Текст книги "Обретенный май"
Автор книги: Мария Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Не исключено, что я действительно кое-что видел, хотя вряд ли, потому что это была женщина, по-моему пожилая… Приходила она, по-моему, позавчера, поздно вечером… Я выходил с Гариком, это мой пес… Поэтому и обратил внимание, что как-то поздно для гостей, к тому же к Елене Леонидовне. Она, по-моему, рано укладывалась…
– Что за женщина? – Аня с трудом уняла волнение.
– Да я ее, честно говоря, только со спины видел… Она как раз в дверь звонила…
– И ей открыли?
– По-моему, да… Вроде бы, когда мы с Гариком вошли в лифт, открыли… Я слышал, как хлопнула дверь, но вообще-то я не уверен…
– Почему вы решили, что женщина пожилая?
– Ну не знаю, – пробормотал мужчина. – Мне так показалось… Со спины…
– Соколов, – Калинкина повернулась к дверям, в которых толпились оперативник, участковый и двое неохотно согласившихся участвовать в процедуре мужчин.
– Да?.. – следователь появился из квартиры Елены Леонидовны мгновенно.
– Будь добр, поговори с товарищем…
– Никитин Сергей Петрович, – подсказал мужчина. – Если можно, давайте у меня дома? Я напротив живу…
– Можно, – кивнула Аня и специально для Соколова добавила: – Давай-ка сразу под протокол… Пойдемте, Марья Васильевна!
Спустя несколько минут Аня и подруга убитой уже сидели этажом выше в тесно заставленной гостиной. Мебель у Марьи Васильевны оказалась старомодной, несколько обшарпанной и совершенно не подходившей к оклеенным дорогими обоями стенам. Заметив несколько недоуменный взгляд Калинкиной, которым она обвела комнату, старушка вздохнула.
– Мне эту квартиру зять купил за то, чтобы я с внуками вместо няньки возилась… До этого я тридцать лет в коммуналке прожила.
Аня усмехнулась:
– А без такого подарка вы бы не стали с ними сидеть?
– Не стала бы, – просто кивнула Марья Васильевна. – Ни за что бы не стала… Я по профессии – бывшая актриса, мне и дочку мама воспитала. Я с детьми человек малоопытный, но ради квартиры – пришлось… Теперь уже несколько лет езжу к ним туда, как на работу, порой даже без выходных.
– Вы что же – внуков не любите?
– Конечно, люблю! И даже сижу с ними с удовольствием, со старшим уроки вместе учим, футбол смотрим… Не в этом дело, дело в принципе, понимаете?
Аня не понимала, но рассуждать на эту тему не было ни времени, ни возможности. И, устроившись в продавленном, образца шестидесятых годов, кресле, она приступила к допросу.
– Скажите, Марья Васильевна, вы давно дружите с Любомир? Вообще, если можно, расскажите, что она за человек была, с кем общалась, кого любила, кого не очень, чем увлекалась…
– Увлекались мы с ней обе одним и тем же – театром, – начала Марья Васильевна с последнего Аниного вопроса. – Я театр больше жизни любила всегда, дочку – и то родила из-за него поздно, за сорок, да и замужем из-за сцены никогда не была… Ну а Лена – она фанатичный зритель, на этом и сошлись мы с ней, еще года полтора назад… Как-то случайно встретились на одном спектакле, удивились обе, что так совпало… До этого просто, как соседки, общались… Ну а как человек Лена – даже не знаю, что вам сказать… Мне она нравилась, хотя, конечно, не во всем.
– А в чем не нравилась?
– Ну… Лена была немного прижимистая, хотя, на мой взгляд, никаких трудностей материальных не испытывала. Она говорила, брат помогал. Брат у нее какой-то, кажется, известный бизнесмен… Очень красивый мужчина, немного моложе Леночки. Ему где-то около сорока.
– Вы его хорошо знаете?
– Да нет, Лена нас никогда специально не знакомила, я его просто несколько раз видела, когда он к ней приезжал, вот и все. И даже не знаю, как его можно найти, чтобы сообщить об… Об этом кошмаре…
На глаза Марьи Васильевны вновь навернулись слезы. И Аня поспешно задала ей следующий вопрос:
– Вы слышали, как ваш сосед говорил о какой-то гостье… Елена Леонидовна часто принимала гостей?
– Вообще не принимала, – убедительно сказала старушка. – Знаете, я даже удивлялась, почему к ней никто с прежней работы ни разу не наведался. Не любили ее, что ли?.. Только брат и приезжал, и то редко.
– Не помните, когда он был в последний раз?
Ее собеседница сосредоточенно сдвинула брови, некоторое время помолчала, прежде чем ответить.
– Думаю, недели две назад или чуть меньше… Может быть, он и еще раз был, только я об этом не знаю. Врать не буду.
– И все-таки, как полагаете, кто мог ее навестить позавчера в такой поздний час?
– Не такой уж и поздний, – покачала головой Марья Васильевна. – Этот наш сосед своего Гарика всегда часов в девять выгуливает, все знают… А кто – сказать трудно, хотя я почти уверена, что кто-то с прежней работы.
– Почему вы в этом уверены?
– Если бы у Леночки были какие-нибудь приятельницы или подруги, я бы знала, – пояснила она. – Мы общались почти каждый день: и гуляли вместе, и на лавочке у подъезда, как все пенсионерки, редко, но сидели, и в гости друг к дружке ходили. В основном я к ней, потому что у Лены к чаю всегда какая-нибудь вкуснятина водилась, а у меня только в день пенсии… Родных у них с братом тоже никого нет, это она сама мне говорила. Значит, остается только кто-то из ее бывших коллег… Может быть, им что-то на работе спросить понадобилось, что-нибудь архивное?..
– Почему именно архивное? – улыбнулась Аня.
– Потому что Леночка уже давно на пенсии, наверное, больше двух лет. Если бы там понадобилась ее консультация – давно бы приехали, а так…
Калинкина с уважением посмотрела на оказавшуюся рассудительной Марью Васильевну и кивнула головой:
– Возможно, вы правы… – Она поднялась с кресла. – Наверное, попозже с вами поговорит наш следователь из УВД, отдохните пока и постарайтесь успокоиться. А мне пора.
– Разве так вот сразу успокоишься, – старушка вздохнула и тоже встала со своего места. – Скажите, пожалуйста, если можно… Как… Как Леночку…
– Ее убили ударом молотка, судя по всему, сзади.
Марья Васильевна ахнула и опустилась обратно на стул, с которого только что встала.
– Извините, мне действительно пора, – пробормотала Аня. – У вас есть что-нибудь сердечное? Выпейте, пожалуйста… А еще лучше, полежите, я вам пришлю нашего доктора…
И, не слушая возражений старушки, Калинкина заспешила к двери.
22
Напряжение в доме Паниных, казалось, достигло своего апогея.
С тех пор как Нина Владимировна узнала тайну Элиного разрыва с отцом, невестка старательно избегала ее. Даже к ужину, за которым традиционно собирались все вместе, не выходила. Женя по-прежнему демонстративно не разговаривал с Машей, перебравшись ночевать в кабинет, а та словно и не замечала этого, сделавшись молчаливой, сосредоточенной и неизменно хмурой. Словом, ни в малейшей степени не походила на ту избалованную красотку, какой окружающие знали ее все эти годы.
Но особенно беспокоила Нину Владимировну Нюся. Генеральша, хорошо знавшая Нюсину преданность, не ожидала, что случившееся подействует на нее до такой степени. Она словно уменьшилась, даже двигалась медленнее, растеряв значительную часть своей расторопности. Черты ее грубо сработанного матушкой-природой лица как-то заострились, стянутые маской горечи, потух быстрый огонек в глазах, благодаря которому Нюся производила впечатление еще не старой женщины.
Как-то утром, после завтрака, Нина Владимировна не выдержала и, заявив, что посуду можно убрать и попозже, позвала домработницу с собой в сад – на прогулку, не слушая ее вялых возражений.
Так получилось, что в последние дни они ни разу по-настоящему не поговорили, не обсудили нелегкую ситуацию, сложившуюся в стенах особняка. Сейчас, медленно двигаясь рядом со своей притихшей подругой по садовой аллее, Нина Владимировна, мысленно перебрав в памяти прошедшие дни, вдруг поняла, что именно Нюся под разными предлогами ускользала от разговоров наедине со своей хозяйкой.
– Дорогая, – генеральша искоса глянула на ее отчетливо заострившийся профиль. – Нюсечка… Скажи мне правду: у нас в доме произошло еще что-то дурное, о чем я не знаю?
– Господь с вами! – Нюся от неожиданности даже слегка вздрогнула и посмотрела на генеральшу с неподдельным удивлением. – Да разве ж я б… да от вас… от вас!..
– Не нервничай так, милая, я понимаю, что прежде ты вряд ли бы что-то от меня скрыла…
– Никогда в жизни! – Нюся взволнованно посмотрела на свою хозяйку. – Ни прежде, ни теперь!
– Ну хорошо, – в отличие от нее Нина Владимировна была спокойна. – Допустим… Но я же вижу, что тебя что-то мучает еще и помимо всей этой ужасной истории.
– Да неужто того, что случилось, мало, чтобы мучиться?! – в голосе домработницы прозвучала боль. – Ведь как все было хорошо, и мальчики ведь все-таки, если по правде, жили хорошо, а?..
Нина Владимировна кивнула:
– Можно и так сказать…
– А теперь что?! Женечка с Машей – каждый по своим углам, того и гляди разойдутся… Владимир Константинович нервный стал, грубить начал, хотя не водилось ведь за ним такое… И Эльвира Сергеевна не в себе совсем… Позавчерась, Что ли, слышала, как она Владимиру Константиновичу говорила, что теперь она с работы должна будет уволиться… Разве не из-за этой самой истории? Из-за нее, будь оно все неладно!..
– Вот ведь как плохо, что мы с тобой давно не разговаривали, – вздохнула Нина Владимировна. – Я б тебе сразу сказала, Эля если и уйдет из суда, то все это тут почти что ни при чем. И не на улицу же она уйдет? Работника с ее опытом никогда из системы вот так вот просто на улицу не выкинут… Пойдет на другую работу, на аналогичную должность. А возможно, и на лучшую. Так что…
– Ой, Ниночка Владимировна, вы ж не слышали, что они с Владимиром Константиновичем говорили, а я слышала… Эльвира Сергеевна как раз и говорила, что ей теперь в этой… как ее… в системе больше делать нечего… Я так поняла, что она из-за того, что в такую вот историю вляпалась, там теперь больше не нужна. А начальник ее – чистый подлец, он первый ей никуда устроиться не даст… Вот и жаль мне их всех до смерти!..
– И Машу тоже жаль? – генеральша испытующе глянула на свою собеседницу. – Ты ж годами твердила, что она Женечке не пара…
– Ну твердила, – легко согласилась Нюся. – И что с того, что твердила? А теперь вот жаль, ведь и Женечка переживает так, что и лица на нем нет! Да ведь между собой-то они хорошо жили. А уж как мы с вами к Маше относимся – дело десятое, разве не так?.. Да и она теперь здорово переменилась от этих всех бед…
– Ну наглости точно поубавилось, – задумчиво кивнула Нина Владимировна. – И все-таки, Нюсенька, я тебя прошу: перестань так рвать свое сердце! Уж ты-то понимаешь, что никто из нас не убийца, а значит, рано или поздно следователи разберутся, что к чему, и все эти дикие подозрения останутся в прошлом… Да, с Машей и Женей все сложнее, тут я с тобой согласна. Но неужели ты думаешь, что я не хочу счастья собственному сыну?..
– Я так не думаю, – мрачно бросила Нюся. – Только что тут сделаешь-то? Мы ведь и сами не знаем, что там такое стряслось и чем уж таким этот подонок ее допекал. А вдруг…
– Никаких «вдруг», – мягко перебила ее Нина Владимировна. – Даже если… Ну, допустим, исходя из наихудшего варианта… Нет, не так: что бы там ни было в Машином прошлом, Женя рано или поздно поймет, должен понять: прошлым определять настоящее нельзя! Я согласна с тобой вот в чем. Конечно, нас Маша раздражала все эти годы, но ведь Жене-то она была, судя по всему, совсем неплохой женой? Следовательно, ничего рокового не случилось, даже если Мария что-то такое от него скрыла…
– Мария его любит, вот что я вам скажу! – с неожиданной решимостью заявила Нюся.
– Что?.. – Нина Владимировна вдруг растерялась. Отчего-то за все эти годы она ни разу не оценивала браки своих сыновей с этой точки зрения, полагая, что в основе семейного счастья лежит что угодно, тысяча различных вещей, но только не примитивное «любит – не любит»…
Генеральша вдруг поняла, что за всю свою жизнь никогда не думала об этом. Во всяком случае, считала любовь чем-то, не имеющим к семейной жизни никакого отношения… Она-то думала, что Нюся с ее взглядами на жизнь относится ко всему этому так же. Тем более что у самой у нее в жизни, как она выражалась, «всех этих глупостей» отродясь не бывало. И вот – пожалуйста! Похоже, Нюся не зря так обожает все сериалы и всерьез верит в их «романтику»…
Губы Нюси упрямо сжались, на лбу обозначилась вертикальная морщинка.
– Я, Ниночка Владимировна, знаю, что говорю, – тихо произнесла Нюся. – Вы, конечно, во всякие там чувства не верите, только от этого, верим мы там в них или нет, чувства эти никуда не деваются… То, что Маруська его любит, даже Владимир Константинович – и тот признает. А иначе чего бы Женечке сейчас переживать-то так?
– Да, но… Ведь Маша обманула его, оскорбив Женино доверие, – побормотала все еще не пришедшая в себя от неожиданности генеральша.
– Если б дело было только в обмане, он бы ее тут же выставил, – уверенно заявила Нюся. – Разве вы Евгения Константиновича не знаете? Он со всеми такой. И с работниками там у себя – тоже такой. Если ему что-то даже просто показалось, рассчитает в одну секундочку, никаких оправданий слушать не будет…
– Откуда ты это знаешь? – Нюся сегодня, казалось, задалась целью целый день изумлять свою хозяйку.
– Оттуда, что у меня и глаза есть, и уши… Да и Женечка, когда чаи со мной гоняет, если у него время есть, сам рассказывает, что да как… Вот он Марию-то бы одномоментно и выставил, разбираться ни в чем не стал, а он все пытается выяснить, из-за чего ею милиция интересуется да почему сосед этот, будь он и мертвый проклят, к ней приставал.
– Он что – сам пытался что-то выяснять? – Нина Владимировна нахмурилась.
– Думаете, не слышу, как он каждый день следователям названивает, выясняет все, выясняет… А тем-то откуда знать то, что его интересует, если Марусино прошлое в прошлом и осталось? Они ж хоть и милиция, но люди как люди, не волшебники… Да и какое там прошлое в ее возрасте может быть? Так, ерунда какая-нибудь… А у него уж и глаза на лоб…
– Ну ерундой никто шантажировать не станет, – усмехнулась Нина Владимировна. – А у милиции такая уж работа, что они некоторые вещи о людях действительно достают из шляпы, как фокусники… Ведь никто из нас, Нюсенька, не живет в пустыне, верно? Всегда каждого окружают другие люди, которые вмешиваются в чужие судьбы… Милиция называет таких людей свидетелями, если… Если случается нечто такое, как вот сейчас у нас…
– Свидетелей может и не быть, – усмехнулась в свою очередь Нюся. – Вон, этот самый гад тоже вроде как свидетелем чего-то там был. И что? Где он сейчас-то? Наверняка в аду на сковородке жарится!
Нина Владимировна хотела еще что-то сказать, но передумала, решив, что вряд ли этот разговор имеет смысл. Нюся в любом случае останется при своем собственном мнении, да и пустой какой-то разговор получается, чтобы не сказать – опасный. Нина Владимировна очень боялась проговориться Нюсе о том самом Машином прошлом, о котором она теперь все знала и не переставала думать ни на секунду. А ведь она обещала следователю Калинкиной молчать… Нарушать свои обещания генеральша считала абсолютно недопустимым. Следовательно, разговор с Нюсей, и без того не сложившийся, нужно было как-то прекратить. И Нина Владимировна почти обрадовалась, завидев на скамейке в конце аллеи сидящую в одиночестве, о чем-то глубоко задумавшуюся старшую невестку.
Генеральша пристально глянула на Элю с устремленным в одну, только ей видимую, точку неподвижным взглядом, и вдруг неожиданно для себя ощутила волну жалости, охватившую ее при виде этой, в сущности, беспомощной фигурки. Чуткая Нюся, всегда умевшая каким-то десятым чувством понимать, чего именно хочет от нее хозяйка, тихо пробормотав что-то про брошенную грязную посуду, моментально развернулась в сторону особняка, а Нина Владимировна, оставив колебания, направилась к невестке. С того дня, когда Элина трагедия перестала быть для нее тайной, они ни разу не оставались наедине. Но рано или поздно это должно было произойти.
– Доброе утро, Эля… – Нина Владимировна шагнула к скамье и опустилась рядом с невесткой, все еще охваченная этой удивительной для нее самой жалостью. – Знаешь, я…
Проговорить вслух то, что она намеревалась, было трудно. А Эльвира Сергеевна, так и не повернувшая к свекрови головы, явно не собиралась ей помочь. Но отступать от принятого решения генеральша не привыкла. А решение она приняла еще несколько дней назад и, как ей казалось, тщательно подготовилась к его осуществлению.
– Эля, я должна попросить у тебя прощения… – ей все-таки удалось произнести самое трудное.
Эльвира облизнула губы и наконец повернулась, сразу всем корпусом, к свекрови.
– Вы совершенно ничего мне не должны, – тихо проговорила она.
– Или должна слишком много…
Теперь настала очередь Эли удивляться, и она молча вопросительно уставилась на Нину Владимировну.
– Я думаю… Мне следовало быть более чуткой, уверена, что никакого права лезть к тебе в душу… да и к Володе тоже, я не имела… Прости меня, девочка!..
Генеральша горько усмехнулась, поскольку Эльвира продолжала смотреть на нее непонимающим взглядом. Что стряслось с ее свекровью, с этой ледяной глыбой, годами и десятилетиями не замечавшей не только ее, но, если разобраться, и собственного сына – тоже?!
Нина Владимировна словно услышала ее мысли и, покачав головой, сделала следующий, абсолютно не свойственный ей шаг: вероятно, впервые за всю их совместную жизнь она прикоснулась к своей невестке, взяв ту за руку…
– Я хотела тебе сказать, что я… Я вовсе не такая плохая, совсем не такая эгоистка, как тебе… всем кажется… Нет-нет, не возражай, Элечка, я ведь отлично знаю, что вы обо мне думаете… Просто я… – и вдруг, совершенно неожиданно для себя, Нина Владимировна сказала то, что не просто не собиралась говорить, но и не думала об этом никогда. – Просто я никогда не знала любви… Никогда!.. И от этого эмоционально отупела…
Сказала – и тут же поняла, нет, скорее почувствовала, что это – правда… Господи, правда! И ответная жалость, вспыхнувшая в глазах Эли, отчетливое сочувствие, словно перед ней сидит не ее пуленепробиваемая генеральша-свекровь, а несчастная слабая женщина.
Нина Владимировна вдруг заплакала. Заплакала настоящими слезами… «Боже мой, – удивилась она себе, – я плачу». Эля держала ее за обе руки и бормотала, захлебываясь от сочувствия, какие-то слова утешения.
– Только не говори, что я не права. – Нина Владимировна попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло, губы почему-то не слушались и как-то предательски дрожали.
– Но вы и в самом деле не правы! – Эля выкрикнула эти слова, словно обретя наконец дар речи. – Вы такая сильная, вы все делаете, как нужно, значит… Разве это – не любовь?
– Нет, Элечка, это – чувство долга, будь оно проклято… Но я все же не совсем такая уж дрянь, мне… Мне… Я так тебе сочувствую, просто проклинаю себя за то, что…
– Нет! – Эля отпустила руки свекрови, и Нина Владимировна заметила, что невестка тоже плачет, что по ее щекам текут слезы. – Вы не должны передо мной извиняться, потому что дрянь у нас – это я… Я!
– Эля…
– Я все скажу вам, – она словно не заметила попытки Нины Владимировны ее остановить. – Я – самая настоящая взяточница, из тех продажных судейских шкур… Мы с Лоскиным много лет… этим… занимались, понимаете?.. Вот поэтому-то он и не давал мне уйти, поэтому гонит сейчас… не прямо, но дал понять, что я должна уйти. Потому что убитый… Словом, он был среди тех, кто откупился, а там шла речь об убийстве… Понимаете? Об убийстве! Молоденькая девчонка, от голодухи подрабатывавшая проституцией. Студентка… Я хорошо помню дело, очень хорошо!..
– Эля… Элечка… Милая ты моя, если денег так не хватало, почему ты не обратилась ко мне?! Хотя… что это я?.. Что же теперь будет? Это все всплыло?..
– Да нет… – Эля, сказав наконец ей правду, как-то обмякла, ссутулилась, вяло покачала головой. – Не то чтобы всплыло… Я Володе рассказала все, он ведь не знал… Ну а он кинулся к Лоскину… Больше тот работать со мной не станет. И все сделает для того, чтобы я исчезла из системы.
– Бедная ты девочка… Я не думала, что Лоскин берет взятки… Что при этом использует тебя – и представить не могла… Эля, неужели сделать ничего нельзя?
Эльвира покачала головой.
– Это, Нина Владимировна, недоказуемо, я ведь не стану давать против него показания. Глупо, бездоказательно, не что иное, как оговор, я же еще и под суд пойду… В общем, бред!
– Почему недоказуемо?
– По всему, – пояснила Эля. – Понимаете, все могут знать, что он некоторые дела разваливает в процессе слушания за взятку. Или, например, тоже за взятку дает подсудимому срок меньше нижней планки или условный… Судья имеет право это делать по закону… Но кто, скажите на милость, станет подтверждать, что обошелся малой кровью или и вовсе дело закрыто за деньги и немалые? Сам подсудимый? Его родственники или дружки?..
Нина Владимировна молча притянула к себе Элю.
– Значит, девочка, выкинь все это из головы… Понимаешь? Выкинь! Вот тут я тебе, возможно, и пригожусь со своим опытом… Давным-давно я была не просто способной, но очень талантливой студенткой, медиком. И в самый счастливый момент, когда передо мной только-только начали открываться подлинные перспективы, все обрушилось… Арестовали моего отца, очень известного профессора, настоящего ученого, под руководством которого я рано или поздно стала бы работать… Понимаешь, я просто поехала в гости к подруге – сюда, на Беличью Гору, и в ту ночь все и случилось. Ты помнишь покойную Олю… Чтобы спасти, она повела меня к Косте, и… Словом, моя жизнь изменилась в считанные минуты – раз и навсегда… Я безумно любила родителей. Меня любил Костя. Просто все это… немного из другой пьесы… И я говорю к тому лишь, что когда какие-то факты, обстоятельства, не важно… Встают перед тобой стеной, менять путь следует без сожалений. И постараться сделать это с минимальными душевными потерями, если уж вовсе без них нельзя… Особенно если у тебя есть дети, а значит, есть для кого жить… Согласна?
– Пожалуй… – прошептала Эля. – Собственно, других вариантов и нет…
Эля мягко отстранилась от Нины Владимировны и слабо улыбнулась, глядя на свекровь с благодарностью.
– Спасибо вам… Странно, но мне как-то стало легче, что ли… – Она замялась, а потом вдруг в глубине ее зрачков мелькнул слабый огонек. – Можно я вам что-то еще скажу?.. Давным-давно хотела и не решалась…
– Давай, чего уж там, – усмехнулась Нина Владимировна.
– Вам никто никогда не говорил, что вы похожи на Быстрицкую?..
От неожиданности Нина Владимировна на мгновение замерла, а потом обе они рассмеялись.
– И ты именно это мне не решалась сказать, возможно, годами? Ну и хороша же я со стороны, должно быть!.. Ну коли так, я тебе тоже кое-что скажу прямо и в лоб, без предварительной обработки!
Нина Владимировна быстро сунула руку в карман и извлекла из него какой-то маленький сверточек.
– Знаешь, обычно мужчины всегда хотят сыновей, особенно если речь идет о первом ребенке. Ну а мой Костя был в этом отношении исключением, страшно хотел девочку… Он и во второй раз надеялся, что будет дочка, а родился Женя… Словом, из всего, что у нас было, он категорически запретил мне когда-либо даже пытаться продать вот это… Оно, с его точки зрения, вполне тянуло на семейное и наследственное и предназначалось дочери, которой у нас так и не случилось… Дай-ка руку, Эля, я вдруг недавно присмотрелась к твоим пальчикам и поняла, что оно как раз твоего размера… Это судьба!
И, не слушая возражений взволнованной невестки, Нина Владимировна сама надела на палец действительно оказавшееся ей впору кольцо тонкой старинной работы: редкой окраски золотисто-желтый сапфир неправильной формы, окруженный мелкими бриллиантами, впаянными в крошечные золотые листочки…
– Итак, постановление об объединении этих двух дел в одно считайте решенным. – Анна Алексеевна Калинкина скользнула взглядом по своей команде, собравшейся в полном составе в ее кабинете. На Павла, хмуро перебиравшего в самом дальнем углу какие-то бумаги, она старалась не смотреть.
Из своей загородной поездки, которую вполне можно было считать своевольной, он вернулся еще более мрачным, чем уехал. Итоги его визита в пансионат, являвшийся, по сути дела, специализированным детским домом, он пока Калинкиной не докладывал. Ане было не до этого: ее разговор с шефом о необходимости объединения двух убийств – брата и сестры – затянулся, как всегда, осложнившись вопросами, касавшимися Эльвиры Паниной и Лоскина. И ей стоило немалых трудов убедить шефа, что все возможное для того, чтобы вытянуть на свет божий темные делишки судьи, делается. Но теперь время поговорить с Ребровым все-таки настало: остальных ребят следовало ознакомить с результатами по этой версии.
– Паша, – сказала Аня как можно мягче, – будь добр, расскажи всем и о детдоме, и об остальном… Я имею в виду итоги твоего визита, о которых тоже пока не знаю… Ты ведь был именно там?
Ребров молча кивнул и пожал плечами, увидев, что головы всех присутствующих повернулись в его сторону.
– Если вкратце, то детдом этот, вероятно, один-единственный не только в Москве, но вообще в стране, – начал он. – Лет пять-шесть назад его создали… Скажем, так: группа спонсоров, желающих решить проблемы с собственными… э-э-э… неугодными детьми наилучшим образом…
– Это как? – не понял Соколов.
– На самом деле очень просто… Допустим, так, как у нашей подследственной. Есть ребенок, которого нельзя обнаружить перед окружающими по каким-то причинам… Мама, например, хочет устроить свою жизнь, что называется, с чистого листа, а у нее на руках мешающий этому замыслу младенец… Если у мамы есть деньги, она вносит определенную сумму в качестве вступительного взноса, потом будет платить совсем немалые деньги ежемесячно. За это о ее ребенке не только никто не узнает, но он еще и живет в прекрасных, почти домашних условиях, какие обычным детдомовским и не снились…
– Ни хрена себе… – пробормотал кто-то из оперативников.
– Ну или другой вариант, – продолжал Павел. – Скажем, богатенького папашу – поневоле, вовсе не жаждущего обзавестись потомством на стороне, все-таки обманула ушлая дамочка, после чего начинает его шантажировать ребенком или судом. Ей самой ребеночек тоже внапряг. Богатенький мужик, совсем не обязательно бизнесмен, он может быть, например, известным политиком, в итоге приходит к выводу, что ему выгоднее стать спонсором нашего детдома вместо огласки, которая может повредить карьере или семейному благополучию… Заодно и совесть не будет мучить, мол, собственное дитя бросил… Такая вот в общих чертах картина.
– Ты случайно не узнавал, кому пришла в голову эта блестящая идея? – спросила Аня.
– Ну как же! Еще в первый раз у директрисы спрашивал… Конечно, никаких имен она и под пыткой не назовет, вертелась как уж на сковородке. Но все-таки выжала из себя, что идея принадлежит бабушке одного из детей… Детей там немного, человек, наверное, от силы пятнадцать… В общем, бабушки есть только у двоих, один из них как раз наш: сын проходящей по делу Марии Александровны Паниной… Если учесть ее собственную историю жизни, детство, сомневаться, кто именно автор идеи, не приходится…
– Это все? – Калинкина воспользовалась возникшей паузой.
– Не совсем… Мария Александровна Панина, не далее как несколько дней назад, утверждала, что уже много лет со своей матерью не общается, что та бесследно исчезла.
Калинкина подняла голову и внимательно уставилась на Реброва.
– В общем, врет она, судя по всему, – пробормотал Паша, отводя взгляд. – Я сегодня с этим Ванечкой пообщался, так он хвастался, что ему все завидуют, поскольку к остальным детям ездят по одному, а к нему сразу двое: мама и бабушка…
– А я тебе что – не говорила, что Панина врет?! – Аня торжествующе хлопнула ладонью по столу.
– Это тоже еще не все, – перебил ее Ребров. – Когда я туда приехал, то столкнулся с хорошо знакомой машиной господина Панина-младшего, в которой сидела наша генеральша!
– Как это – сидела? – не поняла Калинкина.
– Обыкновенно, – бросил Ребров. – Сидела в машине и смотрела во все глаза, как я с этим Ванечкой общаюсь… Да, я разглядел, за рулем сидел кто-то другой, не Евгений Константинович… Кто – не знаю, но точно не он: у того затылок характерный, волосы вьющиеся…
Аня сжала зубы и посмотрела на телефонный аппарат. Звонок на Беличью Гору может подождать. Совещание следовало закончить, выслушав все версии.
– Спасибо, капитан, – сухо бросила она. – Теперь у вас все? Тогда давай ты, Соколов. Мысли, предложения…
– Так тут не предложения даже и не мысли, а, на мой взгляд, сплошная логика, – смущенно улыбнулся Соколов. – Похоже, братца с сестрицей прихлопнул один и тот же человек, причем из-за этих самых детдомовских дел, которые они обделывали… Этот сосед, Никитин, твердит: женщина, которую он видел, пожилая. А объяснить не может, почему так считает.
– Между прочим, Паша, – Аня решила не обращать внимания на то, что Ребров на нее все еще злится, – убийство ведь произошло как раз в тот день, когда Мария Александровна ночевала в городе, верно?
– Верно. Только она на пожилую как-то не тянет…
– Это пока не имеет значения… Поверь моему опыту, я всей шкурой чувствую, что копать надо именно тут, больше негде!.. Так вот. Соколов как можно быстрее вместе с операми отправится по известному нам адресу и опросит всех соседей Паниной: возможно, кто-то видел, как она в интересующее нас время покидала квартиру… Ты, Павел, завтра с утра двинешь на Беличью Гору и – кровь из носа, но выяснишь, кто из интересующих нас людей покидал насиженное место в тот день, кто, где и во сколько находился… Включая эту самую домработницу Любомира. Я поеду с тобой, у меня свой разговор с генеральшей… Хотелось бы выяснить, для чего она тащилась в пансионат. Не любопытство же ее, в самом деле, заело?.. Когда будем выяснять, кто где был в вечер второго убийства, ей – особое внимание… Соколов, скажи, пожалуйста, а как все же этот Никитин объясняет, что гостья его покойной соседки показалась ему пожилой?
– Говорю же – никак… Ну или почти никак. Говорит, мол, одежда такая какая-то и полнота…
– Полнота? – в Анином голосе звучало разочарование, но она тут же тряхнула головой. Впрочем, под полного и худой при желании может скосить… – Да, еще одно. Это уже к вам, опера… Пока я буду общаться с Ниной Владимировной, кто-нибудь – это вы сами решите кто – пусть зайдет в особняк и с невинным видом попросит молоточек… Ну придумайте там сами для чего… Конечно, шанс один из тысячи, но всё же…
Совещание кончилось минут через пять. Аня отпустила свою команду, предварительно убедившись, что задания распределены четко и ребятами усвоены целиком и полностью. И, только оставшись наедине с Павлом, задала последний из мучивших ее вопросов:
