Текст книги "Верни мне любовь. Журналистка"
Автор книги: Мария Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
7
Шесть лет назад я далеко не сразу осознала, что мой непреходящий восторг по поводу волшебно свалившейся работы в столь заветном месте, как наша «молодежка», зиждется на самом деле не на одном, а на двух китах. Не сразу поймала себя на обретенной чуть ли не с первых дней привычке крутиться возле «дежурки» – по делу и без оного, – расположенной рядом с приемной Грига… Дело было не только, а порой и не столько в горячо любимой работе, неожиданно оказавшейся мне по плечу, но и в стремлении как можно чаще видеть его, словно случайно сталкиваясь в коридорах редакции…
Я поняла это примерно через месяц, в тот день, когда Гришаня неожиданно вызвал меня к себе и дал персональное задание – факт, когда речь идет о новичках, невероятный. Задание сводилось всего лишь к платному интервью с какой-то начинающей певичкой, в точности такое я уже успела сделать к тому моменту, и сделать неплохо. Так что никакой необходимости в персональном собеседовании не было, все можно было передать через Людмилу, как обычно. Но я проработала в конторе еще слишком мало, чтобы это понять. И, сидя напротив Грига, не смея поднять на него глаз, холодела от ужаса перед собственным внезапным озарением: я поняла, что влюблена в своего главного редактора по уши, влюбилась с первого взгляда, как это бывает исключительно в плохих женских романах, и никакая сила в мире не поможет мне выкинуть его из своего сердца… Именно в таких сентиментальных выражениях и происходил упомянутый процесс осознания реальности.
Разумеется, я плохо понимала, что именно говорит мне в этот момент сам Григ, зато поняла наконец, что на горизонте наших с Милкой отношений маячит одна, но грозная черная туча: в моем сознании прочно застряли ее слова, произнесенные в день нашего с ней знакомства: «Я сплю с главным»… Вспомнив их, я почувствовала молниеносно ударяющую в самую душу тревогу!.. И какой же скотиной надо быть, чтобы влюбиться в мужчину своей подруги, так много для меня сделавшей!..
Неожиданно я не просто услышала его голос, но и. поняла смысл произносимых Григом слов, – скорее всего потому, что его обычная спокойно-рассудительная и деловая интонация сменилась совсем иной, встревоженной:
– Мариночка, с вами все в порядке?..
Очевидно, мое внезапное озарение проступило на моей же физиономии огненными буквами. Поняв это, я собрала всю свою волю в кулак и, подняв наконец на него глаза, пропадая от стыда, молча кивнула. Больше всего на свете теперь мне хотелось оказаться от него на расстоянии, измеряющемся в световых годах.
Григорий, как я тогда полагала, решительно не понимающий моего состояния, стремительно поднялся из-за стола и в мгновение ока оказался рядом со мной. Я прореагировала инстинктивным желанием сбежать из кабинета как можно быстрее и тоже вскочила, только осложнив тем самым ситуацию.
– А по-моему, вы несколько переутомились, – произнес он заботливо и, приобняв меня, уже двинувшуюся в сторону двери, за плечи, высказал предположение, что я, пожалуй, судя по объему работы, которую успеваю сделать за день, обеденный перерыв свой систематически игнорирую.
Первое в жизни прикосновение моего тогда еще будущего мужа я не забуду никогда. Никогда не забуду, что одного его легкого касания и тогда, и после хватало на то, чтобы все мое существо отзывалось огромным, всепотопляющим желанием слиться с этим отчего-то вовсе не чужим, а неправдоподобно родным человеком в одно целое… Господи, как мне тогда удалось не броситься, как последней дуре, в его объятия, а, напротив, на немыслимой скорости устремиться прочь из кабинета? Должно быть, помог жгучий, почти непереносимый стыд и перед ним, и перед Людмилой… Однако судьба продолжала гнуть свою линию, да еще в неправдоподобно высоком темпе.
До нашего отдела добраться мне не удалось: тормознула Милка, вопреки обыкновению хмурая, как осеннее ненастье.
– Зайди-ка. – Она распахнула передо мной двери своего кабинета, которые тут же плотно прикрыла, едва я вошла и почти без сил брякнулась на стул.
– Чего от тебя хотел этот сукин сын? – поинтересовалась Людмила голосом, от которого в моей душе немедленно поднялась волна страха. – Он тебя что, обтяфкал? Что ему там неладно?
– Что ты… – пролепетала я. – Нет-нет, он… Просто дал задание.
– Какое еще задание? – Она уставилась на меня с искренним недоумением. – Какое может быть задание моему сотруднику за моей спиной?!
И Милка грубо выругалась.
Я испугалась по-настоящему, только тут сообразив, что произошло. И, с трудом припомнив детали разговора с Григом, кое-как пересказала ей суть разговора с главным, разумеется опустив последнюю часть нашего общения. Милка выматерилась еще раз. После чего все-таки пояснила свою бурную реакцию на поступок Грига.
– Этот гад специально проделал все за моей спиной, чтобы меня взбесить! – сказала она. – Вначале трахает, а потом, видите ли, на место начинает ставить… Только со мной у него этот номер не пройдет, не на ту девушку нарвался, милый…
Она задумчиво покачала головой и присовокупила:
– С места мне этого не сойти, если я нашего Гришечку на себе не женю… Окручу, как ласточку!
Я похолодела, еще не зная, что это Людкино намерение станет, и очень скоро, тем самым единственным случаем на моей памяти, когда Милка недооценила противника.
Дальнейшие откровения Милки по поводу состоявшегося накануне выяснения отношений между ней и Григом вопреки всем увещеваниям совести привели к тому, что впервые в моей душе шевельнулась слабенькая, но надежда: а вдруг… вдруг?..
Суть откровений состояла в следующем: предыдущим вечером вместо заранее запланированного свидания Григорий, подарив Людмиле изысканный букет темных роз, вежливо, но твердо, не потрудившись назвать причину, прекратил их «особые» взаимоотношения, высадив мою подружку из своей машины возле подъезда ее собственного дома. Разумеется, при этом заверив ее, что взаимоотношений сугубо производственных все это ни в коей мере не касается…
– Дерьмо! – Милка уже не говорила, а скорее шипела. – Еще не родился на свет мужик, который бросил бы меня по собственной инициативе!
Я ей и верила в тот момент, и не верила. Верила потому, что Милка, не будучи классической красоткой, обладала столь сильной сексапильностью, что это чувствовали всей шкурой не только мужчины, но и женщины. Я и сейчас могу сказать, что за всю свою жизнь не встречала никого, кто мог бы соперничать с Людмилой в этом отношении. И уж конечно не я сама.
В отличие от рыжеволосой, зеленоглазой Милки с ее кошачьей мордашкой и фигурой Брижит Бардо, я представляю собой тип куда более заурядный: хрупких темноглазых брюнеток, скорее миловидных, чем красивых, без особых изъянов, но и без бросающихся в глаза достоинств. Наверное, самое красивое в моей внешности – волосы, густые, пышные и длинные, почти до пояса. Единственное, в чем я ослушалась моего идола, как раз волос и касалось: стричь их я отказалась наотрез даже ради молодежного стиля, принятого в конторе. Вместо этого просто перестала заплетать косу, предоставляя своей гриве полную свободу воли. И хотя такая прическа (если это и впрямь прическа) шесть лет назад как раз успела выйти из моды, Милке пришлось с моим упрямством смириться.
А не верила я впервые за все время нашего знакомства своему идолу, конечно, потому, что мне хотелось, чтобы Григ оказался тем самым единственным на свете мужиком, устоявшим перед Милкиным напором и ее прелестями, с которыми, увы, был знаком уже близко… О муки ревности! Как же разрывалось в тот момент мое глупое и наивное сердце! Знать бы мне тогда, сколько мук еще более жестоких ожидает впереди!
Впрочем, ситуацию бы это знание наверняка не поменяло: слишком неожиданно сильным оказалось то, что удалось, на беду, пробудить во мне Григорию.
В конце дня я Милкиными стараниями и узнала впервые о том, каким именно образом ухитряется наш главный подхватывать – в прямом смысле слова – девиц. Узнала о существовании окна в конце одного из коридорных тупичков, которому суждено было сыграть в моей судьбе роковую роль.
– Пойдем-ка глянем кое на что, – решительно не попросила, а распорядилась Людмила, заглянув в отдел около шести вечера. И, увлекая меня за собой, на ходу сообщила: – Хочу выяснить, какая из наших многочисленных шлюх посмела перебежать мне дорожку…
Из упомянутого окна открывался обширный вид на всю площадь с метро в самом ее центре. А помимо площади – на перекресток, к которому неизбежно двигались все машины от здания, куда бы они ни направлялись, благодаря одностороннему движению.
Своего наблюдательного пункта мы достигли как раз вовремя, чтобы увидеть темно-зеленый «опель» Григория, двигавшийся к светофору.
– Гляди и запоминай, – продолжала распоряжаться Людмила. – На этом месте наш сукин сын и назначает свои свиданки, девки его тут ждут, он слегка тормозит, открывает дверцу, подхватывает очередную на ходу и – вперед!.. Думает, идиот, что никто не видит и соответственно не знает… Да вся контора в курсе!
Она нервно рассмеялась, продолжая одновременно неотрывно следить за «опелем», медленно в общем потоке приближавшимся к перекрестку. Мои собственные ощущения и тогда с трудом поддавались описанию: горечь разочарования, боль, рыдания, готовые вырваться на свободу, и… непреодолимое желание сейчас, немедленно оказаться рядом с ним, услышать от него, что все сказанное Людмилой – ложь, простительная оскорбленной и брошенной женщине…
«Опель» продолжал двигаться, мучительно медленно плыть по направлению к углу. Светофор мигнул желтым глазом, и почти сразу зажегся красный, остановив поток машин. Напряжение достигло своей высшей точки – даже Милка умолкла. Так, в полном молчании, мы и простояли с ней до момента, когда, дождавшись зеленого света, Григ, и не подумав перестроиться в правый ряд, спокойно миновал последний отрезок улицы и угол, на котором, вопреки Милкиным предположениям, его никто не ждал.
Ох, каких же усилий стоило мне скрыть от подруги свое внутреннее торжество! А я именно торжествовала, совершенно не понимая, что если какое-то событие не произошло сегодня, оно может произойти завтра. И была почти счастлива и в то же время опасалась, что не сумею скрыть свое состояние от Людмилы… Напрасные тревоги. Она просто не способна была ни замечать, ни думать ни о чем и ни о ком, кроме собственных проблем и персоны.
С этого момента совесть меня больше не мучила. А судьба продолжала подыгрывать мне изо всех сил. Перебесилась Людка уже через неделю, внезапно увлекшись известным кинорежиссером, с которым делала очередное интервью. Крутые повороты вообще были ей свойственны. И, влюбившись в знаменитость, она все силы бросила на обольщение уже не слишком молодого, но все еще охочего до баб киношника, почти перестав на какое-то время появляться в конторе, совершенно искренне потеряв на этот период интерес к Григу.
На следующий день я летела в контору на крыльях, не подозревая, какое жестокое разочарование меня поджидает. В редакции между тем царило необычное оживление, коридоры были заполнены более обыкновенного праздношатающимися коллегами. А заглянув, якобы по делу, в приемную, я обнаружила, что всегда сдержанная секретарша шефа неприлично ржет с кем-то по телефону. Ситуацию прояснила Людмила, сидевшая в почему-то пустом отделе, а не в своем кабинете.
– Привет! – ядовито бросила она. – Можешь не спешить с редакторским заданием. – Похоже, новая курочка не из нашего курятника.
Я посмотрела на Милку вопросительно, не понимая, о чем она.
– Сукин сын смотался на целую неделю в командировку, – пояснила она. – И пусть мне выколют правый глаз, если он уехал один!
Стоит ли говорить, что все внутри у меня сжалось от ее слов, от понимания, что Милка, скорее всего, права! Немалое мужество потребовалось мне на то, чтобы усмехнуться в ответ и спокойно пройти к столу. Не подозревая о своей жестокости, Милка продолжала развивать эту догадку, прикидывая, каким образом можно добраться до истины, и, наконец, добралась до предположения, что новая подружка главного – та самая певичка, с которой он и поручил мне сделать материал.
– Уж очень она бездарная, эта девка, хотя и смазливая, – рассудительно сказала Людмила. – Обычно мы таких даже за бабки не пускаем на полосу… Сколько он тебе дал времени на это, с позволения сказать, «задание»?
– Недели две-три, – пробормотала я.
Милка присвистнула. На подобные материалы столь огромные для ежедневной газеты сроки действительно никогда не отпускались даже новеньким.
– Ни хрена себе… – протянула она и решительно заключила: – Все ясно, точно она! Потому и озадачил тебя, минуя меня! Знает, скотина, что я со своими мозгами эту тварь в два счета расконспирирую. И такое ей устрою – мало не покажется!.. Вот что, Маринка. Хотя я уверена, что эта гадючка сейчас с ним, звони ей немедленно, а говорить буду, ежели девка обнаружится, я сама!
– То есть? – Ничего не понимая в очередной раз, я уставилась на Людмилу.
– Господи, ну до чего ж ты наивная, – вздохнула Милка. – Слушай, как говорят в Одессе, сюда. Вариантов может быть два: либо они оба куда-то действительно свалили и тогда она, так же как и он, появится через неделю… Наверняка по домашнему телефону этой бездари кто-нибудь тебе об этом скажет. Второй вариант – сладкая парочка где-то поблизости, – например, у Грига на даче, справляет медовый месяц, и тебе дадут координаты. А разговаривать буду я, а не ты, потому что только я сумею вычислить рядом с бабой наличие нашего дорогого Гришани, якобы смотавшегося зачем-то в командировку на далекий Урал!
– На Урал? – спросила я, чтобы хоть что-нибудь сказать, хоть как-то потянуть время, столь необходимое мне для приведения в порядок собственных мыслей.
– Какая разница? – начала теперь уже на меня злиться Людмила. – Да хоть на Южный полюс! Давай извлекай ее координаты и берись за телефон… Ну?
Представляю, до какой степени изумила я тогда Милку, впервые за все время нашего знакомства проявив непослушание.
– Прости, Мила… – я подняла на нее виноватые глаза, – но – нет…
– Что – нет? – Она спросила это, выждав мгновение, очевидно не поверив собственным ушам. Ведь до сих пор я беспрекословно подчинялась не только каждому ее слову – взгляду. И вдруг это «нет», пусть и произнесенное дрожащим голосом. Впрочем, голос мой перестал дрожать очень быстро, на следующей же фразе он окреп. Речь шла о вещах для меня принципиальных, я уже успела сообразить, что от согласия или несогласия участвовать во взаимоотношениях Людмилы и Грига будет зависеть мое собственное будущее, а не только положение в редакции.
– «Нет» означает, что я не буду этого делать… Конечно, я постараюсь выполнить задание, но сама. Ты сейчас, Мил, в растрепанных чувствах, потому и требуешь невозможного… С какой стати и по какому праву я стану вмешиваться в ваши отношения с Григом? Подумай, кем я буду выглядеть в его глазах, если это сделаю… Прости, но нет.
Взгляд Людмилы, устремленный на меня после этого, можно было смело сравнить лишь со взглядом горгоны Медузы. Так и не произнеся ни слова, Милка молниеносно вскочила с места и пулей вылетела из отдела, едва не сбив с ног как раз входившего Василия и так хлопнув дверью, что я невольно зажмурилась.
– Ого! – Васек, едва успевший отскочить в сторону от своей разъяренной заведующей, уставился на меня в свою очередь округлившимися глазами. – И что ж это такое грянуло в королевстве нашем Датском? – поинтересовался он, делая слабую попытку обратить данную сцену в шутку. Я пожала плечами и демонстративно пододвинула к себе первую попавшуюся пачку исписанных страниц, которых на моем столе развелось уже более чем достаточно.
Васек вздохнул и направился к своему рабочему месту, расположенному напротив моего.
– Ясно, – пробормотал он. – А я-то хотел попросить тебя помочь нам с Колькой…
– Опять не хватает информашек? – безразлично поинтересовалась я, делая попытку включиться в работу. – И еще, чего доброго, в номер…
– Догадливая!.. Так как, поможешь?
– Никак, – заверила я коллегу. – Прогуляйся к Кириллу в «письма», пока Людмила не вспомнила про тебя, мой тебе совет.
– Мариш, ну будь человеком, а? – заныл Васек. – Мы в прошлый раз у Кирюши брали и в позапрошлый… Неудобно же без конца дергать! А?..
Коротенькие информашки на первой и на последней полосе в нашей газете были всегдашним дефицитом. Так повелось, что требования к ним выставлялись, что называется, по списку: маленький, на четверть колонки материальчик должен был представлять собой нечто особо выдающееся по содержанию – с броским заголовком, отражающим суть этой, как правило, пикантной новости, причем новости непременно городской. Изложенной тоже в особом, слегка ироничном стиле, даже если речь шла о найденном на помойке трупе…
Оба «близнеца» упомянутым стилем владели безупречно, посему на них в основном и лежала ответственность за эти информашки. В итоге Васек с Колькой находились в постоянном, весьма напряженном поиске подходящей скандальной новости, еще никому из собратьев-папарацци неведомой. И, конечно, постоянно ныли, уговаривая кого-нибудь из нас подключиться к данному процессу. Обычно я не отказывала ребятам, искренне сочувствуя их трудностям, и беспрекословно ныряла в Интернет, дабы, наугад перебирая сайты, в итоге нарыть им что-нибудь этакое. По мнению отдела, я по части «нарывания» в Интернете нужной информации отличалась от остальных каким-то почти мистическим везением… Только не сегодня! Сегодняшний день был явно не мой, а неожиданная ссора с Милкой, наша самая первая ссора, выбила меня из колеи.
Как выяснилось позднее, вопреки тому, что отходчивая Людмила уже на следующий день общалась со мной как ни в чем не бывало, вся неделя в отсутствие Грига тоже оказалась «не моей».
Упомянутая певичка как сквозь землю провалилась. Ни один из ее телефонов, оставленных мне главным, не отвечал. И я по сей день не знаю, права ли была Милка в своих ядовитых предположениях по поводу этой так и не состоявшейся в результате шоувумен. Ибо, с того момента как Григорий вернулся из своей то ли командировки, то ли нет, события вокруг меня приняли крутой оборот, ускорившись, обрушившись настоящей лавиной, не дающей времени на размышления.
8
В нашей прокуратуре впервые я очутилась на второе утро после убийства Людмилы и была поражена тем, насколько мрачной, даже на фоне известных мне не самых привлекательных присутственных мест, она оказалась. Правда, не исключено, что мои ощущения объяснялись ужасной ночью, которую я провела без сна. Стоило закрыть глаза – и передо мной возникало Милкино лицо, изуродованное смертью почти до неузнаваемости…
Накануне моя попытка прибегнуть во второй раз к спасительной помощи коньяка была решительно пресечена теткой, считавшей, что именно таким образом в стрессовых ситуациях и возникает у женщин алкогольная зависимость.
– К тому же, – строго сказала тетушка, – завтра утром ты просто обязана находиться в здравом уме и трезвой памяти!
Спорить, насколько я знала по опыту, было бесполезно. А в итоге мой «ум», когда я вяло тащилась по длинному унылому коридору прокуратуры, можно было назвать здравым, лишь пытаясь сделать ему незаслуженный комплимент.
Упомянутый коридор, лишенный окон, освещался доисторически – лампами дневного света – и утопал в нездоровом желтоватом полумраке. Со всех сторон тянулись двери с номерами, лишенные иных опознавательных знаков. Номер двенадцатый находился в самом дальнем углу от лестницы, по которой я сюда попала. Взглянув на свои часы, я обнаружила, что явилась на целых десять минут раньше назначенных девяти тридцати и нерешительно постучала по унылой крашеной поверхности двери, после чего слегка толкнула ее.
К моему удивлению, дверь легко подалась, и я, прямо с порога, встретилась глазами со взглядом Потехина. С самым безмятежным видом Николай Ильич восседал прямехонько напротив входа за громадным старомодным столом эпохи «сталинанса»…
– О, Мариночка! Проходите, проходите… Точность – вежливость королей, а вы просто сверхточны.
В его голосе на этот раз звучала радость, уместная разве что при виде любимого родственника, и, растерявшись от столь бурного приема, я не заметила, как очутилась на стуле для посетителей, напротив хозяина кабинета, едва пробормотав свое «доброе утро».
– Будем надеяться, что оно и впрямь доброе! – ухмыльнулся Потехин, перед которым, словно по волшебству, возникла серая папка – из тех, в какие еще советские чиновники подшивали свои производственные бумаги. – Ну что, приступим?
Внутренне подобравшись, я молча кивнула, приготовившись, насколько вообще была в состоянии, к первому в жизни допросу… Или опросу? Кажется, именно так это и называется, когда речь идет о свидетелях…
– Итак, – по-прежнему крайне доброжелательно начал Потехин, – вы были ближайшей подругой жертвы… Насколько мне известно, Людмила Евстафьевна вам даже больше чем подруга?
Я снова кивнула, подумав, что этим «известием» я, скорее всего, обязана Корнету.
– Да, – мне удалось наконец заставить себя заговорить относительно спокойным и ровным голосом. – Гораздо больше…
Последующие минут пять мы с Потехиным потратили, грубо говоря, на уточнение моей биографии в ее московской части, с того момента, как за шесть лет до своей гибели Милка выдернула меня из толпы неудачников. И, наконец, дошли до сути. Улыбка покинула круглое лицо Николая Ильича почти молниеносно, и, откинувшись на спинку своего стула, он внезапно буквально вперил в меня тут же ставший жестким взгляд.
– Марина Петровна, на следующий мой вопрос я прошу вас ответить обязательно: скажите, что вы сами думаете об этой трагедии, кого из присутствующих за столом в состоянии заподозрить? Могу сообщить лично для вас, что предварительная экспертиза подтвердила наше изначальное предположение: Людмилу Евстафьевну отравили одним из довольно редких соединений цианистого калия, подсыпав его в бокал с вином. Яд был принесен кем-то в той самой упаковке, которую, если помните, мы обнаружили под столом… Убийца даже не потрудился выкинуть ее незаметно и куда-нибудь подальше: это свидетельствует, скорее всего, о том, что такой возможности у него не было. То есть с момента, когда яд был подсыпан в бокал, и до момента прибытия следственной бригады он все время находился среди вас, не рискуя покинуть место преступления… Кто из присутствующих, на ваш взгляд, обладает, во-первых, вероятностью доступа к ядам, во-вторых, достаточно крепкими нервами для совершения убийства?..
Я буквально задохнулась под гипнотизирующим взглядом Потехина, который он и не думал отводить от моего лица во все время своего монолога, обрушив на мою невыспавшуюся голову, надо признать, весьма логичное рассуждение по поводу Милкиного убийцы. И все же у меня хватило сил не выкрикнуть мгновенно свое «Нет!» по поводу наших ребят. Собравшись с силами, я решительно покачала головой и произнесла как можно тверже и убедительнее:
– В том-то и дело, что никто из нас сделать этого не мог, вы же не станете отрицать, что для убийства нужен не столько доступ к яду и крепкие нервы, но прежде всего очень сильный мотив?.. Я за это время перебрала все в голове тысячу раз, и, поверьте, такого мотива ни у кого из нас нет! Не знаю, как это доказать вам, но мы все друг друга знаем не первый год, понимаете? И поэтому можем судить изнутри, а не по внешним признакам, как вы… Простите.
– Ничего, – снова усмехнулся Потехин и перестал наконец изучать мою физиономию. – Ну ладно. Давайте попробуем подойти с другой стороны – попытаемся восстановить ситуацию чисто технически… Насколько нам известно, убитая сидела с торцовой стороны стола, все остальные почему-то сгрудились вокруг остальных трех. Ближе всех слева от нее находились вы, справа – Николай Ильичев. Дальше всех, на противоположном торце, сидела эта ваша молоденькая девочка.
– Мила, – пояснила я, – была заведующей нашим отделом, место как бы во главе стола ребята оставили ей, если так можно выразиться, «по протоколу»… Конечно, у нас царит демократия в этом смысле, но Люда все-таки всегда старалась соблюдать дистанцию между собой и отделом… Пусть коротенькую, но дистанцию… Рядом с ней должна была сидеть тетя Валя, места как раз хватало, но Валентина Петровна ушла из-за семейных обстоятельств раньше…
– Не могли бы вы подробнее припомнить, когда именно был налит роковой бокал? – прищурился в ответ на мои слова Потехин.
Я постаралась сосредоточиться.
– Попытаюсь… – Перед моим мысленным взором нехотя, словно слишком медленно проявляющаяся фотография, возникала шаг за шагом суета, предварявшая трагедию… Почему-то именно суета, другого, более подходящего слова на ум не приходило… Увы, картинка получалась вся в темных пятнах, восстановлению поддавалась с трудом.
– Попробуйте вслух, начав с момента, когда стол был накрыт и все расселись по местам, – посоветовал мне следователь.
– Вообще-то мы не все сразу расселись, все время кто-то вскакивал, а Милу вообще дольше всех ждали…
– Почему?
– Она говорила по телефону из своего кабинета, деловой звонок. Потом… Я помню, что Рудик, наш фотокор, открыл шампанское все же немного раньше, чем Мила кончила говорить, и ему пришлось какое-то время удерживать пробку изо всех сил: шампанское было слишком теплым, прямо из магазина…
– Дальше, – мягко поторопил Потехин, поскольку я умолкла. Легко ему торопить, а вот мне отвечать было нелегко, поскольку всплывшая в памяти в этот момент деталь для Николая Ильича никак не предназначалась!..
Убедившись, что Милка все говорит и говорит, явно испытывая терпение настроившихся на безудержное веселье подчиненных, тетя Валя в какой-то момент покинула свое «именинное место» рядом с пустым стулом, оставленным для заведующей, и тоже пошла к телефону. Разговаривала она, в отличие от Людмилы, недолго. Может, секунд тридцать, и в основном с помощью междометий. После чего вернулась к столу какая-то озабоченная, но сразу нам ничего не сказала. Я вообще запомнила это все исключительно из-за того, что меня, так же как остальных, возникшая из-за всеобщей телефонной болтовни задержка начала раздражать.
Впрочем, как только вернулась к столу тетя Валя, Милка наконец объявилась. Рудик мгновенно хлопнул пробкой, очень ловко не пролив ни капли, и мы дружно сдвинули приготовленные заранее бокалы, выкрикнув хором первое поздравление… Только после этого тетя Валя, допив свою порцию, и сказала насчет сестры – к нашему всеобщему огорчению… Все зашумели, как-то засуетились, несколько человек, не помню кто, но и я в том числе пошли провожать ее. На пороге отдела она остановилась и решительно вернула всех к столу, буквально умоляя не прерывать празднества… А когда все мы расселись вновь, в Милкином бокале уже темнела проклятая «Лидия», бутылку с которой ребята открыли заранее…
– Скажите, – осторожно поинтересовалась я у Потехина, – а в самой бутылке…
– В самой бутылке было обычное вино, без каких-либо смертоносных примесей, – перебил меня он. – Вы что-то вспомнили?
Догадливый, гад! Но если он рассчитывал, что я сейчас начну подетально излагать всю цепочку наших перемещений, то жестоко заблуждался: я не собиралась бросать даже тени подозрения на тетю Валю, намереваясь, вернувшись в контору, предупредить кое о чем и остальных, теперь уже моих сотрудников, а не просто коллег. Хотя вряд ли кто-то из них, озабоченных уходом Валентины Петровны и вскочивших в этой связи со своих мест, мог заметить и тем более запомнить, каким образом «Лидия» попала в Милкин бокал. Что касается меня – я это знала… Видела, поскольку сидела к Людмиле ближе всех. Только попробуй объясни прокурорскому следаку, для которого важны вовсе не люди, а факты, что со стороны тети Вали, обожавшей Людмилу, это было всегдашнее проявление обычной повседневной заботы о своей любимице!.. Попробуй докажи, что никакого цианида она при этом в Милкин бокал не подсыпала – я бы увидела!
Зная, что практически любой алкогольный напиток, от шампанского до водки, Людмила при малейшей возможности запивает этой своей гадостью, тетя Валя, прежде чем уйти, плеснула ей вина: буквально на ходу, после чего чмокнула Людку в щеку и сразу же устремилась к дверям… Именно этой части моих показаний Потехин наверняка не поверит, и тетя Валя, которая и без того сейчас находится в шоке, попадет под подозрение в качестве кандидата номер один… Фиг ему!
– Старалась, как могла, вспомнить, – солгала я вслух, – но почти безрезультатно… Понимаете, когда после своего звонка сестре тетя Валя, выпив с нами шампанское, засобиралась, почти все, кроме Милы, вскочили с мест, поднялась суета, мы огорчились… Несколько человек, не помню кто, пошли провожать ее к дверям отдела, потом вернулись…
– Вы тоже провожали?
– Не до самых дверей, – уже вполне честно сказала я. – Но, пока она не ушла, я стояла спиной к столу и кто из наших продолжал там сидеть, кроме Милы, просто не видела.
Последнее тоже было чистой правдой, и голос мой, едва дрогнувший вначале, окреп.
– А дальше?
– Дальше, – завершила я свое правдивое повествование, – все вернулись к столу и расселись заново. Когда я шла к своему месту, бокал Людмилы стоял на столе уже полный вина почти до краев… Я взглянула на него случайно, а сейчас эта деталь всплыла…
– Значит, Людмила Евстафьевна точно не провожала эту вашу тетю Валю?
– Абсолютно точно! Они еще за столом поцеловались…
– Получается, что налить вино, а заодно и подсыпать туда яд было, кроме самой Людмилы Евстафьевны, некому?..
Я вздрогнула и потрясенно уставилась на Потехина:
– Что вы! Мила и самоубийство – нонсенс!
– Вот и я о том же, – кивнул следователь. – Насколько удалось выяснить, очень жизнелюбивая была женщина. К тому же удачливая, красивая… С такими, как правило, другим женщинам дружить трудновато.
Мое сердце екнуло и провалилось в пустой желудок. Экой же сволочью оказался на поверку «добренький» Потехин, почти прямо заявивший о моей возможной причастности к убийству!..
– Что вы хотите этим сказать?! – разъяренно почти выплюнула я в его круглое, мгновенно опротивевшее мне лицо.
– Вы меня неправильно поняли, я далек от мысли, которую вы явно углядели в моих словах… Простите, это я виноват, неточно выразился, – тут же засуетился он с самым ханжеским видом.
– Выразились вы абсолютно правильно, – окончательно взбеленилась я, – и сказали именно то, что хотели сказать! Кроме того, дружить с Милой действительно не всегда было в радость. Но мы дружили, лично мне в тяжелые моменты помогало свойственное всякому нормальному человеку чувство благодарности… Знали бы вы, сколько сил Милка потратила на каждый мой шаг, на одну только мою прописку в столице угробила прорву нервов и времени… Вы что, полагаете, перед вами монстр?!
