Текст книги "Там, где всегда ветер"

Автор книги: Мария Романушко

Подарок на день рождения

Когда съехались ребята, мама решила, что надо отпраздновать мой день рождения – всё-таки шестнадцать лет! Раньше я никогда его с ребятами не праздновала, потому что лето и все всегда в это время в разъезде.

Бабушка сделала торт «наполеон». Пришли обе Ани, Жорка, Лезя. И все подарили мне стихи!

* * *

Семён Кирсанов. «Книга лирики». Мне подарил её Жорка. Толстая, необычного, широкого формата книга. 390 страниц гениальной поэзии. Книга – как жизнь. Я читала её несколько дней, не отрываясь, вдыхая, как кислород, свежие, искрящиеся, певучие, пахучие строки:

«Под одним небом, на земном шаре, мы с тобой жили…»

Но самое большое потрясение – это «Твоя поэма». Поэма, посвященная жене, горячо любимой и умершей от туберкулёза совсем молодой. До ужаса откровенный рассказ о том, как не хотелось после такого жить. Как хотелось умереть. Как сильно было искушение нажать на курок – и в одно мгновение оборвать нестерпимую тоску… Истекающие болью строки, нервный, ломающийся, спотыкающийся, срывающийся как с обрыва ритм…

Читала и плакала. Второй раз в жизни плакала над стихами. Сердце ныло от боли. Через эти строки – как через распахнутую настежь дверь – я как будто вошла в своё будущее: близкое или далёкое?… Читая «Твою поэму», я мистическим образом пережила утрату любимого человека. Моего любимого человека. Я отчётливо увидела: и со мной так будет… Я не хотела этого знать – но страшное знание вошло в меня, и отныне мне предстояло жить с ним…

На какое-то время впала в сильную депрессию. Пыталась спасаться музыкой, фугами Баха, которые так прекрасно звучали на моём аккордеоне, но это не снимало внутреннего напряжения и саднящей боли. Мучительно трудно стало жить: зная, что потеряешь того, с кем ещё даже не встретилась…

Боже мой, не хочу, не хочу, не хочу этого знать! Но – знаю, знаю… Зачем-то знаю…

Поэзия обладает силой ясновиденья. Такой лазерный луч, вспарывающий пласты будущего времени…

Иногда этим лазерным лучом были для меня чужие, но очень близкие по духу стихи. Иногда – свои собственные. Да, писание стихов – это не просто рисование буковок в рифму. Когда пишу – я невольно заглядываю в своё будущее. Хочу этого или не хочу.

Поэзия – самая настоящая машина времени. Слово обладает невероятной, фантастической силой и энергией. Оно может РЕАЛЬНО перенести меня в прошлое или в будущее. Но в отрочестве прошлое не очень интересует.

Будущее – вот куда устремлены все мысли.

Стихов о прошлом (то есть о недавнем детстве) у меня практически нет в это время. Одно-единственное стихотворение о старом доме на Философской улице, где прошло моё раннее детство. Такое тихое, прощальное стихотворение: мне казалось, я туда больше никогда не оглянусь (не о возвращении же в детство мечтает подросток!)

Все мои стихи той поры как бы старше меня: я пишу о себе-завтрашней. Это держит меня на плаву в моём настоящем, я – через поэзию – узнаю, что сегодняшними горестями моя жизнь не кончается, что у меня есть будущее.

Вот оно – совершенно реальное, зримое – предстаёт в моих собственных стихах. Сердце сладко замирает и счастливо колотится: значит, будет! будет! всё у меня в жизни будет! Я это ЗНАЮ, я ВИЖУ!

Но порой такое предвиденье своего будущего больно ранит. В будущем, как и в настоящем, много чего намешано – и, смотря к чему прикоснётся этот ясновидящий луч сегодня, смотря в какие глубины он проникнет… от этого то сладко, то, напротив, нестерпимо горько…

Так и живу. Держась за этот всевидящий луч, как за спасительную руку, которая протянута ко мне из моего Будущего. Пишу о любви, которую ещё не встретила, пишу о разлуках, которые ещё не пережила, пишу так, как будто всё это совершается уже СЕГОДНЯ. Переживаю всё это в настоящем времени.

 
Я соберу отчаянность и веру.
И соберу букет осенних листьев…
И вдруг приду к тебе. И стукну в двери…
И листья в ящик опущу, как письма…
 

Иногда думаю: зачем это нужно, почему это со мной происходит? Наверное, это подготовка к будущему, своеобразная тренировка души? Чтобы душа смогла пережить всё, что на неё обрушится когда-нибудь в будущем, чтобы смогла вынести и не сломаться.

Таинственный Кто-то

Да, Кто-то явно готовил меня к будущему. Кто-то, имени которого я до поры до времени не знала. Но присутствие которого очень остро ощущала.

Конечно, не всегда. Конечно, не в толпе, не в школе среди ровесников. И не когда все домашние дома. Только в одиночестве приходило это чувство: КТО-ТО смотрит на меня. Кто-то сверху.

Вот я одна дома, чем-то занимаюсь, – и вдруг пронзает это ощущение: на меня СМОТРЯТ.

Когда это произошло впервые, я даже испугалась, стало знобко и как-то не по себе от ошеломившей меня догадки: значит, я никогда не бываю ОДНА? Значит, мне никогда не побыть наедине с собой, укрывшись в одиночестве, как в уютной норке? Значит, кто-то про меня всё знает? Если видит меня каждую минуту…

Но, может, то, что у меня внутри, этому – глядящему на меня – всё же неведомо, сокрыто? И моя внутренняя жизнь – это только моя жизнь? Всё же я не хотела бы расставаться с одним из своих главным богатств: своим внутренним домом, где только и могла укрыться ото всех и ото всего…

 
У каждого есть дом.
Даже если его нет.
Крыша в нём – снега тополиные…
Стены выстроены из боли.
Двери – долгие вечера…
 

* * *

Стихи приходили, накатывали на меня во время моих одиноких прогулок по периметру нашего ветреного городка… Приходили на уроках, особенно когда за окном бушевало ненастье – дождь или метель… Стихи будили по ночам (под подушкой на этот случай всегда лежали бумага и карандаш). Я их записывала и твердила потом, как спасительные молитвы, даже не замечая, в рифму они или нет, мне это было неважно, я об этом не думала. Техническая сторона меня не волновала, меня волновал только ритм, мелодия, выпевание чувства…

 
Стучат…
Гулко, тревожно, долго…
Это пришёл ты.
Наконец-то!…
Я медлю, я хочу навсегда
Запомнить твой первый стук…
 

Спустя много лет, друзья с удивлением скажут мне: «Оказывается, ты с детства пишешь верлибры!»

Верлибры?… В своей степи я ничего не знала о верлибрах. Я тогда ещё не читала французских поэтов (никого, кроме Беранже, который был в нашей домашней библиотеке). Я даже не знала такого понятия – «свободное стихотворение». Я вообще не задумывалась о таких вещах. Я просто писала свои стихи. Которые выходили из сердца. Вот и всё. Всё очень просто.

Про искру Божью

Признаюсь: иногда, потихоньку ото всех, я посылала свои стихи в толстые журналы. Так, чисто из интереса. Я видела, не могла не видеть, (хоть и страдала анти-тщеславием и анти-честолюбием), что мои стихи ничуть не хуже, а зачастую и лучше тех, что публикуются в них. Чем лучше?

Искреннее, это уж точно. Ну, и свежее, ярче. По крайней мере, ни на чьи не похожи.

Мне приходили ответы. Ни разу ругательного. Мне писали: «У Вас есть искра Божия». И что-нибудь ещё в этом же духе. Это меня грело. Я хранила эти письма в глубине своего письменного стола и иногда, в грустные минуты, перечитывала…

Бывало, мои стихи предлагались к печати. Обычно, редактор отдела поэзии начинал их «двигать». Эти поэтические редакторы всегда болели за меня, особенно в журнале «Работница».

Но до печати дело так ни разу и не дошло. Почему? Загадка. Вроде, всё шло к этому… Вот, стихи проходят все инстанции утверждения (в ту пору их было немало), всем нравятся, все их одобряют, я получаю радостное письмо от редактора: вот-вот, уже скоро, практически победа! И… на самой последней ступеньке происходит срыв. Как говорят теперь – «облом». Получаю огорчённое письмо от редактора: ах, ох, опять не удалось, но не падайте духом, вы ещё молоды, у вас всё ещё будет…

В чём же причина? Чаще всего НА САМОМ ВЕРХУ меня упрекали в отсутствии «гражданской» тематики и в том, что мои стихи (для моего возраста) слишком грустные.

Но НИ РАЗУ мне не сказали, что они слабые. Это меня грело.

А то, что меня не печатали в центральных журналах – ну что ж, зато печатали в районной газете, в областной молодёжной, и даже в республиканской – чего же ещё желать в 15-16 лет?

* * *

Когда приезжали в наш городок выступать поэты из Днепропетровка, меня тоже приглашали поучаствовать. Меня и ещё нескольких человек из нашего городского ЛИТО. И хотя я своих стихов со сцены не читала, по своему обыкновению стеснялась, трусила перед аудиторией, но кто-то брал мои листочки, читал – и они звучали вполне достойно, ничем не уступая стихам областных взрослых поэтов.

Так что сетовать на свою невостребованность я никак не могла. Да я и не сетовала. А то, что Господь берёг меня от ранней славы, так Он правильно делал: Он не хотел, чтобы меня испортили, сломали, покорёжили медные трубы. Всё было правильно. Я это отчётливо вижу по прошествии многих лет. А тогда чувствовала это интуитивно: всё идёт так, как надо.

Что такое двадцать лет?

«Только, только двадцать лет…» – поёт Лидия Клемент.

Крутится чёрная пластинка, нежный голос уверяет меня, что двадцать лет – это только начало жизни.

А мне даже страшно себе представить, что когда-нибудь мне будет двадцать лет! Такая глубокая старость… Разве что-нибудь может быть ПОСЛЕ этого рокового возраста?

Разве я не пережила уже сейчас, в свои шестнадцать лет, всё, что может пережить человек?… Что ещё может быть в жизни – за этой страшной гранью, носящей название «двадцать лет»? Для меня это как жизнь после жизни, или жизнь после смерти…

Часть 7. Как найти золотую розу

10 класс, 1966-67 годы, 16 лет

Ну и пусть…

Начался новый учебный год. Последний школьный год.

Мы перешли в новую школу. Она огромная и светлая. И хотя расставаться со старой, где мы проучились шесть лет, было грустно, но к новой я привыкла неожиданно быстро. Заняла место у широкого окна – и тут же привыкла.

* * *

А в музыкальную школу я в этом году не пошла. Мама пробовала уговаривать меня: «Один год ведь остался! Получила бы свидетельство об окончании. Вдруг захочешь учиться дальше?» Но я ей твердила одно: «Нет».

Я чувствовала такую усталость… такое эмоциональное переполнение, (или истощение?), что было ясно: больше не могу. Не могу туда ходить. Не хочу больше дрожать на академконцертах. Не хочу слушать оперы. Не хочу сидеть на сольфеджио и списывать у Ани-большой диктанты, потому что у меня нет способности переводить то, что я слышу, – в нотные значки. Кто-то может – а я нет. Аня может, я – нет. Три года я у неё списывала, больше – не хочу.

Любить музыку от этого всего я больше не буду. Наоборот. Я устала от лишнего. И я не хочу больше огорчать собой моего учителя. Он три года мучился со мной. Краснел за меня. Стыдился мной. Хватит с него!

Мне грустно. Мне ещё нужно привыкнуть к тому, что я туда больше не пойду… Что не надо три раза в неделю тащить нахоженным маршрутом двенадцать килограмм молчаливой музыки – мерцающий перламутр, сахарные и антрацитовые клавиши… Можно вытащить аккордеон, когда хочется, из футляра, прижаться щекой и тихонько коснуться прохладных клавиш, с грустью и радостью вспоминая, как это было ещё недавно – в маленьком классе, в том закутке, где дверь три года была залеплена белыми бумажными заплатами…

Кто теперь процарапает окошко – маленький светлый глазок?… Никто. И мой учитель сразу догадается, чьих рук это было дело… Ну и пусть!

Про Серёжу

У нас с Серёжей завязалась переписка. Вот и появился у меня дружок, который пишет мне письма, такие коротенькие, трогательные, а я – ему подлиннее, и всегда в письмо вкладываю новые стихи.

 
Мой милый Серёжка,
Мой милый братишка,
Я очень скучаю, поверь…
И снится мне часто,
Как будто тихонько
Стучу – и вхожу в вашу дверь…
Я знаю, мальчишка,
Тебе не понять всё,
О чём я грущу…
А пока
Так долго и длинно,
Течёт, будто память,
Зелёная наша река…
 

Серёжа пошёл в школу. Сразу повзрослел. Прислал мне фотографию, такой трогательный на ней… Милый, милый мальчик, мой дорогой дружок.

Качели за городом

Я не помню, когда точно появились качели за городом – там, где планировался городской парк. А может, парк уже и был – аллеи тонких прутиков, такой зародыш парка, но это неважно. Я помню качели! Обычные лодочки. Это было именно то, что мне нужно.

Наконец-то! Наконец-то я могу тренировать свой вестибулярный аппарат.

Летом я приезжала сюда на велосипеде по вечерам, когда спадёт зной. Первое время было очень трудно: сделаю пару качаний туда-сюда – и уже голова идёт кругом. Под ложечкой сосёт, перед глазами всё плывёт… Плохо дело, думаю я и… делаю ещё пару толчков ногами. И ещё пару. Качели скрипят, будто разговаривают со мной: скрип-скрип, держись, не сдавайся! Скрип-скрип…

С каждым днём увеличиваю амплитуду и количество качей. Дело идёт очень медленно, но всё же идёт. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз… Чтобы не сосредотачиваться на неприятных ощущениях, громко читаю стихи. Помогает. А ещё можно петь. Во всю глотку! Что-нибудь романтическое: «А я еду, а я еду за туманом… За ветрами и за запахом тайги…» Никто не слышит, только ветер… С песней ещё лучше, потому что дышишь глубоко, и не так мутит.

Через два месяца я удивлялась самой себе: уже почти совсем не мутило, и я постепенно набирала высоту. Вверх-вниз, вверх-вниз… Всё выше и выше взлетают мои качели… Всё выше и выше…

Настала осень. Я прихожу сюда каждый день после уроков, хотя бы на полчаса. Бросаю на пожухлую траву свою рыжую папку с учебниками и начинаю тренировку.

К октябрю я уже порхала на качелях, как птица! Четыре месяца тренировок не прошли даром. Я качаюсь так сильно, как только позволяют «лодочки». Голова совершенно не кружится! внутри ничего не сосёт и не мутит. Неужели это я когда-то теряла сознание на качелях? Неужели это про меня? Я чувствую себя переродившимся человеком, на сто процентов!

Мне уже мало моих «лодочек». Я мечтаю прыгнуть с парашюта. Парашютная вышка есть в Днепропетровске в парке Чкалова, неподалёку от Философской. Но, я узнавала, прыгать разрешают только с 18 лет! Ещё три года ждать…

Но очень хочется совершить нечто этакое.

Мёртвая петля

В одном дворе тоже установили качели. Типа лодочек, но не лодочки – а покруче. Эти качели могут делать мёртвую петлю! По вечерам в этом дворе собираются старшеклассники и парни из техникума, они устраивают соревнования: кто сможет перевернуться по полной программе – сделать «мёртвую петлю»? Такой придумали для себя экстремальный вид спорта. Удаётся не каждому. Качели высокие и тяжёлые (не для детей), их раскачать, чтобы они перевернулись, очень непросто…

Я иногда прихожу сюда поглядеть. И когда кто-то из этих отчаянных парней делает полный оборот, у меня сердце замирает сладко и жутко, я представляю себя – там, вверху, вверх тормашками… И что-то зреет у меня внутри…

И вот в один из вечером я подхожу к качелям и говорю: «Следующая буду я».

Парни удивлённо уставились на меня: «Девчонка, куда тебе?» – «Я хочу попробовать». – «А если свалишься?» – «Не свалюсь!»

Хорошо, что там, на доске, был ремень – чтобы зацепиться ногами. Всё по правилам. А иначе все бы сыпались вниз – всё же сила тяжести и земное притяжение – очень конкретные вещи. И вот я на качелях. Парни дают мне последние наставления, волнуются за меня: «Держись покрепче!» «Начнёт голова кружиться, сразу слезай!»

И вот я начинаю раскачиваться… Сначала медленно, чтобы утихомирить колотящееся сердце, потом, осмелев, всё сильнее и сильнее… Всё сильнее и сильнее… Всё сильнее и сильнее… Всё выше и выше взлетают сумасшедшие качели… А мне совершенно не страшно!!! Ничуть!!! Я действительно переродилась на все сто процентов! И вот при очередном взлёте над землёй мои ноги оказываются выше головы, и при каждом последующем – всё выше и выше… всё выше и выше… Вокруг качелей густеет толпа зрителей: «Во даёт девчонка!» «Ну, ты гляди на неё!» Зрители даже на балконах дома, какая-то тётка ругается: «Мало того, что парни посходили с ума, так теперь ещё и девчонки! Спилить к чёрту эти качели! А ну слезай оттуда!»

А мне – плевать! Я уже так разогрелась, что никакая сила не стащит меня отсюда, пока я её не сделаю – эту мёртвую петлю! Толчок ногами, толчок, ещё сильнее! ну же! ну же! давай, говорю себе, давай! вот уже почти… почти вышла на вертикальную прямую… давай же! давай! И внизу голоса болельщиков: «Поднажми! Совсем чуть-чуть осталось! Давай!…»

Опс! Стою. Вверх тормашками! Ногами в небо. А голова, оказывается, очень тяжёлая. Её страшно тянет вниз. И всё тело. Как куль с мукой, оно так и просится шмякнуться на землю. Спасибо ремню, он держит меня за ноги и не даёт опасть вниз, как созревшей груше.

Стою… Вниз головой. Высоко. В этой самой «мёртвой точке». И что же дальше? Ни туда – ни сюда. В толпе зрителей – напряжённая тишина. Визгливый голос с балкона: «А ну кончай безобразничать! Давай переворачивайся сейчас же!»

Я бы и рада, да – никак! Делаю какие-то телодвижения, чтобы сдвинуть с места застывшую конструкцию. И… уххх!!! Описав-таки мёртвую петлю, качели с облегчением опадают вниз… Ура!!!!!!! Я её взяла! Зрители чуть ли не аплодируют мне: «Вот это дечонка!» «Во даёт!» Но все эти восторги – совершенно ничто по сравнению с тем ликованием, что у меня внутри: Я СМОГЛА!…

* * *

Через несколько дней, за ужином, мама вкрадчиво спрашивает меня:

– Скажи, это правда, что мне рассказали?

– Ты о чём, мама?

– Я про качели. Это правда? Ты действительно делала мёртвую петлю?

– Правда.

Мама смотрит на меня в ужасе:

– Ты же могла упасть и расшибиться!

– Не могла.

– А один мальчик из вашей школы упал и разбил себе лицо на этих качелях, разве ты не знаешь об этом?!

– Знаю. Но я падать не собиралась.

– Скажи, Елленна, зачем тебе всё это надо? То прыгаешь с балкона, то остригаешь волосы под корень, то делаешь «мёртвую петлю»… Почему ты не можешь быть, как другие девочки? Ведь никто, кроме тебя, не полез на эти качели! Я тебя спрашиваю! Зачем тебе это надо?!

– Я тренирую волю.

– Волю?! Вы только послушайте её: она тренирует волю!… А обо мне ты подумала? Хотя бы раз обо мне ты подумала?!

Я молчу.

– Нет, ты определённо хочешь довести меня до инфаркта, – с горечью заключает мама. – Ты как будто задалась этой целью!

Она заплакала и пошла капать себе валерьянку в рюмочку. Как же я терпеть не могу этот тошнотворный запах!

Про Оксану и Тамару Пресс

По-моему, нашей Оксане не даёт покоя слава Тамары Пресс. Есть такая могучая тётя, которая швыряет диски и толкает ядра, их даже две таких могучих, две сестры, и обе – Пресс, но в народе больше популярна именно Тамара. Эта Тамара стала даже олимпийской чемпионкой (впрочем, как и её сестра), благодаря своим странностям. Ну, скажите мне: зачем женщине метать ядра и диски? Что за бред! Гораздо женственнее вышивать крестиком или гладью, выращивать цветочки и растить детишек. Зачем женщинам метать ядра и диски? На кой ляд (как говорят на Украине) им это сдалось?

Но были, оказывается, и поклонники этого вида спорта, этого странного, патологического зрелища: здоровущая муже-тётка прижимает к себе, как дитя родное, тяжёлую железку, потом прыгает с ней на одной могучей ножке вокруг своей могучей оси, после чего швыряет железку, как надоевшую игрушку, в сторону судей, точнее измеряльщиков, которые кучкуются где-то поодаль со своими измерительными приборами. Она швыряет железку с такой чудовищной силой, что кажется – разнесёт сейчас этим измеряльщикам все черепушки…

Но нет – все живы. Удивительно! Радостные, бегут со своими рулетками к месту падения неразорвавшегося ядра. Между прочим, раньше ядра метали пушки, а вовсе не женщины. Вот бы наши предки из восемнадцатого, или из девятнадцатого века удивились, увидев эту картину!

Наша Оксана, по-моему, метит на место одной из сестёр Пресс. Метит – в прямом и переносном смыслах. Она обожает швырять камушки. Это её любимое занятие. (Как вспомню Оксану – так и вижу её с камнем в руке).

Она это делает очень картинно, с таким откидом в талии назад и с сильным размахом руки (и где-то тут обязательно вертится наш школьный, как сказали бы теперь – папарацци): Жорка со своим фотиком, он обожает снимать Оксану.

Удивительно: хотя на красавицу Оксана явно не тянет, но при этом она очень даже фотогенична. Есть такие лица.

Ну, так вот, на любой прогулке Оксана швыряет в пространство камушки. И не такие уж маленькие. Ибо чем камушек тяжелее, тем он дальше летит – это закон физики, а немножко физику мы все знаем. И вот, когда она упражняется в метании, мне всегда как-то неспокойно на душе. И неуютно. Хочется отойти подальше. Что я и делаю.

И вот, гуляем мы как-то большой компанией на окраине, в районе кургана, бабье лето в разгаре, бредём, разморенные солнышком… Впереди – Оксана в толпе девочек. Я с двумя девочками чуть поодаль, позади. Девчонки, которые впереди, поют… До чего же у нас певучий класс!…

А Оксана, как всегда, за своё – то есть, за камушки. Поднимает их с дороги и швыряет далеко вперёд, на пустую дорогу… Каждый раз – картинный откид корпуса назад, лихой размах крепкой, почти как у Тамары Пресс, руки, и… очередной камень летит… летит… но почему-то не вперёд – а НАЗАД!

Такое бывает: камень может выскользнуть из рук и полететь в противоположном направлении. Случаются такие парадоксальные явления в физическом мире. И это парадоксальное явление летит прямо в меня!… Всё происходит за считанные доли секунды, мой мозг не успевает ничего сообразить… то есть – сообразить-то он успевает, но вот увернуться я не успеваю…

Камень угодил мне ровно в переносицу! Боль – как если б Оксана попала в меня ядром. Кажется – голова раскололась надвое. В глазах на какой-то миг становится темно… Закрываю лицо руками… Вокруг суета, охи, ахи, испуганный, извиняющийся голос Оксаны…

Не помню, как дошла домой. Лежу с холодным компрессом на носу. Голова гудит… Переносица жутко опухла, я смотрю на себя в зеркало и мне страшно: как же я теперь выйду из дома?! И выйду ли я теперь когда-нибудь из дома?… Взяв второе зеркальце, смотрю на себя в профиль и мне становится ещё страшнее: на носу – настоящий горб!!! Я совершенно не похожа на себя!!! Боже, я теперь уродка… уже окончательная.

Мама вечером – в ужасе:

– Какой кошмар!… Что эта Оксана с тобой сделала?! Я пойду сейчас к ней, я ей всё скажу, что я об этом думаю! И её родителям тоже! Что за дурацкие развлечения – швыряться камнями! Это форменное хулиганство! А ещё девочка называется…

– Мама, она ведь нечаянно…

– Нечаянно?! А тебе от этого легче?! А если бы она попала тебе в глаз?! Ведь ты могла остаться без глаза!

– Могла бы… Но мне сильно повезло. Я осталась с глазом. Только я теперь уродка…

– Не говори глупостей! – кричит мама. – Никакая ты не уродка! Лучше меняй почаще компрессы!

Неделю я проторчала безвылазно дома. Опухоль на переносице постепенно спала, уродливый горб исчез, но исчезла и маленькая симпатичная горбинка. Теперь переносица у меня плоская и широкая (ну, может, и не очень широкая, но шире, чем была до злополучного камушка), да к тому же и не симметричная. Вот, «не стой под стрелой» – не ходи на прогулках позади Оксаны-дискоболки!

А ведь было, было у меня предчувствие, что что-то подобное случится… Вот и не доверяй после этого предчувствиям!

* * *

Аня-маленькая утешает меня: «Видишь у меня на носу горбинку? Она – не от рождения. Это брат Петя, ещё когда мы были маленькие, стукнул меня половником…»

– Это же надо: ещё две девочки шли рядом с тобой, а попало в тебя! – со вздохом говорит мама.

– В кого-то должно же было попасть.

– Вот я и говорю: какая-то ты у меня невезучая.

– Какая уж есть… – говорю я.

Вся дальнейшая жизнь подтвердила эту странную закономерность: если что-то летит – то в меня, если где-то в пространстве кем-то обронена игла, – то она непременно вонзится в меня!… Если на дорожке лежит доска с гвоздём, торчащим кверху – то десять человек пройдут – и ничего, а я пойду и тут же на этот гвоздь наступлю. «Как ты это делаешь? Чем ты их к себе примагничиваешь?» – удивляются домашние. И я не могу ответить на этот вопрос.

Я не знаю, почему это так, но это так. Аксиома моей жизни.