Текст книги "Верни мне любовь. Журналистка"
Автор книги: Мария Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Катя, жена Кирилла, оказалась кругленькой, как шарик, белокурой женщиной с удивительно добродушным лицом и наивным взглядом. Ничего общего со зловещим образом роковой незнакомки, возникшим из показаний мальчишки!
– Да в чем дело-то?!
Настигший меня Кирилл довольно грубо выхватил снимок, на котором все семейство было запечатлено, видимо, во время прогулки – столпившимся возле входа в зоопарк.
– Не дергайся, сейчас скажу, – пообещала я. – Но вначале ответь, когда это вы фотографировались?
– В прошлом году…
– Надеюсь, твоя Катя с тех пор не похудела?..
– Ты что, спятила? – оторопел Калинин. – С какой стати ей худеть? Она мне и так нравится!.. И какое тебе дело до…
– Калинин, умолкни и слушай: Милка оставила завещание, по которому все, что у нее есть… было… включая квартиру на «Полежаевской», отходит Саше!
Установилась мгновенная тишина, а на лицах тети Вали и Рудика проступило одинаковое недоумение.
– Нет… – пролепетал Кирилл. – Ох, нет…
И бессильно опустился на стул, по счастью стоявший у него за спиной: единственное, что до него дошло сразу, – это то, что у следствия появился еще один, да еще какой весомый, повод его подозревать.
Окончательно сбитые с толку тетя Валя и Рудик молча переглянулись.
– Думаю, – сказала я, – ты зря так перепугался… Кстати, никакого смысла скрывать суть проблемы, по-моему, нет, а?
Калинин махнул рукой – в том смысле, что, мол, делай что хочешь: мне уже все равно.
– Просто вы не в курсе, – сказала я, обращаясь сразу и к тете Вале, и к Рудику, – что Людмила кучу лет назад была замужем за Кириллом и Сашка – их общий сын… Мила при разводе оставила его отцу…
Рудик издал какой-то нечленораздельный звук и, приоткрыв рот, уставился на Калинина. Валентина Петровна после мгновенной, почти неуловимой паузы, бросив на меня короткий внимательный взгляд, неожиданно кивнула.
– Возможно, Рудик действительно не в курсе, но я это знала, – сухо произнесла она.
Все-таки до чего же сильно в женщинах, даже таких достойных и добросердечных, как наша тетя Валя, самолюбие, как легко его, оказывается, задеть!.. Дело в том, что впервые в жизни я не поверила ей… И единственная причина, по которой Валентина Петровна решилась сочинить это на ходу, была действительно единственной: мысль о том, что Милка, ее любимица, ее почти что приемная дочь, не сообщила тете Вале такого важного факта своей биографии, конечно же причиняла той боль… То есть задевала ее самолюбие…
Я невольно отвела глаза от тети-Валиного слегка порозовевшего лица и сосредоточилась на Рудике, продолжавшем потрясенно глазеть на Калинина. Похоже, у Кирилла в данный момент, прямо здесь и сейчас, образовывался еще один вражина…
– Слушай, – дернула я за рукав остолбеневшего фотокора, – чего ради ты на него вылупился словно на ядовитую змею?.. Ты-то сам ведь и слова никому не сказал о том, что вы с Милкой подавали заявление, верно?..
– А?.. – Рудик вздрогнул и посмотрел наконец на меня осмысленно. – Почему? Валентина Петровна знала… Я молчал, потому что так хотела Мила… Она… Она собиралась сделать сюрприз…
– Кому?! – Я наконец взорвалась – сама не зная почему. Скорее всего потому, что интуитивно, шкурой уже довольно давно чувствовала во всем происходящем какую-то не ложь даже, а недоговоренность… Нет, именно ложь! Как будто невидимый, но властный и упорный режиссер заставлял нас играть по своему собственному сценарию… По сценарию, выгодному одному-единственному на свете человеку – Милкиному убийце.
И, вопреки постепенно нарастающему внутреннему протесту, все больше напоминающему самый обыкновенный страх, я с такой же ясностью понимала, точнее, чувствовала, что пока ему это удается… Что каждое слово, произнесенное мной, тетей Валей, Рудиком и вновь раздавленным собственной трусостью Кириллом – это заранее предусмотренные им реплики, что все мы послушны его беззвучному суфлированию… Что даже выдержанная, разумная тетя Валя попала под этот кошмарный гипноз.
Вероятно, если бы не предупреждение Корнета, о котором я, к счастью, вспомнила, прежде чем открыть рот, я бы брякнула в этот момент что-нибудь лишнее – из разряда сведений, категорически запрещенных Оболенским к разглашению. Но я о нем вспомнила и поэтому сочла за благо взять себя в руки, вернувшись к разговору с белым как мел Гофманом.
– Чего молчишь? – возобновила я наступление. – Так кому вы собирались сделать сюрприз – мне? Зачем? Чтобы оскорбить умолчанием о столь важной перемене в ее жизни?!.. Нет, конечно… Тогда – кому?.. Поверь, во всей конторе не сыщется ни одного персонажа, если не считать этих сорок из отдела рекламы, кого бы это касалось достаточно сильно для сюрприза…
Гофман открыл рот, что-то намереваясь сказать, но я ему не дала заговорить:
– Нет, Рудольф Борисович, дело не в этом… И нечего на меня так смотреть!.. Думаю, когда Милка послала тебя на… Словом, туда, куда послала накануне вечером, перед… перед своей смертью, ты и сам сообразил, в чем дело!
– И в чем? – пролепетал фотокор.
– В очередной шуточке из разряда столь любимых Людмилой Евстафьевной! Ты, помнится, всегда ей в таких случаях угодливо подхихикивал, верно? Веселился вместе с Милкой над очередной жертвой очередного розыгрыша… Но на этот раз подшутили над тобой самим, над твоими трепетными, многолетними чувствами, да еще в миг, когда ты, можно сказать, праздновал победу…
– Что ты хочешь этим сказать?! – взвизгнул Гофман, сверкнув очками. Я не успела ему ответить исключительно потому, что вмешалась тетя Валя.
– Мариночка, остынь! – встревоженно сказала она. – Так действительно можно договориться бог знает до чего…
– До чего, например? – поинтересовалась я, все еще заведенная.
– Например, до взаимных обвинений в убийстве, – веско и серьезно произнесла Валентина Петровна. И, мгновение поколебавшись, добавила: – Ведь и у тебя с Милочкой, насколько мне известно от нее самой, были не такие уж простые отношения…
Если она хотела меня охладить, то цели своей вполне достигла. Слова Валентины Петровны подействовали на меня как ушат ледяной воды: значит, я была права в своем предположении и по поводу Милки, и по поводу тети Вали… Людмила знала или догадывалась (а это для нее одно и то же) о причине, по которой я ушла от Грига… И поделилась этим со своей старшей подругой-опекуншей… Ужасно!
Вновь накатившее головокружение заставило меня вцепиться в подоконник, но я, вероятно, успела уже привыкнуть за прошедшие недели к постоянному существованию в экстремальных ситуациях. И поэтому нашла в себе силы никак не показать никому из сотоварищей, какой силы удар получила от Валентины Петровны на самом деле.
– Ладно, – бросила я сквозь зубы. – Думаю, сейчас нам действительно лучше заткнуться и временно разбежаться… Поговорим позже… Кстати, Калинин, прекрати праздновать труса: уверяю тебя, что на данном этапе следствия ты не являешься для Потехина главным подозреваемым!
На этом я сочла за благо покинуть отдел писем и потащилась в сторону буфета, хотя ни о какой еде и думать в тот момент не могла.
25
В буфете сегодня почему-то царил неприятный, кисловатый запах, исключающий даже у людей с нормальный аппетитом желание хоть что-нибудь съесть. И я ничуть не удивилась, что здесь, вопреки обыкновению, почти половина столиков пустовала. Но уж если я сюда заявилась, следовало взять для приличия хоть что-нибудь: все веселее, чем ожидать Корнета в одиночестве, да еще в кабинете, где поминутно раздаются звонки Милкиных друзей и знакомых. Подумав, я остановила свой выбор на чашечке кофе и порции бисквита, не вызывавшего никаких малоприятных ассоциаций.
– Мариночка, иди сюда!.. – Я вздрогнула и едва не пролила напиток, с которым как раз двигалась в сторону одного из пустующих столов. Окликнувший меня голос принадлежал моей тезке – Марине Ивановне, возглавлявшей стаю юных сплетниц из отдела рекламы… Сама она юной не была уже довольно давно и успела настолько закоснеть в своем грехе, что большинство наших корреспондентов, заведующих и просто авторов старались не говорить с Мариной Ивановной даже о погоде… Иными словами, мне, учитывая ситуацию, здорово «повезло». Придумать на ходу причину, по которой я вдруг возжелала посидеть в полном одиночестве, да еще с чашкой кофе, я не сумела. И, сдавшись на милость судьбы, направилась к столику Марины Ивановны – в отличие от меня, просиявшей радостью охотника, узревшего дичь.
– Что-то ты бледненькая, – сообщила она для начала. И сама же выдвинула в этой связи вполне законченную версию: – Конечно, ничего удивительного, если учесть, что находишься под следствием…
– С чего вы взяли, что я нахожусь под следствием? – как можно спокойнее возразила я. – Под следствием находятся преступники, а таковых в нашем отделе на сегодняшний день не обнаружено!
– Ну да, ну да… – немедленно согласилась Марина Ивановна. – Я так хорошо понимаю, так понимаю… Кстати, ты должна знать: куда это исчез Григорий Константинович?..
Вот тварь! Больше всего на свете мне захотелось немедленно, не сходя с места выплеснуть ей в рожу остатки моего напитка, который я, оказывается, уже наполовину выдула, даже не ощутив его вкуса.
– Занят, должно быть, – ухмыльнулась я, взглянув в маленькие, горящие любознательностью глазки своей собеседницы и взяв себя в руки в очередной раз. Господи, ну неужели мне и впрямь придется подыскивать себе новое место работы?! Долго я подобный артобстрел наверняка не выдержу. Между тем надежды на то, что обстоятельства в ближайшие месяцы изменятся, с каждым днем оставалось все меньше – особенно если Оболенский снова упрется рогом относительно Кати Крымовой… Хотелось бы знать, почему он так вцепился в Катю и ее мать, почему так упорно не желает посвящать в эту ситуацию Потехина? Оставил ведь он в покое после первого же визита Милкиного киношника, между прочим вполне женатого человека?.. Почему-то по поводу калининской жены подозрения у Оболенского мелькнули. А по поводу режиссерской – нет…
Я задумалась, отключившись от болтовни Марины Ивановны, автоматически дохлебывая свой кофе. Действительно ли жена режиссера, с точки зрения Корнета, находится вне подозрений? Если тетя Валя и была в чем-то права – так это в том, что в истории с «дамой в шляпе» и впрямь присутствует некая театральность. Между тем супруга знаменитого Милкиного любовника – я это знала точно – была как раз актрисой. Пусть не театральной, но актрисой…
– Извините, мне пора! – Я поднялась из-за столика, очевидно прервав свою соседку на половине какой-то не услышанной мной фразы, потому что на ее физиономии проступили одновременно обида и разочарование. Но мне уже было все равно, какую именно очередную сплетню пустят по конторе на основе парочки фраз, вылетевших у меня в процессе общения с этой каргой: идея, посетившая мою головку, требовала воплощения. Времени до появления Оболенского, если он действительно явится вовремя, для ее реализации вполне хватало… Хотя бы раз за сегодняшний день мне повезло.
В известном смысле мне действительно повезло: супруга Владимира Константиновича сняла трубку сама, сразу после первого гудка.
– Да? – У нее был слегка задыхающийся голос, словно актриса долго мчалась к телефону бегом.
– Здравствуйте, – вежливо произнесла я и представилась, услышав в ответ тоже вежливое «Очень приятно», после чего сообщила о своем горячем желании сделать с ней интервью для нашей газеты.
– Как – прямо вот так, с порога?! – Удивление, прозвучавшее в ее голосе, меня насторожило.
– То есть? – поинтересовалась я в свою очередь. – Вас это удивляет?
– Конечно! – немедленно согласилась актриса. – Я, разумеется, понимаю, насколько нынешние папарацци информированы, но чтоб настолько…
– Что вы имеете в виду? – Мы с ней никак не могли понять друг друга.
– Только то, что даже муж не знает пока о моем приезде, – рассмеялась супруга режиссера. – Дома меня ждали не ранее чем через пару недель, никто не думал, что съемки завершатся так скоро…
До меня наконец начала доходить ситуация.
– Ну и ну, вот так совпадение! – Я тоже сочла необходимым хихикнуть. – Я и не знала, что вы были на съемках… Долго, видимо, да? И где, если не секрет?..
– Три месяца… – В ее голосе неожиданно прозвучала обида. – Странно, что вы не знали, об этом писали сразу в нескольких изданиях, тем более что за много лет это первый российско-польский фильм…
– И съемки проходили конечно же в Польше… – разочарованно произнесла я.
– Не только, частично в Германии… Вы что, уже начали меня интервьюировать?
– Простите меня, пожалуйста, – сказала я. – Конечно, я не собираюсь мучить вас, как вы выразились, прямо с порога. С вашего позволения, перезвоню через пару дней… Всего доброго!
Мое счастье, что Оболенский так никогда и не узнал, что мне пришло в голову его перепроверить. Наверняка обиделся бы на всю оставшуюся жизнь!
А в конторе он в тот день появился куда позже, чем обещал, в начале шестого вечера. Мое терпение иссякло минут за десять до появления бледного и хмурого Корнета в родной редакции. Еще пара минут – и я наверняка отправилась бы домой несолоно хлебавши. И кто знает, как бы в этом случае повернулась моя судьба и повернулась ли бы она как-нибудь вообще?..
– Извини… – Виталий возник за моей спиной как раз в ту секунду, когда я запирала свой кабинет. И, не дожидаясь ответа, тронул за плечо: – Пойдем?
– Куда?
– В кабинет к Грише… Мы приехали вместе, потому и задержался…
Я беспрекословно двинулась вслед за Оболенским в сторону приемной.
Мой бывший муж действительно находился в своей обители, – по-моему, еще более мрачный, чем Корнет. Судя по его небрежному кивку в мой адрес, Григ прекрасно знал, что Виталий отправился за мной. Никакого удивления или, скажем, волнения, как у меня, на его хмурой физиономии не просматривалось. Но вид в целом был какой-то уж очень утомленный.
Я вспомнила о загадочной акции, которую упоминал Виталий и которую они якобы осуществляли вместе, и невольно вздохнула. Количество тайн и загадок вокруг меня в последние недели явно превысило критическую массу… Так и не дождавшись особого приглашения, я самостоятельно уселась на самый дальний от Грига стул и вопросительно уставилась на Оболенского.
– Вот что, Мариша, – произнес он. – Давай-ка попробуем вместе вспомнить то, о чем ты говорила…
Григорий бросил в мою сторону короткий острый взгляд и тут же с безразличным видом уставился в окно. Вот чего бы мне не хотелось – так это подвергаться психологическим тестам в присутствии бывшего супруга… Но куда деваться? Если я сейчас не соглашусь, жить мне и дальше в изматывающей неизвестности, да еще под несмолкаемый зуд сплетничающих о нас обо всех языков… Хрен с ним, пусть тестирует! Но со своей стороны я решила не покидать кабинет Грига, прежде чем мне не удастся убедить Оболенского раскрыть карты Потехину…
– Давай свои тесты, – смиренно пробормотала я.
– Почему ты решила, что это тесты? – Виталий посмотрел на меня с искренним удивлением.
– А что тогда? Гипнозу меня, что ли, подвергнешь? Так твой дружок Потехин уже пробовал. Но я, видимо, какая-то неподдающаяся…
– Так уж и гипнозу! – оскалился Корнет в якобы доброжелательной улыбке. – Просто порассуждаем вместе…
– О чем?
– Ну хотя бы о том, в какой момент ты могла подсознательно что-то такое важное отметить, какую-то деталь, которая стала в твоих глазах важной позже, чем имела место…
– То есть?
– Ну что тут неясного? – неожиданно вмешался Григ почти нормальным тоном. – Впервые ты напряглась по этому поводу в момент, когда, тоже впервые, зашел разговор о незнакомке в шляпе.
Я кивнула.
– Следовательно, – подхватил Корнет, – что-то такое, связанное с ней, имело место раньше… Верно?
Я опять кивнула, словно китайский болванчик.
– У тебя, – вдохновенно продолжал Оболенский, – возникло ощущение, что ты что-то запамятовала… Что-то, что и сейчас маячит на грани сознания и подсознания… Хватит кивать, это раздражает! Идем дальше. Когда у человека стирается грань между сознанием и подсознанием?
– Откуда я знаю? – рассердилась я. – Психология – твой бзикунчик, а не мой, во всяком случае – пока…
– Ага! – обрадовался чему-то Оболенский. – Отвечаю: эта грань становится зыбкой в стрессовые моменты.
– Логично… И что?
– Ближайший к «даме в шляпе» стрессовый момент – Милкины похороны, кладбище… Вот на этом и сосредоточимся.
– Господи! – расстроилась я. – И это все? Тогда это мартышкин труд, из меня Потехин на последнем допросе и так вытянул каждую деталь чуть ли не по секундам, и ничего такого я не вспомнила!
– Так то – Потехин, а то – я! – произнес этот хвастун. – А от тебя, детка, не убудет, если постараешься припомнить все еще раз.
Это заявление Корнета из всего им сказанного как на тот момент, так и позже оказалось единственным ошибочным, поскольку в итоге от меня как раз очень даже «убыло»… Но лучше расскажу по порядку.
– Итак, начнем. – Оболенский уселся напротив меня по другую сторону стола и уставился на мою физиономию ничуть не хуже своего друга Потехина, словно действительно собирался провести сеанс гипноза. – Начнем с того момента, как вы с тетей Валей встретились на «Бауманской», чтобы идти к моргу.
– Ну встретились и пошли… Дорогу я не запомнила, потому что она какая-то путаная…
На этом месте Григ не выдержал и фыркнул:
– У нее любая дорога путаная, – сообщил он Корнету ядовитым голосом. – Марина Петровна страдает топографическим кретинизмом, так что насчет дороги…
– Григ, сделай милость, заткнись! – Корнет стрельнул в него колючим взглядиком, и, вопреки моим предположениям, бывший муж действительно заткнулся, придержав остатки мнения о бывшей супруге при себе… – Меня, детка, интересует не дорога, а ты и все, с кем ты в тот день пересекалась! Попробуй сосредоточиться на моменте встречи с Валентиной Петровной: кто из вас появился у метро первой?
– Я.
– Дальше?..
Я задумалась, перед моим мысленным взором всплыла узенькая улочка перед входом в метро с трамвайной линией посередине, какие-то нарядные домики напротив… Наконец вынырнувшая из-за одного из этих особнячков фигурка тети Вали в ставшем уже привычным черном платье, традиционные гвоздики в руках…
– Ну? – мягко поторопил меня Корнет.
– Я ее недолго ждала и немного удивилась, кажется…
– Чему?
– Ну… Во-первых, я думала, что она тоже из метро выйдет…
– Ага… Ты, значит, не знала, что Валентина Петровна живет рядом с «Бауманской»?
– Да?.. А-а, ну тогда… – Я нахмурилась.
– Ты сказала «во-первых», значит, было и во-вторых?
– Только я совершенно не помню что… Вроде бы да, а может, и нет… Что-то недостающее или, наоборот, лишнее… Слушай, Корнет, ты чего к ней пристал?!.. – неожиданно сообразила я.
– Не к ней, а к тебе! Пытаюсь настроить твое внимание, только и всего… Ладно, поехали дальше!
– А что дальше? Дальше почти и ничего, шли себе и шли, пока не пришли… Если тебе интересно, у меня страшно башка кружилась и я едва поспевала за тетей Валей, она шла впереди, потому что там улица уже переулка, а уж переулки… Еще помню, как она свой платочек, когда мы уже подходили к… Ну туда… с плеч на голову накинула…
– Ну ладно, – вздохнул Корнет, очевидно уже понимая бесполезность своей затеи. Но я неожиданно вошла во вкус.
– Рядом с нами во дворе морга Анечка оказалась, тоже с цветами… В отвальном черном платьице, между прочим, и с красными, как у сороки, глазами… От слез! – сочла необходимым пояснить я. – Тетя Валя ее приобняла свободной рукой, но та все равно подплакивала, пока не подали автобусы…
– Стоп! – скомандовал Корнет. – Дорогу пропускаем, переносись мысленно на кладбище, с той минуты, как все выгрузились у входа…
– А тебя и… Григория там не было, – вспомнила я.
– Верно! Мы приехали прямо в Домодедово, и ждали там, у ворот. Итак, слушаю… Можешь пропустить момент, когда ребята помогли этим вымогателям могильщикам поставить гроб на каталку…
– Мы же следом пошли… Только Анька сразу же куда-то потерялась, а мы с тетей Валей все время оставались вместе.
– Давай с этого места подетальнее! Что значит – вместе, если вокруг вас еще куча народа была? Я стоял по другую сторону могилы и видел, как с вашей стороны толпились и чуть ли не толкались… Даже запомнился момент, когда ты едва не соскользнула с насыпи, благо тебя кто-то подхватил…
– Господи… – прошептала я, – пакет… Нет!..
Прошептала? Скорее, выкрикнула, хотя и шепотом, если такое возможно… Потому что в этот момент Корнет, сам того еще не зная, добился-таки своего: недостающий кусочек мозаики хлопком вылетел на поверхность моей памяти, за мгновение высветив, словно при вспышке молнии, ужасную картину преступления!..
– Нет… – продолжала то ли бормотать, то ли выкрикивать я. – Нет!..
Мне вдруг сделалось душно, тяжело, густая волна тошноты накатила, заставив схватиться обеими руками за горло, вскочить с места.
Кабинет Грига качнулся и поплыл, закатный свет, заливавший комнату сквозь огромные окна, начал стремительно меркнуть.
Последнее, что я сумела увидеть, прежде чем хлопнуться в обморок, было лицо Григория, искаженное тревогой и страхом, пытающееся пробиться ко мне сквозь наступающую темноту. Но у него это так и не получилось.
