Текст книги "Верни мне любовь. Журналистка"
Автор книги: Мария Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
Услышав какой-то особо нетерпеливый, короткий, как позывные азбуки Морзе, автомобильный сигнал, я поморщилась и глянула вниз.
Чуть левее нашего балкона стоял в точности такой же темно-зеленый «опель», как у Грига, со слегка приоткрытой водительской дверцей. Помню, мне даже стало смешно: надо же было машине именно этой марки и именно этого цвета заехать за кем-то из жильцов нашего дома? Прямо рок какой-то, не позволяющий и на несколько минут отвлечься от ужасных событий сегодняшнего дня…
Потом дверца резко распахнулась, владелец «опеля» вылез наружу, выпрямился, поднял голову – и горький смешок застрял в моем горле…
Какое-то время мы смотрели друг на друга, прежде чем Григ, слабо улыбнувшись, попросил одними губами: «Спускайся…» Нас разделяло всего три этажа, и я легко прочла эту беззвучную просьбу, не в состоянии на нее как-либо прореагировать. Именно просьбу, а не приказ.
Так и не дождавшись в ответ ни звука, ни жеста, Григорий, едва уловимо поколебавшись, шагнул к нашему подъезду… «А вдруг тетушка передумает ночевать у подруги и вернется?!» – именно эта сумасшедшая мысль, а не что иное, сорвала меня с места, заставив кинуться прочь с балкона, пролететь сквозь комнату в сторону прихожей и, выскочив из квартиры, устремиться вниз и – навстречу Григу. Навстречу своей, словно внезапно взбесившейся в попытке наверстать упущенное, судьбе.
Судьба, впрочем, была и по-своему милостива ко мне в тот вечер. Когда я – теперь уже в собственном подъезде – во второй раз за несколько часов вновь очутилась в объятиях Григория, дрожавшая, словно в приступе тропической лихорадки, ни одна душа на свете нас не видела. Никого из соседей, включая собачников, обожающих в это время выгуливать своих питомцев, не вынесло по наши души. Чудом можно считать и то, что ни одной из наших подъездных сплетниц не пришло в голову несколькими минутами спустя выглянуть в окно. Иначе тетушке на следующий же день непременно доложили бы о вопиющем по своей безнравственности факте. О том, что ее племянницу прямо на руках вынес из подъезда какой-то «новорусский» владелец иномарки, и так – не спуская с рук – в эту свою иномарку и загрузил… Это, вероятно, был бы единственный случай за всю историю человечества, когда бы сплетницы не солгали.
Что касается меня самой, в тот момент, когда я вновь очутилась в объятиях Грига, мои силы к сопротивлению иссякли полностью. Это было поразительное состояние какого-то сладостного безволия, среди которого настоящей музыкой звучал горячий шепот, обжигающий мои губы и щеку:
– Ты не пришла… Почему ты не пришла?.. Ты…
Моя последняя попытка внести в происходящее хоть искру рассудительности была сделана мной уже в машине.
– Завтра я подам заявление на расчет… – пробормотала я.
– Дурочка… – В голосе Грига звучала безмерная, удивительная нежность, о существовании которой прежде я могла только догадываться и которой не знала никогда. – Ты сводишь меня с ума одним своим видом… взглядом… походкой… голосом… своими ведьмячьими волосами…
Он шептал мне это не в ухо, он говорил мне это, касаясь губами моих губ, и я всем своим существом чувствовала, что Григорий не лжет. Что нечто невероятное, небывалое случилось не только со мной, но и с ним. Это – во всяком случае тогда – было действительно так. До сих пор не знаю, как ему удалось оторваться от меня и завести машину.
Вокруг уже успело стемнеть, горели фонари, переливались своим неоновым разноцветьем рекламы, целая лавина огней встретила нас, когда мы влились в поток машин на кольце. Откинувшись на необыкновенно удобном сиденье, я прикрыла глаза, с изумлением поняв, что больше всего на свете мне сейчас почему-то хочется уснуть. И единственные за всю дорогу к его дому слова, произнесенные Григом, долетели до меня сквозь дрему.
– Знаешь, малышка, я когда-то заключил с друзьями шуточное пари: мол, женюсь на первой девушке, которая не явится ко мне на свидание… Ты мне скажешь, почему ты не пришла?
Я молча помотала головой и улыбнулась, так и не открыв глаз. Машина Грига мягко двигалась в неспешном вечернем потоке кольца, а мне чудилось, что мы плывем, и я уже путала дрему с явью, не в силах отделить одно от другого… «Ты мне снишься?» – спросила я его. И он заверил меня, что так оно и есть… Может, мы и впрямь приснились друг другу?..
11
Следующее после моего визита в прокуратуру утро выдалось жарким, вялым и медлительным. Я вновь плохо спала ночью и пребывала в каком-то взвешенном состоянии. Словно во всем происходившем участвовала не я, а кто-то другой, за кем я наблюдала со стороны. Мои новые обязанности заведующей городским отделом были мне пока до конца не ясны, и я никак не могла понять, приступила к ним или нет?
К полудню у меня на столе скопилась довольно приличная пачка статей и информашек, большая часть которых предназначалась в номер. Волей-неволей я вынуждена была сделать над собой усилие, чтобы прочесть нетленки моих вчерашних приятелей, а теперь подчиненных. Ведь именно я сейчас решала, пойдет или не пойдет предоставленное на мой суд творение, я обязана была безжалостно править, порой перечеркивая плоды трудов и усилий наших ребят… Без моей подписи «В номер!», снабженной личной росписью, ни один материал нашего отдела дежурной бригадой принят не будет.
К своему неудовольствию, я, взявшись за необходимую редактуру, обнаружила, что давно запланированная статья, призванная как можно завлекательнее рассказать читателям о популярном и в самом деле неплохом ночном клубе, была поручена Милкой Анечке. Колокольцева писала, на мой взгляд, плохо, тяжелым и постоянно спотыкающимся, совсем не в стиле нашей газеты, пером. К тому же плановые статьи полагалось сдавать не перед подписанием в номер, а заранее, как минимум за неделю… Вздохнув, я набрала по внутреннему аппарату наш отдел и попросила девицу зайти ко мне, приготовившись к первому в моей жизни разносу подчиненного.
Физиономия у Анечки, когда она просочилась в кабинет, была перепуганная: знает кошка, чье мясо съела!
– Почему ты сдаешь материал только сейчас? – сухо поинтересовалась я для начала.
Колокольцева вспыхнула и опустила очи долу.
– Я в эти дни писать не могла, Марина Петровна… – еле слышно пробормотала она.
– А как насчет месяца назад или хотя бы недели, когда все еще были живы-здоровы и веселы?! Ты ж давным-давно знала о своем задании, материал плановый!
И я пододвинула Анечке ее убийственное произведение, сплошь исписанное мной поверх текста: собственно говоря, текста было и вовсе не видно за многочисленными поправками.
– Забирай это безобразие, дуй в компьютерную и становись на колени перед тетей Валей! – сурово распорядилась я, внутренне безмерно изумляясь своему неизвестно откуда народившемуся начальственному тону.
Анечку, у которой даже уши сделались пунцовыми, словно ветром сдуло! А я, уже куда более уверенная в собственных способностях к заведованию, решительно взялась за Колины информашки в номер и созданный Васильком обзор городских спортивных мероприятий. Спустя часа два, когда Кирюша появился на пороге моего кабинета, срочная пачка рассосалась, и я корыстно обрадовалась Калинину: тащиться в «дежурку» самой было далеко и лень, а отдел писем находится с ней рядом, вот Кирюша-то и забросит туда на обратном пути весь мой сегодняшний засыл… Однако, присмотревшись к своему визитеру, я поняла, что на роль курьера, так же как и на любую другую, он сегодня вряд ли сгодится.
Тяжело брякнувшись на стул, Калинин с самым несчастным видом поднял на меня полные отчаяния глаза.
– Я оттуда… – просипел он. – Только что… Они знают.
Пояснять, откуда он явился и что именно стало известно Потехину, не требовалось. Суровая реальность вновь поднялась перед нами во весь свой рост, и, хотя абсолютно раздавленный Кирилл, как все толстяки, выглядел даже в своем несчастье забавно, смешно мне не было.
– Наверняка этот гад Корнет настучал, – вздохнул Калинин.
– Нет, – заверила я его. – Оболенский им о тебе, тем более о вашем браке, и слова не говорил. Я, конечно, Милкиного паспорта никогда не видела, но если она его не успела поменять, там должен был сохраниться штамп – и брачный, и разводный… Так что можешь не гадать, как тебя вычислили.
Он посмотрел на меня растерянно, очевидно, такая простая мысль самому Кирюше в голову не приходила.
– Я теперь у них первый подозреваемый, – обреченно вздохнул он.
– Это тебе Потехин сказал?
– Прямо мне ни Потехин, ни тот, второй, ничего не говорили, но вопросики, взгляды, и вообще… Короче, олигофреном надо быть, чтоб не понять, что к чему…
Из Кирилловых слов следовало, что, в отличие от меня, его то ли допрашивали, то ли опрашивали двое. Иными словами, к Калинину как кандидату в убийцы Милки отнеслись, пожалуй, действительно всерьез…
– Не переживай ты так! – и сама расстроилась я. – Мало ли что эти придурки думают? Доказать все равно ничего не сумеют, поскольку доказывать нечего!
– Если захотят – запросто на меня навесят, ты что, вчера родилась? Не знаешь, что они вытворяют, убедившись, что найти настоящего убийцу не могут?!
Распалившись, он почти кричал, злясь на меня за непонимание и глупость.
– Прекрати! – тоже заорала я. – Никто тебя в обиду не даст, в том числе Корнет!
– Корнет – особенно! – бросил Калинин в совсем не свойственной ему ядовитой манере и, рывком оторвав от стула свои почти сто кило, вышел из кабинета, одарив меня на прощание укоризненным взглядом. И едва не сбил с ног моего бывшего мужа, как раз намеревавшегося переступить порог… Расстроенная из-за Калинина, я даже забыла удивиться неожиданному высочайшему визиту, только кивнула в ответ на приветствие. А пока Гришаня располагался в, мягком кресле, украшавшем дальний угол кабинета, вспомнила: своим заведующим он изредка наносит традиционно такие вот демократические визиты. Правда, редко. И, правда, не всем… Тот же Кирилл, по-моему, не был в этом смысле облагодетельствован главным ни разу.
Григ между тем тяжело вздохнул и поднял наконец на меня глаза. Он по-прежнему был очень бледен, а за прошедшие два дня лицо главного, кажется, осунулось еще больше. Еще отчетливее проступили, углубившись, резкие складки между носом и губами… С некоторым усилием я отвела взгляд первая, одновременно категорически запретив себе впадать в никому не нужную жалость и сентиментальность.
– Что у тебя с Кариной? – глухо поинтересовался Григ.
– Сегодня вечером, в семь часов, еду… Ух, хорошо, что напомнил, я едва не забыла… Надо же! – удивилась я.
– Это хорошо, – еле заметно усмехнулся он. – Хорошо, что едва не забыла…
– Почему?
– Свидетельствует о том, что ты уже вся в делах, вот почему… Ты как? Очень плохо?
Последнее относилось не к делам, а к Милкиной смерти. И я, не колеблясь, сказала ему правду:
– Средняя паршивость днем и очень паршиво ночью…
– У тебя круги под глазами… Попробуй снотворное, что ли… Работы, как назло, прорва…
– Снотворное, как и любые другие успокаивающие средства, не позволяет Лилия Серафимовна… Так что…
Григ вдруг улыбнулся, тепло и немного даже задорно:
– Она все такая же активная и нестареющая?
Впервые за послеразводное время Григорий заговорил о нашем с ним общем прошлом – заговорил вот так просто и даже тепло, как о ностальгическом воспоминании, немного щемящем сердце.
– Она действительно не меняется с годами. – Я нашла в себе силы тоже улыбнуться. – И по-прежнему мной распоряжается, как маленькой девочкой.
Григ задумчиво оглядел меня, словно что-то прикидывая, в глубине его темно-серых зрачков мелькнула смешинка:
– А ты, вероятно, уверена, что давно выросла… Как все тинейджеры.
Я растерялась, не готовая принять этот его тон, не потому, что он резко отличался от того ледяного безразличия, чуть ли не отвращения, с каким он относился ко мне после нашего развода, и особенно в период своего второго брака. Да и потом тоже… Просто я даже представить не могла, что на самом деле стоит за этой новой манерой обращения: Григ дает мне понять, что прошлое осталось в прошлом до такой степени, что уже не способно вывести его из себя? Не более чем воспоминание, общий факт наших биографий?.. Григ вдруг ощутил легкую печаль по прошедшему, поскольку молодость потихонечку ускользает из его пальцев, как ускользает от каждого из нас вся жизнь вообще?.. Или… Или решил наладить со мной отношения, чтобы я, чего доброго, не брякнула о нем лишнего в процессе следствия?..
Насколько я знала своего бывшего мужа, все три варианта могли быть проходными. Все три имели право на существование в пределах его – ой какой неоднозначной! – натуры… До меня наконец дошло, что он уже во второй раз переспрашивает меня насчет Карины:
– Так как все же тебе удалось ее так быстро уговорить?
Я пожала плечами:
– Не знаю. Просто, видимо, повезло. Судя по твоему вопросу, эта дамочка – крепкий орешек?
Я не собиралась откровенничать с бывшим мужем, докладывать ему, как странно вела себя звезда и как неожиданно согласилась на встречу. Я не собиралась сообщать Григу о нашем с Оболенским тайном расследовании.
– Не то чтобы орешек, но прессу почему-то ненавидит яростно, в отличие от телевидения.
– Всю или только нашу газету? – не выдержала и чуть-чуть приоткрыла я щелочку в надежде, что Григ этого не заметит.
Он действительно не придал моему вопросу особого значения.
– Всю, наверное… Какие у нее могут быть особые счеты с нами?.. – Он пожал плечами и легко поднялся с кресла. – Мы ее даже не раскручивали, вообще о ней не писали в тот период, когда она нуждалась в раскрутке… Ну а теперь, как видишь, все наоборот, теперь она нам нужна в интересах тиража… Ладно, я пошел. Завтра после летучки останешься и расскажешь, как все прошло, определимся со сроками материала.
– А что, это очень срочно?
– Как обычно, хорошо бы вчера, – усмехнулся Григ и, не попрощавшись, покинул мой кабинет.
Немного подумав, я подняла внутренний телефон. Корнета на месте не было, и, если не ошибаюсь, сегодня он в конторе не объявлялся вообще. В дежурке меня успокоили, сообщив, что материал Колокольцевой уже у них, в приличном виде. Не блеск, но сойдет, как выразился дежурный редактор, заведующий отделом экономики, и я ему поверила. По отделу сегодня дежурил Василек, наверняка и Коля будет крутиться с ним вместе до упора. На них я могла положиться как на самое себя – целиком и полностью.
Плохо, что уже второй день нет в конторе Рудика, говорят, на больничном, что меня ничуть не удивило. Хрупкий и не в меру чувствительный фотокор вполне мог, если учесть все обстоятельства, всерьез и надолго выйти из строя… Волей-неволей придется в поисках иллюстраций к Анькиной статье нырять в архив. Озаботив этим дежурного Громова, я начала собираться домой: перед визитом к Карине я намеревалась переодеться и наложить макияж. Уж очень не хотелось выглядеть на ее фоне убогой и замотанной бабенкой, каковой я и являлась сейчас на самом деле, раздавленная случившимся куда больше, чем мне хотелось признаваться даже перед собой…
Ни звонить тете Вале, ни заходить к ней в компьютерную я в тот день не стала, решив, что и ей меня сейчас видеть тяжелее, чем всех остальных.
12
Как и полагается знаменитости, Карина жила в самом центре, в начале Кутузовского. Огромный дом старой постройки украшала табличка, оставшаяся от прежней эпохи и оповещавшая прохожих о том, что когда-то здесь проживал известный советский поэт.
Нажав кнопку навороченного домофона новой модификации, я немедленно почувствовала, что меня разглядывают, и, подняв голову, удостоверилась, что не ошиблась: глазок видеокамеры встречал всех рвущихся в заветный подъезд прямо у входа… Что ж, у Карины были, вероятно, все основания для столь вопиющей предусмотрительности. О беспределе ее фанатов по городу ходили легенды. И я автоматически отметила про себя, что материал на эту тему, если его поручить тому же Васильку, может получиться интересным. Не забыть внести свое предложение на завтрашней летучке…
– Здравствуйте! Назовите, пожалуйста, ваше имя и фамилию.
Я вздрогнула от неожиданно громко зазвучавшего микрофона и ответила не сразу.
Через довольно значительную паузу тот же безликий голос произнес:
– Входите и поднимайтесь в левом лифте на пятый этаж.
В тяжелой двери подъезда что-то щелкнуло, и, потянув ее на себя, я спустя секунду попала в довольно просторный и уютный холл. Никакой ожидаемой охраны, во всяком случае внизу, не было. В стеклянной кабинке слева от входа перед чашкой чая, дымящейся по-домашнему уютно, сидела миловидная консьержка. Прямо передо мной располагались створки сразу трех лифтов…
– Проходите. – Женщина улыбнулась мне тепло и приветливо. – Кариночка ждет вас.
Левый лифт оказался по сравнению с нашим издательским чуть ли не скоростным, и не успела я как следует оглядеть свое отражение в одной из его зеркальных стен, как кабинка остановилась, двери ее разъехались в стороны, и я поняла, что конечный пункт лифта находится непосредственно в квартире певицы… У маленького холла, в котором я очутилась, вид был совсем не казенный. Окно с эркером, в котором стояло сильно разросшееся «денежное дерево», два бархатных серых диванчика по стенам и две дубовые резные двери по разные стороны холла, ведущие, очевидно, во внутренние комнаты. Ничего лишнего, претенциозного – зеркал и тех нет…
Возле одной из упомянутых дверей, справа от лифта, стояла молодая белокурая женщина в слегка потертых джинсах и белом джемпере с глубоким вырезом, открывавшим пышную, в отличие от остальной фигуры, грудь.
Конечно, я и не ожидала, что встречать меня будет шоу-звезда собственной персоной. Но и то, что у нее такая молодая да сексапильная обслуга, было неожиданностью. Интересно, кто она, экономка? Горничная? А может, какая-нибудь родственница? На вид девушке было лет двадцать пять, она принадлежала к типу блондинок с правильными, но начисто лишенными индивидуальности чертами… Короче, являлась полной противоположностью Карины, которая обладала весьма ядовитой внешностью очеловечившейся пантеры…
– Добрый вечер. – Я доброжелательно посмотрела на блондинку, чего нельзя было сказать о ней: изящная, с в меру крутыми бедрами девушка молча разглядывала меня, обводя пристальным и холодным взором светло-голубых глаз… Наконец она заговорила, а я, напротив, потеряла дар речи. Это был тот самый голос, который звучал во время разговора с Каревой по телефону! Я не могла ошибиться, поскольку обладала отличной памятью на голоса – куда лучшей, чем на лица…
– Пойдемте, – сухо произнесла неизвестная блондинка голосом известной певицы. – У меня не так уж много времени, через полтора часа меня ждут в студии Лещенко…
И, криво усмехнувшись, добавила:
– Что, не узнали?.. Не огорчайтесь, не вы первая, не вы последняя. Многие не имеют представления о разнице между нашим сценическим имиджем и реальным обликом… Пойдемте!
Я была настолько ошарашена, что не заметила не только обстановки комнат, сквозь которые мы шли, но и сколько их вообще пришлось миновать, прежде чем мы очутились в той, которую она избрала для нашей беседы.
Это была маленькая гостиная, как мне удалось наконец заметить, уютная и удобная. Карина усадила меня в мягкое кресло, обтянутое все тем же серым бархатом, перед простым журнальным столиком, а сама уселась напротив, в очередной раз пристально уставившись на мою тщательно накрашенную физиономию… На лице самой звезды не было и грамма макияжа, очевидно, на ее фоне я выглядела довольно безвкусно, если не пошло… Осознав, что время пошло, я спохватилась и извлекла из портфеля свой диктофон.
– Подождите! – В ее голосе отчетливо прозвучали железные нотки. – Я ведь вас предупредила: согласна с вами встретиться и поговорить, а насчет интервью решу позже. Так что можете не спешить со своей машинкой!.. Так что там случилось с вашей Песочниковой?..
Похоже, интервью намеревались брать у меня! Я совсем было собралась ответить певице что-нибудь соответствующе-ядовитое, но вовремя вспомнила о нашем с Оболенским расследовании: ведь совершенно ясно, что Кареву с Милкой связывают какие-то враждебные отношения! Что ж, ради истины придется потерпеть…
– Милу убили два дня назад, прямо в редакции, – сухо сказала я. И коротко, опуская детали, пересказала обстоятельства Милкиной гибели.
Певица слушала меня не просто внимательно – напряженно. Сидя в кресле абсолютно прямо – не касаясь его спиной и плотно сжав колени. То же крайнее напряжение и суровость читались и в ее светло-голубых глазах, окруженных неожиданно черными ресницами. И, завершив изложение событий, я сочла, что настало время и для моих вопросов.
– Почему это вас так интересует? – произнесла я довольно задиристо. – Складывается впечатление, что вы… что ваш интерес ничего общего с сочувствием не имеет…
Впервые за все время нашего общения в глазах Карины мелькнуло что-то похожее на усмешку, правда усмешку горькую. И когда она заговорила, ее голос не то чтобы сделался доброжелательным, однако «железо» из него точно исчезло.
Откинувшись на спинку кресла, певица бросила на меня задумчивый взгляд и кивнула головой:
– Если хотите курить – курите… Пепельница на нижней столешнице. Не стесняйтесь, я к запаху табака отношусь совершенно спокойно…
Я немедленно воспользовалась ее разрешением и, закурив извлеченную на свет сигарету, в свою очередь вопросительно глянула на собеседницу.
Карина между тем поднялась со своего места и подошла к окну, которое прежде находилось за ее спиной. Отодвинув тяжелую синюю портьеру, она некоторое время разглядывала что-то внизу, на Тверской. Я ждала – и дождалась.
– Я всегда знала, – бросила она через плечо, – что рано или поздно эту тварь возмездие настигнет… – Певица резко повернулась спиной к окну, а лицом ко мне. – Вы знали, что ваша коллега – убийца?!
Очевидно, испуганное выражение моего лица Карину вполне удовлетворило. Потому что она вернулась в свое кресло и начала говорить:
– Значит, вы хотели сделать со мной интервью… А слабо выдать материальчик о том, как в точности такое же интервью, состряпанное вашей коллегой, стало орудием убийства невинного, чистейшего в мире человека?.. Вот…
Она молниеносно извлекла откуда-то из-за пазухи, очевидно заранее приготовленную, фотографию и положила ее передо мной.
Миловидная, юная девушка, почти девочка с пушистой косой и ласковыми, детскими глазами, глядевшая со снимка, показалась мне чем-то знакомой. Но назвать ее имя я после постигшего меня изумления Карининой внешностью не решилась бы. И гадать не стоит!
– Это Катюша Крымова, светлейшая ей память… Жертва вашей проклятой папарацци.
Катино имя, в отличие от ее снимка, говорило мне куда больше… Года три назад это была одна из самых ярких звездочек, уверенно восходивших на небосклон шоу-бизнеса. О ней много писали – в том числе и у нас, ее клипы постоянно мелькали по ящику, выгодно отличаясь от остальных, мелькающих еще чаще. Ее песни становились шлягерами среди молодежи благодаря не только чудесному, проникновенному голосу, но и своеобразной, какой-то, я бы сказала, наивной манере исполнения… Подчеркнуто наивным был и ее сценический имидж. Потому и стало Катино самоубийство громовым ударом и для многочисленных фанатов, и просто для слушателей. Ни тем, ни другим так и не довелось узнать, но какой причине эта улыбчивая девочка однажды ночью выбросилась с тринадцатого этажа высотки, неподалеку от которой жила… Но при чем тут Мила?!
– Господи, при чем тут Мила?! – повторила я вслух, с ужасом уставившись на Карину.
– Вы, надеюсь, помните это «дивное» интервью, которое Песочникова состряпала с Катенькой на целую полосу?
Я молча покачала головой. Объяснять Карине, что «чукча не читатель, чукча писатель», что далеко не всегда у корреспондентов хватает времени и сил, желания, наконец, прочесть в родной газете что-либо, кроме собственного материала, если таковой в номере имеется, смысла я не видела…
– А-а-а… – Она вдруг как-то увяла, расслабившись в своем кресле, и заговорила монотонно, почти без интонаций.
– Ну тогда слушайте. Может, хоть вас это чему-нибудь научит… Катенька приехала в Москву из провинции в шестнадцать лет. Вместе с мамой. Ее мама как раз ради Кати держала конкурс в МГУ – на место преподавателя французской литературы романо-германского отделения и, хотя бывает это крайне редко, выиграла его… К слову сказать, насколько я знаю, она была уже тогда немолодой женщиной, Катю когда-то родила «для себя», на излете родильного возраста. Катя ее страшно любила и постоянно тряслась за ее здоровье, у них никого на свете, кроме друг друга, не было – ни родственников, ни, если говорить о Москве, близких друзей… Ее мать лучше всех понимала, что Катька – талант. А у нас, как известно, таланты традиционно возможно реализовать исключительно в одной из двух столиц. Это в Штатах возможен знаменитый оркестр из какой-нибудь Богом забытой Санта-Барбары, а у нас…
– Это мне известно даже слишком хорошо, – сочла я возможным вставить свою реплику.
– Вы что, тоже из провинции?
Я молча кивнула, отметив, что в глазах Карины впервые за все время разговора мелькнуло нечто вроде личного интереса к моей персоне.
– Тогда и впрямь догадываетесь, что к чему… В общем, через полгода после переезда Катенька со свойственной ей непосредственностью и наивностью прямо с улицы заявилась в… Словом, в одну очень популярную студию записи, принадлежавшую очень известному человеку… С просьбой ее прослушать… Ну а я в этот момент находилась там, поскольку упомянутая знаменитость приходится мне родственником. Мне, как видите, с родственниками повезло куда больше, чем Катеньке. В том числе с богатым дядей, способным отспонсировать племянницу, избавив ее тем самым от необходимости кувыркаться в чужих постелях с отвратительными, зато нужными мужиками…
Она усмехнулась, снова вполне ядовито, и продолжила:
– Катька мне понравилась с первого взгляда, я таких открытых и таких наивных ангелов отродясь не видела… Мой знаменитый родственник – тоже, и его это для начала жутко позабавило. Решив эту забаву продолжить, он и согласился ее прослушать… Как вы понимаете, вместо развлечения мы оба получили по порции если не шока, то изумления – точно… Вы, может быть, не поверите, но эта девчушка, никогда специально не учившаяся вокалу, имевшая за плечами всего-навсего музыкальную школу, была совершенно профессиональной, причем врожденно профессиональной певицей! Ее можно было начинать раскручивать чуть ли не с момента прослушивания…
Мы с моим родичем обалдели, влюбились в Катьку сразу и навсегда… Да и я тоже полюбила ее сразу, несмотря на то что мы с ней оказались в положении чуть ли не соперниц по профессии! Просто она была таким особенным, единственным в мире человечком, завидовать которому невозможно… – Карина улыбнулась немного грустно. – Мы с Катенькой с того дня и… И до самого конца дружили… Мы почти не расставались с ней, проводя долгие часы в студии, у меня дома, на съемках…
Я уговорила своего богатого дядюшку помочь Катюше, потому что даже представить было нельзя, чтобы она в нашем проклятом деле пошла проторенным многочисленными шлюшками путем… Любому, кто знал Катю близко, это было ясно, но не всем, конечно… К несчастью, не всем…
Карина помолчала, лицо ее вновь сделалось замкнутым и холодным.
– Конечно, писали о ней много. Многие из ваших коллег пытались нарыть в ее жизни что-нибудь эдакое, с перчинкой-горчинкой – как это у вас, бульварщиков, водится…
Я поежилась, но стерпела и это.
– Но Катенька свою личную жизнь никогда и ни с кем не обсуждала, никогда не позволяла никому из посторонних коснуться этой части ее души… Даже я знала очень мало и почти не придавала значения тому, что знала. Как выяснилось, совершенно напрасно… У Катюши в ее родном городе остался, как она его называла, жених. Бывший одноклассник, какая-то, как я считала, чуть ли не детская любовь. Игорем его звали… Они постоянно писали друг другу длинные письма, кроме того, перезванивались часто. Однажды Катя попросилась позвонить от меня и я, хоть и вышла в соседнюю комнату, слышала обрывки их воркований… И – до сих пор не могу себе этого простить – даже усмехнулась про себя. Такая, знаете ли, романтика, щебетание… Всерьез я тогда к этому не отнеслась, выкинула из головы. Ничуть не сомневаясь, что Катенькины чувства со временем выветрятся, как выветривается пресловутая первая любовь почти у всех… Ну а теперь – главная часть истории. Ваша Песочникова в числе прочих желтых папарацци напросилась к Катюше на интервью три года назад… Вы точно не читали всю эту целиком выдуманную подлой головенкой грязищу, которой она полила девочку? Это перечисление целой череды инициалов богатеньких «любовников» Екатерины Крымовой, которые якобы и сделали ей карьеру?!
Я ахнула, едва найдя в себе силы мотнуть головой.
– Странно, что вы удивлены! – Карина уже почти орала на меня. – Разве это не ваши любимые приемы и приемчики в целях раскручивания собственного имиджа?!
– Господи, нет!.. – тоже выкрикнула я. – Вы не можете чесать всех под один гребень!..
– Еще как могу! – заверила меня певица. – Сейчас вы сами в этом убедитесь! Эту пакость мгновенно подхватили и разнесли по своим бульварным листкам ваши же коллеги из целой кучи изданий, в том числе и в Катенькином родном городишке! И Игорь, этот ее жених… Словом, видите ли, в провинции, особенно в украинской, тем более в этом их тупом Крыму, люди и по сей день верят каждому слову, напечатанному на бумаге, в том числе желтой. И он не просто поверил, а отрекся от Катеньки, и никакие ее мольбы по телефону не могли этого дуболома разубедить, что в этой пакости нет ни единого слова правды… Ее несколько писем он вернул назад нераспечатанными… А потом… потом… Короче, однажды вместо него взяла трубку его мамаша и сказала Катьке, что ее сына нет, вообще больше нет на свете, ясно вам?! Я не знаю, что именно это было – действительно такая огромная любовь, или огромное наваждение, или просто… просто крайнее такое проявление наивности! И я не знаю, что еще сказала эта женщина Катюше, хотя догадываюсь – ведь ее сын наложил на себя руки, повесился в сарае прежнего Катиного дома на окраине Симферополя… Можно представить, что в этой связи услышала от нее Катенька. Мне она просто позвонила и изложила этот факт, после чего попросила в ближайшие сутки ее не беспокоить, а я, дура, послушалась. И это был наш с ней последний в жизни разговор, потому что ночью Катя… Ну, надеюсь, это-то – что именно она сделала – вы знаете?
Не в силах говорить, я молча кивнула и, собрав все свое мужество, встала из-за стола, одновременно запихивая как попало в сумку свой диктофон. Моя собеседница тоже поднялась. Ее глаза пылали холодной яростью, разбуженной не только воспоминаниями, но и моей собственной персоной.
