Текст книги "Верни мне любовь. Журналистка"
Автор книги: Мария Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
26
Позднее выяснилось, что без сознания я пролежала на диване, куда меня перенес перепугавшийся Григ, долго. Во всяком случае, достаточно долго для того, чтобы «неотложка», моментально вызванная никогда не терявшим присутствия духа Корнетом, успела прибыть на место действия.
Все это время, по словам Виталия, мужчины пытались привести меня в чувство собственными усилиями – вполне безуспешно, поскольку в «пожарной» аптечке, хранившейся у секретарши, почему-то не оказалось нашатыря. Именно обычный нашатырный спирт и сунул мне под нос первым делом объявившийся в кабинете доктор. И этого оказалось достаточно, чтобы вернуть меня к жизни…
– …Я заплачу, только осмотрите ее как следует! – это и была первая фраза, точнее, ее обрывок, которая дошла до моего измученного сознания, прежде чем я открыла глаза. – За последние две-три недели она получила несколько стрессов, и…
– Я всего лишь врач «скорой», – прервал совершенно неожиданный для меня монолог моего бывшего мужа незнакомый мужской голос. – Обычный терапевт… Что я вам могу сказать без анализов, без…
– Скажите то, что можете, я заплачу! – упрямо повторил Григорий.
Я на всякий случай замерла, решив еще какое-то время побыть мертвым жуком: подлинное волнение, звучавшее в голосе Гриши, было сладостным, как прекрасная музыка, заставившая временно позабыть даже о моем страшном открытии…
– Я же вам объяснил…
– Сто долларов! – рявкнул Григ.
– Ну хорошо… Катя, дайте-ка сюда еще нашатырь…
– Не надо! – Я вздрогнула и быстренько открыла глаза, потому что жуткий запах, возвративший меня в реальность, и без того, можно сказать, застрял в моем носу. Второй раз я бы этого точно не выдержала! – Я уже в порядке…
Последнее я не столько сказала, сколько простонала, потому что проклятая тошнота благополучно возвратилась, – видимо, от отвратительного «аромата»…
И тут же встревоженное лицо Грига вновь оказалось в поле моего зрения. Однако с тревогой он справился очень быстро и сурово сдвинул брови.
– Лежи и не двигайся! – подчеркнуто сердито произнес Григорий. – Доктор должен тебя осмотреть…
– Зачем?.. – попыталась я воспротивиться.
– Затем, что мне необходимы здоровые сотрудники, а не нервные дамочки, склонные к обморокам… Лежи, сказал!..
Моя попытка оскорбиться, одновременно поднявшись с дивана, не прошла не потому, что он ее пресек, а потому, что сделать это попросту не хватило сил. Физических, а вовсе не моральных.
– Позвольте, я помогу вам раздеться?..
В поле моего зрения вплыл красноликий мужчина в белом халате и врачебной шапочке, украшенный любезнейшей в мире улыбкой: названная Григом сумма сделала свое дело, эскулап готов был приступить к своим обязанностям.
Мужчины деликатно отошли к окну и отвернулись, а на меня посыпались, словно горох из мешка, традиционные медицинские вопросы – начиная с попытки выяснить, чем именно я болела в детстве и кончая предложением перечислить и посчитать, сколько раз в своей взрослой жизни грохалась в обмороки…
– Да нисколько! – раздраженно прошипела я, пытаясь уклониться от лап доктора, ощупывающего в тот момент мой живот, очевидно в поисках аппендикса. Прослушать меня своим фонендоскопом подозрительной чистоты он уже успел, заставив для этого сесть. – Можно сказать, первый раз такое…
– Что вас беспокоит? – поинтересовался он невозмутимо, совершенно не замечая моего раздражения.
– Ничего! – заверила я его.
– Неправда. – Голос врача сделался вкрадчивым. – Вы морщитесь, сами того не замечая, моя милая, словно испытываете боль… Так что? Говорите, ваши коллеги нас не слышат, если хотите, они и вовсе выйдут отсюда…
– У меня правда ничего не болит, – я перешла на шепот. – А морщусь потому, что тошнит и голова кружится немного…
– И давно это у вас? – тоже шепотом, почему-то ухмыляясь, спросил он.
– Недели две-три… Это от стресса, вероятно, у нас тут…
– Можете одеваться, – прервал меня доктор и широко улыбнулся. – Подобные симптомы никакой стресс не даст, думаю, дело не в этом!..
И он собственноручно помог натянуть мне платье, после чего снова окликнул свою медсестру, почему-то тоже улыбающуюся в сторонке.
– Катя, есть у нас с собой хлористый?
– Ни за что! – взвизгнула я, вспомнив, как однажды в детстве мне прописали эти самые «горячие» уколы и какой это был кошмар.
На мой вопль о помощи Григ и Корнет дружно рванули к дивану.
– Что вы собираетесь с ней делать? – грозно поинтересовался бывший муж.
– Ничего особенного, во всяком случае, не то, о чем она подумала, – заверил нас всех сразу эскулап. И пояснил уже только для меня: – Катя вам просто даст выпить столовую ложку хлористого кальция, вот и все… И ваша тошнота моментально пройдет… Старый, почти забытый, но вполне надежный способ, неизменно помогающий в случае раннего токсикоза…
– Токс… Что?!
Я окаменела. В точности так же как и Корнет с Григорием, вылупившиеся на доктора во все глаза.
Все-таки я пришла в себя первой, – возможно, действительно благодаря оказавшейся совсем не противной жидкости, ловко влитой в мой приоткрытый от изумления рот этой самой медицинской Катей.
– Вы сказали – токсикоз? – пролепетала я. – Но ведь токсикоз бывает…
– Конечно! – кивнул доктор. – Так что примите мои поздравления и можете обрадовать своего супруга… Я оставлю вам хлористый кальций в ампулах, столовая ложка натощак по утрам, и никакой тошноты больше не будет, вот увидите! Головка, конечно, еще покружится, но тут уж придется потерпеть, дело того стоит!..
И, повернувшись к Григу с Корнетом, продолжавшим изображать нерукотворные памятники себе самим, доверительным тоном завершил свой монолог:
– У меня у самого супруга ранним токсикозом страдала, чуть ли не с первого… э-э-э… момента, – хихикнул этот дурак, совершенно не замечая всеобщего окаменения. – Зато теперь два преотличных мальчишки растут…
– Мы вам очень благодарны, – разумеется, первым из них двоих опамятовался Оболенский. – Позвольте с вами расплатиться… – И, видимо окончательно придя в себя, ядовито добавил: – Замечательная новость! Представляю, как обрадуется счастливый папаша!..
После этого Корнет, молниеносно подхватив доктора и медсестру под руки, вылетел с ними вместе из кабинета – и правильно сделал, если судить по выражению Гришиного лица… Ради справедливости должна сказать, что выражение лица у Грига переменилось, едва за его другом Корнетом и славными представителями медицины захлопнулась дверь кабинета. Но каким именно выражением сменился яростный взгляд, посланный Оболенскому в спину, я не знаю до сих пор, потому что в следующую секунду Гриша уже обнимал мои колени, уткнувшись в них, не позволяя окончательно подняться с дивана и сам очутившись на коленях – передо мной… Я же сидела, почти не шевелясь, не веря ни собственным глазам, ни собственным ощущениям, ни вообще происходящему. Сидела, тупо уставившись в Гришанин такой знакомый и такой по-прежнему родной затылок, до тех пор пока моя рука сама не потянулась к нему и пальцы не запутались в его легких, тонких волосах… И, конечно, как повелось у меня в последнее время, заплакала…
Гриша, почувствовав, что я вновь принялась за свое, поднял наконец голову от моих коленей и посмотрел на меня с такой непередаваемой нежностью, какой я в нем, несмотря на все перипетии совместной судьбы, даже не подозревала.
– Плакса, – сказал он. – Оказывается, ты еще и плакса… Угораздило же меня, старого дурака, заклиниться на владелице целого гербария недостатков!..
– Ты нестарый… – прошептала я, предварительно всхлипнув, и почему-то добавила: – Вот Корнет – старый…
– Года через четыре и я буду таким же. – Гришаня обнял меня еще крепче. – Но ты все равно не плачь, малыш, если можешь… Попробуй остановиться, а? А то родишь мне такую же реву, как ты сама…
Так я узнала, что Григ ни на секунду не усомнился в том, кто именно является виновником моего состояния, и окончательно раскисла от этой мысли и, совершенно уже не думая ни о какой «трепетной лани», начисто позабыв в этот миг даже о своем страшном открытии, из-за которого и хлопнулась в обморок, обвила руками шею моего единственного и неповторимого мужа и сказала ему то, что должна была, наверное, сказать по меньшей мере несколько недель назад:
– Гришенька, ты не представляешь, как я тебя на самом деле люблю… Я тебя правда люблю, почти что больше жизни…
– Я знаю, – тепло и просто ответил он и, встав на ноги, каким-то чудом одновременно поднял меня, и через мгновение я оказалась у Григория на коленях, так и не разомкнув кольца своих рук вокруг его шеи.
– Я знаю, – повторил он, – потому что, когда любишь женщину так сильно, как я тебя, всегда знаешь, как она к тебе относится… Если бы ты не преподнесла нам обоим этот сюрприз, я бы, как последний идиот, еще бы тебя повоспитывал, а так…
В последнее время Оболенскому с нами не везло: он постоянно появлялся на пороге помещений, в которых мы с Григом целовались, в самый трепетный и неподходящий момент.
Но на сей раз он и не подумал тактично удалиться, как тогда, когда сбежал из собственной берлоги.
– Стоп, снято! – провозгласил Корнет свою любимую приговорочку, в ответ на которую мы оба не слишком суетливо оторвались друг от друга и вопросительно посмотрели на Виталия. – Хочу напомнить, во-первых, что вы находитесь в присутственном месте, вдруг опять окончательно забудетесь?..
– А во-вторых? – усмехнулся Григ, и не подумав ссадить меня с коленей.
– А во-вторых, беру свои слова назад, поскольку в некотором смысле вполне могу считаться крестным папой вашего будущего младенца, так и быть, согласен свидетельствовать на вашем очередном бракосочетании!
Мы с Григом рассмеялись, а Корнет предостерегающе поднял руку:
– Стоп-стоп!.. Есть еще и в третьих… – и, уже обращаясь исключительно к моему мужу, спросил: – Ты не находишь, что самое время ознакомить Маринку с твоей покупкой?..
– Почему бы и нет? – Гриша весело рассмеялся. – Только при одном условии: пока не ознакомлю – больше ни слова…
– Ладно, – неохотно согласился Корнет, – я и сам за то, чтобы хоть один сюрприз из целой охапки «подарочков» последнего времени оказался приятным и, в конце концов, действительно сюрпризом… Поехали!
– Ты что-то купил? – Я удивленно посмотрела на мужа. – Так это и есть ваша таинственная акция, о которой говорил Виталик?..
– Ни слова больше! – прорычал Григ и, вероятно, рефлекторно так и не выпустив меня, поднялся и двинул к двери – со мной на руках.
– Стой! – всполошился Корнет. – Поставь ее сначала на пол, а то…
Предупреждение Оболенского запоздало на какие-то несколько секунд: дверь кабинета приоткрылась чуть-чуть раньше, чем я оказалась на ногах, и в образовавшейся щели возникла физиономия не кого-нибудь, а моей драгоценной тезки из отдела рекламы…
Охнули мы с ней одновременно, после чего дверь захлопнулась, а Корнет принес нам свои поздравления еще раз.
Спустя несколько минут мы уже ехали по Хорошевке, и, поскольку двигались в сторону «Полежаевской», чувство эйфории, охватившее меня и начисто поглотившее, с каждым метром отступало и таяло, я возвращалась к нашей сегодняшней реальности, насквозь пропитанной теперь уже не только Милкиной трагедией и гибелью, но и моим кошмарным открытием, о котором я не просто старалась не думать, но изо всех сил пыталась убедить себя, что оно не более чем плод моей собственной фантазии. Ибо этого не могло быть просто потому, что не могло быть никогда…
Мужчины, по какому-то молчаливому согласию, так и не заговорили больше на эту тему, не задали ни единого вопроса о том, что именно я вспомнила перед тем, как меня настиг обморок.
Корнета мы давно высадили возле метро, поскольку он сегодня был без колес, и остались в машине вдвоем. Со все нарастающей тревогой я смотрела вперед, по мере нашего продвижения так хорошо знакомым мне маршрутом… Не могу передать, какое колоссальное облегчение я испытала в тот момент, когда, едва миновав «Беговую», Григорий неожиданно свернул направо – в сторону гордо возвышающихся среди многочисленных хрущоб серокаменных домов с арками и прочими, некогда заклейменными архитектурными излишествами.
В этом районе я не была ни разу, интересно, что это за покупка такая, ради которой мы сюда прибыли?..
А мы действительно прибыли, поскольку Григ уже парковался возле одного довольно обшарпанного, хотя и снабженного кодовым замком, подъезда.
– Как себя чувствуешь? – поинтересовался он, помогая мне выбраться из машины.
– Нормально, – заверила я его, – эскулап оказался прав, мне помогло и больше не мутит…
– Тогда – вперед!
Григ, как выяснилось, знал код незнакомого подъезда, и вскоре лифт, пропахший псиной, вознес нас на пятый этаж «сталинки»… И тут, когда Гришаня извлек на свет громыхающую связку ключей, я все поняла… Поняла, но вновь не верила собственным глазам! И эйфория, отступившая под напором грубой реальности, вернулась моментально, легко подхватив меня на свои восхитительно сильные крылья!
Неужели действительно ради меня, унизившей его публично, чуть ли не отвергнувшей навсегда, даже не подозревая о грядущем сюрпризе, который заготовила ему я, ради меня, как я полагала, ненужной ему и нелюбимой, мой гордый возлюбленный пошел на такое?!..
Мысль о том, где Григорий взял столько денег сразу, что их хватило на эту явно только что отделанную чудесную квартиру, меня посетила значительно позже… И также позже я узнала, что недостающую сумму ему предоставил – кто бы вы думали?.. – конечно же мудрый, верный и преданный друг – Виталий Оболенский… А я-то, бессовестная, полагала, что Григ доплачивает ему из своего кармана, чтобы удержать при нашей газете знаменитого спецкора… Вспоминать об этом мне стыдно до сих пор.
…За моими вещами к тетушке мы в тот вечер так и не съездили. Я просто позвонила ей и сообщила номер телефона, по которому осталась ночевать вместе с мужем. А заодно, решив, что так мне будет гораздо легче это сделать, донесла до тетушкиного сведения, что через несколько месяцев она, скорее всего, станет бабушкой… То есть обретет внучатого племянника… И положила трубку, не дожидаясь реакции Лилии Серафимовны: в первое мгновение моя находчивая тетя в кои-то веки на моей памяти онемела, и слава богу!
– Почему обязательно племянника? – спросил стоявший рядом Григ. – Возможно, как раз племянницу?..
– Я думала, ты хочешь мальчика, – пояснила я. – Все мужчины почему-то всегда хотят мальчиков…
– А я девочек люблю… – пропел Григ и в доказательство сказанного нежно привлек меня к себе.
27
– …Таким образом, мои милые, – хмуро произнес Корнет, – у нас с вами на самом деле не имеется на руках ни единого доказательства – не говоря об уликах… Разумеется, если не считать Марининого свидетельства, которое она едва вспомнила, да еще под моим психологическим давлением. В конечном счете оно тоже немногого стоит, его легко отрицать, и остается исключительно довольно длинная цепочка логических умозаключений, которую к делу не подошьешь… Все ясно?
– Мне ведь к тому же на самом деле это могло показаться, – пробормотала я. – Мало ли что могло находиться в этом пакете, тоже круглое и черное?.. Совсем не обязательно шляпка-ток… Особенно если учесть, что видела я это какую-то долю секунды…
Было субботнее утро, в нашу с Гришаней новую квартиру Оболенский заявился, когда мы еще нежились в постели. Правда, влить в меня столовую ложку хлористого кальция мой муж уже успел, и впервые за много дней я чувствовала себя относительно неплохо.
«Совещание» же происходило на кухне – такой просторной, что я, получив возможность оглядеться здесь по-настоящему только сейчас, впервые в жизни усомнилась в привлекательности больших кухонь: это ж сколько километров по ней намеришь, пока элементарно приготовишь еду и накроешь на стол?.. Мне было немного совестно, что отвлекаюсь на посторонние мысли в момент, когда речь идет о таких серьезных и, несомненно, подлинных ценностях, как жизнь и смерть. Но поделать с собой я ничего не могла. В свете вчерашнего Милкина трагедия и даже трагедия человека, о котором мы сейчас говорили как о вероятном, очень вероятном убийце Людмилы, не то чтобы уменьшилась. Но заняла в моем сознании иную, более спокойную нишу…
– Получается, – задумчиво произнес Григ, – что даже против этих двух ни в чем, кроме проникновения в «студию» не повинных дураков, улик больше… Но я все равно не понимаю, почему ты, Виталий, упираешься насчет твоего же любимого друга Потехина… Если память мне не изменяет, в таких ситуациях ты всегда предоставлял собирать недостающие детали своим ментам, верно?
Корнет молча кивнул.
– А сейчас в чем дело? – продолжал настаивать Григ.
– В жалости, неужели не понимаешь? – не выдержала я. Все-таки мой муж бывает иногда удивительно толстокожим!.. – И конечно, в Милке… В ее играх и шуточках, если хочешь – в подлости всей этой истории, в… Можно я скажу, как говорили раньше?..
Мужчины дружно кивнули, глядя на меня с одинаковым недоумением.
– В безответственности! – брякнула я высоким штилем, глубоко презираемым в нашей конторе. – Гришанечка, помнишь, как было еще даже шесть лет назад, когда я к вам пришла?.. Ни одно интервью не шло в номер без подписи его субъекта… Помнишь?.. А что сейчас?..
Григ отвел глаза, потому что крыть ему было, в общем-то, нечем, но слабую попытку возразить все же сделал:
– Малыш, не заводись… Сейчас во всех изданиях так работают, конечно при условии, если есть диктофонная запись. А на Западе…
– Ну и что, что во всех?.. Кстати, судя по всему, никакой диктофонной записи того интервью у Милки не было! Ты ведь не проверял тогда, верно?
– Ну знаешь… Если бы я проверял всех своих корреспондентов, тем более заведующих отделами… Я бы только и делал с утра до вечера, что слушал ваши черновые пленки!
– Вот именно! И тогда получается, что виноваты мы все… Все!..
– Ну знаешь… – снова пробормотал Гришаня.
Но Корнет, молчавший во время нашей мини-дискуссии, встал на мою сторону:
– Не спорь, Григ, Марина если и не во всем, то во многом права… Что сейчас, кроме скандалов и сенсаций делает нас конкурентоспособными? Вообще делает тираж?.. А ни скандалы, ни сенсации на деревьях на манер яблок не растут! Пока нароешь… Ну ладно, я старый волк: прежде чем сесть за компьютер, десять раз перепроверю факты… Но это – я!
– Неповторимый и единственный, – не выдержала я и все-таки подколола Оболенского.
– Если хочешь – да! – не принял он моей попытки разрядить обстановку. – Что совсем не означает, что остальные следуют моему примеру… Как видишь – не означает, и, когда ситуация доходит до естественного своего предела, вот что мы имеем… То, что имеем сегодня…
– Ну хорошо, – вздохнул, окончательно сдаваясь, Григ. – Допустим, вы правы… Ну да, правы… Однако ты сам только что сказал, что рынок вынуждает! Стоит отступить от этой закономерности, стоит сбавить эти самые «скандально-сенсационные» темпы и – все! Через пару-тройку номеров тираж поползет вниз… Сам знаешь, на одних подписчиках мы не продержимся и полугода… Да и тех в итоге потеряем. И что ты предлагаешь? Снизить вам всем зарплаты и гонорары в три раза?.. Я хорошо помню тот Милкин материал, у нас после его публикации тираж чуть ли не в полтора раза подскочил…
Мы помолчали. Потом вновь заговорил Оболенский – на удивление негромко и спокойно, с какой-то даже тоской в голосе.
– Гриш, помнишь, когда ты пришел к нам, чему мы с тобой радовались?..
– Смотря что ты имеешь в виду, – усмехнулся мой муж. – Мы тогда многому радовались.
– Возможности отстаивать и пропагандировать свою на фоне совка «левую», замечательно демократическую позицию… А помнишь, как напились от счастья, когда наконец вышло то постановление – укорачивающее ножки цензуре?.. Помню, как ты тогда, нажравшись, восемь или десять раз подряд цитировал одно и то же место, – я его и по сей день помню: «Редактор в особых случаях материалы, не подписанные Обллитом, имеет право публиковать на свое усмотрение, под личную ответственность…» Помнишь?..
– Помню, – улыбнулся Григ. – Кажется, это был уже восемьдесят девятый?..
– Нет, седьмой, по-моему…
Они еще некоторое время попредавались своим ностальгическим воспоминаниям, разделить которые с ними я, к своему огорчению, не могла по чисто техническим причинам – меня тогда с ними не было. Наконец мне это надоело и я напомнила друзьям, что мы несколько уклонились от темы.
– В самом деле, – спохватился Гришаня и, положив руку мне на плечо, вопросительно посмотрел на Виталия: – Значит, причина твоего умолчания не только жалость, но еще и чувство вины… Ну и ну!.. А «близнецов» или там Калинина даже тебе, видимо, и вовсе не жаль…
– Мне нас всех жаль – и их в том числе… Просто я категорически не желаю рубить сплеча! Что касается ваших двойняшек – пусть еще какое-то время походят под подозрением, ничего, только на пользу пойдет по нынешним временам! Согласись – мозги вправить можно исключительно через серьезную, а не надуманную неприятность… К тому же вы, по-моему, ребятки, не отдаете себе отчета в одной малости: перед законом они реально виноваты. Статейка такая есть, касается она, между прочим, взлома и проникновения в чужую квартиру со злостными намерениями… А то, что квартира принадлежала жертве убийства и была при этом опечатана милицией, воздух озонирует, поверьте, не больше чем старые валенки Тихона у классиков…
– Ладно, – вздохнул Григорий. – Что ты предлагаешь? Валяй!
– Не то чтобы предлагаю, – мотнул Корнет головой, – а, можно сказать, как наш славной памяти Обллит, отдаю на твое усмотрение… Ты помнишь, что там у нас было в некрологе опубликовано?
– Еще бы мне не помнить, если я его сам писал. – Григ удивленно посмотрел на Оболенского. – Ну… Все, что полагается обычно в таких случаях, было… «Трагически погибла», «скорбим»… И так далее.
– Меня интересуют не общие места, а как раз «так далее», если можно так выразиться, личный момент…
Григорий нахмурился, убрал руку с моего плеча и, поднявшись из-за стола, медленно прошествовал к окну, не ответив Оболенскому ни слова. На кухне вновь повисла пауза – на этот раз довольно длинная.
Некоторое время Григ смотрел в окно, предоставив нам с Оболенским недоуменно рассматривать его спину в полосатом бархатном халате. И когда я, не вытерпев, совсем уже раскрыла рот, чтобы поинтересоваться причиной молчания моего мужа, он наконец повернулся к нам и заговорил.
– Видите ли, мои дорогие… В том-то и дело, что никакого «личного момента» в некрологе не было: ты бы, Корнет, мог и сам это заметить… И запомнить – с твоей-то головой…
Оболенский удовлетворенно кивнул, и по его физиономии было отчетливо видно: в свое время он это и заметил, и запомнил, а свой вопрос Гришане задал с какой-то иной целью…
– В общем, как ни неприятно об этом говорить… Малыш, поклянись, что, после того что сейчас скажу, ты не сорвешься с места и не поскачешь назад, в объятия своей тетушки! Тем более что один раз ты это уже проделала…
– И что же ты сейчас скажешь? – попыталась я уйти от требуемой им клятвы, одновременно ощущая, как в очередной раз ухнуло куда-то вниз мое сердце. Но Григ не позволил мне обойти стороной, видимо, действительно сильно волновавший его вопрос.
– Малыш, я говорю вполне серьезно… Потому что сейчас собираюсь рассказать кое-что… Ситуацию, в которой Людмила хоть и выглядела не слишком красиво, но я, похоже, оказался еще хуже…
Конечно же я поняла, какую именно ситуацию имеет в виду мой муж. И, вероятно, выдала бы себя в ту же секунду, если бы не рука Оболенского, легко коснувшаяся под столом моего колена. Как ни странно, это помогло мне сглотнуть образовавшийся в горле ком и кивнуть в ответ на вопросительный, можно сказать, умоляющий взгляд Григория. Григ в ответ тоже обреченно кивнул, снова вздохнул и вернулся к столу.
– В общем-то, это вновь по поводу ее жестоких шуточек…
– Погоди, – неожиданно перебил его Корнет. – Скажу сейчас, потому что после забуду. Я про эти «жестокие шуточки» слышал уже по меньшей мере от десятка человек, еще при Милкиной жизни… Ребята, вы не учитываете одного маленького, но весьма существенного момента: Милка росла в детском доме, она подкидыш… Ей даже фамилию дали такую же, как у обнаружившей ее на вокзале тетки… Словом, в свертке, который нашла эта проезжая тетка, помимо Милки имелась записка с датой рождения и именем-отчеством… С того момента, то есть, если память мне не изменяет, с четырех месяцев, Милка была «казенным» ребенком… Мне надо рассказывать вам, что это такое?.. Допустим, про то, как эти ребятишки выживают – именно выживают, а не живут! – среди себе подобных?..
Мы с Григорием одновременно, как по команде, отрицательно покачали головами. Около года назад я делала материал из детского дома – очень хорошего, между прочим, считающегося образцовым. Мне тогда удалось вызвать на откровенность одну девчонку лет одиннадцати, которую, наверное, ровесники избрали в качестве козла отпущения… Ее отчаявшийся взгляд, преисполненный еще и какой-то абсолютно недетской ненависти, я не забуду, наверное, никогда…
– Так что, – произнес Оболенский, – не судите, да не судимы будете… Продолжай, Гришаня.
– Я не знал, что она детдомовская, – мрачно бросил Григорий. – Она всем, и мне в том числе, говорила, что родители погибли в автокатастрофе, когда ей было шестнадцать… Я… В общем, в какой-то момент я сочувствовал ей более чем, поскольку… Ну вы оба знаете, какова моя собственная биография…
– Гришанечка, – осторожно сказала я, – если ты собираешься рассказывать о ваших с Милой отношениях до… Ну до того, как она привела меня в контору, то я об этом знаю…
Григ покачал головой:
– Нет… Слушайте, дайте мне сказать, а? Могу ведь и передумать!
Мы с Корнетом послушно умолкли.
– В общем, так… Не хочу себя оправдывать, но в какой-то момент у нас с Малышом отношения не то чтобы испортились, а… Виновен я: затосковал слегка по былой свободушке… Но, клянусь, у меня и мысли не было о том, чтобы… Как говорится, оторваться и загулять налево… Но, вероятно, прошло бы какое-то время и такое тоже могло произойти – если бы сложилась какая-то подходящая ситуация… Прости, Малыш!
– Малышу придется простить, – сухо произнес Корнет, – поскольку у женщин по данной части мозгов просто обязано быть больше, чем у мужиков… Или не мозгов – так инстинкта: если в течение почти трех лет повсюду ходишь, держась за мужнину руку, его ручонка непременно занемеет! Захочется ее вырвать и потрясти в воздухе, разгоняя застоявшуюся кровушку!..
Я почувствовала, как мою физиономию обдало жаром, и поняла, что покраснела. Больше всего на свете мне в тот момент хотелось заткнуть уши или и вовсе уйти и не слушать Гришины откровения. Но я сдержалась. По-моему, сдержалась впервые в жизни… Неужели это беременность сделала меня такой покладистой?!.. Более того, я открыла рот и… почти что покаялась вслух:
– Милка говорила мне потом почти то же самое…
– Людка была уникально умной и очень интуитивной бабой, – кивнул Корнет. – Очень женственной не в смысле сексапильности даже, а в смысле точной реакции на мужиков… Этим нашего брата и брала. Я тоже признаюсь: если бы она захотела, я бы женился на ней тут же, даже спустя годы после нашего романа… Но после Кирюшечки замуж она не хотела принципиально, более всего ценила личную свободу… Гришка, извини, мы в самом деле зря тебя перебиваем… И?..
– Да чего уж там… – Он в очередной раз вздохнул и продолжил: – Словом, насчет Милкиного чутья ты, безусловно, прав: она мое состояние унюхала, в отличие от Маришки, дистанционно. И, как я теперь понимаю, решила немедленно вмешаться, как вмешивалась вообще во все, что касалось Малыша… Ну и как-то недели за две до… до развязки, предложила мне встретиться тайком ото всех и посидеть вдвоем в одном ресторанчике, где мы с ней прежде, давным-давно, часто бывали… Да, я согласился! И даже обрадовался – можешь меня за это, Малыш, убить прямо тут и сейчас… Только клянусь всем, что для меня свято, мы тогда именно посидели – и ничего больше… Так повернула ситуацию она, а вовсе не я… Предложила, чтобы не приводить меня в ярость, видимо, встретиться еще раз – через пару недель… И я… и мы…
– И вы – встретились! – не вынесла наконец я. – И я собственными глазами видела, как ты усаживал ее в машину, и цветы тоже видела, и…
– Стоп, снято! – рявкнул Корнет и посмотрел на меня, как солдат на вошь. – А не могла бы ты, девочка, захлопнуть свой очаровательный ротик?! Не обращай внимания, Гришка, продолжай!
– Ты же обещала, Малыш, – жалобно пролепетал мой муженек.
И я, сама не знаю как, нашла в себе силы последовать совету Оболенского, изо всех сил сжав зубы и губы.
– Да, я повел себя как последняя сволочь и распоследний подонок, – вошел Григ во вкус публичного покаяния. – Но я и был за это наказан – вдвойне!.. Да, вдвойне, можете не смотреть на меня круглыми глазами: не только тем, что Маришка ушла как раз в тот вечер… В общем, когда я довез после ресторана Милу до ее дома и заглушил машину с намерением… Ну ясно, с каким именно намерением… Она рассмеялась – надо было слышать, как злобно, яростно и… Короче, выдала мне все, что обо мне думает… И, уж поверьте, ничего хорошего она в тот момент не думала… Во всяком случае, после того как дверь ее подъезда захлопнулась, я еще минут двадцать не мог заставить себя тронуться с места – от бешенства… Давно заметил, ничего на свете не бесит человека так, как правда-матка, выплюнутая непосредственно в рожу…
Проклятая тошнота вернулась ко мне в ту секунду, когда сказанное Григорием дошло наконец до моего сознания… Вернулась вместе с волной почти непереносимого ужаса, петлей захлестнувшей мою шею… На какое-то время я потеряла дыхание, а возможно, это вновь было что-то вроде краткого обморока – не зря же, в конце концов, Корнет, когда я опамятовалась, толкал мне в лицо стакан с водой?!..
И надо было видеть, каким искренним сочувствием наполнился его взгляд, пока Григ, словно наседка, кудахтал и бестолково суетился, то поглаживая меня по лицу, то пытаясь обнять, то принимаясь извиняться…
Дыхание наконец вернулось ко мне вместе с осознанием страшной, роковой ошибки, совершенной тогда, три года назад… С пониманием, насколько напрасной оказалась ненависть, которой я жила, можно сказать, держалась на ногах все это время… Боже мой!..
И так же отчетливо и безжалостно я осознала в тот миг, что своей вины перед Милкой за оказавшуюся зряшной ненависть мне уже никогда в жизни не искупить… Такое вот страшное слово – «никогда»…
– Но почему, – простонала я, едва ко мне вернулась способность говорить, – почему она мне этого не рассказала, почему?!
Корнет, тут же вернувшийся на свое место, покачал головой, глядя на меня как на хронического недоумка:
