Текст книги "Черное платье"
Автор книги: Мария Шкатулова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Потом она отправилась в Пасси, чтобы купить сумку и туфли, но, увидев большой и явно дорогой магазин косметики, зашла вначале туда. Она выбрала тушь, пудру, карандаш, тени – продавщица, почувствовав перед собой серьезного клиента, старалась вовсю – и наконец небольшой флакон своих любимых духов.
«Ну вот, осталось совсем немного…»
Она шла по Пасси, разглядывая витрины как человек, который может позволить себе купить все, что захочет. «Бедная Ленка…» Ей стало смешно при мысли о том, как быстро они поменялись ролями – еще два дня назад она чувствовала себя бедной родственницей, а Ленка комплексовала из-за того, что не может подкинуть ей денег.
Наташа купила сумку и, выйдя из магазина, заметила на противоположной стороне вывеску: «François Pinet». Она перешла через улицу и сразу же в углу витрины увидела простые черные туфли на небольшом каблуке. «Какое блаженство выбирать обувь, не глядя на цену», – подумала она.
Цена, однако, оказалась очень высокой, и молоденькая продавщица, сидя перед Наташей на корточках, помогала ей надеть туфли, а потом собственными ручками с отполированными ноготками, глядя на которые, Наташа сообразила, что совершенно забыла о маникюре, уложила ее старые, раздолбанные кроссовки в коробку с шуршащей белой бумагой. Наташа вышла на улицу, сделала несколько шагов и засмеялась от удовольствия – неведомый мастер сшил их, вероятно, специально для нее.
Потом, там же неподалеку, она зашла в небольшой «Макдоналдс», поднялась на второй этаж и закрылась в туалетной кабине. Когда несколько минут спустя из дверей единственного на весь квартал дешевого ресторана вышла молодая женщина в элегантном черном платье, большие часы на перекрестке улиц Пасси и де ля Помп показывали семь.
* * *
«Куда теперь?..»
Ей захотелось оказаться в каком-нибудь другом, неизвестном ей районе Парижа, и она двинулась вперед в поисках метро. Она прошла довольно большое расстояние, когда на одном из перекрестков ей попалась уютная и явно очень дорогая кондитерская. Воображая себя героиней романа, светской дамой, Наташа вошла в кафе, заказала чашку чая и пирожное со смешным названием «tete de negre»[8]8
Голова негра (фр.).
[Закрыть]. Сев за столик и сообразив, что это невинное удовольствие обошлось ей в сумму, равную половине ее зарплаты, засмеялась от удовольствия. Подобно Маргарите, она чувствовала себя помолодевшей, похорошевшей и немного ведьмой. Конечно, она ведьма, шпионка, преступница! Как, оказывается, весело быть грешницей! Как смотрит на нее этот господин в дорогом костюме! Какое наслаждение этот чай! К черту угрызения совести! К черту, к черту, к черту! Как хорошо!
Потом она села в метро и, ориентируясь на знакомые названия, доехала до Сен-Жермен-де-Пре. Постояла в соборе, любуясь лучами заходящего солнца, пробивающимися сквозь цветные витражи, потом с удовольствием посмотрела на представление маленького мима на площади перед собором и, вылезая из толпы, столкнулась с длинноволосым итальянцем. Он бросил на нее восхищенный взгляд и, прищелкнув пальцами, громко сказал: «Bella! Bella!»
«Да, я красива, красива, красива! Как хорошо!»
Часы на Сен-Жермен пробили восемь. Наташа почувствовала усталость и подумала, что пора возвращаться.
«Не пора ли домой? А платье? Может быть, снять? Что я скажу Ленке? Ладно, придумаю что-нибудь…»
Она двинулась в сторону метро и, проходя мимо полной народу террасы большого кафе на углу бульвара Сен-Жермен и какой-то неведомой ей улицы, почувствовала на себе чей-то взгляд. «Показалось», – мелькнуло у нее в голове. Она сделала пару шагов, но, словно повинуясь какому-то странному импульсу, вдруг обернулась: из глубины террасы на нее в упор смотрели черные глаза Филиппа Левека.
Впоследствии ей было всегда немного странно вспоминать эту минуту, и даже не минуту – несколько коротких мгновений, в течение которых она, нелепо остановившись посреди тротуара, смотрела на него, а он, тоже не сводя с нее глаз, не делал ни малейшей попытки ни заговорить с ней, ни сдвинуться с места – так, будто они оба, словно предчувствуя что-то, не могли или не хотели подойти друг к другу.
Наконец Филипп встал и направился к ней.
– Я вас едва узнал. – Он по-прежнему не сводил с нее глаз. – Я хотел вас позвать, но не был уверен…
– В чем?
– Что это вы. – Он немного помолчал. – Вы очень изменились.
Она с удовольствием заметила, что он растерян.
– Вы тоже.
– Я?
– Да. Вы кажетесь растерянным.
Они оба засмеялись.
– Я растерялся, потому что вы… вы такая красивая.
«Да. Да. Bella, bella!»
– Могу я пригласить вас за свой столик?
– С удовольствием. Я голодна как волк.
Филипп сказал, что пообедать они смогут только внутри, и они устроились на втором этаже в уютном уголке у окна. Она делилась с ним впечатлениями от Парижа, говорила весело, легко, часто вставляя французские слова и целые фразы, и каждый раз спрашивая его: «Правильно? Правильно я говорю?» – а Филипп, улыбаясь, смотрел на нее через стол.
Потом они вышли из ресторана. Наташа чувствовала себя отдохнувшей и полной сил, и когда он предложил походить по городу, охотно согласилась. Они пошли в сторону Эйфелевой башни, которую она еще не видела вблизи, и по дороге Филипп рассказывал ей про Париж.
Когда они дошли до Марсова Поля, начало смеркаться. Казалось, Эйфелева башня, подсвеченная изнутри, словно гигантский фантом, плывет над городом. Под башней, возле одной из опор, стояла длинная очередь: кто-то ел мороженое, кто-то жевал сэндвичи, сделанные из длинных французских батонов, кто-то развлекался светящимися в темноте дешевыми игрушками. Они тоже встали в очередь, и минут через тридцать большой оранжевый лифт поднял их на самую высокую точку Парижа. В Сене отражались разноцветные огни речных трамвайчиков, а город, который Филипп показывал ей сверху, словно таял в сиреневой дымке.
– Где ваш дом? – спросила она.
– Мой? Раньше я жил там, – Филипп показал куда-то на запад. – А теперь у меня дома нет… – и, заметив ее удивленный взгляд, объяснил: – Я развожусь с женой и пока живу у друзей. Это там. – Он протянул руку в другом направлении. – Впрочем, друзья возвращаются в это воскресенье, и мне, наверное, опять придется куда-нибудь переехать. Не пугайтесь, я вовсе не собираюсь становиться клошаром – я подыскиваю себе квартиру.
Спустившись, они перешли Сену по мосту Йена к Трокадеро, откуда со смотровой площадки любовались фонтанами: гигантские струи воды красного, зеленого и желтого цвета с ревом вырывались из огромных труб, похожих на пушечные стволы. Потом, увидев молодежь, танцующую под звуки тамтамов, по которым ритмично и вызывающе ударяли длинные ладони чернокожих музыкантов, Наташа, постоянно ощущая на себе его взгляд, начала самозабвенно двигаться в такт музыке. «Как давно я не танцевала!.. Он смотрит, как он смотрит!.. К черту, все к черту… Как хорошо…»
Они простились, когда было уже далеко за полночь. Наташа только сейчас сообразила, что Ленка, наверное, сходит с ума от беспокойства, и ей стало не по себе. Она вспомнила к тому же, что ей ещё нужно найти место, где переодеться, потому что сказать Ленке правду она не могла. Она протянула Филиппу руку, сказав, что чудесно провела время, и попросила не провожать ее до дома, в надежде, что ей, когда она останется одна, удастся придумать, что делать с платьем.
– Я увижу вас завтра? – спросил Филипп.
– Завтра?.. Да.
– Когда? Где?
– Я живу у подруги, которая рано утром уходит на работу… Когда хотите.
– Тогда в полдень, на Трокадеро, у входа в театр Шайо. – Он поцеловал ей руку и быстро зашагал прочь.
«Макдоналдс», расположенный недалеко от дома, был закрыт, идти было некуда. «Что же делать?» Наташа вернулась к дому и, набрав код, вошла в свой подъезд. Не зажигая свет и стараясь ступать как можно тише, спустилась в «нулевой» этаж, где находилась прачечная и стол для пинг-понга, переоделась, убрала все в сумку, вызвала лифт и поднялась на четвертый этаж.
– Ну, наконец-то! – Ленка сидела на кровати в пижаме, намазывая кремом лицо. – Где ты была? Я чуть с ума не сошла… Наташка, да тебя не узнать! Откуда у тебя такие туфли? И сумка… Боже мой, и прическа… Где ты была?
– Ленка, ты прости, что я задержалась…
– Да ладно… Где ты была?
Лена продолжала с жадностью рассматривать Наташины обновки.
– Я встретила своего француза.
– Так я и думала! Ну, рассказывай! Это он купил тебе туфли?
– Что ты, бог с тобой! Я сама купила… Не могла же я ходить бог знает в чем.
– А сумочку?
– Тоже.
– А что в пакете?
– Старые кроссовки.
– А эти сколько стоят? Наташка, я же тебя учила, где покупать! Такие туфли стоят небось тысячу франков.
«Бедная Ленка! – подумала Наташа. – Они стоят почти две».
– Ну да, около того… Это все неважно.
– А что важно? Он что, какие-то авансы тебе делал?
– Лена, ради бога, какие авансы?
– А что же?
– Не спрашивай, прошу тебя, не спрашивай…
– Ты только, знаешь, не сходи с ума… Ты же не девочка!
Наташа посмотрела на нее:
– Ленка, ты же помнишь: мы с Юрой прожили меньше двух лет. Когда он ушел от меня, мне было двадцать. И, знаешь, мне сейчас кажется, что этих тринадцати лет просто не было. Не было, понимаешь? – Наташа засмеялась и, взглянув на Лену, добавила: – Так что я, возможно, действительно еще девочка…
– Какая девочка, не валяй дурака! У тебя сын. Что? Ты как будто удивлена?
Наташа действительно вздрогнула, как будто только сейчас вспомнив, что у нее есть сын.
– У меня есть сын, – повторила она. – И что же?
– Ничего, просто надо держать себя в руках, а не сходить с ума. Рассчитываешь остаться тут?
– Вот ты о чем… А я, представь себе, вовсе об этом не думала. И вообще… ты не понимаешь.
– Я все прекрасно понимаю! Достаточно посмотреть на тебя, чтобы понять, что ты влюблена как кошка.
– Это плохо?
– Да, это плохо, потому что, прежде чем влюбляться, надо понять, на что можно с этим мужиком рассчитывать. И тогда уже действовать с холодной головой.
– Ты рассуждаешь, как Нина Гавриловна.
– Ну, знаешь!
– Ленка, прости меня, не сердись! Ты сама ругала меня за то, что я не закадрила его в самолете, а теперь почему-то сердишься…
– Я не сержусь, – вздохнула Ленка. – Наверное, я тебе просто завидую. Давай спать.
Они уже обе были в постели, когда Лена, погасив свет, спросила:
– Завтра опять?
– Угу, – ответила Наташа и блаженно улыбнулась.
А потом… потом была магия Парижа: чайки, с криком проносящиеся над зеленой водой Сены и Мостом Искусств; старые платаны, глядящие в окна Лувра, площадь Согласия, Латинский квартал: студенты, книжные развалы; Люксембургский сад – они сидели на металлических стульях, глядя, как дети пускают кораблики в большом круглом водоеме, и солнце играло в ее рыжеватых волосах; фонтан Марии Медичи, в воде которого грустно отражалось небо; бульвар Сен-Мишель – «Как вы его называете – Бульмиш?»; лоточники, торгующие старыми открытками; фонтан и мальчишки, собирающие со дна его монеты; рю Суффло, Пантеон и старая церковь – «Той самой святой Женевьевы, которая была покровительницей Парижа?»; рю Муфтар с ее ресторанчиками, маленькими рыночками и древними домами, которые видели, как умирает пятнадцатый век; снова Лувр, Тюильри – «Где был дворец?», Пале-Рояль… – «Здесь гулял Жерар де Нерваль с омаром на голубой ленточке вместо поводка. Не смейтесь, я не шучу»; парк Монсо – «У вас есть дети?» – «Да, сын»; церковь Мадлен, Гранд-опера, кафе де ля Пэ, где они пили кофе, – «А у вас?» – «Нет»; Новый мост, самый старый в Париже; букинисты; Консьержери – «Какой это век?»; стрелка острова Сите; сквер Вер-Галан: плакучие ивы, глядящие в зеленые волны Сены, – «Посидим здесь?»; Нотр-Дам, маленький садик за собором, где они ели мороженое, и химеры, ухмыляющиеся им сверху, – «Какой сегодня день?»; Монмартр, площадь Тертр, ее карандашный портрет, – «Вы подарите его мне?»; кривые улочки, звуки аккордеона, «Мулен Руж» с гологрудыми красотками; «Уже среда? Не может быть…»; Булонский лес: лодки, утки с утятами, гортанные крики павлинов на острове, дождь, шорох листвы, смех, доносящийся с террасы ресторана, – «Дай мне сигарету…»; скамейка на площади Сен-Сюльпис перед фонтаном «Четыре епископа», – «Уже совсем темно…»; крошечная лампочка под розовым абажуром на столике кафе, розовое пятно света на белой скатерти, запах его сигарет, красное вино в бокалах, его рука на ее запястье, его голос. «Поедем ко мне?»; такси, незнакомый квартал, шепот, едва различимый в темноте блеск его глаз, волшебство прикосновений. «Ты дрожишь…»
* * *
Наступила пятница. Они завтракали в маленьком кафе на углу улицы, где жил Филипп, и Наташа сказала:
– Послезавтра я уезжаю.
– Я не понимаю… Останься еще хотя бы на несколько дней.
Наташа покачала головой.
– Это невозможно.
– Почему?
– По многим причинам. Во-первых, меня ждут мама и сын; во-вторых, во вторник я должна выйти на работу; в-третьих, у меня в любом случае билет на воскресенье.
– Билет не проблема – его можно поменять. А даже если нельзя, всегда можно купить другой.
Наташа покачала головой и тихо сказала:
– Дело не в билете. Дело в том, что в воскресенье я должна быть в Москве.
Филипп взял ее за руку:
– Наташа, выслушай меня. Я развожусь с женой, и пока не будет покончено со всеми формальностями, я не смогу приехать…
– Я все прекрасно понимаю…
Он перебил ее:
– Ничего ты не понимаешь! Я, почти холостой, сорокатрехлетний бездетный мужчина, после четырнадцати лет неудачного брака, встречаю наконец женщину своей жизни, а она, на пятый день знакомства, говорит, что уезжает, потому что так нужно. Кому нужно? Почему ты не можешь позвонить на работу и домой и сказать, что задерживаешься на некоторое время? Если у тебя денежные затруднения…
– У меня нет денежных затруднений.
– Значит, ты просто не хочешь?
Она помолчала.
– Знаешь, я бы очень хотела, чтобы все было как-нибудь по-другому: я имею в виду собственные обстоятельства. Я бы, наверное, хотела чувствовать себя более свободной; я бы хотела, чтобы в Москве меня не ждал целый ворох проблем и чтобы все было легко и весело. Но весь опыт моей жизни, а он, видимо, очень не похож на твой, приучил меня к тому, что ничего не дается легко. И я не могу сейчас, вот так сразу, ни изменить свою жизнь, ни измениться сама. И потом… – Она отвернулась и замолчала.
– И потом?..
Наташа посмотрела ему в глаза и тихо сказала:
– Несколько дней все равно ничего не изменят…
– Хорошо. Ты сможешь выслать мне приглашение сразу по приезде? Через месяц я уже наверняка буду свободен.
Они встали из-за стола и вышли на улицу.
– Ты уверен, что тебе все это нужно? – спросила Наташа.
Филипп досадливо покрутил головой, как человек, которого не хотят понять.
– Наташа, если бы я мог, я бы прямо сейчас просил тебя стать моей женой, но сейчас – увы! – это невозможно. Не перебивай меня. Я прошу тебя остаться здесь до тех пор, пока не кончится бракоразводный процесс, то есть примерно на месяц. Остаться со мной, у меня, я завтра же сниму квартиру. С твоей работой все наверняка можно уладить, если уж эта твоя работа тебе так нужна. А твои мама и сын…
– Мои мама и сын, – перебила Наташа, – готовы для меня на все. Поэтому в воскресенье я вернусь в Москву, а ты будешь заниматься своими делами, и если через месяц ты еще будешь помнить обо мне, ты приедешь. И, пожалуйста, не надо сейчас больше ничего говорить, иначе я расплачусь, а у меня сегодня как-никак день рождения.
– Как! – Он привлек ее к себе. – Ты ничего не сказала… Поздравляю… Значит, сегодня мы отмечаем твой день? И завтра у нас еще целая суббота… В воскресенье я отвезу тебя в аэропорт, а через месяц мы встретимся. Bon anniversaire…[9]9
С днем рождения (фр.).
[Закрыть]
Наташа слегка отстранилась от него.
– Филипп, к пяти часам я должна быть у своей подруги…
Она заметила, как у него вытянулось лицо.
– Не обижайся. Мне надо побыть с ней хотя бы недолго. Видишь ли, эта поездка – ее подарок. Если бы не она, я бы не могла даже мечтать о том, чтобы увидеть Париж. А я не была у нее со среды. Если хочешь, поедем вместе.
– Прости, но я не хочу видеть никаких подруг, даже если я обязан им тем, что встретил тебя. Ведь это не надолго? Тебе, надеюсь, не придется просидеть с ней весь вечер?
– Конечно, нет! Я схожу к ней на часок и…
– Хорошо. За это время я успею кое-куда сходить…
– Ты говорил, что сегодня у тебя нет никаких дел?
– Твою поездку, оказывается, оплатила подруга? А ты говорила, что у тебя нет денежных затруднений.
– Тогда были, а теперь – нет.
– Ты загадочна, как все русские. Когда – тогда? И что значит – теперь? Если, конечно, это не нескромный вопрос?
– Боюсь, что нескромным тебе покажется ответ.
– Все равно скажи.
– Скажу, только не сейчас. Может быть, завтра. А сейчас, пожалуйста, купи мне что-нибудь на память! – Она кивнула на сувенирный киоск, мимо которого они проходили. – Что-нибудь такое, что я смогла бы всегда носить с собой. Какой-нибудь брелок.
– Может быть, подождем до вечера?
– Пожалуйста, подари мне этот брелок, – она показала на маленький дешевый брелок в виде Эйфелевой башни.
Филипп пожал плечами и засмеялся:
– Хорошо… если он тебе так нравится…
В пять часов, когда Наташа вошла в квартиру, Лена переодевалась после работы.
– Ты все-таки появилась? – с обидой в голосе спросила она. – Я уж думала, что так и не увижу тебя до самого отъезда. Ну, тебя можно поздравить?
– Знаешь, он почти сделал мне предложение.
– Что значит «почти»?
– Он разводится с женой и предлагает мне остаться в Париже до конца процесса…
– То есть как это – остаться?
– Переехать к нему. Правда, у него даже и квартиры сейчас нет: он живет у друзей, которые приезжают послезавтра вечером.
– Квартира – не проблема, если у него есть деньги.
– Я, как ты понимаешь, не спрашивала его об этом.
– А как же виза?
– Виза у меня до конца июня, но дело не в этом.
– А в чем?
– Ленка, разве ты не понимаешь? Мама осталась без копейки – пенсия только на той неделе, да и хватит ее очень ненадолго. У Сережи кончается учебный год. Мне во вторник на работу. И еще много чего. Словом, мне надо быть в Москве.
– Подожди, что-то я тебя не понимаю. То есть я все понимаю про твои московские дела, но я не понимаю главного: ты выходишь за него? Что ты ему сказала?
– Я сказала, что, если после развода я еще буду ему нужна, пусть приезжает в Москву.
– А ты не боишься его потерять таким образом?
– Если через месяц ему это будет неинтересно, значит, я и сейчас ему не нужна.
– Ты так и осталась максималисткой…
– Это не максимализм. Я просто хочу, чтобы меня любили. И я не хочу еще раз пережить то, что я пережила со своим мужем.
– Ты сама-то любишь его?
– Ленка, родная, не спрашивай меня ни о чем!
– Все понятно. Ладно, будем справлять твой день рождения? Тебе надо было прийти с ним, мы бы познакомились…
– Он сейчас занят, мы увидимся вечером. Ты прости, что все так получилось…
– Да ладно!.. Сегодня останешься у него?
– Да, мы встречаемся в семь. Я заберу свои вещи, хорошо? Он сам отвезет меня в аэропорт.
Наташа поставила на стул чемодан, открыла шкаф и начала перекладывать в него свои пожитки. Когда Ленка вышла из комнаты, она развернула полотенце, в котором были спрятаны деньги, достала из пачки десять стодолларовых купюр и сунула их на Ленкину полку, под стопку носовых платков. Остальное положила в сумку. Они еще немного посидели, поговорили о пустяках, и Наташа простилась, пообещав, что позвонит перед самым отъездом.
Вечером Филипп повел ее в ресторан. Заказывая вино, он о чем-то долго переговаривался с официантом – тот подносил ему откупоренные бутылки, Филипп пробовал – сперва одно, потом другое и, наконец, остановился на каком-то «шато» с незапоминающимся названием. После того как они выпили за ее здоровье, Филипп достал из кармана небольшой черный футляр и протянул ей:
– Это тебе. Ты хотела что-нибудь, что можно всегда иметь при себе?..
Наташа открыла футляр – на тонкой черной коже лежали очень красивые, очень дорогие часы.
– На этих часах время бежит быстрее, чем на других. Ты и не заметишь, как пройдет этот месяц, – сказал Филипп и надел ей часы на левое запястье.
Вечером, уже дома, он спросил:
– Ты что-то хотела мне рассказать?
– Да, – она посмотрела на него, словно пытаясь понять, как он отнесется к тому, что с ней произошло. – Я, кажется, попала в ужасную историю…
Она рассказала ему о деньгах и о свертке, который получила в Шереметьевском аэропорту.
– Думаешь, твой бывший муж способен заниматься такими вещами? – спросил Филипп.
– До сих пор я считала, что нет. А теперь не знаю.
– Сколько там денег?
– Не знаю, три толстые пачки.
Филипп рассмеялся:
– Как это по-русски! Они с тобой? В любом случае, ты не должна их брать, пока не узнаешь, что было в свертке. Если твои опасения справедливы, к ним просто нельзя прикасаться – это грязные деньги. Их надо либо сдать в полицию, либо в какой-нибудь фонд по борьбе с наркотиками. Если это что-то другое, ты сама решишь, как с ними поступить, но в любом случае ты не должна везти их через границу, – Он немного помолчал. – Было бы еще лучше, если бы ты вообще ничего не брала от твоего бывшего мужа: я дам тебе достаточно денег, чтобы ты смогла прожить до моего приезда, ни в чем не нуждаясь, а потом…
Она перебила его:
– Ты прав – мне, конечно, лучше их не брать… Но у тебя я тоже не возьму. Как-нибудь проживу.
– Но почему? Ведь у тебя ничего нет!
– Я потратила почти тысячу долларов и еще одну тысячу оставила своей подруге. Она, правда, об этом еще не знает, но я позвоню ей перед отъездом, если придумаю, что сказать. И в сумке у меня – то, что осталось от первой тысячи во франках, мне этого хватит. Остальное пусть лежит у тебя. – Она заметила его движение: – Пожалуйста, не будем больше об этом говорить! Денег я у тебя все равно не возьму. А эти… Если окажется, что ничего плохого за ними не стоит, ты привезешь их в Москву. Будем считать, – она невесело усмехнулась, – что теперь тебе просто придется приехать…
* * *
В воскресенье утром Филипп отвез ее в аэропорт «Шарль де Голль». Она так и не позвонила Лене, решив, что сделает это из Москвы, когда все прояснится. Придумывать что бы то ни было она все равно была не в состоянии: она была поглощена мыслями о разлуке. Расставаясь с ним, точнее, решаясь с ним расстаться, она как бы соглашалась подвесить на ниточку свою жизнь. Думать о том, что произойдет через месяц, он не хотела, так как от нее все равно ничего не зависело, но она знала, что умрет, если потеряет его.
Они шли по длинным переходам аэропорта, и глаза её были полны слез. Филипп остановился, поцеловал её и сказал:
– Сейчас мы подойдем вон к той стойке и там расстанемся. Ты возьмешь себя в руки и спокойно пойдешь дальше. Вечером я позвоню тебе и буду звонить каждый день, и мы будем долго-долго разговаривать, и этот месяц пройдет очень быстро – мы увидимся, и никогда ничто больше не разлучит нас. Через несколько дней я все улажу с квартирой и сообщу тебе адрес, чтобы ты могла выслать мне приглашение. А сейчас ты будешь вести себя, как храбрый маленький солдат, и не будешь плакать.
Наташа кивнула. Они сделали еще несколько шагов, обнялись, она хотела что-то сказать, но застрявший в горле комок мешал ей говорить. Она постаралась взять себя в руки:
– Пожалуйста, теперь иди, пока я не разревелась окончательно. Я справлюсь. Иди.
Филипп снова поцеловал ее, Наташа быстро направилась к стойке «Аэрофлота», встала в конец небольшой очереди на регистрацию багажа, и в этот момент кто-то потянул ее рукав. Она обернулась. Перед ней стоял тот самый человек в потертой кожаной куртке, который в день приезда всучил ей коробку с деньгами.
Она сразу догадалась, что сейчас произойдет, и расширившимися от ужаса глазами, не в силах произнести ни слова, смотрела, как он достает из кармана куртки конверт.
– Я рад, что вы узнали меня. Передайте это господину Павловскому. Он знает.
Наташа попыталась что-то возразить:
– Это невозможно…
– Почему? – в его голосе послышалась насмешка. – Вы же взяли деньги? Не станете же вы устраивать скандал: здесь полно русских. Да и французам это вряд ли понравится.
Наташа огляделась: вокруг действительно было полно народу.
– Положите это в сумку и успокойтесь. Берите, мне надо идти.
Он почти силой заставил ее взять конверт и быстро зашагал прочь.
– Мадам, ваша очередь! Поставьте чемодан…
Почти не соображая, что делает, она сунула конверт в сумку, поставила чемодан на весы, что-то невпопад ответила на заданный ей вопрос и, взяв из рук служащей посадочный талон, оглянулась.
Она не знала, зачем она это сделала: может быть, надеялась еще раз увидеть родное лицо, может быть – в поисках спасения, хотя спасти ее могло разве что чудо, может быть, интуитивно, «просто так». Она так никогда и не нашла ответа на этот вопрос, хотя впоследствии часто вспоминала эту минуту, до бесконечности прокручивая в памяти эту крошечную деталь всего происшедшего, разрушившую ее жизнь в одно короткое мгновение. Обернувшись, примерно в ста метрах от себя она увидела Филиппа, спокойно беседовавшего с человеком, передавшим ей конверт.
«Они знакомы?.. Не может быть! Этого просто не может быть!»
В этот момент кто-то заслонил от нее Филиппа, и она на мгновение потеряла его из виду. Когда она увидела его снова, он шел к выходу вместе с человеком в куртке.
«Они уходят. Вместе… Что делать? Закричать? Швырнуть проклятый конверт? Позвать полицию?..»
Ее толкали какие-то люди, она слышала то русскую, то иностранную речь, она видела вокруг себя чужие лица. Что с ней? Что она делает? Кто эти люди? Куда они спешат? Почему им так весело? И что произошло? Какую страшную шутку сыграла с ней судьба?
Она почти не помнила, что было дальше. Ей даже не было страшно, она просто не успела испугаться. Она чувствовала себя оглушенной, как будто на нее свалилось что-то огромное и страшное и придавило ее. Она шла, как автомат, не отдавая себе отчета в том, куда идет, ни в том, что с ней происходит, ни в том, что ее ждет. Она почти не заметила, как прошла паспортный контроль, как убрала паспорт в сумку, и только потом сообразила, что на французской таможне ее никто так ни о чем и не спросил.
Войдя в самолет и отыскав свое место возле иллюминатора, она без сил упала в кресло и закрыла глаза. Ей нужно было осмыслить все происшедшее. Может быть, она ошиблась? Может быть, они вовсе не знакомы? Мало ли почему два человека могут заговорить друг с другом?
На мгновение она почувствовала облегчение: вечером он позвонит и скажет, откуда знает этого человека.
Мало ли какие невероятные совпадения бывают в жизни? Все объяснится, завтра все объяснится. Она открыла глаза, она почти успокоилась, как вдруг заметила, что пассажир, сидящий неподалеку от нее, встал с места и положил какой-то предмет на багажную полку, расположенную наверху. В то же мгновение она вспомнила: когда десять дней назад самолет приземлился в Париже, Филипп достал с верхней полки ее вещи. Зачем? Ответ был совершенно ясен: он все знал и боялся, как бы она не забыла сверток в самолете.
Потом воспоминания о других подробностях лавиной обрушились на нее. Филипп стоял за ней в очереди на регистрацию багажа. Стоял специально, чтобы попросить в салоне место рядом с ней. Но зачем? Чтобы познакомиться, чтобы быть рядом и проследить, все ли в порядке. Чтобы быть уверенным, что она не посмотрит, что в свертке. Мало ли зачем? Но ведь он потом сразу же ушел и не стал настаивать ни на каком знакомстве?.. Сделал вид, что ушел, потому что в тот момент, когда она передавала сверток человеку, давшему ей деньги, Филипп был рядом. Хотел удостовериться, что сверток попал по назначению?..
А в самолете? Он узнал о ней почти все, даже ее парижский адрес. Но ведь в Париже они встретились случайно? Встретились случайно, но он специально сказал ей, что знает дом, где она будет жить, и что он бывал в нем, чтобы она не удивилась, если встретит его там. Зачем? Зачем ему нужно было с ней встречаться? Господи, ну конечно! – ее бросило в жар. Деньги. Они дали ей эти деньги, чтобы купить ее, и, добившись своего, отобрали. Для этого все и было придумано. Ее поймали на крючок – что ж, она быстро проглотила наживку… Он сам заговорил о ее материальных затруднениях, сам навёл её на разговор об этих деньгах, сам предложил и даже настаивал на том, чтобы она оставила деньги у него.
«И ради этих денег он…»
Наташа застонала.
– Вам плохо?
Она невидящими глазами посмотрела на сидящего рядом пожилого человека в очках, ничего не ответила и отвернулась. Если бы она могла поговорить с ним, пожаловаться, выплакаться, спросить совета, только бы не оставаться наедине со своими мыслями… Но отчаяние было ее тюрьмой: из него не было выхода. Она снова и снова прокручивала в памяти все происшедшее, пытаясь найти лазейку к спасению: какое отношение мог иметь Филипп, который был знаком с Меретинским и с кем-то еще из профессуры института, где она когда-то училась, Филипп, который чуть ли не наизусть знал всю русскую классику, к наркотикам? Или к чему-то в этом роде? Откуда он мог знать ее бывшего мужа? У нее опять родилась маленькая надежда, и она пыталась поддержать ее в себе, как поддерживают маленький, чуть тлеющий огонек. Но он погас: она вспомнила, что Филипп не проводил ее до конца, это было бы так естественно. Он сказал ей, чтобы дальше она шла одна, чтобы взяла себя в руки или как-то еще… Он оставил ее одну, чтобы дать возможность этому человеку подойти к ней и отдать конверт. А потом дождался его и спросил, как прошла операция. Вот и все. Он не оставил ей ни адреса, ни телефона под предлогом того, что только ищет себе квартиру. А классика и профессура… Ее бывший муж прекрасно знает, чем ее можно купить. Она много раз с восторгом рассказывала ему о блестящих лекциях профессора Меретинского, который читал у них в институте теорию литературы.
Сейчас она вернется в Москву. Ее близкие ждут рассказов, подарков, любви. Что она теперь может им дать? Свою разбитую жизнь? Как все это могло произойти? Как она дала втянуть себя в эту историю? И в какой момент? Когда все это началось? В тот момент, когда в Шереметьево человек с родимым пятном отдал ей пакет? Или когда ей позвонил бывший муж?
Один раз он уже разбил ей жизнь…
Или она сама во всем виновата? Может быть, она просто влюбчивая дура, которая ничего не понимает в людях и дает себя обмануть первому встречному только потому, что он недурен собой и от него пахнет дорогим одеколоном? Разве он в чем-нибудь виноват перед ней, если она сама, сама, как глупый мотылек, полетела на огонь и сгорела? А он? Что ж, он задумал и блестяще осуществил намеченный план. Вольно ей было оказаться такой дурой. Ленка права: она всегда жила чувствами. Никто из ее подруг не дал бы втянуть себя в подобное приключение, любая из них вышла бы из этой истории сухой – получила бы удовольствие, накупила тряпок, набрала бы побольше денег и спокойно уехала домой, вспоминая о приятной интрижке с иностранцем. А чувства… Какие чувства? Кому они нужны в наше время?
