Текст книги "Король терний"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Старуха пожала плечами – дернулось висевшее на ней тряпье.

– Надежда есть у каждого. Призрачная надежда. Даже у раненного в живот есть призрачная надежда.

От ее слов мне захотелось сплюнуть, но королевский плевок может облагородить место. Да к тому же ведьме, чтобы навести порчу, достаточно и плевка, и пряди волос с головы. Потому я встал и соизволил едва поклониться.

– Меня завтрак ждет, хотя не уверен, что после нашей встречи еда полезет мне в горло.

– Будешь играть с огнем – сгоришь, – почти прошептала старуха.

– Зарабатываешь на пустой болтовне? – спросил я.

– Не стой на пути стрелы, – сказала старуха.

– Ценный совет, – я попятился к выходу.

– Принц Стрелы получит трон, – процедила она сквозь плотно сжатые губы, словно слова обжигали. – Сведущие знали об этом еще до рождения отца твоего отца. Скилфа рассказала мне о многом, когда бросала мне руны.

– Я не верю предсказаниям, – сказал я и потянулся к пологу.

– Почему ты не хочешь остаться? – Она похлопала по набросанным рядом с ней шкурам. Ее розовый язык облизнул губы. – Тебе это может понравиться. – Сейчас на ее месте сидела Катрин в темно-синем атласном платье, в котором она была в ту ночь в комнате. В ту ночь, когда я ударил ее.

И я побежал. Под дождем, преследуемый хохотом Икатри. Моя смелость неслась впереди меня. О завтраке даже не хотелось думать.

Пока все сидели за столом и ели, я покачивался в кресле у холодного камина. Подошел Макин, он держал в руке кусок жирной баранины на косточке.

– Что-то интересное узнал? – спросил он.

Я ничего не ответил, лишь разжал ладонь. На ней лежала Турисаз, терновник. Невеликий подвиг украсть руну у одноглазой старухи. Одна-единственная руна была высечена на тусклом камешке. Терновник. Мое прошлое и будущее лежало на моей ладони.

20
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

Макин творил чудеса с людьми. Стоило ему провести с ними полчаса, и он уже был душой этой компании. И ничего особенного ему не нужно было делать. Ни к каким хитростям он не прибегал, даже не пытался. Каждый раз он находил новый подход, но результат оставался одним и тем же. Он был убийцей, жестоким человеком, и в плохой компании делал плохие дела, но через полчаса ты уже хотел, чтобы он был твоим другом.

– Доброе утро, герцог Маладон, – поприветствовал я его, когда в сопровождении вооруженных топорами солдат он вошел в парадный зал и стряхнул капли дождя с волос. Рядом с возвышением для хозяина дома стояло кресло, в котором сидел Макин. Он протянул герцогу кувшин с пивом и сделал глоток из своего. Можно было сказать, что так они сидят каждое утро уже лет десять.

– Король Йорг, – сказал герцог. К его чести, он свободно называл меня королем, хотя я был облачен в дорожное тряпье.

В зале стоял полумрак, хотя высокие окна не препятствовали свету серого утра и горящий фонарь висел на каждом втором опорном столбе зала.

Сидевший на троне Аларик Маладон вид имел впечатляющий – герой легенд далекого прошлого.

– Надеюсь, Макин не надоел вам своими баснями. Он склонен к возмутительной лжи, – сказал я.

– Так, значит, ты не столкнул в водопад командира Дозора своего отца? – спросил герцог.

– Я мог…

– И не обезглавил некроманта и не съел его сердце?

Макин вытер пену с усов, наблюдая, как одна из собак грызет кость. Казалось, все братья здесь с особым рвением отращивали усы и бороды. По всей видимости, дейнцы привили им вкус к новой моде.

– Ну, он не всегда рассказывает одни лишь небылицы, – сказал я.

– Что хорошего тебе поведала Икатри? – спросил герцог. Северяне не любили ходить вокруг да около.

– А разве это не должно остаться в тайне? Разве не дурная примета рассказывать о предсказаниях?

Аларик пожал плечами.

– Откуда нам знать, есть ли толк в ее предсказаниях, если никто не знает, что она тебе поведала?

– Думаю, она передала мне послание столетней давности, в котором мне советуют отступить в сторону и не путаться у принца Стрелы под ногами.

Макин фыркнул, разбрызгивая пену, а северяне усмехнулись, хотя трудно утверждать наверняка, слишком густые у них бороды.

– Я слышал нечто подобное, – произнес Аларик, – от старика, живущего на берегах фьорда. У него в венах лед, и предсказывает он по еще теплым внутренностям. Он сказал мне, что старые боги и белый Христос договорились. Пришло время для нового императора, он произрастет из семени предков. Среди Сотни ходят слухи, что все знаки указывают на принца Стрелы.

– Пусть принц Стрелы поцелует мой топор, – сказал Синдри. Пока он не подал голос, я не видел его в полумраке за отцовским троном.

– Ты не встречался с ним, сын, – возразил Аларик. – Уверяю, он производит впечатление.

– Так откроешь ли ты свои ворота, герцог Маладон, если принц придет на север? – спросил я.

Герцог усмехнулся.

– А ты мне нравишься, мальчик.

«Мальчика» я пропустил мимо ушей.

– Я всегда считал, что кровь империи собрана на севере, – сказал Аларик. – Я всегда считал, что родившийся на земле Дейн должен сесть на трон императора, возьмет он его топором или огнем. И я всегда считал, что это мог бы сделать я. – Герцог надолго приложился к своему кувшину, а затем посмотрел на меня, выгнув дугой густую бровь: – А ты откроешь свои ворота, если однажды утром принц Стрелы постучится в них?

– А это будет зависеть от того, насколько прекрасным будет утро. Не нравится, когда меня в жизни направляют предсказатели и ведьмы, пророчества из мира мертвых или расположение планет, нацарапанные на грифельных досках цифры или кишки несчастной овцы.

– Но, с другой стороны, – продолжал Аларик, – эти предсказания пришли к нам из глубокой древности. Путь нового императора прокладывался сотню лет или даже больше того. Возможно, принц Стрелы – тот, о ком говорят древние пророчества.

– Старики древним сказаниям приписывают святость. Я же считаю, что они устарели, их нужно отбросить прочь. Веди в постель юную невесту, а не уродливую злобную старуху, – сказал я, подумав об Икатри. – Какой-то любитель глупых шуток нацарапал что-то на грифельной доске, и в течение тысячи лет не нашлось ни одного разумного человека, кто стер бы эту глупость. В итоге она превратилась в древнюю мудрость.

Стражники закивали, на их лицах появились усмешки.

– Пророчество Икатри получила на севере от Скилфы.

При этом имени улыбки на лицах стражников мгновенно исчезли.

Аларик с чувством сплюнул.

– Повелительница льда и Повелитель огня у нашего порога. Викинги родились на земле льда и огня и в противостоянии этим стихиям обрели свою силу. Напиши историю собственной жизни, Йорг.

Мне нравился герцог. И пусть тайные игроки пытаются управлять герцогом Маладоном, как абсолютно послушной марионеткой, может статься, что в какой-то момент они недосчитаются нескольких пальцев.

Пол под ногами затрясло, вибрация отозвалась зудящим звуком у меня в зубах, мы все замолчали. Лампы, висевшие на вбитых в столбы крюках, не закачались, а лишь задрожали, и тени задвигались, теряя очертания.

– Тебе нравится в Химрифте? – спросил Аларик.

– Да, горы мне всегда нравились, – ответил я.

В широкой топке камина слабо дымилась зола, оставшаяся там от поленьев со вчерашнего вечера. Это напомнило мне дымившиеся склоны горы Валлас.

– Ты собираешься найти Ферракайнда? – спросил Аларик.

– Да, – ответил я с полной уверенностью, что если я не найду Ферракайнда, то он сам вскоре найдет меня.

– Расскажи мне о троллях, – попросил Аларик. Герцог не переставал меня удивлять: подъем с восходом солнца, старые боги, топоры и шкуры, можно было подумать, что он – тупой инструмент войны и ничего более. Но его голова работала так быстро, что речь не поспевала за ней, перескакивала с одного предмета на другой, только чтобы не потерять мысль. – О троллях и твоих странных спутниках. – Словно по какому-то тайному сигналу двери парадного зала открылись, и вошел Горгот – темный силуэт на фоне стены дождя.

Стражники еще крепче сжали древки топоров, когда Горгот переступил порог и направился к нам. Тишину зала сотрясал звук его тяжелых шагов, следом за ним бежал Гог, влажная от дождя одежда парила, огонь в лампах вспыхивал ярче, когда он пробегал мимо.

Земля сотряслась. На этот раз она подпрыгнула, будто где-то неподалеку упал гигантский молот. Снаружи что-то застонало и с грохотом рухнуло. Рядом со мной лампа соскользнула с крюка и упала на каменные плиты пола, разбившись вдребезги. Несколько горячих брызг попали мне на чулки, и те начали гореть. Гог двигался быстро. Одну когтистую руку он протянул ко мне, другую – к камину, резко и коротко крикнул. Масло из лампы стекло, и в потухшем камине вспыхнул огонь, словно там лежала не серая горка пепла, а сухие поленья.

Ропот прокатился по залу. Что его вызвало: сильное ли сотрясение земли, падение лампы или появление Горгота в полутемном зале, – я не мог сказать.

– Ловкий фокус. – Я присел, чтобы оказаться на уровне Гога, и притянул его к себе. – Как ты это сделал? – Пальцами я ощупывал места, где горел огонь: чулки, пол. Вместо жара пальцы ощущали холод и склизкость масла.

– Что сделал? – спросил Гог резким и громким голосом, обводя взглядом герцога и окружавшие его поблескивавшие топоры.

– Потуши огонь, – сказал я и посмотрел на камин. – Верни в источник, – тут же поправился я.

Гог не спускал глаз с сидевшего на троне Аларика.

– Огонь просто есть, он один, глупый, – сказал Гог, забыв, что он находится в присутствии короля и герцога. – Я его просто сжал.

Я нахмурился. Существовала грань, за которой я его не понимал, хотя очень хотел, и меня это злило.

– Говори мне. – Я развернул его за плечи так, чтобы он наконец-то посмотрел на меня.

– Огонь просто есть, он один, – повторил Гог. Его глаза, как всегда, были совершенно черными, но в его взгляде появилось что-то горячее, от чего становилось не по себе, как будто он мог зажечь тебя, как пропитанный маслом фитиль.

– Огонь один, – повторил я, – а что же это… – я махнул рукой в сторону горевших ламп. – Окна, сквозь которые мы на него смотрим?

– Да. – Гог сердито вздохнул и попытался вывернуться, чтобы увлечься новой игрой.

В моей голове хранилось воспоминание о коврике. Коврике со складкой. Воспоминание из тех дней, что были более спокойными и счастливыми. Из тех дней, когда я спал в мире, который не трясло, который не горел в огне; спал в комнате, куда моя мама приходила пожелать мне спокойной ночи. Коврик со складкой, которую служанка расправляла ногой. Она ее расправляла, а складка вскоре снова собиралась. И всегда это была только одна складка. Потому что в коврике был только один излом.

– Ты можешь взять огонь из одного места и перенести в другое, – сказал я.

Гог кивнул.

– Потому что огонь один, а мы видим его по частям, – сказал я. – Ты сжимаешь его в одном месте и расширяешь в другом.

Гог кивнул и попытался убежать.

– Ты делаешь только это и больше ничего, – сказал я.

Гог не ответил, словно ответ и без того был слишком очевиден. Я отпустил его, и он нырнул под ближайший стол играть с рыжей собакой.

– Тролли? – спросил Аларик тоном человека, едва сдерживающего свое нетерпение.

– Да, мы встретили парочку. Горгот разговаривал с ними. Кажется, он им понравился, – ответил я.

Аларик ждал. Хорошая тактика. Ты молчишь, а окружающие чувствуют себя обязанными говорить, даже если им хочется сохранить что-то в тайне. Хорошая тактика, я знал это – и потому хранил молчание.

– Герцог Маладона знает о троллях, – доложил Горгот. Дейнцы выразили крайнее удивление, словно они были уверены: Горгот не умеет разговаривать, он умеет только рычать. – Тролли служат Ферракайнду. И герцог хочет знать, почему те, которых мы встретили, не находятся на службе у Повелителя огня.

Аларик пожал плечами.

– Да, именно это я и хочу знать.

– Тролли служат Ферракайнду из страха, – сказал Горгот. – Их плоть горит так же легко, как человеческая. Часть троллей сумели спрятаться от него.

– Почему они просто не ушли из Химрифта, чтобы жить свободно? – спросил я.

– Люди, – ответил он.

Я не сразу понял. Трудно было в троллях увидеть жертв. Я помнил их руки с черными когтями – такими руками оторвать человеку голову ничего не стоит.

– Когда-то их было много, – заметил Горгот.

– Ты сказал мне, что они были созданы для войны, что они – солдаты. Так почему же они прячутся? – спросил я.

Горгот кивнул.

– Да, созданы для войны. Созданы служить. Но не для того, чтобы на них охотились. Разбросали по такой странной земле и охотились.

Я выпрямился в полный рост, который в последнее время был не менее шести футов.

– Я думаю…

– Что ты думаешь, Макин? – перебил меня герцог.

Макин поймал мой взгляд и чуть заметно улыбнулся.

– Я думаю, что все это проблески одного и того же огня, – сказал он. – Здесь все сходится на Ферракайнде. Мертвые деревья, больной скот, потерянный урожай, сотрясение дома – вылетит кирпич, конек с крыши свалится, балка покосится – тролли, отсутствие шансов у каждого из вас вступить в борьбу за императорский трон – и в центре всего этого горит огонь Ферракайнда.

Каждый раз что-то иное заставляло магию срабатывать. Сегодня это был его ум. И в конце концов вы хотели, чтобы Макин был вашим другом.

21
ЧЕТЫРЬМЯ ГОДАМИ РАНЕЕ

Дейнцы унаследовали природу викингов в основных чертах. Кровь завоевателей смешалась с кровью крестьян, которых они завоевали. Каждый дейнц считал своим предком одного из бесстрашных и жестоких воинов, спрыгнувших с борта галеры. Но в действительности жители фьордов презирали их и называли fit-firar– ошибка, которую викинги так усердно стремились исправить своими топорами.

– Ты мне здесь крайне необходим, Макин.

– Ты безумец уже потому, что решил отправиться сюда, – ответил тот.

– Именно поэтому мы сюда и приехали, – сказал я.

– Чем больше я узнаю об этом Ферракайнде, тем больше убеждаюсь, что нужно от него держаться подальше, – посоветовал Макин.

– Мы здесь потому, что брат Йорг испытывает слабость к маленькому монстру, – сказал появившийся в дверях Роу. Его никто не приглашал к разговору. Но братьям не нужно было приглашение. На дорогах, кто бы что ни сказал, – это говорилось для всех, и каждый мог выразить свое мнение. Хотя сейчас, строго говоря, мы были не на дороге. Мы находились во флигеле для гостей, располагавшемся параллельно парадному залу герцога Маладона, но размерами меньше и разделенном на отдельные комнатенки.

– Или сильную привязанность. – Вошел Райк, нагнул голову и злобно покосился. С того момента, как у меня появилась медная шкатулка, он решил, что может говорить то, что думает.

– Существуют две вещи, братья, которые вам надо запомнить, – сказал я.

Из-за спины Райка высунулись лица Грумлоу, Сима и Кента.

– Если еще раз кто-нибудь из вас затронет эту тему, клянусь всеми чертями преисподней, он не выйдет отсюда живым. Второе: если забыли, то потрудитесь вспомнить, как наши братья умирали у стен Логова, как нас убивали солдаты графа Ренара. И больше нет с нами Элбана, Лжеца и Толстяка Барлоу… И тогда Гог всю личную гвардию графа, более семидесяти отборных солдат, превратил в лужу кипящей крови и жира. А ему было всего семь лет. И кем он вырастет, и вырастет ли вообще – вопрос для меня очень важный, поважнее того, доживет ли ваша жалкая свора до завтра или нет. Честно говоря, Райк, меня заботит много вопросов, но сейчас Гог для меня на первом месте.

– Я там тебе понадоблюсь, – сказал Макин. За долгие годы его обязанность охранять меня стала привычкой и даже жизненной необходимостью.

– Если все пойдет хорошо, ты мне не понадобишься, – сказал я. – А если все пойдет плохо, то в распоряжении Ферракайнда небольшая армия троллей, готовая выполнить малейшее его повеление, и сам он способен лишь силой мысли спалить не одну сотню человек. Поэтому я не думаю, что лишний меч спасет ситуацию.

Я направился к выходу. Макин продолжал настаивать, братья, как побитые собаки, поджали хвосты. Но только не Красный Кент. У него был новый топор. И не просто новый, а отличный, такие ковали на дальнем севере и привозили галерами на продажу в Карлсвотер. Кент поднял свой топор, потряс им и ничего не сказал.

Горгот и Гог ждали меня в кладовой герцога, там уже были приготовлены мешок с провизией и специально пропитанные воском одеяла на случай, если нам придется устраиваться на ночлег в горах.

С восходом яркого весеннего солнца мы отправились в путь. Отправились пешком. Я редко расставался с Брейтом, но у меня не было желания оставлять его без призора на склоне вулкана. Тем более я знал, что тролли большие любители конины. Мне она и самому нравилась.

Не прошли мы и полмили, как нас нагнал Синдри, при легком галопе его косички высоко подпрыгивали и били по спине.

– Не в этот раз, Синдри. Идем только я и эти ребята, – я попытался его остановить.

– Я вас провожу через лес.

– Через лес? У нас там раньше не было проблем, – сказал я.

– Я присматривал, – усмехнулся Синдри. – Если бы что-то случилось недоброе, я бы вас вывел. Но тогда вам повезло.

– А чего в лесу надо бояться? – спросил я. – Зеленых троллей? Гоблинов? Самого Гренделя? У вас, дейнцев, больше всяких страшилищ, чем у всех остальных жителей империи вместе взятых.

– Надо бояться сосновых людей, – пояснил Синдри.

– А они хорошо горят? – пошутил я.

Он рассмеялся было, но тут же смолк.

– Что-то в лесу выпускает из людей кровь и вместо нее заливает смоляной сок. Люди не умирают, но становятся другими. – Он показал на свои глаза. – Белки делаются зелеными. У них нет крови, и топор им не страшен.

Я нахмурился.

– Ну что ж, веди нас. Я сегодня очень занят. И всем этим сосновым людям придется пожаловать в Высокогорье и выстроиться в очередь, если они желают моей краткой аудиенции.

Синдри спешился и повел своего коня под уздцы. Мы, подозрительно оглядываясь по сторонам, пошли рядом, по лесным тропинкам, которые он выбирал как безопасные. К полудню лес поредел и вывел нас к холмам, покрытым вереском. Мы пробирались сквозь папоротник, достигавший нам до пояса, и густой утесник, кустики вереска на каждом шагу пытались поймать нас в капкан, и облачка пыльцы стелились за нами следом.

Синдри не пришлось уговаривать отстать.

– Я вас здесь подожду, – сказал он и устроился в разлапистом папоротнике на солнечном склоне холма. – Удачной встречи с Ферракайндом. Если вы его убьете, то обретете на севере друзей, по крайней мере, одного друга точно. А возможно, и тысячу!

– Я иду к нему не для того, чтобы убить, – сказал я.

– Может быть, это и к лучшему, – сказал Синдри.

Я нахмурился. Если бы у меня трое братьев погибли в Химрифте, возможно, я бы хотел свести счеты с тем, кто там правил. Хотя, казалось, дейнцы не делают особого различия между Ферракайндом и вулканами. Для них вступить в распрю с ним равносильно тому, чтобы начать враждовать с горой, с которой упал твой друг.

Я повел своих спутников к Халрадре по тем же тропинкам и склонам, по которым мы шли в прошлый раз. На высоте появился ветер и мгновенно осушил наш пот. Солнце светило ярко, обещая хорошую погоду. Если это будет наш последний день, то он будет хорошим. Мы шли по длинной лощине, под ногами черный пепел и расколотые лавовые потоки, давно застывшие, но сохранившие траекторию движения. Высоко над нами виднелась одинокая хижина пастуха, вероятно, построенная в те времена, когда вокруг росла трава. Она казалась крошечной среди горных махин. Легкое облако закрыло солнце, и тень разлилась по безмолвно застывшему утесу с востока на запад. В груди Горгота глухо зарокотало. За время путешествия с Горготом я успел полюбить этот его рокот. Он держал слова при себе, и узнать, что он думает в тот или иной момент, было невозможно. Но он не пропускал ничего, даже тех редких случаев, когда бесчисленное множество тропинок нашего грязного, поношенного мира сходились на короткое время в линию, которая создавала такую ослепительную – смотреть больно – красоту.

Там, где Горгот молчал, Гог трещал за двоих. По большей части я это ему спускал. Детская болтовня. Для них это естественно, ну а для меня естественно не прерывать ее. Хотя во время второго восхождения на Халрадру Гог не сказал ни слова. И это после того, как он в течение нескольких недель засыпал меня вопросами: «Почему у лошади четыре ноги, брат Йорг?» – «Из чего делается зеленый цвет, брат Йорг?» – «Почему это дерево выше того, брат Йорг?» Можно было бы подумать, что его вопросы меня раздражали, но, честно говоря, его молчание раздражало меня в большей степени.

– Гог, сегодня у тебя нет вопросов? – спросил я.

– Нет. – Он стрельнул в меня глазами и тут же отвел взгляд в сторону.

– Ни одного? – уточнил я.

Мы поднимались по склону молча. И я знал, что не страх запечатал ему рот. Для ребенка ужас в том, что он вдруг обнаруживает ограниченность возможностей тех, кого он любит. Приходит время, и ты понимаешь, что твоя мать не всегда может защитить тебя, что твой наставник тоже делает ошибки, что выбирается неправильный путь только потому, что взрослым недостает силы выбрать путь верный… И каждое из таких открытий урезает твое детство; словно удары, они постепенно убивают в тебе ребенка, и вместе с этим в тебе рождается мужчина. Ты становишься сильнее, но к этой силе примешивается чувство горечи и разочарования.

Гог не хотел задавать вопросов, потому что не хотел слушать, как я лгу.

Мы подошли к пещерам и, поморщив носы от вони, производимой троллями, шагнули в темноту.

– Гог, будь добр, дай немного света, – попросил я.

Он раскрыл ладонь, и вспыхнул огонь, как будто он все время держал его зажатым в кулаке.

Я шел первым: через большой зал, по узкому проходу, поднимавшемуся вверх на пятьдесят ярдов и выводившему в сферическую камеру с рельефными стенами и выбоинами в полу.

На этот раз тролли появились очень быстро, с полдюжины выступило из темноты и обступило Гога, державшего в ладони огонь. Горгот напрягся, новички не вызывали у него доверия, но они присели на корточки и наблюдали за нами, за Горготом, не проявляя агрессии.

– Зачем мы сюда пришли? – наконец спросил Горгот. Я не раз задавал себе вопрос, можно ли Горгота вывести из строя.

– Я выбрал свое поле, – сказал я. – Если тебе предстоит встреча со львом, то лучше, чтобы это было не в его логове.

– Ты еще нигде не искал, – усомнился Горгот.

– То, что мне нужно, я нашел здесь.

– И что это? – спросил он.

– Слабая надежда. – Я усмехнулся и присел на корточки, чтобы сравняться с Гогом. – Мы должны с ним встретиться, Гог. Твой огонь рано или поздно тебя погубит, и ни я, ни даже Горгот не сможем помочь тебе. И с каждым разом это будет все хуже и хуже. – Я его не обманывал. Он не хотел, чтобы я ему лгал.

По щеке Гога покатилась слеза и превратилась в пар. Я взял его руку, такую маленькую в моей руке, вложил в нее украденную руну и сжал его пальцы в кулак.

– Я и ты, Гог, похожи. Мы воины и братья. Мы пойдем туда вместе, и вместе вернемся. – Мы с ним были похожи, как никто другой. Если убрать все хорошее в нем и все плохое во мне, то обнаружится то, что связывает нас. И мне нужно, чтобы он победил свою природу. И нужно мне это не из эгоизма и корысти. Если Гог сможет преодолеть то, что съедает его изнутри, тогда, возможно, и я смогу сделать то же самое. Черт возьми, я пересек пол-империи не для того, чтобы спасти худосочного мальчишку. Себя спасти.

– Нам нужно повидаться с Ферракайндом, – сказал я, глядя на троллей. Они наблюдали за мной черными влажными глазами и никак не отреагировали на имя Ферракайнда. – Они понимают, что я говорю?

– Нет, – ответил Горгот. – Они решают, вкусной едой ты будешь или нет.

– Спроси у них, есть ли у пещеры еще один выход, который ведет на вершину горы.

Возникла пауза. Я напряженно вслушивался, пытаясь понять, о чем они ведут разговор, но не слышал ничего, только трепет пламени на ладони Гога.

– Они могут показать нам один проход, – сказал Горгот.

– Скажи им, что придет Ферракайнд. Скажи им, что они должны спрятаться поблизости и, как только потребуется, вывести нас наверх.

Я сразу понял, когда транслируемые Горготом мысли достигли сознания троллей. Они мгновенно вскочили на ноги, черные рты оскалились в рычании, черные языки защелкали по щербатым зубам. Они исчезли, растворились в темноте с еще большей поспешностью, чем появились.

– Хорошо, мы идем к Ферракайнду. Попрошу его помочь нам. – Я развернул Гога лицом от входа к себе. – Если дело пойдет плохо, повтори тот трюк, что проделал в парадном зале герцога. Если Ферракайнд попытается сжечь нас, я хочу, чтобы ты схватил его огонь и перенес в то место, которое я тебе укажу.

– Я попробую, – сказал Гог.

– Только хорошенько попробуй. – Я боялся сгореть с той самой ночи. Я помнил, как выл и визжал Джастис, скованный цепями. Тошнота подкатила к горлу. Я могу уйти и избежать всего этого. Я могу просто уйти.

– Как мы заставим его прийти сюда, брат Йорг? – Это был первый вопрос Гога за сегодняшний день.

Картина, как я спускаюсь по склону вниз, все еще стояла у меня перед глазами. Я насвистываю и улыбаюсь весеннему солнцу, по моему телу течет пот. Если бы Макин был здесь, он бы непременно сказал, что у него дурные предчувствия.

Я мог просто уйти. Просто уйти.

Если бы Коддин был здесь, он бы сказал, что это очень большой риск без шансов на успех. Он бы так сказал, но имел бы в виду: «Беги отсюда, Йорг», потому что он не хотел, чтобы я сгорел.

Если бы мой отец был здесь. Если бы он увидел, что я повернул назад, к солнечному свету. Выбрал более легкий путь. Он бы тихо сказал, так тихо, что едва можно было бы услышать. «Еще раз, Йорг. Еще раз». И в дальнейшем на каждом перепутье я каждый раз выбирал бы легкий путь. И в конце концов то, что я любил, все равно бы сгорело.

– Разожги огонь, Гог, – сказал я. – Такой огромный, чтобы в нем ад сгорел.

Гог посмотрел на Горгота, тот кивнул и сделал шаг назад. В течение долгого мгновения, растянувшегося на полдюжины глубоких и медленных вдохов-выдохов, ничего не происходило. И вот на спине у Гога, дрожа и колеблясь, начал разгораться факел. Цвета потемнели. Багровые потоки пробежали по его телу и поблекли в пепельно-серый. Меня обдало жаром, я сделал шаг назад, потом еще один. Из пещерной камеры бросились прочь тени, но у меня не было времени вглядываться, кто за ними прятался. Гог дышал жаром, словно его, как кузнечный горн, раздували мехами. Я с Горготом отступил к тоннелю, поднимавшемуся из сферической камеры вверх. Жар обдавал нам лица, а спину омывало ледяными потоками воздуха из тоннеля.

Пламя вспыхнуло беззвучно, всю камеру заполнил бурлящий водоворот оранжевого огня. Мы с Горготом отпрянули, стен камеры невозможно было больше увидеть, перед глазами полыхало инферно. Я с трудом хватал ртом воздух, словно огонь поглотил весь кислород.

– Это привлечет гостя? – спросил Горгот.

– Существует только один огонь. – Я полной грудью вдохнул горячий, бесполезный для легких воздух. Перед глазами заплясали черные точки. – И Ферракайнд смотрит через него, как через окно, на весь мир.

Горгот схватил меня за плечо, не позволяя упасть. Казалось, это не спасло меня от падения, я даже успел ощутить острый укол негодования, соскальзывая в какое-то темное место. Я ничего не слышал, кроме своего учащенного хриплого дыхания и скрежета моих каблуков, он тащил меня куда-то дальше, куда-то вверх. Все тело горело, готовое самопроизвольно воспламениться, а ноги странным образом замерзали.

Изначально беззвучно вспыхнувший огонь издал явственный «пуфх», словно вырвался наружу. Звук стих прежде, чем я полностью отключился. И резкий холод привел меня в себя, я очнулся с хриплыми проклятиями.

– Что за черт! – Я лежал в ледяном ручье. До этого тоннель был сухой, а сейчас по нему бежал ручей, постукивая камешками, захваченными потоком. Я перевернулся в холодном ручейке так, что, опираясь о стену, смог встать на ноги. На этот раз впереди шел Горгот. Он всю жизнь провел в темноте под горой Хонас, и его кошачьи глаза легко находили дорогу, а я то и дело спотыкался и оступался, следуя за ним. Ручеек привел нас назад в сферическую камеру, где он зашипел и поднялся паром над горячим каменным полом.

Гог, все еще раскаленный докрасна, ждал там, где мы его оставили, а Ферракайнд стоял у входа в тоннель, который вел ко входу в пещеру.

Я стремился найти человека с огнем, полыхающим внутри. Ферракайнд был больше, чем я мог представить. Он сохранил внешний облик человека, но словно был вылит из расплавленного чугуна из чанов Барроу и Гуаньгуан. Все его тело горело и при каждом движении вспыхивало и гасло. Когда его глаза, похожие на две раскаленные добела звезды, посмотрели в мою сторону, кожу опалило.

– Ко мне, Гог! – Кричать было больно от жара, и лишь пар от ручья у моих ног давал некоторое облегчение.

– Мальчишка мой, – потрескивая пламенем, сказал Ферракайнд.

Гог рванулся к нам. Ферракайнд медленно двинулся вперед.

– Зачем он тебе? – спросил я. Подойти ближе к нему я не мог, кожа обгорала.

– Большой огонь поглощает малый. Мы объединимся, и наша сила увеличится, – ответил Ферракайнд.

Мне показалось, он говорит из тех глубоких уголков памяти, которые в нем еще не выгорели.

– Мы пришли спасти его от этого, – сказал я. – Разве ты не можешь забрать огонь и оставить мальчика в покое?

Его раскаленные глаза застыли на мне, словно только сейчас впервые увидели.

– Я знаю тебя.

Я не нашелся, что ему ответить на это. Губы пересохли и не могли произнести слов, которые при других обстоятельствах молниеносно слетели бы.

– Ты разбудил древний огонь, который спал тысячу лет, – сказал Ферракайнд.

– Да, было дело, – ответил я.

– Ты принес солнце на землю, – потрескивание Ферракайнда затихло, как будто в благоговении перед оружием Зодчих. Тени пробежали по его телу.

Гог наконец добрался до нас. Его жар остыл, оставив новые метки – оранжевые всполохи пламени на спине, груди и руках.

– Ты в силах помочь мальчику? Забрать у него огонь или часть огня так, чтобы он мог жить? – спросил я. Дышать было больно, а пар застилал глаза. Где-то над нами и позади нас от жара, исходившего от Ферракайнда, в сердце Халрадры таяли древние льды.

Огонь Ферракайнда хлынул по полу камеры. Я понял: так он смеется.

– Зодчие пытались разрушить барьеры между мыслью и материей, – сказал он. – Они дали возможность менять мир посредством желания. Они сделали тоньше стены между жизнью и смертью, между огнем и не-огнем, свели на нет различие между «это» и «то», «здесь» и «там».

Мне вдруг пришло в голову, что разум Ферракайнда был первым, что поглотило его внутреннее инферно.

– Ты поможешь мальчику? – спросил я, закашлявшись.

– Такова его судьба. Его мысли касаются огня. Огонь касается его ума. Он – Присягнувший огню. Мы не можем изменить письмена нашей судьбы. – Ферракайнд шел к нам, языки пламени поднимались над ним; он словно расправлял огненные крылья, готовясь взлететь. – Отдай мне мальчика и уходи.