Текст книги "Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 51. Марк Розовский"

Автор книги: Марк Розовский

* «Любезны» – на языке особистов означает «Стрелять по ногам!».

* «Пятни» – на языке особистов – «Наши».

* «Документы» – на языке не только особистов – «Корочки».

* «Скорохват» – тот, кто быстро хватает.

* «Директриса» (школьное) на языке особистов «направление стрельбы», но не по директору школы – женщине.

* «Пошел в душевую» (блатное) – тот, кто в драке схватил противника за горло.

* «Парилка» – от слова «парить», на языке особистов – «кровавая баня».

* «Шифрограмма» – ничего не означает.

* «Амбал» – большой человек.

* «Откачивать» – понимай, как хочешь.

* «Бабушка приехала» на жаргоне «Мы их слепили»*.

* «Мы их слепили» означает то же, что «Мы их взяли»*.

* «Мы их взяли» означает награды героям СМЕРШа.

* «СМЕРШ» (сокр.) означает «Смерть шпионам».

* И.В. Ставка – непереводимая игра букв.

* «Придется» – или не придется.

* «Экранизировать» – значит судиться с Автором романа, требующим убрать свою фамилию из титров.

Велимир Хлебников

 
И смех, и грех
Согрешите грехами!
Согрехуйте, грехуны!
Что грехуются грехами, что греханствуют грехуйно,
О загрешьтесь угреховно!
О греховищ надгрехуйных грех угрехных грехачей!
Грехуешки, греховошки Греховодят греховоды
И грехуйно грехуянствуют во грехе и на греху!
То грех’янствуют грешилы,
То грехпьянствуют грехишки,
А грешильники с грешинницами
Грехуяльники греха —
На кой Ха?
О грехунчики, греюнчики, грейво и огрейво.
Вы не греете грехами и грехуните зачем?
Ваши грешики, грехушки не грехунят никого.
Ваши грешки, ваши грехи не грехтят —
и ничего!
О разгрешьтесь, грехачи!
О грехуйтесь, хлебничи!
 

Михаил Зощенко. Из «Голубой книги»

И вот глядим в историю.

Нищие бродят. Бомбы падают. Камни кидают. «Спартак» опять проиграл. Насекомые размножаются, а людская смертность растет. Кто-то с кем-то не то выпил. А кто-то кому-то на ногу наступил и дальше пошел. Богатый обокрал бедного. Бедный богатого не отблагодарил. Чья-то мама на кухне плачет. Папа вчера в ночь ушел и под утро не вернулся. Невеста без наркотиков страдает. Кошка валерьянкой перепилась. Жених без прописки является. Фурункул под мышкой опять вылез. Водка фальшивая, пиво опять размешанное, а в парламенте снова одни дураки и двое умных. Кому-то уши на войне отрезали. А кому-то и с головой вместе. Сахар дорожает, огня нет, евреи по-прежнему во всем виноваты, а поговорить не с кем. Младенца схватили за ножки и послали на чемпионат мира по гимнастике… В театрах премьеры одна за одной, а смотреть нечего. Кого-то царь за ребро повесил, а его опять, на второй срок, выбрали.

Спрашивается, что изменилось?.. А коли изменений нет, почему сегодня кто-то считает, что писатель Зощенко устарел?

Борис Гребенщиков. ГРАФОМАНИУМ

(Из репертуара известного ансамбля)

 
Дайте мне крюк, дайте мне брюк.
Дайте мне шанс, иначе каюк!
То Корнелий Шнапс блюз-Мочалкин свищет.
Дайте мне топ, дайте мне хлоп.
Дайте мне спеть пять фальшивых нот —
Козлодоев в сортире с полковником Васиным дрищет!
 

Припев:

 
Я пришел на этот концерт,
Чтоб гармоний сыскать сложных – простых.
Сторож Сергеев синий с похмелья весь,
Не зная, зачем и куда,
Скромный герой труда,
В «Аквариум» – бултых!
Все у него впереди на этом большом пути.
Я шепнул ему вслед:
«Лети, мой ангел, лети!»
Дайте мне глаз, дайте мне хвост!
Дайте мне руку, в которую можно вбить гвоздь!
И тогда на меня молиться будете сами.
Рок-н-ролл мертв, а я еще нет.
Под столом я уснул и оставил свой след —
И теперь меня можно побить ногами!
 

Маркиз де Сад. Злоключения добродетели

Жюльетта едва достигла шестнадцати лет, когда некий граф де Вонзишь, сорокалетний анжуйский старикашка, так в нее влюбился, что, не будучи достаточно состоятельным, чтоб ее содержать, отважился предложить ей свой…

Титул. А вы что подумали?

Тут-то она и ощутила, что рождена для преступления. Де Вонзишь имел чисто бутафорский клин, длина которого простиралась от Роны до Ганга, если бы Жюльетта могла приложить его к школьной карте. Через пару лет совместных радостей, в которых взаимное созерцание в спальне превалировало над исполнением священных обязанностей супругов, де Вонзишь взял в руки плеть и, изнывая от любви и нежности, впервые отхлестал свою красавицу. Ей ничего не оставалось, кроме как быстренько укоротить…

Дни своего мужа. А вы что подумали?

Далее, находясь в плену приятных воспоминаний о том, что с ней произошло, Жюльетта осквернила себя, продавая свое тело трем послам за двести луидоров, шестнадцати пастухам за бесплатно и тремстам сорока четырем матросам, которым сама приплачивала из-под полы юбки. Она озарила свое существование сладкими снами, в которых убийства, подвиги и другие праздники оказались реальностью, а наслаждения, тайно сопровождавшие эти ее действия, – фантастикой.

В течение следующих десяти лет Жюльетта сожительствовала со своей свиньей, а к старости стала объектом удовлетворения самых невообразимых желаний сластолюбивого квартета – монах из Лиона, лошадь из Страсбурга, безудержный юноша из Гренобля и нежный олигофрен Жак Гнусаль из Бретани сделали ее матерью 19 детей, которых она удавила по очереди батистовым шнурочком от своей левой туфельки в ночь перед пасхальным воскресеньем 1768 года.

Детоубийцу возвели на эшафот, где вдруг выяснилось, что она девственница, но было уже поздно… Голова Жюльетты уже скатилась к ногам ликующей толпы, которая тотчас затоптала ее в булыжную мостовую. Мы ходим по ней по сей день.

Эта история, рассказанная мной в полном соответствии с правдой жизни, заставит вас призадуматься о величии греха, зовущего истерзанную страстями душу на суд к Всевышнему и приговаривающего всех нас к страшным мукам ада, а также…

О всесилии отчаянного бреда. А вы что подумали?

Юрий Левитанский.Сцена из «Фауста»

Винный погребок в Центральном доме литераторов.

Входит Поэт. Его не пускают.

ПОЭТ([уходя)

Жизнь моя – кинематограф. Черно-белое кино…

ФАУСТ

Но ходить в кинотеатры…

ИРОНИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Нам теперь не по карману.

МЕФИСТОФЕЛЬ

И сегодня не дано.

Все проваливаются в бездну.

ПОЭТ (возвращаясь)

Каждый выбирает для себя (пьет и падает у входа в ЦДЛ).

Юнна Мориц

 
В логове логоса,
В слогове ребуса,
В кактусе резуса,
В колосе кактуса,
В минусе волоса,
В голосе сепсиса,
В конусе, бонусе
И апокалипсисе,
В климаксе, «Роллексе» и запределиксе,
В ринусе максиса,
В типсисе киксиса,
В трюкесе, пукисе, каксисе, пупсисе,
Куксесе, типсесе, гонусе, клинсесе,
Канусе, гринесе, трипсесе, мисесе,
Ронсесе, стрипсесе, тиксесе, пипсесе —
Осоловелое речи родимое
Неизгладимое
Морицевское,
Галлюцинатское
Слово поэтское,
Слово
Юннатское.
 

Константин Симонов

 
Не сердитесь – к лучшему.
Что, себя не мучая,
Я пишу от случая
До другого случая.
Есть поэмы разные,
Есть стихи банальные.
Иногда прекрасные.
Чаще – гениальные.
В прозе все не скажется,
И не все у слышится,
А в стихах, мне кажется.
Главное напишется.
Я пишу по-быстрому
В дни и ночи темные
Про любовь неистовую
Книги многотомные.
Непростого времени
В них словечки сложены.
Сталинские премии
Мне за них положены.
Тема «О любви» – нова.
Хоть война затюкала.
От стихов тех Симонова
Вся страна захлюпала!
Новости кошмарные
Поэзией украсились —
Разрыдались армии
И тылы расквасились.
Из гранита скалы
Стали мокроваты.
Плачут генералы
И навзрыд солдаты.
Слезы у наводчиков,
У старшин-сержантов.
Пехотинцев, летчиков.
На щеках лейтенантов…
Вот майор разнюнился.
До стихов не лаком.
Что ж ты пригорюнился?
Ведь тебе в атаку!
На фронтах березы
И дубы с корнями
Утирают слезы.
Что текут ручьями.
«Жди меня. И я вернусь.
Только очень жди…»—
Сразу Русь пустилась в грусть.
Льют из глаз дожди…
Зарыдали жены
Всех артиллеристов.
Пушки заряжены —
Но слезы у танкистов.
Мужики, а тоже
Стали вдруг как бабы.
Все на них похожи —
И штабы, и штабы.
Слезы льются ведрами.
Даже – вот коллизии! —
Не остались бодрыми
Гвардейские дивизии!
Что же будет дальше?
Что же это значит?
Плачут генеральши,
И солдаты плачут.
От стихов растаяв,
Под Поэта дудку
Даже сам хозяин
Капнул чем-то в трубку!..
Войну, нет, не продули мы.
Свет солнца был в морозы,
И разрывными пулями
Нам были эти слезы.
Стихи в войну не лгали.
К победе нас вели.
Они нам помогали.
Они нам помогли.
 

Джордж Оруэлл. Скотный двор-1849

Вечером скоты Англии собрались на свой съезд в Доме Победы у своей кормушки.

– Товарищи! – сказал старый хряк Майор и был зарезан Старшим Братом.

– Братья! – хрюкнул Старший Брат и искоса взглянул на монгольское лицо Гольдштейна. Скотный двор понимал лишь новояз сложнейших метафор. – Готовы ли вы в целях Изобилия плеснуть в лицо своему противнику серную кислоту?

– Да. – Вождь Полиции Гольдштейн смотрел со своего портрета в Министерстве Правды.

«Все животные равны, но некоторые равнее, – подумал хряк Наполеон. – Незнание – это сила, а война – это мир. Кто контролирует прошлое – контролирует будущее, а кто бесконтролен в настоящем, того сделают главным в Министерстве Любви. Дважды два пять».

Его тотчас расстреляли за инакомыслие. Возникла радостная овация, переходящая во всеобщий стон.

– Товарищ Наполеон умер! Но дело его – живот! – заплакали свиньи и провозгласили свой скотный двор республикой.

Президентом избрали того, у кого было больше подбородков.

На этом митинг закончился, и все пошли спать, то есть работать с целью увеличить свое поголовье.

Николай Заболоцкий

 
Среди поэтов – чудаков и простаков
Он никого нам не напоминает.
Судьба его в цепях, душа же без оков
Трудилась день и ночь, не уставая.
А если так, то что есть Заболоцкий?
Предтеча Бродского? Какой заполнил Вакум?
Поэт он гениальнее, чем Бродский?
Иль Бродский, что на равных с Пастернаком?!
 

Тормашки

– Что такое «Тормашки»? – спросит читатель этой книги.

А я отвечу:

– Тормашки – это неизвестно что. Это то, чем летят вверх.

Про гвоздь

Украли гвоздь. Кто – неизвестно.

– Ну, подумаешь, гвоздь украли. Что мы, без одного гвоздя прожить не сможем? – сказал Рабочий. – Вот если бы молоток украли?!

Украли молоток. Кто – неизвестно.

– Ну, подумаешь, молоток украли. Что мы, без одного молотка работать не будем? – сказал Мастер. – Вот если бы вагон украли?!

Украли вагон. Кто – неизвестно.

– Ну, подумаешь, вагон украли. Что мы, без одного вагона не проживем? – сказал Начальник железной дороги. – Вот если бы железную дорогу украли?!

Украли железную дорогу. Кто – неизвестно.

– Ну, подумаешь, железную дорогу украли. Что мы, без одной железной дороги ездить не будем? – сказал Директор завода. – Вот если бы завод украли?!

Украли завод. Кто – неизвестно.

– Ну, подумаешь, завод украли. Что мы, без одного завода другой завод не разворуем? – сказал Сторож. – Вот если бы гидростанцию украли?!

Украли гидростанцию. Кто – неизвестно.

– Ну, подумаешь, гидростанцию украли. Что мы, без одной гидростанции светлое будущее не построим? – сказал Министр. – Вот если бы…

Вот если бы у того Рабочего расческу, у того Мастера часы, у того Начальника шляпу, у того Директора сберкнижку, у того Сторожа тулуп и у того Министра – портфель украли, что бы они тогда сказали, а?

1962

Коровья статистика

Федоскин забрался на трибуну и начал отчет.

– Каждый житель села Макаровна, – сказал он, – имеет одну корову. А каждая корова за одну секунду может сделать в среднем одну лепешку. Вдумаемся в эту сухую цифру… Каждая вторая лепешка объезжается каждым третьим велосипедом, а каждый третий велосипед наездил в среднем 4000 километров. Каждая пятая тысяча километров обходится каждому девятому жителю в 6 рублей. Каждый седьмой рубль – рваный, а каждый восьмой – сбереженный. Каждое сбережение – это опережение, а каждое опережение – это лишний продукт производства, а каждый третий лишний – трактор. С каждого пятого мы имеем десятое, а каждое двадцатое у нас – санитарный день. В один этот день у нас выписываются 5000 больных. Из них каждые 10 000 – покойники. При этом средняя температура в наших больницах равняется 36,6°, что примерно в два раза больше, чем в 1913 засушливом году. В общем, жить стало лучше, жить стало веселее. Лучше на 100 %, веселее – на 40 градусов.

Вот к каким интересным выводам может привести одна сухая коровья лепешка. Если, конечно, в нее вдуматься.

Федоскин слез с трибуны и кончил отчет.

1964

Он

Он не ел рыбу – боялся, что попадется косточка.

Он не ел мясо – боялся, что скоро состарится.

Он не ел хлеб – боялся, что потолстеет.

Он не пил вино – боялся, что станет алкоголиком.

Он не носил шляпу – боялся, что обзовут «интеллигентом».

Он не плавал в море – боялся, что утонет.

Он не включал телевизор – боялся, что дернет.

Он не ездил в трамвае – боялся, что трамвай сойдет с рельсов.

Он не лазил по горам – боялся, что не поднимется.

Он не летал на самолете – боялся, что не спустится.

Он не ходил в кино – боялся, что увидит то, что уже видел.

Он не ходил в театр – боялся, что увидит то, чего еще не видел.

Он не ходил на выставки художников – боялся, что увидит не то.

Он не говорил «да» – боялся, что его будут считать соглашателем.

Он не говорил «нет» – боялся, что его будут считать нигилистом.

Он не говорил ни «да» ни «нет» – боялся, что его будут считать человеком без собственного мнения.

1964

Голубь

Один голубь любил садиться на голову Карлу Марксу. Этот Карл Маркс был памятник. Или, вернее, памятник был Карл Маркс. А голубь, видно, этого не знал и поэтому садился там, где хотел.

Карлу Марксу это, конечно, не нравилось. Надо сказать, ему вообще мало что нравилось в этой жизни, но голубь, сидящий у него на голове, – особенно.

Этот глупый голубь не понимал, что Карл Маркс – не только революционер, каких мало, но еще и великий мыслитель, каких больше нету. И вот так нагло сидеть на голове у мыслителя – просто неприлично. Даже как-то вызывающе. Сами посудите: ну, кто такой голубь?.. Ну, разве можно их сравнивать?

И можно ли, например, представить обратную картину: Карл Маркс сидит на голове у голубя.

Представить, конечно, невозможно, ибо: ну, какая у голубя голова?.. Так, не голова, а головка, правда? А у Карла голова мыслителя. Безразмерная, как носки. Огромная, как у Энгельса. Имеется в виду памятник на той же улице, но в другом городе. Впрочем, сравнивать голубя с памятником все же придется, раз уж он регулярно садится. Так давайте, товарищи, сравнивать. Ведь метод сравнительного анализа не изжил себя и еще послужит общему делу.

Итак, Карл Маркс написал «Капитал». А голубь что написал? Летает только изредка, как дурак, и ничего не пишет.

Далее. Карл Маркс вывел закон классовой борьбы и критиковал гегелевскую философию. А голубь что вывел и кого критиковал?.. Да он всю жизнь проворковал, ни разу никого даже толком не клюнул.

Хотя некоторые воробьи от голубей, прямо скажем, не в восторге. Некоторые их и за птиц не считают. Вот вороны – те умные, хотя и пропитаны то ли нищенством, то ли ницшеанством… А эти – противные, только на асфальт и гадят…

Карл Маркс объяснил нам, что такое «деньги – товар – деньги» и про прибавочную стоимость. А голубь ничего не объяснил. И даже не прочитал «Манифест коммунистической партии», где было прямо сказано о призраке Владимира Ильича Ленина, который бродит по Европе, но его там никто не замечает, только у нас… В общем, необразованный, политически неграмотный голубь, убить его мало. Есть голубь – есть проблема. Нет голубя – нет проблемы.

Так что благодаря этому нехитрому сравнительному анализу мы вновь подошли к этому решающему на всех этапах нашей истории вопросу: что делать? И как всегда приняли единственно неверное решение: надо стрелять.

Тем более что ситуация осложнилась. Эта пернатая сволочь, как выяснилось, не просто сидит на голове, но иногда еще и капает чем-то нехорошим прямо Карлу Марксу на мозги. А Карл Маркс, видите ли, все это должен терпеть. А надо сказать, Карлу Марксу за то и поставили памятник, что он весь мир призвал к терпению. И мы запели:

– Весь мир насилья мы разрушим до основанья.

А он смотрит на нас как на ренегатов каких-то.

– Почему же «до основанья»? – спрашивает. – Надо бы и основанье снести!

Так и сделали. И теперь нашему голубю даже сесть не на что.

1964

Любовь в XX веке

В XX веке все стало чуть быстрее, чем раньше.

Он и она однажды вошли в лифт двенадцатиэтажного дома. Лифт был скоростной и немного кружил головы.

На втором этаже они познакомились, разговорились…

На третьем поцеловались в первый раз.

На четвертом он сделал ей предложение.

На пятом она согласилась.

На шестом – чтобы не потерять времени, он нашарил за ее спиной кнопку, и они мягко поехали вниз подавать заявление в загс.

Между пятым и четвертым этажами лифт вдруг застрял.

Тут молодые поссорились. Он сказал, что она поломала ему всю жизнь. Она сказала, чтоб он убирался поскорей к своим родителям из ее кабины.

– Эта клетка настолько же твоя, насколько моя! – ответил он. И был прав. Если вдуматься.

Они тогда поделили кабину на две равные части. Но с кнопками вышел конфликт. Он отхватил себе семь штук, всучив ей «Тревогу», которая не работала.

Но тут лифт вдруг тронулся с места, и, проезжая мимо третьего этажа, они помирились.

На втором этаже они поцеловались в третий раз. И дальше, вплоть до первого, уже ехали взявшись за руки совершенно спокойно и счастливо.

Это было их свадебное путешествие.

1965

Афоризм

Писатель Г. создал афоризм «Курить – здоровью вредить».

Афоризм этот имел успех у читателей, которые стали передавать его из уст в уста, всегда со своей высокой оценкой.

– Как смело сказано! – говорили одни. – Ведь это действительно так. Это правда. Суровая и нелицеприятная.

– Что талантливо, то талантливо, – соглашались другие. – А талант всегда пробьется, сколько бы его ни зажимали.

– Правильно. Духовная красота есть красота духа, – рассуждали третьи. – А физическое совершенство есть совершенство физики!

Итак, с какого-то момента все незаметно для себя заговорили исключительно афоризмами. Более того, не говорить афоризмами уже стало как-то некрасиво по отношению к писателю Г.

Так, например, писатель Д. побежал в редакцию толстого журнала и со скандалом забрал из нее рукопись своего уже утвержденного к печати романа. После гениального афоризма писателя Г. роман этот, оказалось, просто стыдно печатать.

Кинорежиссер Н. предложил писателю Г. написать по его афоризму сценарий, обещая заключение договора без заявки, только на основании уже написанной строчки.

Популярный певец Д. включил в свой репертуар старую забытую песню «Давай закурим, товарищ, по одной» и пел ее в ритме твиста. Но все понимали, на что он этим намекает.

В общем, все честные люди поддержали, как могли, перевернувший все и вся афоризм писателя Г.

И только одно осталось неизменным. По-прежнему все, включая самого писателя Г., продолжали курить. Курить много, остервенело, до умопомрачения.

1966

Шли двое по шоссе

Сценка

Двое шли по шоссе

Один был Озабоченный, другой – Увлекающийся. Они шли по дороге в город.

ПЕРВЫЙ. Скорее! Не отставай! Мы не должны опаздывать!

ВТОРОЙ. Ой! Смотри, цветочек!.. Какой красивый! Что за лепесточки!.. Какая прелесть!

ПЕРВЫЙ. Перестань! Идем!.. Нас ждут дела!.. Много разных дел! (Вырывает цветок из рук второго, топчет.) Мы же не успеваем! (Продолжают идти.)

ВТОРОЙ. Ой, смотри, бабочка! Какая изумительная!.. Что за крылышки!.. Что за чудо!

ПЕРВЫЙ. Ты с ума сошел!.. Почему ты останавливаешься!.. Мы же спешим в город. Там нас ждут почести, деньги, слава и женщины! Мы же должны успеть!.. Идем скорее! (Ловит бабочку, обрывает ей крылья, выбрасывает.) Мы же опаздываем! (Продолжают идти.)

ВТОРОЙ. Ой, смотри, какая птичка! Чудесно поет! И расцветка исключительная! Просто восхитительно!

ПЕРВЫЙ. Птичка?.. Где? (Вынимает рогатку, стреляет.) Скорее!.. Скорее, говорю… Мы же опаздываем!.. Не отставай!

И Увлекающийся отстал. А Озабоченный пришел в город в точно назначенный час, в точно назначенное место.

Где его и переехал трамвай.

1967

Два палача

В одной никому не известной стране жили два палача. Один вешал, другой рубил головы. Работали они через день в одну смену без выходных, ибо в той никому не известной стране казнить надо было безостановочно. Это, можно сказать, были будни. А само слово «воскресенье» из недели было вычеркнуто как несоответствующее действительности. И все бы шло хорошо в этой стране – день за днем, казнь за казнью, кабы палачи были одинаковые, похожие друг на друга. Ан – нет.

Один был палач как палач, вполне нормальный профессиональный убийца. А другой был добрый и совестливый. Ну, в общем, не такой, как все палачи. Вот этот второй палач как придет домой после смены, сразу начинает мучиться и терзаться:

– Ох, и зачем я это сегодня сделал?..

Жена спрашивает:

– Что, дорогой?

А дорогой отвечает:

– По шее… топором… человеку…

Жена говорит:

– Да ведь он же преступник небось?..

– Да, – говорит палач, – конечно, преступник… Но прежде всего он ведь еще и человек…

И плачет. И рыдает. Настоящими, представьте, слезами. Потому что этому палачу ничто человеческое не чуждо.

В другой раз жена ему говорит:

– Кончай плакать и рыдать. Если ты такой добрый, уходи со своей работы, меняй профессию и живи спокойно…

– Нет, – говорит палач. – Не могу. Я свою работу люблю. Мне моя профессия нравится. Только…

– Только – что? – спрашивает жена и смеется.

– Только, – говорит палач, – крови много. А я крови совсем не переношу. И еще меня тошнить начинает, когда я вижу, как обезглавленное тело дергается.

– А как оно дергается?..

– А так. Сначала резко, потом меньше, потом уж и совсем затихает и уже не вздрагивает… Ты себе не представляешь, дорогая, до чего это гадкая картина. Я прямо волнуюсь. Переживаю страшно. Смотреть противно, честное слово…

– Почему не представляю?.. Очень даже хорошо представляю, – говорит жена. – Я все же кто?.. Жена палача!.. Знала, за кого выходила.

Палач вздыхает:

– Да, но ведь я только исполняю свой долг. Я честный. А ведь на моем месте служит еще мой напарник, которому абсолютно все равно, который равнодушен в своей жестокости, а я больше всего ненавижу это страшное равнодушие. Ты знаешь, как он намыливает веревку?

– Как?

– Совершенно равнодушно. Он и вешает людей, не глядя кого. Не интересуясь их личностями, их индивидуальностями… Совершенно не зная их биографий. Ужасно!..

Жена говорит:

– А может быть, вам поменяться?.. Ты в его смену, а он – в твою… Ты пойдешь вешать, а он – рубить… В конце концов в любом деле надо уметь находить прелесть в разнообразии…

– Нет, – отвечает палач. – Его работа не по мне. Требует силы воли. А у меня ее нет. Я рубанул – и все. А тут надо и петлю делать, и табуретку ногой вышибать. Да и многие жертвы обделываются в процессе – запах плохой. Я не выношу плохих запахов.

– Да!.. Ты нежный!.. Ты – тонкий! Ты – мой дорогой!..

Так они разговаривали бесконечно долго, пока вдруг… ох, это «вдруг» – вечно означает что-то неожиданное!.. Вдруг вышел приказ: первого палача перевести на отрубание, а второго на повешение.

Приходит с работы наш палач (это раньше он был вторым, а теперь, значит, он стал первым), и жена его спрашивает:

– Ну, как?..

– Чево?

– Как тебе сегодня работалось?

– Да ничего, – говорит, – особенного.

Жена удивилась его равнодушию.

– Ну, ты… хоть повесил его?

– Кого?

– Да человека… человека сегодняшнего.

– Преступника?.. Конечно, повесил. Почему бы мне его не повесить.

– И веревку намылил?

– Намылил.

– И табуретку выбил?

– А как же. Все сделал, как положено.

– И что?

– И ничего.

Жена успокоилась и говорит:

– Ну и слава богу.

Прошло с того дня много лет. Вдруг стук в дверь, вбегает напарник, хватает жену палача и тащит ее казнить. А первый палач абсолютно равнодушен. Он знал, что в этой никому не известной стране они со сменщиком уже переказнили всех, кого только можно было. И вот, стало быть, очередь до его жены дошла. Жена кричит:

– Заступись, идол!.. Он же мне сейчас голову отрубит.

А тот с твердокаменным лицом ей отвечает:

– Ну и пусть. Скажи спасибо, дорогая, что сегодня не моя смена, а то бы я тебя собственноручно повесил…

В общем, отрубил напарник голову жене первого, бывшего второго, палача и, конечно, страдает на своем месте:

– Ох, черт дери, до чего же я дошел… До чего опустился, что жену своего ближайшего коллеги уничтожил… Столько крови!.. Что же теперь будет…

– А ничего особенного, – говорит ему его сменщик. – Теперь моя смена. И я буду тебя вешать…

– То есть как?! – испугался палач. Очень он был нервный в последнее время. Все ныл и переживал.

– А так. Остались только мы с тобой в этой проклятой никому не известной стране. Всех остальных уже переказнили. И тебя повесить – мой профессиональный долг.

Сказано – сделано. На следующий день повесил палач палача.

И вот одинешенек идет с работы и думает:

«Как хорошо, что я когда-то с рубки голов на повешение перешел. Все-таки повезло мне в этой жизни. Ох, повезло!..»

1967

Про мальчика, который любил плевать с балкончика

Один мальчик любил плевать с балкончика.

Мы ему говорим:

– Ты зачем это делаешь?

Он отвечает:

– Хочется.

Мы его спрашиваем:

– Ты что, дурак?

Он говорит:

– Нет, – говорит, – я сам понимаю, что делаю нехорошо, но не могу удержаться. Как выйду на балкончик, так сразу плюю. Вот и сейчас – смотрите! – какая шляпа идет… Ну, как я могу этого не сделать?..

И с этими словами мальчик перевесился через перила и смачно плюнул на шляпу. Затем объяснил свой поступок:

– Конечно, со стороны кажется, что я поступил аморально, даже низко… Но разве может что-то сравниться с тем поистине огромным удовольствием, которое я получаю от каждого попадания… Попробуйте-ка и вы плюнуть!.. Уверяю вас – в случае точного попадания на голову прохожего вы испытаете форменное блаженство. Это блаженство увеличится примерно вдвое, если прохожий будет идти по улице с непокрытой головой. Но в сто раз оно будет больше, если непокрытая голова окажется лысиной. В этом случае считайте, что вам просто повезло, и плюйте с особым старанием – это в конце концов и есть огромное человеческое счастье!.. Да, счастье, которое ни с чем не сравнимо, ни на что не похоже!..

Выслушав внимательно плюющего мальчика, мы, признаться, подивились его уму и развитию не по годам.

– А как количество оплеванных тобой людей влияет на твое настроение, мальчик?

– Никак не влияет, – был ответ. – Ведь дело не в количестве, а в качестве. Если ты попадаешь в центр лысины, то есть в макушку, это одно, а если не в центр – это совсем другое. К тому же многие из проходящих под моим балконом лиц имеют не одну, а две и даже три макушки… Это осложняет задачу. Но, с другой стороны, заставляет плевать чаще, используя все свое мастерство. Вообще должен сказать, что, если в плевок вкладываешь душу, он у тебя получается красивый, я бы сказал, изящный… Траектория полета должна быть выверенной до миллиметра… А если нет души, нет ни красоты, ни точности…

– И последний вопрос: кем ты будешь, мальчик, когда вырастешь?..

– Разумеется, я буду работать на телевидении. Впрочем, я еще не принял окончательного решения…

Признаться, нас почему-то обрадовало это заявление.

1969

Стройка

Строили дом, строили… Выстроить никак не могли.

Во-первых, кирпич. Если он есть – его воруют. А если нет, значит, уже разворовали. Во-вторых, стекло. Если его нет – значит, его разбили. А если оно есть, значит, еще разобьют…

В-третьих, шпиль. Только его поставили – следующей ночью кто-то в черной маске пришел на крышу и тихо спилил его обыкновенной крестьянской пилой. Ну, хотя бы спилил и рядом оставил, злодей, а то унес с собой, ворюга проклятый.

После этого пошло. Совсем обнаглели. Кто-то фундамент утащил, кто-то – лестницу, кто-то – солнечную стену… О кафеле и говорить не надо – он до стройки ни разу и не дошел, его здесь рабочие и в глаза не видели никогда. Не знают даже, что это – «кафель» – такое. Когда слышат «кафель», некоторые думают, что это пиво новое, а другие, более культурные и начитанные, – будто это новая планета какая-то неподалеку от Луны, только немного сзади, и потому она, эта самая Кафель, нам долго не была видна.

Когда дом был готов, приехала комиссия его принимать.

– Ну что ж, – сказали. – нам лично это помещение нравится. Архитектура современная. Интерьер тоже вполне заслуживает. В общем, пусть первыми сюда введут тех, кто возводил это замечательное здание.

И двери нового городского суда широко распахнулись перед строителями.

1971

Хренотень

Шел по лесу Тыр-пыр-восемь-дыр, а навстречу ему Шкет с тремя чувырлами хромкает.

– Хей, ты, Шкет! – кричит Тыр-пыр. – Уступи, брат, хыть одну чувырлу. У тя три, а у меня ни одной. Некряво. Бидонисто. Глыкло.

Шкет говорит:

– На! – И отдал одну чувырлу, потому что был не злый, добропутный.

Тыр-пыр взял ее, повертел, помял под сосной, покурлил, пострекотал, запузырил, потом бросил и засифонил дальше один.

А навстречу ему Фуфло рыпает. Навездекокнутое.

– Хей, Фуфло, дай и мне вездекокнуться, не жалься, Скупердяй Прохиндеич! – просит.

– Да на! – говорит Фуфло. – Мне самому на душе хренобно, хотелось лизнуть… – И дает ему банку вездекоки вчерашнего розлива.

– А закусонить? – спрашивает Тыр-пыр.

– На и закусон! – И дает ему Фуфло рыбьего помета в молочном пакете. – Приятного аппендицита!

– Спасибняк, премного вам лапидарны! Кокнул банку Тыр-пыр, нализался всласть, до самого верху, выпендрил из лесу, но тут почуйствовал себя ухняво-ухняво и чекурдыкнулся спать. Прямо в поле. Зазундило ему что-то в брюхе, застопуздило в животе, чует, надобно захлындеть. Срочно.

Вот он спит, бедолага, и хлындеет. Ночь, луна, звезды, а он, представьте, хлындеет и хлындеет, а хыть бы што… Час хлындеет, два, на третий через него старая Сколопендра ползет и прямо ему в нос хвостом пуршикать начала. Пуршикает и пуршикает.

А он, дондон, все себе хлындеет и не поймет никак, кто его пуршикает.

Наконец, объявляет тревогу, вскакивает в полной выкладке и ором давай горло драть, на голос всю родную природу дыбом дыбить:

– Ах, ты, сколопонь гунявая! Скотобаза фартейная! – Проснулся. – Изыди, грымза! Не то отпочкую по твоей липучей трухне – не отпындюришься!

Сколопендра спрыгнула с носа, да как затриндит, как запистопилит:

– Ой-ой-ой!.. Спасите-помогите!.. Меня Тыр-пыр совсем, бедную, закукал, а я его дгике не острохиздила!..

– Ещ-чо чево! – кричит Тыр-пыр. – Да меня исчо никто в мире не острохиздил, не то что ты, глюхоза болотная, ганидра пучеглазая, сикуха глыпопузая!

– А чево ты меня фартейной назвал?.. Я тебе этого вовек не отщелкаю. Какая я тебе фартейная?.. У меня дгике портупеи фартейной нетути!.. Сам ты фартейный!.. От фартейного сышу!

И долго бы они еще клевались, если б не увидали, как Мря на трахторе по перегною со своей рыжей Лухендрой фурдачит.

– Тыр-пыр, твою лять! – кричит Мря. – Дай дорогу, бывший дембель, не то ухайдокаю в рассыпец!

А Тыр-пыра будто что-то запляскавило, не хочет он дорогу уступать.

– На! – кричит. И показывает Мре свою хренотень.

– Ты чево мне показываешь? – кричит Мря, вздернувшись весь. – Я сам тебе такую ж хренотень могу показать!