Текст книги "Там, где всегда ветер"

Автор книги: Мария Романушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

Повесть об отце

Неожиданно для самой себя, я решила написать повесть. Сама удивляюсь, как мне это могло прийти в голову. Ведь до этого я никаким сочинительством не занималась. Но помню оглушительную радость, когда эта мысль озарила меня:

Я МОГУ НАПИСАТЬ КНИГУ – И ЭТО БУДЕТ МОЯ НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ!

И В ЭТОЙ НАСТОЯЩЕЙ ЖИЗНИ У МЕНЯ ВСЁ СБУДЕТСЯ, О ЧЁМ Я МЕЧТАЮ!

В ЭТОЙ ЖИЗНИ ВСЁ БУДЕТ ПРАВИЛЬНО, ВСЁ БУДЕТ ТАК, КАК ДОЛЖНО БЫТЬ!

Это было всё именно так внутри меня: такими огромными буквами!!! Со множеством восклицательных знаков!!! Даже не буквами – а звёздами!… Какой-то добрый ангел мне это нашептал, открыл дверь в Мир Удивительных Возможностей…

И вот, я пишу свою первую повесть. Повесть называется «Марта». В ней только два действующих лица: отец и Марта. Он и я. Мне не нравится моё реальное имя, оно холодное, хоть и красивое. Поэтому в повести я называю себя Мартой – мне так уютнее, теплее… Март – мой любимый месяц в году, в марте – земля синяя от подснежников… Когда весной, в марте, я принесла из балки для мамы и бабушки два волшебных букетика, бабушка сказала, что у меня глаза синие, «как эти подснежники». (И я знаю, что такие же глаза у моего отца…) Тогда я и придумала для себя внутреннее – тайное ото всех – имя, чтобы в нём отогреваться: Марта.

…Я пишу повесть по ночам, под одеялом, при свете фонарика… Другой возможности у меня нет. Я не могу это делать днём, за своим письменным столом, потому что вокруг постоянно кто-то ходит: то бабушка заглянет через плечо: «Ты уроки делаешь? или чем тут занимаешься?» То Маришка прискачет: «Давай поиграем!» А в школе на уроке, или на переменке, и подавно невозможно писать повесть: тут уж все заглядывают из-за плеча. Ещё чего доброго учительница отберёт и зачитает вслух – это было бы ужасно!

И вот я весь день жду ночи, жду той минуты, когда услышу бабушкино спящее дыхание, заберусь с головой под одеяло, вытащу из-под подушки общую тетрадь, карандаш и фонарик… И никто, НИКТО В ЦЕЛОМ МИРЕ об этом не знает! И когда днём я общаюсь с подружками, или с бабушкой, мне смешно и удивительно, что НИКТО из них не знает и даже не подозревает о моей ТАЙНОЙ ЖИЗНИ.

Весь день проходит в мечтах об этой тетрадке. Слушаю объяснение учителя – и ничего не слышу, потому что в голове у меня вызревает новая глава моей повести… И я прямо дрожу при мысли, что вот настанет ночь, и я заберусь под одеяло, и запишу это в свою тетрадку – и это навсегда станет МОЕЙ НАСТОЯЩЕЙ ЖИЗНЬЮ, которую у меня никто не отнимет.

А сюжет моей повести предельно прост: мы с отцом живём вдвоём, он ходит на работу, а я в школу не хожу, школы в повести нет. Я целый день живу в ожидании отца: убираю дом, готовлю еду, читаю, он приходит, я кормлю его ужином, мы разговариваем обо всём на свете, смеёмся, он говорит мне хорошие, ласковые слова, смотрит на меня своими чудесными сине-голубыми глазами… И никто, никто нам больше не нужен!

* * *

Я бы так и писала её, свою повесть, день за днём, живя двумя жизнями, если бы…

Если бы не разговор с мамой. Неожиданный и тяжёлый.

Мама устроила мне настоящий допрос: что такого я наговорила в лагере Ларисе, что она потом рассказала своей маме? (А её мама – соответственно, моей маме).

И почему это вдруг я не люблю Фёдора? Что он плохого мне сделал, чтобы его не любить? И как я могу любить папу Серёжу, если я его почти не знаю? И что это мне вообще взбрело в голову – жаловаться Ларисе? И как мне не стыдно быть такой неблагодарной в отношении Фёдора, и т.д., и т. д.

В конце концов, она довела меня до слёз и выдавила из меня мучительные, ужасно стыдные, ложные признания: я плакала и уверяла её, что Лариса меня не правильно поняла, что я говорила всё наоборот, что люблю я как раз папу Федю, ну и так далее…

Мама, наконец, оставила меня в покое. Не знаю уж, поверила она мне или нет. Скорее всего – нет, ведь я не умею врать, и мама об этом знает.

Она ушла, а я достала из портфеля свою повесть, взяла спички и пошла на пустырь за домом.

Да, я её сожгла… Свою повесть. Я не могла допустить, чтобы её прочли мама или бабушка. О Фёдоре я уже и не говорю! Если бы они её прочли, мою повесть, мне бы пришлось уйти из дома. Или умереть.

Какой вывод сделала я после этой истории? А не рассказывай подружкам о сокровенном! И не верь ничьим клятвам.

* * *

Прошла целая жизнь. А я не могу забыть свой жертвенный костерок на пустыре за домом…

Прыжки в прошлое

Люблю по вечерам, пока ещё бабье лето и не пошли дожди, торчать на спортплощадке в школьном дворе. Обожаю прыгать в длину! Но только когда меня никто не видит. Когда смотрят – ни за что прыгать не стану! Разумеется, меня интересует не результат – мне нравится сам момент прыжка. Ощущение ПОЛЁТА.

Короткая быстрая пробежка, сильный толчок! – и… как птица, летишь над песочной ямой… И вот – упругое приземление, и тебя ещё мягко протаскивает по тёплому (сверху) и прохладному (внутри) песку… Ноги зарываются по щиколотку в нежную сыпучесть, окунаю в неё руки по самые локти… Сижу, блаженствую…

Мне не нужен измеритель длины: на сколько я прыгнула. Мой собственный измеритель – измеритель удовольствия – у меня внутри. А прыгаю я ровно… на четыре года назад! Потому что это не просто яма с песком – это моя личная машина времени.

С каждым прыжком я оказываюсь ровно в 31-м августа 1957 года, в городе Оренбурге, во дворе нашего дома на проспекте Братьев Коростелёвых, куда мы только сегодня переехали. И пока взрослые расставляют мебель, я вышла в большой, но почему-то совершенно пустынный в этот час двор (видимо, всё детское население нашего дома в этот момент подвергалось отмыванию от прошедшего лета перед завтрашним Первым сентября). Я пошла вглубь двора и нашла среди зарослей жёлтой акации песочницу с удивительно нежным светло-жёлтым речным песком… Я запустила в него руки по локти, наслаждаясь его нежной прохладой… Потом скинула сандалии, нагрузила их песком, как две маленькие баржи, и пустила их в плаванье по песочным барханам…

В этот момент к песочнице подошёл мальчик. Он тоже скинул свои сандалии и тоже нагрузил их песком и пустил их в плаванье по песочным барханам… Мы играли в песочнице до позднего вечера. Мальчика звали Миша, ему было, как и мне, семь лет, он, как и я, завтра шёл в первый класс. Мы играли с ним, пока мамы не позвали нас домой. Почти одновременно прозвучало из окон: «Миша!» «Лена!» И когда мы пошли домой, оказалось, что мы с Мишкой живём на одной лестничной площадке.

А когда мы назавтра пришли в школу, учительница нас посадила за одну парту. Так я обрела замечательного друга, с которым мы были неразлучны два года, и если бы мы не уехали из Оренбурга, мы дружили бы с Мишкой всю жизнь, я уверена в этом!

Странно, что мне не приходила в голову мысль написать ему письмо. Но в какие-то моменты жизни, вот как сейчас, когда я сижу на пустом школьном дворе в яме с песком, погрузив в него руки по самые локти, с грустью и блаженством ощущая нежные, сыпучие песчинки времени… вот в такие моменты мне кажется, что я общаюсь с Мишкой… Кажется, что я и не уезжала никуда, что это всё та же песочница среди зарослей жёлтой акации, густо увешанной сухими коричневыми стручками, и вот сейчас к песочнице подойдёт русый голубоглазый мальчик, как будто мой брат (у него даже родинка на щеке, как у меня!) и скажет: «Давай играть вместе!»

Меня с детства поражала эта волшебная возможность: через незабытое ощущение, или через любимый запах – как будто опять войти в то время, где ты была очень-очень счастлива…– где живёт этот же запах, или это ощущение. Так что путешествовать во времени на самом деле очень просто. Надо только уметь ПОМНИТЬ.

* * *

…А ещё мне нравится на школьной спортплощадке лазать по разным штукам: люблю взобраться на самый верх опоры для баскетбольного щита, угнездиться там, завладеть маленьким пространством во вселенной, смотреть на всех с высоты и мечтать…

О чём?… Ну, у меня две любимые мечты, постоянные и неизменные. Первая – папа Серёжа (увидеться бы когда-нибудь!…), и вторая – хорошо бы проснуться когда-нибудь солнечным утром и НЕ ПОМНИТЬ о том, что ещё вчера боялась говорить. ПРОСТО ЗАБЫТЬ об этом! И на уроке литературы взять– и так запросто поднять руку, и вызваться прочесть стихи, ну хотя бы Лермонтова, которого я очень люблю, прочесть свободно, с выражением: как я это умею, когда меня НИКТО не слышит. Никто в классе даже не подозревает, как я умею читать стихи!

 
«И скучно и грустно и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…»
 

Я обожаю Лермонтова. Ах, как бы я это прочла! Все бы зарыдали от грусти и восторга… Ведь я же когда-то читала стихи (как будто в другой жизни), и выступала на новогодней ёлке… я помню, помню, как было тихо в зале, когда я читала, и какое у меня было внутри распирание от переизбытка игристого воздуха (наверное, именно это состояние называется ВДОХНОВЕНИЕМ, от него щекотно, радостно и кажется – за спиной трепещут прозрачные крылья, как у эльфа!) И бабушке моей все потом говорили: «Ах, как прекрасно ваша девочка читала стихи! Дети так не читают. Наверное, она у вас будет артисткой…»

И вот я отвечаю все уроки письменно, и даже свои любимые стихи пишу на листочке и отдаю на проверку учительнице, и никто,

НИКТО НА ВСЁМ БЕЛОМ СВЕТЕ НЕ ЗНАЕТ, ЧТО У МЕНЯ ВНУТРИ…

Маришкины пальчики

Мама и Фёдор ушли в кино на поздний сеанс, наказав нам с Маришей крепко и сладко спать. Бабушки с нами сейчас нет, она в Днепропетровске. Мы с Маришей одни в огромной квартире.

Укладываемся спать на широкую бабушкину кровать – так уютнее и не страшно. Хотя на Философской, в детстве, я часто оставалась одна, но там мы жили в коммуналке и вокруг всегда были люди. Я и не подозревала, что может быть так неуютно в пустой огромной квартире… Всё-таки я трусиха. Стыд мне и позор! Мне – старшей сестре.

Почитала Маришке перед сном Андерсена. Андерсен – наш любимый писатель. Мы обе любим историю про влюблённого оловянного солдатика и балерину, и как они сгорели вместе в камине… и как потом вымели из камина маленькое оловянное сердце и несгоревшую блёстку от платья балерины… Я наизусть знаю эту историю, но всё равно с какой-то не утоляемой жаждой перечитываю её вновь. И мне каждый раз кажется, что и со мной произойдёт в жизни что-то подобное: такая же красивая и трагическая история. Но что-то ведь останется и от меня – какая-нибудь маленькая несгораемая блёстка…

А как я жалею и понимаю Русалочку! Как я понимаю её желание говорить – и невозможность говорить, и мучительную боль оттого, что хочешь – и не можешь… И все поэтому думают о тебе совсем не то! Мне кажется, что и со мной это будет… Точнее, со мной это уже есть.

Потом Мариша уснула. А я не сплю… Фонарь ярко светит в окно… Лежу и смотрю на Маришу, маленькую и светлую… Когда умненькие глазки закрыты, она кажется совсем крошкой. Она и есть крошка – три года.

Я смотрю на неё… и мне кажется, что рядом со мной – неземное существо. Тонкое, прозрачное личико… светлые, лёгкие завитки волос…

Меня охватывает волнение, какого я ещё никогда в жизни не испытывала.

Мне кажется: рядом со мной тихонько посапывает АНГЕЛ…

Рука с тонким запястьем лежит поверх одеяла так доверчиво и беззащитно… Волна горячей нежности накатывает на меня… Я всегда её любила, мою маленькую сестрёнку, но то, что я испытала в ту ночь, когда мы были одни в доме – как будто одни в целом мире! – и я оберегала её сон… то, что я испытала тогда, не забылось до сих пор. Я заплакала тогда от нежности и восторга, переполнивших моё сердце, и стала тихонько целовать её пальчики. Тоненькие, тёплые пальчики маленького любимого ребёнка…

С той ночи я стала относиться к Марише не просто как к сестре. Это было нечто гораздо большее. В ту ночь во мне проснулось материнство.

* * *

…А сейчас, когда я целую тонкие, нежные пальчики своей дочери, своей Ксюши, я чувствую, как прошлое и настоящее не отделимы друг от друга…

Наша классная

У нас замечательная классная руководительница – Мария Матвеевна, добрая и приветливая. Она преподаёт нам французский язык. Мы поём с ней смешные французские песенки, на уроках всегда очень весело. До сих пор помню, хотя сто лет уже прошло, как мы дружно горланили:

 
«Фрэрэ Жакэ, фрэрэ Жакэ!
Дормэву, дормэву?
Сонэлимантинэ, сонэлиматинэ?
Диг-дэн-дон, диг-дэн-дон…»
 

(Перевод: «Братец Яков, братец Яков! Спишь ли ты, спишь ли ты? Слышишь звон на башнях, слышишь звон на башнях? Диг-дэн-дон, диг-дэн-дон…»)

Да, Мария Матвеевна не делает из урока занудства. И вообще, наша «классная» очень классная! Простая и домашняя, мы её между собой зовём ласково – Марьюшка.

А однажды… мы вместе с Марьюшкой сбежали с урока! Всем классом. С её же собственного урока – с французского. Так сказать, вместо урока устроили культпоход в кино. Но это было именно сбегание – самое натуральное, нахальное и очень весёлое! И смотрели мы что-то замечательное – то ли «Алые паруса», то ли «Человека-амфибию», одним словом, что-то в высшей степени романтическое и светлое… Из-за чего стоило прогулять какой угодно урок!

Одним словом, мы с Марьюшкой дружили. К ней можно было запросто прийти в гости. Взять – и прийти. Иногда, с кем-нибудь из подружек, мы так и делали. «О, девочки!» – радовалась Марьюшка, причём – очень искренне. Она жила одна в маленькой квартирке, у неё было много пластинок, она любила музыку и всегда привозила из Днепропетровска разные новинки. Пили чай с вишнёвым вареньем, слушали Эдиту Пьеху, её самую первую пластинку – маленький миньончик:

 
«Я могла бы побежать за поворот…
Я могла бы побежать за поворот…
Я могла бы побежать за поворот…
Я могла бы…
Только гордость
Не даёт…»
 

Из окна Марьюшки виден курган, а за ним – степь…

Марьюшка не очень молодая. И не очень красавица (с обычной точки зрения). Но я уже тогда поняла, что красота – понятие относительное. Мне давно разонравились красотки из журналов мод, эти журналы покупала мама, и в детстве я обожала их рассматривать: ведь там были не примитивные картинки, а очень красивые фотографии. В те времена в нашей стране не было конкурсов красоты – но их успешно заменяли журналы мод. Когда, маленькая, я листала их, то часто с грустью думала: «Ах, почему я не родилась такой черноглазой красавицей? Или вот такой – с белыми роскошными кудрями? Какие они, наверное, счастливые, эти красавицы…» Но те времена наивного детского восторга давно прошли. Я даже не заметила, когда они прошли. Но я больше не любуюсь на модных красавиц.

Куда приятнее видеть лицо, в котором главное – это добрые глаза и ласковая улыбка. Вот как у Марьюшки. А ещё Марьюшка, когда волнуется, легко краснеет – совсем, как девочка.

Наверное, о таких женщинах, именно такого возраста и такой внешности, говорят со вздохом: «Одинокая женщина…»

Портрет на школьной стене

У нас в классе на стене, как раз над классной доской, висит портрет Никиты Хрущёва. Хрущёв – генеральный секретарь коммунистической партии нашей страны. Наш вождь. Иногда я от нечего делать разглядываю его, как в Луганске разглядывала портрет Ленина, висящий над доской, и даже пыталась копировать выражение ленинского лица: поднимая одну бровь, другую старательно хмурила. На что учительница строго сказала мне, что кривляться на уроке – нехорошо, ведь я же девочка, а не обезьяна.

Больше я на уроках не кривлялась и не пыталась копировать выражение лица вождя: ни прошлого, ни нынешнего. Но меня с детства занимал вопрос: как человек ВДРУГ становится ГЛАВНЫМ в стране? Почему его ВДРУГ все начинают слушаться? и считать, что всё, что он сказал, это правильно? А может ли главный в стране человек ошибаться? Вот, как Сталин. Бабушка говорит, что Ленин всё делал правильно, а Сталин ошибался. Причём, ошибался много лет. Почему же ему никто об этом не сказал? Почему ВСЕ боятся главного? Ведь всех много, а он, главный, – ОДИН. Почему все боятся одного? Разве нельзя победить одного, если он не прав?

Хрущёв по виду такой весёлый дедушка, круглые толстые щёки, как будто намазанные маслом, толстый нос – такая здоровая картофелина с бородавками. И абсолютно лысая и круглая, как арбуз, голова. Хитрые маленькие глазки. За что его бояться? Он похож на доброго царя из русской народной сказки. Он совсем простой деревенский мужичок, хоть и живёт в Москве, но он из наших краёв, с Украины. Он любит кукурузу и считает её царицей полей. Сейчас по всей стране сажают кукурузу, даже там, где она не хочет расти, – потому что так велел Никита Хрущёв, наш вождь, похожий на весёлого царя из сказки…

Кто кого разоблачил

Все взрослые только и говорят, что о 22-ом съезде коммунистической партии, который только что прошёл в Москве. Все газеты – об этом. По радио – только об этом. (А вот телевизора у нас тогда ещё не было).

Все взрослые восхищаются Хрущёвым. Он разоблачил Сталина! Говорят, что он и раньше его разоблачал, но теперь уж – окончательно. Повсюду праздничное настроение. Везде, на улицах, в магазинах, и когда к нам домой пришли друзья родителей на мамин день рождения, только и слышно:

– Двадцать второй съезд! Двадцать второй съезд! Культ личности! Культ личности!

Хрущёв весёлый лысый дедушка. Даже удивительно, что он оказался таким смелым (с виду и не скажешь): взял – и всё разоблачил!

Я, честно говоря, не сразу поняла, что такое «культ личности», а спрашивать у взрослых я не очень люблю. Не люблю, когда они говорят: «Не твоего ума дело! Мала ещё такие вопросы задавать!»

Поразмыслив, пришла к выводу, что «культ» – это, наверное, сокращёние от слова «культя». А что такое культя, я хорошо знала: у нас на Философской, около базара, всегда много нищих калек с уродливыми, страшными культями – обрубками рук и ног, я уж насмотрелась на эти культи с детства! Они выставляют эти культи на показ, так что очень страшно проходить мимо. И жалко их очень, этих калек, и страшно это видеть, и стыдно за свою слабость, что вот боюсь смотреть на такое. Тем более, бабушка говорит, что эти люди отстояли нашу страну от фашистов.

А что такое «культя личности»? Уродливый обрубок личности человека? Когда от личности осталась одна-единственная культя?…

И вот все счастливы, что дедушка Хрущёв у Сталина это разоблачил. И все взрослые этому радуются.

НО РАЗВЕ ОНИ РАНЬШЕ ЭТОГО НЕ ВИДЕЛИ?…

Я ведь помню, как взрослые плакали, когда Сталин умер… Хотя мне было всего три года, но я хорошо запомнила. Потому что раньше я не видела, чтобы взрослые плакали, а тут увидела, и мне стало страшно. Как же все плакали! У нас во дворе, на Философской, люди обнимались и плакали о Сталине – как о самом дорогом человеке…

А тогда разве не знали, что у него «культя личности»? Когда это стало известно?

Сталин лежал после смерти рядом с Лениным – в Мавзолее на Красной площади в Москве. Потом Сталина из Мавзолея выкинули. Кто-то этому радуется («Незачем извергу рядом с Ильичом лежать!»), а кто-то возмущается: слышала, как в очереди одна женщина чуть не плакала из-за этого, что Сталина потревожили: «Лежал бы уж себе, как лежал», – говорила она и очень сокрушалась, что уже не увидит его, «отца родного», который войну выиграл и немца победил. Другие люди в очереди на неё накинулись с криками, что если бы не Сталин, то войны, может, и вовсе не было… что это из-за его неправильной политики немец на нас напал и так быстро полстраны захватил… А кто-то сказал, что всё равно, хоть он и изверг, но с его именем люди шли на смерть, и пока он был главный, то в стране был порядок. Потому что все его боялись!

У меня в голове жуткая путаница из-за всего этого. Так кто же Сталин – изверг или отец родной?

Я всё же спросила об этом бабушку. И она объяснила мне, что Сталин извратил учение Ленина. Что Ленин хотел всем добра, и это завещал Сталину, а Сталин многих хороших людей записал во враги и отправил в лагеря. Но не в пионерские. Сталинские лагеря почти такие же, какие были у фашистов, почти как Освенцим, только крематориев там не было. Оказывается, и мой дедушка Андрей перед войной «сидел в лагере»! Меня это потрясло до глубины души. В сталинских лагерях, говорит бабушка, люди много работали, как рабы. И мой дедушка работал на строительстве канала «Москва-Волга», где-то под Москвой у города Дмитрова…

(А о том, что и мой отец сидел в лагере, я узнаю значительно позже).

– А почему все тогда плакали, когда Сталин умер? Если он такой злодей, – спрашиваю я бабушку.

– Но ведь никто не знал, что людей сажали по ошибке. Все верили, что да, этот человек – враг народа. Если в газетах об этом пишут, то как же не верить?

– И ты верила?

– Все верили.

– И то, что дед – враг народа, ты тоже поверила?

– Ну… подумала, что, наверное, сказал где-то что-то не то. Какую-то критику.

– А разве за СЛОВА можно сажать в лагерь?

– Тогда сажали. Считалось, что всякие критические высказывания подрывают государство.

– И только один Хрущёв знал правду?

– Ну, не знаю…

– А он и раньше знал правду? Или только сейчас её узнал?

– Ой, ну ты меня замучила своими вопросами! – неожиданно раздражается бабушка. – Откуда я знаю, когда он её узнал, эту проклятую правду?!

– А почему ты называешь правду проклятой?

– Да что ты вцепилась в меня, как клещ! – окончательно разозлилась бабушка. – Оставь меня в покое!

Так что вопросов стало не меньше, а больше. Я попробовала задать их маме, но мама сказала, что она не любит говорить о политике, и вообще у неё мигрень, и нет сил ни на что. Тем более разбираться в таких сложных вещах.

Я попробовала сунуться со своими вопросами к Фёдору, но он почему-то с пол-оборота разозлился и сказал, что я ещё мала задавать такие вопросы. Что не моего ума это дело. Что взрослые сами как-нибудь во всём разберутся – без меня. Что даже он на эту тему не думает, а думает исключительно о своей работе, что у каждого должно быть своё ДЕЛО, за которое он отвечает. И если каждый будет делать своё дело на «отлично», тогда в стране будет полный порядок. А моё дело на сегодняшний день – хорошо учиться и помогать старшим по дому.

Вот он умеет так: всегда перевести разговор на учёбу и на помощь по дому.

– А главное, – сказал он сердито, – не забивай голову ненужными вопросами!