Текст книги "Верни мне любовь. Журналистка"
Автор книги: Мария Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
16
Спустя два с небольшим часа мы с Корнетом вновь сидели в его берлоге, которая нравилась мне все больше, – возможно, благодаря бутылке настоящего, вывезенного, по его словам, из Штатов бренди, стоявшей между нами на столе-памятнике. Правда, пока что напиток был нами едва тронут, но лично на меня алкоголь даже в ничтожных количествах действует быстро, и, к сожалению, так же быстро я утрачиваю над собой должный контроль… Впрочем, в тот день утрачивать мне было, надо сказать, особо нечего.
После моих трепетных воспоминаний о прошлом, излитых Корнету, Оболенский отвел меня в свой кабинет и, строго наказав никуда не деваться в его отсутствие, исчез не менее чем на сорок минут. Я не сомневалась, что потратил он их с пользой, пообщавшись со своим дружком из прокуратуры. Потому и охотно приняла предложение Виталика поехать в берлогу и слегка расслабиться за бутылкой. Было еще не слишком поздно, и звонить тетушке я не стала, решив сделать это в случае надобности от Корнета. Действительно, отличное бренди окончательно развязало мне язык, тем более что слушатель у меня был просто идеальный…
– Понимаешь, – пустилась я уже в явно пьяную откровенность, – кем-кем, а дурой Милка точно никогда не была, я не сомневалась, что она с ее фантастической проницательностью знает, то есть знала, что я знаю, что они с Григом… Что я тогда все видела и что из-за этого… – Окончательно запутавшись, я мотнула головой и с трудом завершила свою мысль: – Короче, у нас в итоге отношения превратились во что-то вроде адской игры в молчанку, в блеф… О котором мы обе знали.
– Но равны вы в этой игре не были, – бросил Корнет. – У тебя имелось в рукаве, если уж переходить на карточный жаргон, чувство власти, подхлестываемой твоей скрытой ненавистью. А у нее – наверняка если и не чувство вины, то ощущение ловушки…
– Ни хрена! – окончательно распоясалась я. – Да ее моя ненависть, если хочешь знать, только забавляла! Я видела это по всему… по глазам, например… Да, по глазам, по взглядикам, которые она на меня иногда бросала, думая, что я не вижу… Считала, что я дура! И вообще, что я чувствовала или чего не чувствовала, ей было по фигу!..
– То-то она с тобой и возилась тогда, словно с грудным младенцем! – внезапно разозлился Корнет. – Да после вашего развода на всю контору только одна Милка тебе по-настоящему сочувствовала!
– Знала кошка, чье мясо съела!.. Ты-то вот ведь не сочувствовал, вообще держался в стороне от всех этих мексиканских страстей, верно?
Корнет на мгновение заколебался, но молчание его длилось не больше секунды.
– Нет! – сказал он с внезапной жесткостью. – Тебея не сочувствовал. Я тебя тогда тоже почти ненавидел…
Теперь умолкла я, не поверив собственным ушам и уставившись на Оболенского в полнейшем недоумении:
– Ненавидел? Меня?!.. Да за что, скажи на милость, ты мог меня ненавидеть, если мы с тобой практически не общались?..
– Не за что, а за кого: за Гришку, разумеется!
На моей памяти впервые Грига кто-то – пусть и находившийся на особом положении Корнет – назвал столь панибратски. И почему-то именно эта деталь под влиянием бренди больше всего меня разозлила. Я буквально зашипела на Оболенского:
– Какой он тебе «Гришка»?!..
Корнет удивленно глянул на меня и неожиданно расхохотался:
– Ну ты даешь! Гляди-ка, обиделась за бывшего возлюбленного… Он тебе что, так и не удосужился рассказать в свое время, сколько лет мы с ним знакомы?..
Я сердито мотнула головой.
– Ну ладно, в таком случае, считай, что в обмен на твои тайны открываю свою – не менее страшную: мы с Гришкой, к твоему сведению, выросли в одном дворе, учились в одной школе, правда, я старше на несколько классов… Я, к твоему сведению, паренек был еще тот, из так называемых лидеров. А Григ, будучи малолеткой, мне, можно сказать, в рот смотрел, дабы не пропустить чего-нибудь, что можно скопировать… Надеюсь, ты в курсе, что его родители погибли на Кубе, где работали по контракту, когда ему было всего пятнадцать?
Я кивнула.
– Ну так именно моя покойная маман и взяла тогда над ним опеку до совершеннолетия, поскольку у Грига твоего никаких родственников не было… Наши дорожки разошлись позже, когда я служил в армии. Гришаня вдруг решил поддержать славные традиции своей семьи и пошел по комсомольской линии… Все остальное ты, вероятно, знаешь… Ну относительно назначения его в газету, учебу заочную и прочее… Когда Гриша к нам пришел, я уже лет пять в конторе пахал – так что дороги вновь соединились…
Вслушиваясь в суховатые интонации Корнета, я задумалась: как я мало знаю, оказывается, о своем бывшем муже… Возможно, и вовсе не больше того, что обычно доверяют бумаге, заполняя какую-нибудь анкету?.. В любом случае сказанное Корнетом оказалось для меня новостью. В свое время нежелание мужа посвящать меня в детали своего детства и юности я сочла просто чертой характера и приняла как должное: ну не любит он вторжений в душу, даже самого близкого, любимого человека! Кто-кто, но я, тоже не выносившая воспоминаний о моем глупом прошлом, могла это понять!
И вообще, мы с Григом только-только начали свою жизнь, начали, как принято говорить, все сначала. И хотя для меня это было продолжением вошедшей в мою жизнь волшебной сказки, все равно – сначала. А охотно перечеркнутое прошлое не стоило даже воспоминаний о нем. Мысль о том, что перечеркнуть прошлое невозможно, поскольку оно всегда часть настоящего, а значит, и тебя самого, была мне в ту пору недоступна.
– Корнет Оболенский, налейте вина! – попросила я, вопреки отсутствию намерения, довольно развязно.
– Очень оригинально! – проворчал Виталий и потянулся к бутылке.
– И не забудьте все же пояснить, за что меня тогда ненавидели… За любимого друга, который мгновенно утешился с красоткой актрисулей?..
– Милка была права, считая тебя дурой, – произнес он удовлетворенно. – Ты действительно не понимаешь, что твой уход был для Гришки ударом, не знаешь, что он буквально на стенку лез, хотя и не сумел побороть свою гордыню? Или ты просто так удачно притворяешься?..
Зря он это сказал. Толстая и жирная пиявка, отвалившаяся под влиянием бренди, мгновенно воспользовалась возможностью снова впиться в мое сердце.
– Это тебе от Милки известно? – сделала я последнюю попытку. – Так она врала… Она и мне то же самое врала…
– Это мне известно не от Милки, – сказал жестокосердный Корнет. – Это мне известно от себя самого. Потому что именно я вынужден был три года назад бросить все и возиться с твоим бывшим супругом, поселив его у себя… А заодно, по сути дела, и негласно исполнять в конторе обязанности главного редактора… Между прочим, с упомянутой тобой актрисулей познакомил его тоже я!
– Спасибо тебе огромное! – рявкнула я.
– Кушай, пожалуйста! – не остался в долгу Корнет. – Ха!.. Похоже, Григ поступил правильно, тебя, я вижу, это до сих пор бесит…
Некоторое время мы с ним молча зло смотрели друг на друга и, если б это зависело только от меня, наверняка бы поссорились. Но на Оболенского бренди, по счастью, не оказало столь примитивного воздействия, как на меня.
– Ладно, Мариша, – неожиданно ласково улыбнулся мой собутыльник, – давай-ка лучше оставим все опасные воспоминания о прошлом. Если не ошибаюсь, мы ехали сюда, чтобы обсудить наше не менее опасное настоящее…
– Оставим мертвым хоронить их мертвецов, – мрачно пробормотала я, уступая Корнету, но, как мне казалось, не теряя при этом достоинства.
– Молодец, образованная девочка, – похвалил он и действительно перешел к нашим сегодняшним печальным обстоятельствам, не забывая пополнять рюмашки. – Во-первых, что касается тебя. Думаю, твои страхи, детка, пустые… Если Милка и подозревала, то есть знала о твоей ненависти к ней, вряд ли она отразила это в дневнике. Во всяком случае, в последних ее записях данная тема отсутствует целиком и полностью… Николай успел при мне просмотреть по диагонали довольно приличную часть Милкиных пометок, разумеется с конца.
По-настоящему я расслышала только насчет Потехина, ибо сказанное Корнетом о мучениях моего бывшего мужа было для меня в тот момент настолько оглушительной и – что греха таить? – важной новостью, что на самом деле ни о чем другом говорить и думать не хотелось… Даже о Милкиной гибели. Даже о том, что послезавтра нам предстоят ее похороны. Наше же с Корнетом вялотекущее расследование почему-то и вовсе потускнело в моих глазах…
– Записки?.. А-а-а… Ну да… Слушай, а он что, действительно тогда того… Переживал?..
– Марина, соберись! – Корнет нахмурился. – Ты что, детка, опьянела от этих трех капель? Ну-ка быстро жри!
Оболенский пододвинул мне под самый нос единственную имевшуюся на столе тарелку с закусоном: наспех нарезанными сыром и колбасой, хлеба у него не оказалось – забыл купить.
– Дернул меня черт за язык насчет Грига! – искренне пожалел он, подозрительно вглядываясь в мою физиономию. – Заруби себе на носу: что было, то прошло! Между прочим, прошло целых три года назад… Въезжаешь?.. И собери, пожалуйста, остатки мозгов, потому что тучи над твоим отделом все-таки сгустились!
– Какие тучи? – Я изо всех сил старалась не терять нить разговора, одновременно пытаясь вспомнить, сколько рюмашек бренди успела осушить, да еще на голодный желудок: из-за обыска мой сегодняшний обед, так же как и обед следаков, состоял из нескольких жестких бутербродов и стакана кока-колы. За тем и другим Потехин где-то в середине дня сгонял своих мальчиков.
– Возможно, грозовые! – упорно гнул свою линию Оболенский. – Между прочим, Милка в этом своем дневнике не эмоциям предавалась, как ты предположила, а в основном вела деловые и финансовые записи… Слушай внимательно! У нее в конце тетрадки целая таблица с фамилиями и суммами, помеченными датами…
– Зачем? – Я с усилием зафиксировала взгляд на сердитом лице Корнета.
– Пока неясно, но прояснится, я думаю, довольно скоро… Важно другое: имена твоих Василька с Колькой в левой колонке встречаются аж пять раз! И суммы напротив стоят очень и очень… А последний то ли взнос, то ли заем, то ли их, то ли ее собственный, всего восемь дней назад…
– К-какой заем?..
Корнет прикрыл на мгновение глаза, и я сжалась в предчувствии очередной гадости, которую он наверняка собирался произнести. Но ничего подобного не последовало. Должно быть, Оболенский наконец сообразил, что к его роскошному бренди я причастилась по всем правилам христианства – на голодный желудок. И виноват, следовательно, он сам: раньше надо было думать… В конце концов, кто из нас старше и умнее?
В следующую минуту передо мной, по-моему сам по себе, возник старинный, прямо-таки реликтовый телефонный аппарат из черного чугуна… Точно чугуна, потому что трубка, когда я за нее взялась, никак не хотела отрываться от торчащих рожками рычажков. Такая она была тяжелая.
– Немедленно звони домой и ври, что остаешься ночевать у подруги! – распорядился Оболенский голосом злого папаши. Я глупо хихикнула и снова поинтересовалась:
– Зачем?
– Потом расскажу, – терпеливо пообещал Корнет. И помог мне оторвать от аппарата чугунное чудище, после чего сам набрал мой домашний номер.
– Это я! – сообщила я весело в ответ на тетушкино встревоженное «Да?!».
– Марина! – Лилия Серафимовна явно всполошилась. – Ты где?
– Тут…
– Скажи – у подруги! – прошипел Корнет.
– У подруги! – послушалась я. – Остаюсь ночевать у подруги!
– Марина, тебе обзвонился твой бывший… У какой подруги?! Ты что, пьяна?!..
– В лохмотья, – по-прежнему весело согласилась я и тупо повторила: – У подруги…
– Мариночка, как зовут твою подружку? – теперь тетушка говорила нежно и ласково.
– Подружку зовут: Корнет Оболенский, налейте вина!.. – сказала я и положила трубку на рычаг.
– Тяжеленная, – пожаловалась я Корнету, взиравшему на меня с молчаливым бешенством. – Не могу ее больше держать.
Момент, когда он ухитрился бросить на диван подушку и плед, в моем сознании не запечатлелся, поэтому я удивилась и умилилась одновременно, увидев мое предполагаемое ложе застеленным.
– Кр-расота, – поделилась я своей радостью вслух. – Диван, на котором спал прадедушка Ленин!
Оболенский издал звук, не переводимый ни на один человеческий язык, а на меня вдруг напала подозрительность, и я выдавила из себя вопрос, за которым стояла отнюдь не забота о хозяине:
– А где будешь спать т-ты?..
Корнет наконец дал волю своему разочарованию во мне, заявив, что пьяных девочек по имени Марина он не ест, что даже в трезвом состоянии они в его меню не входят категорически… Он говорил еще что-то, но я его уже не слышала: добравшись до ленинского дивана, я, едва успев сбросить туфли, провалилась в небытие.
17
Я никогда не верила людям, утверждающим, что с бодуна они якобы совершенно не помнят того, что вытворяли накануне. Правильно не верила! Когда наутро сознание вернулось ко мне благодаря сердитому голосу Корнета, разговаривавшего с кем-то по телефону, и вчерашний день, и наши посиделки с Оболенским мгновенно всплыли в моей памяти со всеми удручающими подробностями. Естественно, плюс свинцовая боль в затылке и кошачий привкус во рту…
Слегка приоткрыв глаза, я обнаружила маячившую передо мной спину Виталия и немедленно закрыла их снова, решив сделать вид, что все еще сплю… В конце концов, встретить вполне заслуженный позор на трезвую голову и с открытым забралом никогда не поздно. А так, глядишь, выгадаю время и соображу, как именно себя вести, когда «проснусь»… Может, действительно сделать вид, что ничего не помню? Мысленно отложив неприятный момент, я прислушалась наконец к разговору, который вел с неизвестным собеседником хозяин берлоги. Тем более что по мере общения он неуклонно повышал голос и не услышать его было просто невозможно.
– Ты, должно быть, спятил! – сердито сказал Корнет. – Как я мог отправить ее домой в таком виде?! Да не просто пьяная – невменяемая… Это она-то не пьет? Ну, мой милый, плохо же ты… Ну, значит, нажралась за отсутствием опыта… Черт с тобой, приезжай!..
Антикварная трубка грохнула по аппарату, а я затаила дыхание, ничуть не сомневаясь, что Корнет в данный момент пристально разглядывает мою персону, пытаясь определить глубину моего погружения в сон… Господи, а с кем же это он разговаривал по телефону? И правильно ли я поняла, что некто… кто-то… едет сюда?! Не кто… кто-то… Не может быть!.. Господи, нет…
– Марина? – тихо окликнул меня Корнет.
Вероятно, разволновавшись, я невольно себя выдала, шевельнувшись или слишком крепко для действительно спящего человека зажмурившись… Пусть, однако, еще докажет, что я не сплю и все слышала! И я, слегка застонав в ответ, перевернулась лицом к стенке, спиной к Корнету, После чего засопела как можно убедительнее.
К счастью, он поверил и, что-то пробормотав, прошлепал, насколько я могла определить на слух, в сторону двери, после чего дверь наконец хлопнула. А я, с облегчением переведя дыхание, начала про себя считать секунды и минуты в ожидании приезда моего бывшего мужа… В том, что именно он звонил Оболенскому, я не сомневалась ни единой секунды, и не потому, что такая догадливая, – я это чувствовала… И точно так же ни грамма не сомневалась, что на всем белом свете только Грига и может на сегодняшний день волновать состояние моей нравственности… Разве не об этом шла речь по телефону? Да и перед кем еще, кроме Григория, стал бы оправдываться Корнет в том, что оставил у себя ночевать в дым пьяную бабу?!
Сжавшись на Корнетовом диване, я все представляла и представляла, как Григ входит в хорошо знакомую ему берлогу, как, очутившись рядом, склоняется надо мной, как я открываю глаза и вижу… Вижу его лицо – в точности так же, как видела его каждое утро на протяжении почти трех лет нашего брака: ласковый взгляд необыкновенного цвета глаз, нежное прикосновение сухих и твердых губ, которым он, хронический «рановставайка», будил по утрам свою соню жену…
За этими сладостными воспоминаниями и мечтами я и упустила момент, когда Григ – это действительно был он – вихрем ворвался в комнату. В следующее мгновение все мои сентиментальные размышления полетели в тартарары, разбившись в осколки: крепкие пальцы бывшего мужа более чем ощутимо впились в мое плечо и, рывком оторвав от ленинского ложа, придали мне строго вертикальное положение… На мой вопль никакого внимания Григорий не обратил, а что касается его лица, нежного и любящего в воображаемом варианте событий, то в реальности оно выражало самую настоящую ярость и бешенство. Так же как и рыкающий бас, неожиданно обнаружившийся у Грига вместо завораживающего баритона:
– Ты… Ты что здесь делаешь?! Что ты себе позволяешь?!.. Напиваться как сапожник и дрыхнуть, вместо того чтобы явиться на летучку?.. Уволю!.. К дьяволу, черту лысому… Уволю!!!
– Не трогай меня! – я, наконец, обрела дар речи. – Не смей ко мне прикасаться… Не смей!..
И, потрясенная бездной, разверзшейся между моими фантазиями и грубой реальностью, ощущая к тому же адскую боль в висках и головокружение, не поддающееся описанию, я вначале задохнулась от обиды, а вслед за этим…
Вслед за этим Григ получил от меня вторую в жизни оплеуху, хотя за мгновение до того, как я ему вмазала, ничего подобного делать я не собиралась… И, тут же сообразив, что уж теперь-то наши отношения точно испорчены навечно, поступила так, как поступила бы на моем месте любая женщина, окончательно, раз и навсегда да еще по собственной вине утратившая любимого человека… Конечно, любимого – уж себя-то я в такой момент обманывать была точно не в состоянии! И поэтому расплакалась – горько и отчаянно, словно надеялась, что вместе со слезами из меня выльется не только идиотская, ненужная ему любовь, но и весь ужас последних лет, месяцев, недель, дней…
– Стоп, снято!
Сквозь обильно льющиеся из глаз слезы я увидела стоявшего в дверях Корнета. Представив, как его должно порадовать мое унижение в свете ненависти ко мне за любимого друга, я окончательно отдалась своему горю. Но Оболенский оказался действительно человеком непредсказуемым!
Кто бы мог подумать, что на свете, да еще в нашей конторе, существуют люди, способные так орать на Грига?! А он орал. И вовсе не на меня!
– Немедленно оставь бабу в покое! – загремел Корнет. – У нее адская похмелюга, ты что, сбрендил окончательно от своей идиотской ревности?!
Что это он такое сказал – насчет ревности?.. От изумления я на мгновение подавилась слезами и потеряла охоту рыдать, взглянув на своего неожиданного заступника. Благодаря этому и увидела, как Григ, издав невнятное рычание, ринулся в сторону Оболенского, оттолкнул не ожидавшего нападения Виталия со своего пути и распахнул дверь комнаты напротив.
Перед моими глазами мелькнуло на секунду что-то вроде маленького кабинетика с белеющей на узкой кушетке постелью. Некоторое время Григ, судя по его напрягшейся спине, со вниманием профессионального эксперта именно эту постель и разглядывал, после чего вновь метнулся назад, в мою сторону. Взвизгнув, я рефлекторно потянула на себя плед, одновременно попытавшись прикрыть лицо руками. Видок у меня наверняка был что надо: бледно-зеленая физиономия, спутавшиеся и вставшие дыбом волосы, безнадежно измятое платье, опухшие от слез губы… До сих пор не понимаю, как это Григу не было тогда противно меня в эти самые губы поцеловать – вместо того чтобы вернуть только что полученную оплеуху…
Я не сразу поняла, что именно происходит, мое тело оказалось куда умнее похмельной головки, когда сильные руки мужа надежно и нежно обвились вокруг меня: происходящее я сумела осознать с приличной задержкой – в момент, когда и сама его, оказывается, уже какое-то время обнимала и целовала, продолжая рыдать теперь уже сладостными слезами величайшего в моей жизни облегчения – на глазах не успевшего удалиться Корнета…
Собкор нашей прославленной «молодежки» оказался на поверку очень достойным мужчиной, способным уравновесить, судя по всему, любую ситуацию: все-таки иногда прирожденный цинизм просто незаменимое качество!
– Браво! – провозгласил он. – Я вам, часом, не очень мешаю? Предупреждаю: на каждом последующем вашем бракосочетании выступать свидетелем отказываюсь заранее – поищите себе другого идиота!..
И он исчез, как можно плотнее прикрыв дверь. Следующей хлопнувшей вслед за этим дверью была входная, и мы с Григом наконец остались вдвоем…
…Спустя, вероятно, часа два, выпустив меня наконец из своих объятий, мой муж признался:
– Удивительно неудобный диван… Как ты только на нем спала? Лично я, если оставался у Корнета, всегда ночевал в кабинете.
– Я знаю, – прошептала я, – что ты у него жил… тогда…
– Да… Ты по-прежнему не хочешь сказать мне, почему так внезапно ушла?..
Я мотнула головой:
– Лучше спроси у Корнета, он знает.
– Что?! – Григорий мгновенно подскочил на тесноватом для двоих диване, едва не брякнувшись на пол. – Ты хочешь сказать, что он все это время знал и не сказал мне ни слова?!
– Вовсе нет! – Я покрепче прижалась к мужу. – Это я ему вчера, по пьяни и… и из-за обыска… На трезвую голову не могу почему-то повторить… Ой-е-ей, Гришаня, обыск… Я должна тебе сказать, совсем забыла, что…
– Знаю, – перебил меня Григ, тоже мгновенно опамятовавшийся. – Я ведь искал тебя, между прочим, еще вчера, из-за звонка Потехина… Твоих Василька с Колькой увезли вечером и отпустили только утром – под подписку о невыезде… Малыш, что там в конце концов нашли? Чем их прижали? Ты в курсе? И в конторе, и у тебя в кабинете, и в отделе, в столах ребят – разгром… Короче, если так пойдет дальше, по «городу» у меня не останется ни одного сотрудника!..
Пока я, как можно короче, рассказывала Григу о событиях вчерашнего дня, мы оба успели не только встать, но и одеться, и Григорий, гораздо лучше меня ориентировавшийся на территории Корнета, отправился на кухню, а я, продолжая говорить, за ним следом.
В отличие от него, я и мысли не могла допустить ни о какой еде! Стоило подняться на ноги, как головокружение, а главное – тошнота заявили о себе с новой силой.
– В жизни больше не возьму в рот даже капли этого мерзкого бренди! – искренне провозгласила я, с отвращением глядя на колбасу, которую Григ как раз извлекал из неожиданно новомодного, но практически пустого холодильника. – Нет, нет, Гришенька, ради бога… Ни за что не стану есть эту гадость! Меня тошнит!..
– Так тебе и надо! – мстительно сказал Григ. – А я – буду!
Но тут же, смягчившись, включил чайник и извлек из недр одного из четырех буфетов у стен кофе:
– Ладно, так и быть – сварю тебе божественный напиток собственноручно…
И действительно сварил. И действительно – божественно… После первых же обжигающих глотков я наконец почувствовала себя человеком, и тут же слегка потускневшая в личных перипетиях и радостях реальность Милкиной трагедии вновь проявилась передо мной во всех своих ужасных деталях.
– Григ, как вдолбить в голову этого тупого мента Потехина, что наши ребята, тем более «близнецы», тут ни при чем? – тоскливо поинтересовалась я. – И как нам вообще теперь работать? Я не могу поручить Аньке информашки, понимаешь? Не могу! А Василек с Колькой, ясное дело, сегодня небоеспособны… И где, кстати сказать, Корнет? Если Потехин его дружок, пусть он на него и влияет, объяснит этому, с позволения сказать, сыщику, что мы тут ни при чем!..
– Он-то объяснит, – вздохнул Григ и отправил в рот очередной кусок колбасы без хлеба, заставив меня на всякий случай отвести глаза. Странно, что проблемы, какими бы жуткими они ни были, никогда не отражаются у мужиков ни на аппетите, ни на потенции… Все-таки мужчины куда более толстокожие создания, чем мы.
– Но ты же не знаешь главного – результатов ночного допроса этих двоих молодых идиотов…
– ?!
– Нет-нет, – покачал головой Гриша. – Ничего тебе рассказывать не стану, потому что и сам все знаю со слов Потехина – в общих чертах. Так что… Слушай, можно я доем, а?.. Голоден как волк… Словом, мы с тобой сейчас поедем домой к Громову, где эти оболтусы отсыпаются. И послушаем, что они сами нам расскажут… Если хочешь, заедем к тебе за… Короче, переодеться тебе точно необходимо! Да и Лилию Серафимовну не мешало бы успокоить.
– Ох… – И как я могла забыть о тетушке?! – Это она тебе сказала, что я тут?
– Угу… – Григ запихнул в рот крайне неаппетитный на вид кусок, по-моему, позапрошлогоднего сыра. – Сказала, что ты осталась ночевать у подруги по имени Корнет Оболенский и что, по ее ощущениям, «подруга» вина тебе не просто налила, а перелила… А?..
– Ужас… – пробормотала я смущенно.
– Стыд и срам! – охотно согласился Григ и, не выдержав, фыркнул. – По-моему, она даже ночь из-за тебя не спала – судя по голосу, каким разговаривала со мной утром. Так что единственная твоя надежда – на легендарный тетушкин такт и фантастическую доброту…
На самом деле на легендарный тетушкин такт надеяться следовало нам обоим. И драгоценная Лилия Серафимовна не подвела!
Всего на мгновение, причем едва уловимое, в глазах моей тети мелькнуло изумление при виде нас с Григом, после чего она повела себя так, как будто именно в его обществе и ожидала встретить свою обожаемую племянницу.
Что именно сказал ей Григ, пока я на скорую руку принимала прохладный душ и переоблачалась в темпе, явно превышающем мои обычные возможности, в голубое платье-стрейч и мини одновременно, я не знаю до сих пор. Это платье мне в самом конце нашего брака подарил Григ, и стоит ли говорить, что за последние три года я ни разу не извлекала его из шкафа?.. Конечно, сейчас мне уже было не до, а после тридцати. Но я все-таки надеялась, что no-Прежнему выгляжу моложе своего возраста – так же как и три года, и даже шесть лет назад… И, судя по глазам Григория, надеялась вполне обоснованно!
Они с тетушкой тихо говорили о чем-то на кухне, немедленно умолкнув, едва я переступила порог.
– Ты уже? – Вопрос возник у Лилии Серафимовны, знавшей, какая я на самом деле копуша. – Молодец! – Она усмехнулась и снова повернулась к Григорию: – Ладно, будем надеяться, все обойдется…
– Ты о следствии? – тут же скисла я.
– Не только… Ну не стану вас задерживать!
И, улыбнувшись еще раз, тетушка немедленно слиняла из кухни. И только тут я увидела, что перед Григом, пристроившимся за столом, стоит наполовину опустошенная тарелка с бутербродами! Никогда прежде я не замечала, что он такой обжора… Или это на нервной почве его желудок превратился в черную дыру?
Вероятно, мой взгляд был более чем красноречив, поскольку Гришаня смутился и начал – правда, уже на ходу – оправдываться. Что-то забормотал насчет того, что без хлеба наесться не в состоянии, а у разгильдяя Корнета вечно нет в доме хлеба.
– Да ешь ты на здоровье сколько хочешь! – не выдержала и рассмеялась я. – Просто у нас с тобой сегодня разная реакция на еду, вот и все… Лучше скажи, ты предупредил Василька, что мы к нему заявимся?
– И не подумал! – сразу же помрачнел Григорий. – Я намерен их обоих взять тепленькими… Чтоб не было времени выдумывать дополнительные сюжеты!
Я промолчала. Мне было искренне жаль «близнецов». Я была также уверена в тот момент, что ни к убийству, ни к ограблению Милкиной «студии» ни один из них не имеет никакого отношения. Но я в то же время понимала, что Григорий прав. Если мы хотим знать правду, давать время на подготовку к нелицеприятной беседе ребятам нельзя.
Не потому, что они непременно солгут. Но вот приукрасят реальность, что-то замазав, о чем-то умолчав, а что-то выпятив – точно… Как у всех пишущих людей, у нас, журналюг, это порой происходит непреднамеренно, подсознательно… Не до такой степени, как в Милкином случае с несчастной Катей Крымовой, но все же, все же… Особенно в последние годы, когда не только внешний, но и внутренний личный цензор даже у матерых газетчиков потихонечку смолкает. Все реже напоминая о том, что уж мы-то, имеющие дело с реальными людьми и живыми человеческими судьбами, просто обязаны его, этого цензора, холить и лелеять…
