Текст книги "Верни мне любовь. Журналистка"
Автор книги: Мария Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
23
Ни через день, ни через два анкетных данных Катиной матери Корнет не раздобыл, о чем и сообщил нам с тетушкой по телефону. В конторе в эти дни Оболенский почти не появлялся. Не знаю, каким образом он пояснил ситуацию Григорию, но и сам Григ, к радости подавляющего числа его подчиненных, тоже вдруг исчез: во всяком случае, три дня подряд летучки вместо него проводил самый бесполезный, но зато и самый безвредный человек в редакции – единственный заместитель Кравцова. О нем я не упоминала ни разу потому, что он не имел никакого отношения не только к Милкиной трагедии, но, по-моему, вообще ни к чему существенному из происходящего в конторе. Если не считать чисто хозяйственных дел, с которыми справился бы любой завхоз… Грига, который по своей природе и убеждениям был настоящий абсолютист, подобная штатная единица, нимало не претендующая ни на авторитет, ни на власть, вполне устраивала.
Что касается нашего отдела, передышка для нас оказалась исключительно односторонней, потому что притихший было Потехин вновь активизировался и начал вызывать всех подозреваемых по второму кругу. И тут же выяснилось, что по поводу Анечки я интуитивно волновалась не зря! И точно так же не зря всю жизнь опасалась неумных людей…
Я не знаю, какое именно давление оказал на Аню Потехин и оказал ли вообще. Вполне возможно, давление все-таки было, поскольку женская часть нашего коллектива после истории с венком просто должна была вызывать у сыщиков повышенный интерес. Во-первых, с начала следствия она оказалась первой более-менее конкретной зацепкой, хотя многочисленные допросы мальчишки так и не позволили сделать выводов хотя бы о возрасте «дамы в шляпе». Сам ужасный венок – об этом откуда-то знала вся редакция – тоже ничего следствию не дал. Ни в одной ритуальной конторе ничего подобного никто не заказывал (за неделю затишья они были проверены все). Но, несмотря на то, что венок оказался самодельным, никаких отпечатков пальцев, вообще ничего указывающего на его автора, на нем так и не обнаружили.
Но вернусь к Анечке. Эта трусиха, хотя ее наверняка за язык никто особо не тянул, перепугавшись за собственную шкуру, настучала Потехину на Рудика, заявив, что Милка накануне своей гибели бросила влюбленного в нее фотокора. На следующий же день повестки в прокуратуру получили двое: Гофман и я. Обоим следовало явиться пред светлые очи господина Потехина с разницей в час…
До Корнета я дозвонилась только около полуночи. И мне сразу же не понравился голос Оболенского, явно пребывающего в раздраженном состоянии. Выслушав меня, он для начала довольно хамским тоном поинтересовался, чего я, собственно говоря, хочу от него? Присовокупив, что если я полагаю, будто Потехин докладывается ему обо всех своих следственных действиях, то глубоко заблуждаюсь.
Обидевшись, я сухо извинилась и совсем уже собралась класть трубку, когда Корнет наконец усовестился и смягчился.
– Погоди, – буркнул он и тяжело вздохнул. – Ну ладно, Анька твоя еще та дурища… Мало того, что Рудика зачем-то подставила, так еще сама же об этом раззвонила по всей конторе… Ну а ты-то чего суетишься?
– Как это – чего? Ясное дело, что на данный момент подозреваемые номер один – женщины… А их у нас, можно сказать, кроме Аньки одна я… Эту козу уже можно не считать, так что… Корнет, я согласна с Григом: пора сдавать карты Потехину!
– Нет! – Он закашлялся, видимо от возмущения моей трусостью. – Понимаешь? Нет!..
– Ну почему? Почему?!..
– Скоро узнаешь почему… Маринка, – голос Оболенского наконец окончательно смягчился, появились даже какие-то почти задушевные интонации, – я даю тебе честное слово, что самое большее через пару дней ты узнаешь почему… И не нужно держать Потехина за круглого идиота, он один из лучших следаков среди всех, кого я знаю. Обрати внимание: убийца – человечек крайне непростой, ему (или ей) оказалось мало угробить свою жертву, понадобился еще и антураж… Что-то вроде жирной точки или, если хочешь, заявления, что это месть… Перед нами явно образованный, если учесть цитату из Библии на ленте, интеллигентный человек, глубоко продумавший и осуществивший свой преступный замысел… И конечно, это человек, одержимый своей идеей не один день, не неделю и даже не месяц.
– Корнет, – прервала я Оболенского, – для чего ты это все мне говоришь? Можно подумать, я сама не понимаю… Но Потехин…
– Будь спок, и Потехин это понимает не хуже тебя, а гораздо лучше! Не далее как с час назад, например, он высказал предположение, которое тебя наверняка обрадует: «дамой в шляпе» мог быть и переодетый мужик, если учесть, что убийца – человек с фантазией. Без фантазии такой веночек хрен сочинишь…
– Серьезно?! – и впрямь обрадовалась я. – И что?..
– И то… – Корнет немного помялся. – Единственное, о чем можно говорить наверняка, – убийца не толстый, нормального телосложения и среднего роста: либо не слишком высокий мужик, либо женщина выше среднего… Так что единственный, кто не попадает под эти параметры, – твой любимый толстячок Калинин и Колька-«близнец», поскольку дылда…
– Господи, Рудик…
Оболенский промолчал.
– Но ты-то хоть понимаешь, что Гофман тут ни при чем?!
– Я «понимаешь», – согласился Корнет. – Но и ты постарайся напрячь свое серое вещество: Потехин ведет следствие как официальное лицо, он просто обязан проверить всех и каждого. В первую очередь на данном этапе хлипких и хрупких… С пацаном провели эксперимент, выстроили перед ним нескольких дамочек разного телосложения в шляпах с вуальками разного фасона. Он ткнул пальцем в самую худую, только шляпу ей пришлось поменять, у «нашей» дамочки она была, как выяснилось в процессе эксперимента, без полей. Фасончик называется «ток», был моден лет, наверное, тридцать, а то и сорок назад… Сейчас снова входит в моду, так же как и эти сеточки.
– Вот дьявол! – невольно выругалась я, вновь ощутив желание вспомнить нечто крайне важное, но никак не всплывающее в памяти.
– Что, так и маешься? – сочувственно поинтересовался проницательный Оболенский. – Как только свидимся, попробую тебе помочь…
– Какой-нибудь хитрый психологический тест? – высказала я предположение.
– Точно!
– А сейчас нельзя?
– Не хватало только тестировать тебя по телефону… Потерпи, детка, еще чуть-чуть, даю тебе слово, осталось совсем немного.
– Корнетушка, – жалобно спросила я, – а когда мы с тобой увидимся?.. Куда ты вообще пропал?!
– «Когда», «куда», – ухмыльнулся он. – Что, соскучилась?.. А как насчет Гришки?..
Напоминание о Григории меня рассердило:
– Что ты имеешь в виду?
– Ну мы с ним парочку дней вместе мотались тут по одному делу, которое тебе, надеюсь, в итоге понравится… По нему ты, я вижу, не соскучилась?
– Как можно соскучиться по человеку, который тебя ненавидит? – с горечью поинтересовалась я, испытывая жгучую потребность поинтересоваться насчет упомянутого им дела. Но сдержалась…
– Действительно… – фыркнул он.
– У меня в «Комсомолке» девочка знакомая работает, я с ней на днях разговаривала, – неожиданно для себя соврала я Корнету. – Вот кончится вся эта история – и все, в конторе меня больше ничто не держит… Так что можешь успокоить своего друга от моего имени: терпеть мое присутствие ему придется ровно столько, сколько идет следствие…
– Разве я не говорил вам обоим, что отказываюсь впредь участвовать в ваших играх? – насмешливо произнес Оболенский. – Вот и успокаивай своего муженька сама… Слушай, давай закругляться, я устал как сто чертей! А завтра с утра мне еще в университет пилить – между прочим, по твоим следам… Признавайся, здорово ты там наследила?
– А почему, собственно, тебе? – удивилась я. – Сам говорил, что у каждого из нас свое задание, которое необходимо довести до конца!
– Спокойной ночи! – сказал Корнет и положил трубку.
Я сделала то же самое и, повернувшись, наткнулась на горящий непомерным любопытством взгляд Лилии Серафимовны.
Тетушка, надо сказать, была разочарована открытием Корнета насчет Катиного псевдонима куда больше меня, очевидно приготовившись участвовать в следствии на полную катушку, словно речь шла не о гибели человека, да еще близкого ее собственной родной племяннице, а об увлекательной, азартной игре… Конечно, я всегда знала, что медики, так же как и милицейские, относятся к смерти куда спокойнее, чем нормальные люди. И все-таки меня это здорово покоробило… Поэтому я и сделала вид, что не замечаю ее любопытствующего, вопросительного взгляда. Я просто отправилась в свою комнату, бросив ей на ходу «Спокойной ночи!» – по примеру Оболенского.
По-моему, Лилия Серафимовна обижается на меня за это и по сей день.
Первым перед Николаем Ильичом Потехиным должен был предстать Рудик, второй – я. Однако, посовещавшись с тетей Валей, в прокуратуру мы поехали вместе. С того момента как Валентина Петровна вытащила его из моего кабинета, они с Рудиком почти не расставались: если кто и нуждался в опеке по-настоящему, так это был именно он, чутье тетю Валю, как всегда, не подвело.
Я не думаю, что в своей собственной семье Гофман мог рассчитывать на особое сочувствие и поддержку: его родители давным-давно отбыли на историческую родину, Рудик жил с сестрой, зятем и двумя племянниками-подростками. То есть семья хоть и была, но как бы не совсем его собственная. Так что ситуация сближения Петрашовой и Гофмана вполне могла определиться строчкой из известной песенки: «Вот и встретились два одиночества». Мне кажется, их дружбе в нашей конторе радовались даже самые отъявленные сплетники и завистники, потому что обоих – и Рудика, и тетю Валю – не любить было не за что… Она, кстати, тоже получила повестку, только с другой датой – днем позже, чем мы с Гофманом. Вопреки подозрениям насчет фокуса с переодеванием, Потехин, видимо, решил еще раз прокрутить в своей мясорубке решительно всех женщин, имеющих отношение к роковым посиделкам и Милке.
Если я думала, что и на этот раз все будет происходить в прокуратуре по расписанию, то жестоко ошиблась: Рудика продержали в кабинете у Потехина, причем сразу втроем (остальных я видела впервые), не час, а почти два, и несчастный фотокор в итоге не вышел, а буквально вывалился из-за унылой потехинской двери – честное слово, по-моему, оставив там не менее килограмма своего и так весьма ущербного веса! В любом случае он здорово осунулся, а под глазами объявились синяки настолько заметные, словно Николай Ильич его специально загримировал… В довершение ко всему, нам с Гофманом не дали обменяться ни словом, выглянувший ему вслед неизвестный мне мент тут же назвал мое имя и не спускал с нас глаз до тех пор, пока я не шагнула в сторону потехинской «норы»… Надо сказать, ощутив после первого же взгляда на Рудика острую к нему жалость.
Я настолько разозлилась, что о своей собственной персоне, которой тоже предстоял допрос, забыла напрочь. И прямо с порога вместо «здравствуйте» поинтересовалась, что они сделали с «моим фотокором», почему на нем в полном смысле слова лица нет? После чего разразилась феерической речью о фантастическом умении наших органов выбивать из колеи и без того выбитых из нее людей, цепляясь именно к тем, кто может оказаться виновным, пожалуй, только в страшном сне, да и то приснившемся их прокурору…
Надо отдать Потехину должное, выслушал он меня терпеливо и до конца – пока я не иссякла. Но проявлять и дальше смирение даже не подумал.
– На вашем месте, Марина Петровна, я бы помолчал! – жестко произнес следователь. – Вы могли бы избавить своего любимого фотокорреспондента от полуторачасового опроса, если бы сами были в первый раз с нами откровенны.
– Я?!
– Вы-вы… Почему вы в прошлый раз не сказали, что Людмила Евстафьевна и Рудольф Борисович Гофман разорвали взаимоотношения по инициативе погибшей всего за месяц до их свадьбы?..
Впервые в жизни я на собственном опыте поняла, что именно имел в виду великий баснописец в выражении «в зобу дыханье сперло»… В глазах Потехина, устремленных на меня, мелькнуло что-то вроде сомнения.
– Неужели не знали, что они подали заявление еще в апреле?..
Я наконец выдохнула застрявший в горле воздух и, почти зажмурившись от решимости и страха, выпалила:
– Раз так… Если Милкины фокусы для вас единственное основание, чтобы нас мучить, я скажу… Смело включайте меня в список подозреваемых… Милка разбила мне жизнь!
Конечно, мое заявление прозвучало весьма высокопарно, и при других обстоятельствах я бы сама отнеслась к нему иронично. Однако, ясное дело, Потехин прореагировал на него и без намека на ухмылку. Его брови слегка округлились, а взгляд обострился, словно у гипнотизера. К сожалению, только после этого я и вспомнила, где нахожусь, а главное – с какой целью меня сюда пригласили, и сжалась в предчувствии необратимых последствий… Сейчас он, как водится, начнет вытягивать из меня детали, потом… Потом наверняка, и это самое ужасное, вызовут Грига… И все, включая слабенькую надежду, которая, как я поняла в этот момент, оказывается, все еще тлела на самом донышке моей глупой и болтливой души, надежду на то, что Григорий все-таки простит меня и, главное, поймет, – все это окончательно грохнется и разлетится в пыль, в дым, вдрызг!..
На какое-то мгновение лицо Потехина заволокло туманом, на меня нахлынул приступ тошноты, и я, не выдержав ситуации, вновь, наверное, в сотый раз за эти дни, расплакалась. Мне было смертельно стыдно, прежде я и не подозревала, что могу быть настолько плаксивой и слабой, но поделать с собой ничего не могла.
Не знаю, то ли Потехин меня пожалел, то ли и без меня знал больше, чем демонстрировал, но пытаться конкретизировать мое заявление он не стал. После того как неизбежный стакан воды был выпит мной наполовину, а головокружение и тошнота отступили, Николай Ильич сменил тему.
– Марина Петровна, – вздохнул он, – успокойтесь, ради бога… И вас, и Рудольфа Борисовича, да и остальных мы вызываем с другой целью, во всяком случае на данном этапе следствия… Можно сказать, по техническим причинам.
Я посмотрела на Потехина вопросительно.
– Не могли бы вы припомнить и описать как можно детальнее, каким образом провели утро перед похоронами Людмилы Евстафьевны?
– Алиби… – пробормотала я.
– Если хотите – называйте так, – серьезно кивнул Потехин.
Я задумалась и попыталась сосредоточиться.
– Начать с момента, когда проснулась?
– Желательно… А вы рано проснулись?
– Семи не было, – вздохнула я. – Я вообще теперь плохо сплю… Ну некоторое время я лежала, потом вспомнила, какой сегодня день, и, наверное, минут десять восьмого встала окончательно… Если показания родственников что-нибудь для вас значат, с этого момента и до выхода из дома мои слова может подтвердить моя тетя: когда я шла на кухню, она тоже проснулась и тоже встала…
– Во сколько вы вышли из дома, помните?
– Конечно! Мы с тетей Валей… Простите, с Валентиной Петровной договорились встретиться у выхода с «Бауманской» без четверти девять, чтобы вместе идти в морг…
– Почему именно с Петрашовой? Вы с ней что, тоже дружите?
– Во-первых, с тетей Валей все дружат, по крайней мере, никто не враждует! Но главное в том, что от метро к моргу, если вы в курсе, долго идти, и все пешком… Довольно запутанная дорога. А тетя Валя там уже была и знала, как добраться… Если вам интересно, я сама попросила ее встретиться у метро: у меня, к вашему сведению, топографический кретинизм, я и простые-то дороги плохо запоминаю…
– Дальше?
– А дальше мы с тетей Валей все время были, если говорить об алиби, вместе и на людях… Даже в автобусе, когда ехали на кладбище, сидели рядом… Кстати, и Рудик с нами был в автобусе!..
– Вы не обратили внимание, кто из ваших коллег уже находился в морге, когда вы туда пришли?
– Обратила! Потому что, кроме Корнета… простите, Оболенского и Кравцова… были все, даже эти два дурня…
– Почему – даже? – заинтересовался Потехин.
– Потому что они оба – известные сони и вечно повсюду по утрам опаздывают… Василий однажды должен был вместо Милы пойти на летучку – и то проспал, хотя тут у нас очень строго… Но они – я это помню точно – уже были, правда очень заспанные, особенно Коля…
– А Калинин?
– Вы же про наших спрашивали? А Кирилл – зав отделом писем…
– Так был он там или нет?
Припомнив, что Калинин благодаря своей внушительной комплекции находится сейчас вне подозрений, я сказала правду:
– Нет… Я бы увидела, если бы был, потому что он пришел с сыном. С Милкиным сыном… Нет, Кирилл с Сашкой приехали, видимо, прямо на кладбище.
Потехин немного помолчал, о чем-то задумавшись, после чего еще раз попросил меня рассказать все сначала и, наконец, сосредоточился на самих похоронах. Вопросы посыпались как горох из мешка: действительно ли мы с тетей Валей все время находились рядом – и когда мужчины везли каталку с гробом к могиле, и во время траурных речей?.. Уверена ли я, что никто из наших не отходил в сторону на моих глазах до того, как началась церемония?.. И снова: действительно мы с тетей. Валей держались вместе постоянно?..
Мое изумление перед его, по-моему, совершенно идиотскими вопросами все нарастало, пока вновь не выплеснулось.
– Послушайте, Николай Ильич… – произнесла я возмущенно. – Вы меня кем считаете – ледышкой бесчувственной, да?.. Да вы хоть понимаете, что я должна была испытывать там, когда… Ни в чем я, если хотите знать, кроме того, что тетя Валя все время находилась со мной, не уверена! Я там подругу свою хоронила, а не слежку за коллегами вела!.. Вы-то ведь там были со своими мальчиками, верно?.. И как раз «при исполнении»… И что, тоже прохлопали, что ли, интересующий вас момент?!..
– Точно, прохлопали, – вздохнул неожиданно Потехин. – Не потому, что плохо следили, а потому, что поздновато приступили к процессу…
– То есть? – не поняла я.
– Обнаруженный вами веночек, – сказал следователь, – был вручен мальчишке со всеми надлежащими инструкциями и сотенной бумажкой приблизительно в семь тридцать утра… Собственно говоря, любой из вас мог, встав пораньше, побывать на кладбище заранее и вовремя очутиться затем в морге – в назначенное для похорон время… Мы проверяли: хронологически, если от 7.30 до 8.00 отправиться в сторону Москвы, времени на дорогу обратно хватает, да еще с запасом… Разумеется, ехать необходимо на машине, в этот час дорога еще практически свободна…
– На машине? – переспросила я. – Ну тогда вам надо вначале проверить все московские такси, а потом – дело швах, потому что частников сейчас ездит-«бомбит» хренова туча… Среди нас, подозреваемых, ни одного машиновладельца нет. Колеса имеются, разумеется, у Кравцова и у Оболенского… То есть, конечно, еще у десятка наших мужиков, но не имеющих к этому всему отношения… Вот.
– Спасибо за инструкцию! – язвительно произнес Потехин. – Возможно, вас это и удивит, но примерно половина таксопарков на данный момент тупыми нами уже проверена…
И, не дав мне времени сообразить и сказать ему в ответ какую-нибудь гадость, Потехин подчеркнуто широко улыбнулся и поблагодарил за то, что я нашла время и возможность его посетить…
Можно подумать, у меня был выбор!
24
Ни Корнета, ни Грига на следующий день в редакции снова не было, и я послала вместо себя на летучку Анечку, дежурившую по отделу.
Несмотря на все описанные события, газета, разумеется, продолжала выходить, и на моем столе скопилась довольно приличная по объему пачка необработанного засыла. У Танечки из отдела писем, к моему облегчению, оказалось очень приличное перо и, судя по сделанным ею материалам, светлая головка. Во всяком случае, две плановые статьи она написала вполне достойно, и я решила, что буду просить, при первой же возможности, Григория перевести девочку к нам на постоянную должность.
«Близнецам» каким-то чудом тоже удалось меня порадовать: за те несколько дней, в которые они вновь приступили к работе, Василий с Николаем сумели не только нагнать отставание отдела по текущей городской информации, но и сделать запас номера на два вперед.
Засылом я занималась до самого обеда, поскольку приходилось чуть ли не каждые пять минут отвлекаться на звонки: Милкина гибель наделала в городе достаточно шума, наполнив его самыми разнообразными слухами – вплоть до слуха о якобы произошедшем в нашей газете террористическом акте… Коллеги-газетчики из дружественных и не очень изданий, многочисленные Милкины знакомые, близкие и дальние, разумеется, ее бывшие мужики… Словом, допекали нас в этой связи прилично, не давая возможности хоть ненадолго отвлечься от трагедии, бетонной тяжестью опустившейся на наши плечи.
Наконец, отправив засыл дежурному редактору, я решилась и отключила городской аппарат. Как раз в этот момент в мою дверь постучали и на пороге появились сразу трое: тетя Валя, видимо только что вернувшаяся из прокуратуры, Рудик и маячивший за их спинами Калинин. Кирилла я не видела с момента похорон, да и до этого, после эпизода в коридоре, он меня тщательно избегал. А теперь явился, что называется, под прикрытием.
– Можно к тебе, Мариша? – поинтересовалась тетя Валя.
– Еще как можно! – искренне заверила я ее, ощутив укол совести: заработавшись, я совсем забыла, что Валентину Петровну на сегодня тоже вызывали в прокуратуру. – Проходите все, рассаживайтесь и рассказывайте.
Пока мои гости устраивались, кто на стуле, кто в кресле, а Рудик и вовсе на подоконнике, я включила кондиционер на полную мощность, дабы все мы не задохнулись во время своего импровизированного собрания. На улице по-прежнему стояла адская жара, август, уже вступивший в права, судя по всему, вознамерился окончательно расплавить и без того раскаленную столицу, а застрявших в ней москвичей окончательно задушить.
– Собственно, рассказывать-то особо и нечего, – вздохнула между тем тетя Валя. – Примерно то же самое, что и у вас с Рудиком вчера… Выясняли наши с тобой передвижения, Мариночка, чуть ли не по секундам… Что это, кстати, за театрализованное представление, о котором говорит Потехин? Я имею в виду некую «даму в шляпе»… Это что, правда?
Я кивнула и немного удивилась:
– Конечно! Во-первых, с чего бы ему такое придумывать? Во-вторых, у него бы и не получилось придумать ничего подобного, у таких, как Потехин, по-моему, всякое воображение отсутствует начисто…
– Я не его имею в виду, – покачала тетя Валя головой. – Я имею в виду ребенка… Этого мальчишку, кажется, десятилетнего…
– Двенадцатилетнего, – поправила я.
– Тем более… В его возрасте с воображением все в порядке, и я не могу понять, почему ребенку верят на слово ничтоже сумняшеся… Не исключено, что парень сам имеет куда больше отношения к этому ужасному венку, чем рассказывает, а неведомую женщину придумал, чтобы отвести от себя подозрения… Или не от себя, а от кого-то еще, с кем знаком куда ближе, чем с «прекрасной незнакомкой»!
– «Прекрасной»?.. – пробормотала я растерянно. Потому что предположение Валентины Петровны было неожиданным и, на мой взгляд, не лишенным оснований.
– Ну это я так просто сказала, – слабо улыбнулась она. – Хотя точнее было назвать ее «таинственной»… Словом, Мариночка, всем нам – и Рудику, и Кириллу вон тоже – эта история кажется крайне неправдоподобной, отдающей явным художественным творчеством… К тому же эта мифическая дама, по словам мальчишки, была «вся в черном»… Впрочем, на кладбище это вполне естественно.
– Мальчишка мог все это придумать и не сам, а с чьей-то подачи, – заговорил Калинин. – Как раз того самого заинтересованного лица, о котором упоминала Валентина Петровна, состряпавшего венок…
– То есть убийцы, – завершила я его мысль. – Тетя Валя, а Потехину вы о своих сомнениях сказали?
– Зачем? – Она слегка пожала плечами. – Если он убежден, что мальчик не лжет и ничего не придумывает, переубедить его все равно не удастся, напрасный труд!
– То есть как это – зачем? – разволновалась я. – А если вы действительно правы? Если пацан и впрямь прикрывает убийцу?.. Ведь тогда он тоже в опасности!
– Кто? – тупо поинтересовался Рудик.
– Мальчик, кто же еще?! Господи… Вы что, никогда в жизни детективов не читали?.. Просто не слышали о том, что психика человека, совершившего убийство, меняется, и, нарушив впервые заповедь «не убий», он, один-единственный раз преодолевший этот барьер, в дальнейшем будет это делать без колебаний – едва почуяв опасность… Если мальчишка действительно кого-то покрывает и покамолчит, убийца, явно не дурак, прекрасно понимает, что рано или поздно тот может проколоться, хотя бы случайно!
Внимательнее всех слушал меня, по-моему, Калинин. Во всяком случае, он оказался единственным человеком, прореагировавшим на мои слова настолько непосредственно, что я почти простила ему «близнецов».
– Немедленно звони Потехину! – вскочил Кирилл со стула. И, по-бабьи всплеснув руками, выдохнул: – А вдруг… Вдруг уже поздно?!
Возможно, все дело было в том, что Калинин, единственный среди нас, и сам являлся отцом. Рудик, например, сидел не шелохнувшись, только вопросительно переводил взгляд с одного лица на другое. Тетя Валя по-прежнему оставалась самой невозмутимой.
– Да успокойся ты, Кирилл, – слегка поморщилась она.
– То есть как это…
– Мариночка просто начиталась тех самых детективов, о которых упоминала, – покачала головой Валентина Петровна. – К тому же милицейские и сами все-таки, вероятно, учитывают подобный вариант… Чем меньше мы с вами будем вмешиваться в следствие по собственной инициативе, тем скорее во всем разберутся профессионалы и все станет на свои места.
– Прикиньте, тетя Валя, – возразила я, – если они не найдут убийцу?.. Скорее всего, так, видимо, и будет! И что тогда?..
– Послушайте, как же, если мальчик действительно в опасности? – не унимался Калинин. – А мы тут порассуждали с вами, да на том и успокоимся, а пацан…
– В самом деле, Кирилл, помолчи немного, – внес предложение Рудик. – Я согласен с тетей Валей: если опасность и существует, Маринка ее здорово преувеличивает… Марин, честное слово, это же не какое-нибудь кино, а…
– И я о том же! – И тетя Валя, и Рудик начали меня раздражать своим единодушием. И, не слушая больше развернувшуюся вокруг дискуссию, я потянулась к телефону, напрочь позабыв, что сама же его и отключила за несколько минут до появления коллег. Пришлось мне снова выбираться из-за стола, поскольку дотянуться до розетки сидя не представлялось возможным. Но едва я воткнула вилку на место, как аппарат разразился трескучей трелью. Вернувшись к столу, я раздраженно сорвала трубку:
– Да?!
– Привет, детка. – Это был Корнет. – Ты чего такая злая?
– Я не… Виталик, ты так вовремя позвонил! – Мое раздражение сменилось искренней радостью. – Слушай, у нас тут возникла одна мысль…
– У кого это – у вас?! – Теперь раздражение звучало почему-то в его голосе.
– У нас… – слегка растерялась я. – У меня тут тетя Валя с Рудиком и Калинин как раз сидят…
– Слушай меня внимательно! – жестко прервал мое бормотание Оболенский. – Убедительно тебя прошу ни в какие рассуждизмы, особенно по поводу следствия, ни с кем из перечисленных персонажей не вступать!
– П-почему?.. – От изумления я даже заикнулась.
– Отвечаю: по кочану!
– Ну знаешь…
– Постарайся как-нибудь аккуратненько выпроводить дорогих коллег, я буду в конторе примерно часа через полтора, слышишь?
– Может, ты все-таки выслушаешь меня?
– Весь внимание! Только коротко и по сути!
Я, как могла сжато, изложила ему тети-Валино предположение и нашу с Кириллом тревогу, так и не разделенную ни Валентиной Петровной, ни Рудиком.
Честно говоря, я была почти уверена, что, в отличие от них, Оболенский прореагирует должным образом. Однако особого энтузиазма он тоже не проявил.
– Вы разговаривали только об этом? – поинтересовался Корнет. – Надеюсь, о наших делах ты там ничего не брякнула?
– Интересно знать, за кого ты меня принимаешь?! – обиделась я.
– За Марину Петровну Вершинину, – заверил он. – Ладно, передай тете Вале, что я сегодня же переговорю с Потехиным насчет мальчика.
И, довольно-таки ядовито хихикнув, добавил:
– А своему любимому толстячку посоветуй озаботиться собственными проблемами: у Милки оказался личный адвокат, объявившийся сегодня в прокуратуре… Как думаешь, для чего?
– Представить не могу, – заверила я Корнета.
– Да, Милка – человек непредсказуемый… была, – вздохнул он по ту сторону провода. – Вообрази, она еще пять лет назад составила завещание…
– Как это? – изумилась я. До сих пор мне казалось, что завещания составляют и вправду исключительно в романах, причем тоже исключительно зарубежных… У Агаты Кристи, например, всевозможные завещания сплошь и рядом становятся причиной убийства…
– Так это, – ответил Корнет. – Все свое движимое и недвижимое имущество, разумеется и квартиру, Милка оставила сыну… Можешь обрадовать нашего толстячка…
– Ну и ну! – Я покосилась на Калинина, пристально наблюдавшего (впрочем, как и остальные) за ходом моего телефонного общения с Корнетом. И тут же вспомнила: – Ты же сам говорил, что он вне подозрений?..
– Не будь дурочкой, Маринка, у него, между прочим, еще и супруга есть… Ты ее когда-нибудь видела, кстати сказать?..
– Нет, только слышала…
– Ну вот… Ладно, до встречи, в начале которой надеюсь застать тебя одну!
Оболенский повесил трубку, как всегда, первым, а я задумалась – по-прежнему под перекрестным огнем взглядов всех собравшихся в кабинете.
– Это был Корнет? – не выдержал моего молчания Рудик.
– Угу… Насчет мальчика и Потехина он разберется сам… Кирилл, – я повернулась к слегка вздрогнувшему на мой оклик Калинину, – слушай, ты, как хороший муж и отец, случайно не носишь в бумажнике фотографии своего семейства?..
– Я?.. – Калинин тут же покраснел. – А почему ты об этом спрашиваешь? Что… Что случилось?! Что еще там случилось?!..
Он снова вскочил, уставившись на меня, словно на своего кровного врага.
– Успокойся, ничего плохого не случилось! – разозлилась я на моментально перетрусившего Калинина. – Считай, что меня замучило любопытство, хочу глянуть на твоих родных и близких собственными глазами… Так носишь ты с собой снимки или нет?
– Я не ношу… – недоумевающе пробормотал Калинин. – Они у меня в отделе, на столе стоят… Да зачем это тебе?!
Я сообразила, что возник хороший повод выполнить просьбу Корнета и избавиться от своих посетителей. Поэтому не стала посылать за карточками Кирилла, а, поднявшись из-за стола, отправилась в отдел писем сама. Из всех заведующих Калинин единственный не был обладателем собственного кабинета. Его стол, отгороженный от подчиненных стеллажом, стоял в общей с ними комнате. Естественно, и тетя Валя, и Рудик потянулись за мной следом, и в «письма» мы ввалились всей компанией. Последним шел сам хозяин стола. Поэтому к моменту, когда он достиг цели, я уже стояла возле окна, с интересом и облегчением разглядывая семейную фотографию Калининых.
