеет рассказать отцу о троллях и Горготе. И какой вывод из этого сделает мудрый герцог? Возможно, ведьма расскажет мне об этом.

Пока я шел к озеру, земля содрогнулась, и водная гладь колыхнулась. Я уже чувствовал запах дыма, поднимавшегося над юртой. Едкий запах напомнил мне о вулканах. Ветер бросал дождь мне прямо в лицо.

Когда-то старый наставник Лундист давал мне урок о провидцах, ворожеях и звездочетах, предсказывавших судьбу по движению планет.

– Сколько слов понадобится, чтобы рассказать историю твоей жизни? – спрашивал он. – Описать все события до самого конца?

– Много. – Я усмехнулся и отвернулся к узкому окну, выходившему во внутренний двор замка, в которое были видны ворота и поля за городскими стенами. Ступни мои горели от нетерпения, хотелось, пока не село солнце, сорваться и бежать туда, где столько приключений.

– Это наше проклятие, – Лундист топнул ногой и со стоном поднялся с кресла. – Человек обречен повторять свои ошибки снова и снова, потому что он учится только на собственном опыте.

Он развернул на столе свиток, испещренный символами его родной земли. На нем были и рисунки, яркие, занимательные, в восточном стиле.

– Пояс Зодиака, – пояснил Лундист.

Я поставил палец на дракона, изображенного широкими мазками красного и золотого.

– Этот, – сказал я.

– Твоя жизнь, Йорг, предопределена с момента твоего рождения, и выбирать тебе не приходится. Все слова в истории твоей жизни могут быть заменены одной датой и местом. Где находились в этот момент планеты, в какую сторону они были повернуты лицом, какие из них смотрели на тебя… эта конфигурация образует ключ, и этот ключ открывает все, что включает в себя жизнь человека, – сказал Лундист.

Я не мог понять, шутит он или нет. Лундист был человеком знания, человеком логики и рассуждения, терпения и тонкой проницательности. Все эти достоинства можно было счесть бессмысленными, если наша жизнь предопределена звездами от колыбели и до последнего дня.

Я резко остановился – погруженный в воспоминания, не заметил, как подошел к юрте, и чуть не наткнулся на нее. Обошел вокруг и без оповещения о своем прибытии нырнул под полог. В конце концов, вельва должна была знать о моем приходе.

– Слушай, – сказала женщина, едва я вошел. Резко пахло шкурами и развешанными повсюду высушенными частями тел и внутренностями животных.

– Слушай, – повторила женщина, едва я попытался открыть рот.

Я сел, скрестив ноги, под висевшими над головой шкурами. Ничего не говоря, приготовился слушать.

– Хорошо, – произнесла женщина. – Ты лучше многих, лучше тех дерзких, шумных мальчишек, которые так хотят быть мужчинами и хотят слушать только себя.

Я слушал ее сухое хриплое дыхание, хлопанье полога и поскрипывание юрты, барабанную дробь дождя и жалобные завывания ветра.

– Ты слушаешь, но слышишь ли ты? – спросила женщина.

Я рассматривал женщину. Годы ее не пощадили, этого не мог скрыть даже полумрак юрты. И она рассматривала меня одним глазом, второй запал внутрь глазницы и был плотно затянут складками кожи. Из него что-то текло по щеке, похожее на соплю.

– После девяноста зим ты, возможно, будешь выглядеть лучше, – усмехнулась женщина. Ей достаточно было одного глаза, чтобы прочитать мои мысли по выражению лица. – Первые пятьдесят особенно трудные на земле огня и льда, где живут настоящие викинги.

Я бы сказал, первые двести, глядя на ее лицо: кожа обвисла, собралась мелкими складками на шее, покрылась бородавками. Только ее глаз смотрел на меня молодо, и это разочаровывало, потому что я пришел к ней за мудростью.

– Я слышу, – сказал я. Вопросы я не задавал, потому что к ней с ними народ валом валил. Если она действительно знает ответы, то, возможно, знает и вопросы.

Она начала рыться в тряпье и шкурах, обмотанных вокруг ее тела. Вонь сделалась удушающей. Наконец показалась ее рука – сухая, костлявая – в ней она держала стеклянный флакон, в котором переливалась какая-то жидкость.

– Склянка Зодчих, – сказала старуха, быстро облизнув губы розовым языком (он показался мне таким бесстыдным на фоне ее иссохшего, сморщенного лица). Она любовно сжала флакон в ладонях. – Почему мы утратили искусство? Можно пять недель без толку ездить и не найти мастера, способного сделать такую вещь. И если она выскользнет из моих рук и упадет на камень… все! Тысячи осколков и все.

– Сколько ей лет? – спросил я. Вопрос вырвался у меня непроизвольно.

– Десять столетий, а может быть, двенадцать, – ответила старуха. – В то время дворцы рушились. Статуи императоров лежали разбитыми. А этот… – Она подняла флакон. Глаз медленно перевернулся в зеленоватой жидкости. – Все еще цел.

– Это твой глаз? – спросил я.

– Он самый. – Она посмотрела на меня своим единственным глазом, а второй во флаконе положила на коврик. – Я пожертвовала им ради мудрости, – сказала она. – Так Один пожертвовал своим глазом, чтобы пить из колодца Мимира.

– И ты обрела мудрость? – спросил я. Возможно, было наглостью четырнадцатилетнего мальчишки задавать такой вопрос, но это она меня позвала, а не я к ней напросился. И чем дольше я сидел в ее юрте, тем все меньше и старше она выглядела.

Старуха усмехнулась, демонстрируя один-единственный полусгнивший зуб.

– Я поняла, что было бы мудрее сохранить пару глаз. – Глаз замер на дне флакона, чуть развернувшись зрачком в левую сторону.

– Я смотрю, ты пришел с ребенком, – сказала старуха.

Я покосился в сторону. Лежало мертвое тело ребенка, мозг вытекал из раскроенного черепа, крови было немного, но красное пятно на молочно-белом черепе ужасало. Ребенок редко имел такие четкие очертания, выглядел таким реальным, но тень в юрте Икатри привлекала привидения. Я промолчал.

– Покажи мне шкатулку. – Старуха протянула костлявую руку.

Я достал шкатулку из-за нагрудника и, крепко держа, подал старухе. Она быстро, что показалось неожиданным для ее возраста, схватила и, ахнув, тут же выпустила.

– Сила большая, – сказала она. Из множественных проколов на ее пальцах выступили капельки крови. Я удивился – никак не ожидал, что в сухих костлявых пальцах может быть кровь.

Я спрятал шкатулку.

– Предупреждаю, я не верю в гороскопы и подобную ерунду, – сказал я.

Старуха снова облизнула губы и ничего не сказала на это.

– Если хотите знать, то я козел, – сказал я. – Самый настоящий. За Восточной Стеной проживает народ, который утверждает, что я родился в год козла. У меня нет времени изучать подобные системы, пусть даже они изобретены очень древними цивилизациями.

Старуха легонько взболтала содержимое флакона.

– Он смотрит в другие миры, – произнесла она, пропуская мимо ушей мои слова.

– Ну и что там хорошего? – спросил я.

Она показала на свой единственный глаз.

– Этот тоже смотрит в другие миры, – заверила она. – Видит яснее. – Старуха из вороха висевшего на ней тряпья достала кожаный мешочек и положила его рядом с флаконом. – Руны, – сказала она. – Может быть, ты будешь козлом, если ты пойдешь на восток и заберешься на Великую Стену. А здесь, на севере, руны расскажут твою жизнь.

Я плотно стиснул губы, вспомнив наконец-таки свое обещание молчать. Она либо расскажет мне мое будущее, либо нет. И то, что она поведает мне без вопросов с моей стороны, может оказаться правдой.

Она запустила руку в мешочек и извлекла пригоршню позвякивавших серых камней.

– Онорос Йорг Анкрат. – Старуха выдохнула мое имя в руны и рассыпала их. Казалось, камни падали на коврик целую вечность, медленно переворачивались, каждый по-своему, вырубленные на них руны то появлялись, то исчезали. Они упали, как падает молот на наковальню. Я даже сейчас чувствую, как сотряслось все вокруг. Это сотрясение отзывается у меня во всем теле.

– Перт, перемены, – сказала старуха. – Турисаз, Урус, сила. – Она отпихнула их в сторону, словно они мало что значили. Перевернула следующую. – Ваньо, радость. Перевернута. А эта – Кано, руна раскрытия.

Я поставил палец на Турисаз, и вельва резко, с шумом втянула в себя воздух, нахмурилась и попыталась оттолкнуть мою руку. Руна была холодной, рука старухи еще холоднее, кожа – тоньше бумаги. Она не называла руны на языке империи, но я знал старый язык севера по книгам Лундиста.

– Терновник, – сказал я.

Она хлопнула меня по руке, и я убрал ее. Старуха пальцами пробежала по рунам, пересчитывая. Она собрала руны и высыпала их в мешочек.

– Впереди тебя стрелы, – сказала она.

– Меня убьют?

– Ты будешь жить счастливо, если не сломаешь стрелу. – Она взяла флакон, и ее глаза уставились друг на друга. Старуха содрогнулась. – Открой свои ворота. – В другой руке у нее была руна Ваньо, будто она не прятала ее в мешочек. Радость. Она перевернула руну пустой стороной вверх. – Или не открывай.

– А что ты скажешь о Ферракайнде? – Стрелы меня не интересовали.

– О нем?! – Она сплюнула темный сгусток куда-то в шкуры. – Не ходи туда. Даже ты, Йорг, с твоим темным сердцем и пустой головой, должен знать это. Не приближайся к этому человеку. Он сожжет.

– Сколько камней у тебя в мешке, старуха? – спросил я. – Двадцать? Двадцать пять?

– Двадцать четыре, – ответила она и положила свою костлявую руку – пальцы все еще сочились кровью – на мешочек с рунами.

– Не много же у тебя слов, чтобы рассказать о жизни человека, – сказал я.

– Жизнь человека – простая штука, – ответила старуха.

Я почувствовал на себе ее руки, хотя в одной она держала флакон, а другая лежала на мешочке. Я чувствовал, как костлявые пальцы протыкали плоть и лезли внутрь, в пространство моей памяти.

– Нет, – сказал я. Я выпустил некромантию, ощутил ее кислотой в горле. Высушенные части тел у нас над головами закрутились, сухая лапка дернулась, черное ожерелье человеческих кишок начало потрескивать и извиваться, как змея.

– Ну как хочешь. – И снова старуха розовым языком облизала губы и отпустила меня.

– Зачем ты пришла сюда, Икатри? – спросил я, удивляясь, что вспомнил ее имя. Обычно человеческие имена не держались у меня в памяти. Возможно, потому, что они мало значили для меня.

Ее глаз посмотрел на меня так, будто она впервые меня видела.

– Когда я была молодой, молодой настолько, что ты, Йорг Анкрат, мог меня хотеть, о да, когда я была молодой, для меня бросили руны. Двадцать четыре слова недостаточно, чтобы рассказать жизнь женщины, особенно если одно из этих слов украдено мальчишкой, ожидая которого ей пришлось состариться. Я призвала тебя сюда, потому что мне это было предсказано очень давно, еще до того, как твоя бабушка появилась на свет.

Старуха снова сплюнула, на этот раз на шкуры под ногами.

– Ты мне не нравишься, мальчишка, – сказала она. – Ты слишком… колючий. Ты пользуешься своим обаянием, как клинком, но твое обаяние не действует на старых ведьм. Мы зрим в самый корень. Твой корень гнилой. Если что-то хорошее в тебе и осталось, то оно настолько глубоко запрятано, что мне не хочется его искать. Но я пришла потому, что мне это было предсказано, и еще было предсказано бросить тебе руны.

– Прекрасные слова я слышу от злой уродливой старухи, которая воняет так, словно она умерла десять лет назад, и которой не хватает вежливости, чтобы не болтать без толку. – Мне не нравилось, как на меня смотрели два ее глаза, и от того, что я оскорбил ее, легче не стало. Я лишь почувствовал себя четырнадцатилетним мальчишкой. Напомнил себе, что называюсь королем и нужно перестать искать кинжал у себя на поясе. – Зачем руны послали тебя раздражать меня, если у меня нет никакого шанса? Если я настолько безнадежен?