Текст книги "Обретенный май"
Автор книги: Мария Ветрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
26
Анна Алексеевна Калинкина так и не вспомнила о своем намерении выяснить, кто именно, вопреки всем существующим правилам, дал Паниным ее домашний телефон. Но тот вечер запомнился ей надолго. И почему-то увязался с густым, тревожащим душу запахом цветущей сирени… В ту ночь сирень наконец распустилась, ее маленькие фиолетовые звездочки разорвали последние объятия почек, и к утру роскошные гроздья, повисшие между зелеными сердечками листвы, по-новому окрасили пологие скаты холмов и ухоженные сады Беличьей Горы. Сирень всегда распускается ночью… Обычно – в начале июня. Но тот год был необыкновенно жаркий, и ранняя, торопливая весна присвоила себе эту летнюю фиолетовую дань во второй половине мая.
Помнится, Ане, как всегда в последние недели, не хотелось возвращаться домой – в пустую, осиротевшую квартиру. Не хотелось тащиться к метро, потом нырять в его ненасытное жерло, потом… В общем, одна мысль о длинной дороге к пустому дому вселяла тоску. Но и на работе делать больше было решительно нечего после того, как она подготовила на подпись все необходимые бумаги и запросы. К счастью, Ребров по каким-то причинам тоже задержался на работе и, случайно заглянув к начальнице, застал ее на работе. Таким образом, утомительное возвращение на метро миновало Аню в этот день, и домой она была доставлена со всеми удобствами, в Пашином «Жигуленке», взятом наконец им из очередного ремонта.
Твердо решив принять ванну и завалиться пораньше спать, Калинкина почти сразу приступила к осуществлению своего намерения. Пустив воду и отрегулировав краны, она отправилась в спальню, чтобы извлечь из шкафа чистое полотенце. Там и застал ее телефонный звонок. Дернувшись от неожиданности, Аня одновременно свалила на пол всю стопку полотенец, сложенных аккуратно, словно по линеечке, еще Сергеем, и, чертыхнувшись, бросила взгляд на часы. Начало девятого… Кто бы это мог быть?
Телефон продолжал заливаться, и она, плюнув на валявшееся на полу белье, кинулась на кухню, к аппарату.
– Анна Алексеевна? – Калинкина в первую секунду даже ухитрилась не узнать голос Эльвиры Паниной.
– Да!
– Извините, я взяла ваш телефон у свекрови… Вы бы не могли к нам приехать?
– Что-о?! – от возмущения Аня закашлялась, чем-то подавившись. Но свое возмущение выразить она так и не успела.
– Понимаете, у нас тут… словом, еще один труп…
И тут Калинкина сделала то, что позволяла себе крайне редко: грубо, по-мужицки, выматерилась, нимало не заботясь о том, какое впечатление это произведет на генеральшину невестку. Судя по Элиной реакции, особого впечатления это на нее, как ни странно, не произвело.
– Вы только не волнуйтесь так… сильно, – поспешно произнесла та. – На этот раз – самоубийство… И думаю, вы сумеете наконец поставить точку во всем этом деле… Вы приедете?
– Кто? – коротко спросила Аня, хотя ответ уже знала.
– Нюся… Она…
– Я знаю, и что она, и кто она, – сухо бросила Аня. – Почему бы вам не вызвать вместо меня тех, кому на самом деле положено этим заниматься?
– В поселке, к сожалению, нет своего отделения, – вздохнула Эля, – вы же должны это знать… Значит, придется звонить в Москву, а после дело все равно передадут вам…
Аня знала, что Эльвира Сергеевна Панина права, она и сама могла бы сказать это все себе, если бы не чувство злости, поднимавшееся из глубины ее души: победного завершения дела не получилось, убийца каким-то образом узнала о том, что ее вычислили, и ушла от ответа единственным возможным способом.
– Я приеду, – коротко бросила Аня и, нервно щелкнув рычажком, начала набирать номер мобильного Реброва.
– Ты еще не добрался до дома? – поинтересовалась Аня, услышав Пашино «Я слушаю».
– Еще нет, – удивленно ответил он. – А что?
– И не доберешься – во всяком случае, сегодня, – злорадно пообещала Калинкина. – Поворачивай обратно к моему дому, а я пока позвоню нашим… Едем на Беличью Гору… Не видать нам с тобой, Ребров, своих лавров в этом дельце: наша клиентка приказала долго жить всем, и нам в том числе.
Ребров молча отключил связь.
Перегораживая въезд на участок, возле Панинского особняка стояла машина «скорой помощи» с одиноко дремавшим за рулем водителем. Следователям пришлось двигаться сквозь мрачно застывшие в наступившей ночной тьме купы деревьев своим ходом. Почему «неотложка» не въехала на территорию Паниных, припарковавшись возле ворот, было не ясно, но терять время на нотации нерадивому водителю Аня не стала.
Сам особняк был ярко освещен, свет горел в окнах обоих этажей, включая нежилые комнаты. Калинкина не первый раз наблюдала эту закономерность: отчего-то внезапная смерть одного из домочадцев, случившаяся ночью, заставляет остальных включать буквально все лампы, имеющиеся в доме, как будто, пораженные несчастьем, люди пытаются спрятаться от пугающей тьмы небытия в лучах света…
Эльвира Панина, словно почувствовав, что следственная группа наконец прибыла, выскользнула в холл из комнаты своей свекрови прямехонько в тот момент, когда Анна Алексеевна с Ребровым вошли туда со стороны веранды.
Калинкина отметила у старшей невестки генеральши на лице следы недавних слез и совершенно неожиданно для себя спросила вовсе не о том, о чем следовало:
– Как Нина Владимировна?..
Эля ничуть не удивилась вопросу:
– Неважно… К тому же категорически отказалась от укола, хотя врач настаивал, хочет повидаться с вами… Володя сейчас пытается убедить маму, что этого не стоит делать.
Эльвира направилась к камину и устало опустилась в одно из кресел, кивнув Калинкиной на второе, стоявшее напротив.
– Присаживайтесь, Анна Алексеевна, я попытаюсь рассказать, как все случилось…
– А где все остальные? – поинтересовался Ребров, придвигая к Аниному креслу стул и усаживаясь на него поудобнее. Со стороны это, вероятно, напоминало нечто вроде уютных дружеских посиделок возле камина – почти классическая жанровая сценка из английских детективов… Эта мысль мелькнула, выскочив неизвестно откуда, в Аниной голове, вызвав мимолетную улыбку, тут же пропавшую.
– Женя наверху, вместе с Машей… Ей очень плохо, хотя укол ей-то как раз сделали… Маша считает, что это она… В общем, что она убила Нюсю… Собственную мать… – Эля испытующе посмотрела на Калинкину. – Вы знали, что она ее мать?
– Мы стали догадываться об этом совсем недавно, – ответил Павел вместо Ани. – Но никакой уверенности на самом деле не было. Анна Алексеевна как раз сегодня подготовила необходимые запросы в соответствующие инстанции, а я нашел свидетельницу, способную опознать мать Марии Александровны… Как видите, не успели… Что здесь произошло?
– Никто из нас ничего подобного не подозревал, – вздохнула Эля, – даже когда Маша впервые за несколько дней спустилась сюда… В совершенно ужасном виде, никто ничего такого не ожидал… По-моему, и Нюся не ожидала… Господи, неужели это правда?!
Эльвира подняла на Калинкину взгляд, в котором плескались ужас и отчаяние.
– Чего я только не перевидала за эти годы в суде, каких только подонков, но никогда в жизни не подумала бы, что Нюся, наша Нюся – убийца… Представить не могу, как Нина Владимировна это все переживет! Да и Маша…
– Вы остановились на том, что Мария Александровна спустилась сюда впервые за несколько дней, – мягко напомнил ей Павел. – Что было дальше?
– Почти ничего… Мария сказала, что знает, кто убийца, потом повернулась к Нюсе и сказала что-то вроде «Это ты, мама». Я сама едва не потеряла сознание, когда услышала и до меня дошло, что… Чего это вообще стоило Машке – такое сказать… Ну и Нине Владимировне сразу же стало плохо… Володя ее успел подхватить на руки, отнести в комнату. Она довольно быстро пришла в себя, и у Меня сложилось впечатление, что свекровь все это время тоже что-то такое знала, потому что… Вы в курсе, что у Маши есть ребенок?.. Мальчик Ванечка, живет неизвестно где…
– Как раз это-то нам известно, – вмешалась Калинкина. – Насколько знаю, капитан Ребров даже знаком с мальчиком лично…
– Вот, оказывается, что, точнее кого, скрывала Маша от Женьки. – Эля вздохнула и покачала головой. – И свекровь это знала… Ну и ну!
– Нина Владимировна не только знала, она видела мальчика, – пояснил Ребров. – Несколько дней назад попросила вашего мужа съездить с ней в детский дом… Тот, в котором мальчик находится.
– Володю? – Эля недоверчиво посмотрела на Павла. – И он мне ничего не сказал?.. Но такого просто не может быть!..
– Может, но совсем не потому, что намеренно скрыл от вас эту оглушительную новость, – возразил Ребров. – Он так и не понял, куда, а главное, зачем они с матерью ездили… Во всяком случае, так утверждает ваша свекровь… Вы уверены, что Она в состоянии разговаривать с нами?
– Совсем не уверена, – покачала Эля головой. – Но ее не переупрямишь…
– Мне кажется, вы отвлеклись, – сухо бросила Аня. – Итак, как вы говорите, все бросились в комнату Нины Владимировны… Что дальше?
– Все, кроме Нюси. Но никто ее отсутствия просто не заметил, мы страшно перепугались за Нину Владимировну, а Маша вообще была в истерике, потому что в тот момент поняла, что сделала глупость, брякнув все это вот так, сразу, и боялась, что со свекровью по ее вине случится приступ… Конечно, она не предполагала, что именно произойдет…
В общем, когда Нина Владимировна упомянула мальчика… Ну так уж вышло, что она сказала, в сущности, пророческую фразу – насчет того, что у этого Машиного сына должна быть хотя бы одна бабушка, имея в виду себя, а… совсем не то, что случилось реально…
– Так и сказала? – переспросила Аня.
– Да, представьте себе… Конечно, она имела в виду, что Нюсю теперь посадят… Ну в любом случае она не могла больше оставаться здесь… Так ведь?.. В общем, когда свекровь это сказала, Женя задал какой-то вопрос матери, ну, по поводу мальчика, что ли… Точно не помню. А потом до него наконец дошло то, что остальные уже поняли.
– Что именно?
– Я бы сказала, он увидел, наконец, всю ситуацию целиком, в ее подлинном виде, без лжи и обмана… И тогда Женя, пока Нина Владимировна пыталась успокоить Машу, кинулся к Нюсе… В общем-то, можно сказать, главной обманщице, понимаете?.. Наверное, собирался задать ей что-нибудь вроде патетического вопроса «Как ты могла?..». Он это умеет… Я так поняла, его потрясло даже не то, что няня, у которой он был любимчиком, оказалась убийцей, а то, что она его обвела вокруг пальца… Грубо говоря, «подсунула» свою дочку ему… Наверняка ведь специально как-нибудь подсунула… Представить не могу, что сейчас будет!
Эля всплеснула руками и бессильно уронила их на колени.
– Значит, нашел ее Евгений Константинович? – вмешался на этот раз Ребров.
– Да… Почти сразу, как только побежал, выскочил из комнаты свекрови, он закричал так ужасно… Мы в первую секунду застыли от его крика, а потом все бросились туда, на этот крик, забыв даже про свекровь… Ну и… В общем, помочь ей было уже нельзя, поздно…
– Пойдем, Павел, – Калинкина вздохнула и поднялась с кресла. – Надеюсь, никто там ни к чему не прикасался?
– Доктор со «скорой», но так, можно сказать, поверхностно… Я сказала, что вызвала вас, и он почти сразу ушел.
– Где он сейчас?
– У Маши… Она в жутком состоянии… Вот она точно не сможет с вами поговорить, по-моему, еще долго…
– Вы сразу сказали Нине Владимировне, что произошло? – поинтересовался Ребров, поднимаясь вслед за Калинкиной.
– Мы ж не сумасшедшие, – через силу усмехнулась Эля. – Конечно нет, хотя она сама догадалась… Но Маша нас все-таки выдала тем, что потеряла сознание… Ей Женя сказал, глупец несчастный… Господи, вот уж кто меня раздражает, так это он, взрослый уже мужик, умный вроде…
На мгновение Эля вновь стала походить на ту Эльвиру Сергеевну Панину, какой Калинкина впервые увидела ее в этом доме, но почти тут же, махнув рукой, вновь преобразилась в уставшую и немолодую женщину, охваченную отчаянием и растерянностью.
– Вы не поверите, – она покачала головой, – но я впервые в жизни увидела, как свекровь плачет… Она же у нас… Ну в общем, сами знаете, железный Феликс, а не женщина… Я когда к ней вошла, чтобы попробовать солгать насчет того, почему орал Женька, она словно окаменела вся, а потом вижу – из глаз слезы катятся… Как-то странно так, все виски мокрые, а щеки сухие… Вот тут я и кинулась вызывать «скорую», а потом – вас…
– Записку какую-нибудь умершая оставила? – сухо спросила Калинкина.
– Что-то вроде плаката…
– Что-о?.. – Аня зябко поежилась.
– Сами увидите… Она прямо над своей кроватью повесилась, а на груди – листочек приколот, всего две фразы: «Прости меня Господи! Простите меня, мои родные!»
– Пойдем, – Ребров первым шагнул в сторону кухонного коридорчика, который вел к комнатке Нюси.
Аня, прежде чем двинуться за ним, обернулась к Эле:
– Попросите доктора, когда он освободится, туда зайти… Кроме того, вот-вот должна подъехать экспертная группа и машина нашего морга.
– Я понимаю. Я встречу… – Эля тоже встала и, поежившись, сделала шаг к комнате свекрови. – Пойду туда, попробую ее все-таки уговорить на укол…
Она вопросительно посмотрела на Калинкину и вдруг добавила:
– Никогда не думала, что материнский инстинкт – такая страшная вещь… Бедная Маша! Каково ей будет с этим жить?.. Жить и помнить, что из-за ее благополучия ее же мать… Боже мой!..
Анна Алексеевна не нашлась что ответить, с нескрываемым удивлением уставившись на Элю. Зато нашелся Павел:
– Если вы и впредь будете считать, что все дело в материнском инстинкте, а не в его извращенном варианте – материнском эгоизме, Мария Александровна и впрямь сойдет с ума… Надеюсь, хоть у кого-то в вашем доме хватит ума понять, что убийцами становятся не по чьей-то вине и не ради кого-то… даже не ради детей, понимаете?.. В конечном итоге это всегда собственная корысть!
– Какая корысть могла быть у Нюси? Что вы!..
– Обычная – проще не бывает… Корысть, чтобы ее дочь, дочь служанки – будем называть вещи своими именами – добилась в этой жизни равенства с ее, Нюсиными, хозяевами, как говорится, «утерла» всем нос! Вот эта ее корысть и стала причиной всего… Понимаете? Так что Мария Александровна тут скорее жертва, чем причина… Только не говорите мне, что домработница любила всех Паниных, включая собственного зятя… Конечно, любила! А как же?.. Потому и затеяла все это здесь, а не где-нибудь на стороне…
– Ну просто психоанализ какой-то! – криво усмехнулась Эля. – Извините… Вы, вероятно, правы. Просто и представить не могу, как теперь из этого кошмара всем нам выбираться… И как она могла, если вы правы, наложить на себя руки?!
– От стыда, Эля… – Никто из присутствующих не увидел, как открылась дверь в комнату Нины Владимировны, и та, поддерживаемая старшим сыном, возникла на пороге. Бледная, со сбившимся в сторону шарфиком и растрепавшейся прической. – От стыда, – тихо повторила Нина Владимировна. – Он сжигал ее изнутри, понимаешь? Она ведь действительно любила наших мальчиков, а Женю – больше всех… И еще не факт, что столкнула их с Машей специально… Маша сказала, что нет, а она сейчас лгать не в состоянии… Это – судьба, все дело в том, что это действительно судьба… Извините, Анна Алексеевна, но я, кажется, оказалась на этот раз не права, лучше мне все-таки лечь, а с вами поговорить завтра…
– Пойдем, мама, я ж тебе говорил…
Владимир увлек генеральшу в глубь комнаты, одновременно прикрыв дверь, а Эля, упав обратно в кресло, внезапно расплакалась, почти навзрыд, горько, словно маленькая девочка, повергнув Калинкину в растерянность. Потоптавшись на месте, Аня беспомощно посмотрела на Павла, тоже не знавшего, что говорить и что делать, и нерешительно тронула разрыдавшуюся женщину за плечо.
– Возьмите себя в руки, – пробормотала она, всегда терявшаяся, когда требовалось кого-то утешать.
– Да… Конечно… – Эля всхлипнула и подняла на Калинкину мокрое от слез лицо. – Извините меня… Мне так всех жалко, так жалко!.. И мать, и Машу, и мужчин, и… И девочек, моих девочек… Как им все это пояснить? Не представляю… Одно то, что я больше не работаю. Как?..
– А вы больше не работаете? – Калинкина произнесла это уже увереннее, почувствовав под ногами привычную почву.
– Володя на днях увез мое заявление об увольнении шефу… В общем-то в любом случае кто-то должен теперь вести хозяйство, быть рядом с Ниной Владимировной… Я не знаю, решать, конечно, ей, кто именно… Но пока, здесь, кроме меня, некому. Мне следовало сделать это гораздо раньше, – просто ответила ей Эльвира Сергеевна. – Во всяком случае до того, как Сонечка с Катей выросли… Как сказал мой муж, лучше поздно, чем никогда.
Характерный шум, свидетельствующий о прибытии экспертной группы, заставил всех повернуться к выходу из холла.
Первым, тяжело ступая и сердито бормоча что-то себе под нос, появился Иосиф Викторович: похоже, его опять вынули из постели.
– Ну? – поинтересовался он вместо приветствия, недовольно оглядев холл. – Может, проще перейти на службу в областное отделение или и вовсе на Варшавку?! Хотелось бы знать, почему сюда вызывают нас, а не тех, кому положено вести здешние дела… У нас что – вся областная прокуратура в отпуске?! Вы как хотите, Анна Алексеевна, а я завтра же буду подавать рапорт… Ладно, ведите меня к очередному здешнему трупу…
Заметив, как содрогнулась Эля, Калинкина дождалась, когда эксперты пересекли холл, вновь коснулась ее плеча. На этот раз голос Ани звучал куда искреннее:
– Не обращайте внимания, он просто старый ворчун, а на самом деле прекрасный старикан и специалист высококлассный… Извините его.
И, не глядя больше на Эльвиру, Калинкина устремилась следом за Ребровым, уже достигшим кухонного коридорчика. На душе у Анны Алексеевны было удивительно муторно, хотя на самом деле она должна бы радоваться, ведь как ни крути, как ни верти, а от очередного «висяка» они избавились!.. Жаль, что не полностью самостоятельно, но впереди еще полно рутинной работы, связанной с восстановлением по крупицам всей картины этих преступлений, поскольку в деле не должно остаться ни единого белого пятнышка.
Конечно, в целом все и ей, и Реброву было ясно, тем более что на молотке, которым убили сестру Любомира, удалось найти отпечатки пальцев преступника, и теперь дело только за экспертизой, которая, как обычно, будет тянуть и тянуть, и Реброву наверняка придется, дабы ускорить процесс, наведаться к нужному человеку с бутылкой… В наше время дело это обычное, поскольку очередь и впрямь имеет место, а на экспертизу холодного оружия едва ли не больше, чем на огнестрельное…
Но все это – и впрямь рутина, ерунда, мелочи… Так почему же все-таки так тошно на душе?
Уже с порога Аня оглянулась на сжавшуюся в кресле Элину фигурку, неподвижную, словно окаменевшую. И только тут поняла, в чем дело.
Оказывается, ей тоже было страшно жаль их всех – этих самых презираемых ею «аристократов», чуть ли не впервые в жизни по-настоящему жаль людей, которые находились, да и сейчас все еще находятся под ее, капитана Калинкиной, следствием… И эту стойкую старуху генеральшу, на самом деле наверняка насквозь больную и слабую, и потерпевшую полное фиаско со своей вожделенной карьерой Эльвиру, намылившуюся в домохозяйки (одна мысль о подобной участи вызывала у Калинкиной ужас!), и дураков-сыновей генеральши, которые в отличие от женщин не умели справляться с ситуацией, а то, что они дураки, Аня тоже не сомневалась. И даже эту потрепанную жизнью вульгарную штучку, окрутившую младшего из них, пожертвовавшую для этого даже собственным ребенком, ей вдруг тоже сделалось жаль… Не хотела бы она очутиться на месте этой Маши!..
– Ань, ты чего тут стоишь? Пошли! – это был вернувшийся за действительно застывшей в коридорчике Калинкиной Ребров.
– Иду… – сказала она. И неожиданно для себя добавила: – Вот бедолаги… Надо же такому случиться!..
Ребров удивленно посмотрел на Калинкину и вдруг улыбнулся:
– Рад, что ты им сочувствуешь… Теперь понимаешь, как мы с тобой хорошо живем по сравнению с теми же Паниными?.. Так что кончай киснуть, Анюта, черт с ним, с твоим Серегой, и это, как сказал царь Соломон, тоже пройдет…
– До чего ж ты умный, Ребров, – усмехнулась Калинкина. – Про царя Соломона – и то откуда-то знаешь… Во менты пошли!..
В последний раз они покидали особняк Паниных, как и в первый, ранним утром, на рассвете. Небо было уже совсем светлым, прозрачным, и только на востоке светились плавленым золотом и еще удивительно красивым зеленоватым оттенком два вытянутых вдоль горизонта облачка. Вот-вот должно было встать солнце.
Аня немного замешкалась и пропустила вперед всю следственную группу, загружавшуюся в машины, втянула воздух и вдруг увидела, что распустилась сирень, которой здесь, на Беличьей Горе, было целое море – и фиолетовой, и белой, и темно-синей.
– Паша, – окликнула она опередившего ее Реброва, – ты только посмотри!
Он вернулся и, проследив за ее взглядом, улыбнулся:
– Да, я сразу, как мы вышли, заметил…
– Как это так – за одну ночь? – Ане ужасно не хотелось забираться в душное нутро «канарейки».
– Разве ты не знала, что цветы всегда распускаются ночью? Такой закон природы… Анька, пошли, спать хочется – смертельно… Ну хочешь, я тебе веточку сломаю? Будешь сидеть и нюхать!
– Не вздумай! Такую красоту портить. А откуда ты знаешь, что цветы распускаются по ночам?
– Сама сказала, что я умный, – усмехнулся Ребров. И, воровато оглянувшись, все-таки сломал веточку сирени и сунул ее Ане в руки.
