Текст книги "Спорим, она будет моей? (СИ)"

Автор книги: Мария Перевязко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 20.2 Олеся

Я сижу, положив руки на колени, и слежу за тем, как подрагивают кончики моих пальцев. Ощущение, когда на тебя направлена сотня внимательных взглядов, безумно пугает меня. Мысленно пытаюсь подготовиться к этому, потому что я следующая. Сейчас все смотрят на Федора Воронина, но, судя по его нагловатому виду, он получает от этого удовольствие. Любит быть в центре внимания. Мне этого не понять. Чувствую, как Мысль медленно подкрадывается, еще чуть-чуть и вырвется на поверхность, как десятки крохотных пузырьков со дна омута. Нельзя этого допустить, нельзя! Загоняю ее поглубже и повторяю про себя слова. Сейчас главное – слова. Не запутаться, правильный порядок, интонация. Вот так. Беззвучно шевелю губами, повторяю стихотворение в последний раз.

Федору аплодируют. Я не знаю, насколько хороши стихи его собственного сочинения, но зал ликует. Мысль снова подступает, как ком к горлу. Прочь! Не сейчас! Вот-вот и произнесут мою фамилию. Мои ноги деревенеют и будто прирастают к полу с бордовым ковром. Федор на сцене отвешивает шутовской поклон. Аплодисменты не стихают. Еще есть время. Мысль, опять она, почти прорвалась!

– Победа в конкурсе чтецов важна для твоего будущего. Это поможет в поступлении, – говорила мама с утра, ее заплаканные глаза покраснели и даже как будто увеличились в размерах.

Она говорила это абсолютно пустым голосом, как робот.

– Я не могу оставить тебя одну, – мой голос был слабым, но искренним.

Плевать я хотела на поступление, на дурацкий конкурс, на школу! Сегодня слишком тяжелый день.

– Не смей со мной спорить! – вскрикнула мама и обожгла меня злым взглядом. – Ты пойдешь в школу и победишь в конкурсе! Поняла меня?

Я-то поняла. И я сделаю все, как просит мама. Если ей от этого станет легче. Хотя бы капельку. Со всех сторон на меня обрушивается звонкий голос. Называют мою фамилию. Краем глаза замечаю, как Федор, окруженный родственниками, принимает поздравления. У меня такой группы поддержки нет. Само собой. Сегодня я сама себе группа поддержки. И не только себе.

Держаться. Не подпускать Мысль.

Поднимаюсь на сцену медленно, ноги не слушаются, путаются, и мне, конечно, кажется, что сейчас, вот сейчас я споткнусь и упаду на потеху всей школе. Я даже уже слышу их смех. Но нет, не спотыкаюсь и более-менее ровным шагом подхожу к микрофону. Мы с Федором почти одного роста, поэтому изменять высоту микрофона не надо. Очень жаль. Мне бы не помешали лишние тридцать секунд.

Собраться. Читать с выражением. Как дома. Ты дома. Перед зеркалом. Ну, как репетировала.

Я начинаю. Стараюсь смотреть в одну точку, где-то впереди. Не опускать взгляд. Заканчиваю первое четверостишие. Сердце гулко стучит в ушах, так, что я почти не слышу собственный голос. Работает ли микрофон? Читаю дальше. С выражением. Без запинки.

МЫСЛЬ. Замолкаю. Только на секунду. Борюсь с собой. Продолжаю. Вдруг чувствую, как волосы встают дыбом. Какое-то движение в области живота, теперь на бедре. Что-то шевелится. Что-то… Что-то у меня в кармане! Что-то живое!

Тишина. Одно только мгновение. Засовываю руку в карман и нащупываю что-то мохнатое. Оно взбирается мне на руку. Тишина сменяется пронзительным визгом. Это кричу я. По моей руке лезет серое нечто, цепляясь крохотными коготками за кожу. Сбрасываю это с себя, продолжая визжать во все горло. Это мышь. Всего лишь мышь.

Разум теряет контроль. МЫСЛЬ пришла. Я ее впустила. Мой визг превращается в сдавленное рыдание. Оно прорывается наружу. Теперь это настоящий рев со всхлипываниями и подвываниями. Микрофон работает. Определенно. Я обессиленно, точно в замедленной съемке, приземляюсь на пол. Не могу перестать плакать. Только сейчас я расслабляюсь и позволяю себе отдаться горю. Вчера умерла моя бабушка.

***

Молчу. Перевариваю. Калиновский дотрагивается до моей руки, и я быстро ее отдергиваю. Нет уж. Нет.

– Слушай, прости меня. Я был дураком. Мы же мелкие были. Я думал, это будет забавно. Разве же я мог знать, что ты среагируешь так?

– Мышь? – тихо спрашиваю я. – Мышь, серьезно? Мышь?!

– Я же говорю, был дураком. Я не знал, что ты их так боишься!

Калиновский оправдывается, как может. Это было бы даже забавно в какой-нибудь другой ситуации.

– Я не боюсь мышей, – отчеканиваю я каждое слово.

– Эм... А в чем тогда…

– Ты все испортил! – взрываюсь я, мне уже плевать, что он только что чуть не хлопнулся в обморок. – Я должна была победить в этом конкурсе! Должна была! Я обещала!

Вскакиваю на ноги и бегу от него подальше. Не хочу, не хочу видеть его! Но этот придурок несется за мной.

– Это было так важно? – удивляется он. – Я не знал. И я не думал, что они так надолго это запомнят да еще и кличку тебе придумают. Думал, разок посмеемся, и всё.

Резко торможу и гневно смотрю на него. У него такое изумленное выражение лица, будто бы он недоумевает, как это я его еще не простила. Самодовольный кретин!

– Важно? – с придыханием спрашиваю я, во мне так и кипит ярость. – Днем раньше у меня умерла бабушка. И мама ни о чем меня не просила. Кроме этого. Она просила победить в конкурсе. А я подвела ее! Из-за тебя!

Калиновский открывает рот, хочет что-то сказать, но, по-видимому, не знает что.

– Оставь меня в покое! Не подходи ко мне больше!

Несусь, как ненормальная, просто вперед. Все равно, куда. Лишь бы больше не видеть его. Только я почувствовала, что в нем есть что-то хорошее, как он сразу же это уничтожил. Ничего хорошего в нем нет! Первое впечатление оказалось правильным. Поверхностный идиот. Пустой. Бездушный. Бессердечный.

Глава 21. Матвей

– Да как я мог это знать? Как?! Если бы люди вешали на грудь таблички вроде: «У меня умер близкий человек, не беспокоить», было бы куда проще! Но у нее не было никакой таблички!

Тима слушает меня внимательно, ковыряет пальцами подбородок, теперь трет губы. Отнимает руку от лица и говорит:

– Хочешь сказать, сейчас бы ты поступил по-другому?

– Конечно! – возмущаюсь я. – За кого ты меня принимаешь? Что? Ну, говори. Ненавижу, когда ты что-то недоговариваешь!

Тима мнется, как обычно. Если бы я не потребовал выложить все, как есть, но бы обязательно сменил тему. Такой уж он есть. Боится нарваться на конфликт.

– Да что говорить? Не поступил бы. Сейчас ты так говоришь, потому что пообщался с ней, сблизился, если можно так сказать. А на тот момент тебя не волновали ее проблемы, дела и неурядицы в семье. Ты видел забитую девчонку и хотел повеселиться. Помнишь, что ты тогда сказал? Помнишь или нет?

Я не могу найти себе места, мечусь по комнате Тимофея, как зверь в клетке. Не могу остановиться. Черт!

– Ну а я тебе напомню, – не дождавшись моего ответа, продолжает Тима. – Ты сказал: «мыши должны держаться вместе».

– Да помню я! Дураком был. Ослом. Ну что мне теперь сделать?!

– Ну, к примеру… Извиниться, – улыбается Тим, и мне нестерпимо хочется ему врезать: еще один умник нашелся!

– Извинялся уже. Не помогает это.

Тима хлопает рукой по дивану.

– Сядь ты уже. Задолбал маячить. Ты говоришь, был ослом. Так не будь им и дальше.

Плюхаюсь на диван рядом с другом и многозначительно поднимаю брови, дескать, ну давай, расскажи мне, как.

– Я хочу сказать, ты можешь поступить правильно. Что сделано, то сделано, здесь уже ничего не исправить. Но сейчас… Еще не все потеряно. Остановись. Отступись. Прими поражение. Оставь ее в покое. Ты извинился, это главное. Не хочет принимать извинения – это уже ее дела.

– Да не могу я! – снова подлетаю на ноги. – Не могу, понимаешь?!

– Честно, Мат? Не понимаю.

Молчу. Сверлю его глазами. Не понимает он. Все он понимает, просто не признается даже самому себе. Его растоптали, выжали, как половую тряпку, использовали, как одноразовую салфетку, унизили, уничтожили. Как бы он ни пытался врать себе, мне или кому-то еще, в нем теперь есть эта слабость, эта противная склизкая ненависть к самому себе, это чувство одиночества и вяжущее чувство собственной неполноценности. Какие бы призы на соревнованиях он ни занимал, он будет знать, что в каком-то смысле, самую малость, пусть даже где-то глубоко-глубоко, он неудачник. Маленький мальчик, которого однажды обидели, и теперь он ненавидит всех и вся.

Я хочу искоренить это чувство, выжечь, расплавить, выгнать из себя. Если он готов мириться с ним, пусть мирится. Я – не буду. С меня хватит. Я получаю, что хочу. Я – не лузер. И никогда им не стану. Пусть даже это было бы самым правильным из всех решений.

– Она тебе нравится? – спрашивает Тима серьезно, в его глазах нет ни капли веселья или ехидства.

И почему-то меня это пугает до дрожи. Лучше бы он издевался и прикалывался.

– Я… Я не знаю. Она не похожа на других. Такая наивная и… Глаза у нее… Тим, давай закроем тему.

Он усмехается и отводит взгляд. Потом резко снова фокусируется на мне, и мне совсем не нравятся его жалостливые глаза.

– Ты понимаешь, что потом возненавидишь себя? – тихо, но очень проникновенно говорит он, я прямо-таки чувствую, как он желает мне добра: противно до безумия. – Если, конечно, продолжишь играть в эту игру…

«Э, нет, – думаю я. – Это сейчас я себя ненавижу. А потом меня не смогут достать ни ты, ни Федя, ни телки с крашенными волосами и сорок вторым размером одежды. Потому что потом я стану неуязвим. Я стану победителем, и все вы будете меня уважать».

Подхожу к ее пятиэтажке неспешным размеренным шагом. Останавливаюсь возле подъезда и достаю телефон. Она берет трубку после пятого гудка. Все-таки решилась. Это меня радует.

– Что надо? – грубо спрашивает она.

Значит, мой номер не удалила. Еще один хороший знак.

– Спустись вниз. Я у твоего подъезда.

– С чего бы это? Калиновский, я же ведь просила, – она понижает голос до возмущенного шепота, – я же ведь просила оставить меня в покое.

А если бы действительно этого хотела, трубки бы не брала, заблокировала бы. Эх, девочки, вас так просто раскусить. Любопытно тебе, видно же.

– Спустись. Тебе понравится то, что я скажу.

Слушаю ее задумчивое молчание. Вместо ответа она сбрасывает звонок. Чертыхаюсь и смотрю на то, как солнце скрывается за домами. Невооруженным глазом можно увидеть, как быстро оно садится.

Значит, все же я ошибся, и она не так любопытна, как я думал. И такое случается. Значит, придумаю что-то другое.

Вдруг слышу длинный пронзительный писк, это открывается дверь подъезда. Она в халате, сверху накинула куртку, но все равно вид забавный, такой домашний. Зато темные волосы распущены и в беспорядке лежат на плечах. Последний луч солнца падает на них, и они переливаются на свету. Она выглядит…

– Это что? Подожди, это… Ты издеваешься, что ли?!

Я протягиваю ей свой дар, и она крутит пальцем у виска.

– Ты совсем ненормальный?

– Я подумал, что…

– …будет забавно, да? Ты всегда так думаешь!

– Ты же сказала, что не боишься мышей.

– Да, не боюсь. Это ж надо было, – ворчит она, – клетку с мышью мне притащил. Совсем мозги растерял. Проваливайте оба!

Она собирается уходить, и я ставлю клетку на землю и тянусь к крохотной решетчатой дверце.

– Ты что делаешь?! – почти визжит она.

– А что? Если не хочешь, чтобы она жила у тебя, пусть живет на воле.

Она подхватывает клетку и почти что прижимает ее к груди. Очень трогательное зрелище.

– Она же домашняя! Ей нельзя на воле!

Я улыбаюсь. Она еще хмурится, разглядывает животину, вроде бы даже замечаю тень улыбки на ее губах. Потом выражение ее лица резко меняется, переводит взгляд на меня.

– Это всё? Теперь отстанешь? Жест я оценила.

– Нет, не всё. Я решил, что все должно быть по-честному. Я выставил тебя плаксой при всей школе. Теперь твоя очередь.

Она наклоняет голову, как будто говорит с полоумным, и переспрашивает:

– Хочешь, чтобы я унизила тебя перед всеми?

Развожу руки в стороны и киваю, мол, воля твоя. Я вижу, как она собирается отсечь мое предложение на корню, но в ней есть это… Желание поквитаться. Я вижу это в ней.

После затянувшихся размышлений, ее глаза сужаются, как у хищной птицы.

– Я подумаю об этом.

Она вводит код домофона и открывает дверь. Клетку бережно прикрывает курткой.

– А ты говоришь, я не могу.

– Не можешь что? – она поворачивает ко мне голову.

– Удивить тебя.

Глава 22. Олеся

– Что это у тебя? – упавшим голос спрашивает мама, когда я возвращаюсь обратно в квартиру.

Она прекрасно видит клетку и ее маленького пушистого обитателя. Я даже немного побаиваюсь, как бы мама не хлопнулась в обморок.

– Это для биологии! – нахожусь я и тащу своего нового друга в свою комнату.

– Как для биологии? – верещит мама из коридора. – Надолго ЭТО с нами?! Ты же знаешь, я до ужаса боюсь мышей!

– А это и не мышь, – терпеливо и громко объясняю ей. – Это землеройка!

– Час от часу не легче, – тихо ворчит мама и умолкает: наверное, не выдерживает и уходит.

Ставлю клетку в угол комнаты на пол и рассматриваю крохотное животное. Глазки-бусинки следят за мной с интересом. Задумываюсь о том, что зверька надо покормить и двигаюсь к двери. Поднимаю глаза и натыкаюсь взглядом на маму. Она стоит, прислонившись к дверному косяку, и следит за мной мрачным взглядом.

– Кто тебе принес клетку?

– Гм. Подруга.

– Подруга, значит? – повторяет мама, не сводя с меня напряженных глаз.

У нее такой вид, как будто она что-то знает. Что-то такое, чего не знаю даже я.

Я кое-как огибаю ее и иду на кухню, она семенит за мной. Раньше все было по-другому. Раньше я ничего от нее не скрывала, и уж тем более не врала. Но теперь мне ложь дается как-то проще. Особо не чувствую угрызений совести. Маме знать про всё ни к чему. Тем более я догадываюсь, что бы она сказала. Не принимай подарки, игнорируй, уходи, склони голову, сдайся, позволь вытирать о тебя ноги! Надоело!

Она всю жизнь велит мне все игнорировать. Но разве так можно жить? Она-то не игнорировала. Она радовалась жизни. И подарки принимала. И на свидания бегала. И даже родила ребенка. Кто виноват в том, что мой отец сбежал? Это вовсе не значит, что моя жизнь сложится точно так же, как и ее. Я понимаю… Вернее, я понимала, что она хочет оградить меня от всего этого. Хочет предостеречь меня от ошибок, которые она сама совершила. Но это уж слишком… Нельзя жить, постоянно закрывая на все глаза.

Открываю холодильник и пялюсь в одну точку. Спиной чувствую ее задумчивый взгляд. Резко поворачиваюсь к ней и в отчаяние сжимаю кулаки.

– Это была не подруга, это был парень. Богатый, красивый и избалованный. Как раз такой, каких нужно игнорировать, мама.

Она меняется в лице, явно не ожидала от меня таких жестких слов. Хочет что-то ответить, но я ей не даю. Нужно пользоваться моментом, пока во мне есть эта удивительная решимость.

– И я больше не могу носить эти дурацкие юбки. Они же уродливые! И в них тяжело ходить. И жарко. И стыдно, если уж быть совсем честной.

– Но…

– И каблуки! – меня уже понесло, ничего не поделаешь. – Я низкая, мама. Практически все девочки в школе носят каблуки, и в этом нет ничего такого!

Я беру передышку и вдыхаю побольше воздуха. Мама смотрит на меня каким-то новым печальным взглядом.

Холодильник отчаянно вопит, требует, чтобы закрыли дверцу.

– У тебя переходный возраст, – успокаивающе говорит мама. – В тебе играют гормоны. Но ничего, это пройдет. А насчет этих мальчиков… Ты знаешь мое отношение. Я не хочу, чтобы…

– …чтобы я повторила твою судьбу! Знаю, слышала! – огрызаюсь я и захлопываю холодильник. – Ведь твоя судьба так ужасна. Скажи, ты жалеешь, что родила меня?

Глаза мамы выкатываются из орбит. Она в ужасе на меня смотрит, будто бы я сказала что-то необратимое, по-настоящему жестокое. Но меня давно мучает этот вопрос. Поэтому я наблюдаю за ней внимательным холодным взглядом.

– Разумеется, нет, милая! Не было и дня, чтобы я пожалела об этом. Но ты не представляешь, как тяжело воспитывать дочь одной. Ни за что не пожелаю тебе этого.

А вот теперь мне неловко. Мама считала, что воспитывает меня правильно. Она оберегала меня, поддерживала, помогала, как могла. А я… неблагодарная дочь. Что здесь скажешь?..

Вообще-то я хочу извиниться. Но язык не поворачивается. Все, что она делала «во благо» превратило меня в слабое беззащитное существо. В Плаксу. Они правы, что так меня называют. Все они правы.

Я быстро отвожу взгляд. Я сделала маме больно и больше не могу смотреть ей в глаза. Шагаю в свою комнату стремительно, по пути задевая предметы мебели. Новые синяки – ерунда. Да и вообще все – ерунда. Кроме одного. Нужно покормить мышь.

***

Кручу в руках телефон. Уснуть не получается. В любой другой ситуации я бы позвонила Оксане. Но сейчас не могу. Боюсь того, что она может мне сказать. Не хочу потерять ее. Как ей объяснить, что ее Тимофей мне не нужен?

Раньше мы могли звонить друг другу в любое время. Такой был уговор. Если кому-то из нас плохо, второй непременно выслушает.

– Уговор все еще в силе? – спрашиваю я.

Все-таки набрала подруге. Само вышло. Она громко дышит на том конце провода. Я жмурю глаза и жду. Я уже готова к тому, что она положит трубку, но она не кладет.

– Да, – говорит она. – Извини. Я не знаю, что на меня нашло. Как я могла подумать, что ты вытворяешь такое за моей спиной?!

Какое облегчение! Я открываю глаза и слабо улыбаюсь.

– Ну, любовь слепа.

Она смеется и вдруг резко становится серьезной.

– Сегодня меня пригласил на свидание Воронин.

– Ч-чего?! Федор?

– Ага. Краснел, бубнил, путал слова. Жалкое зрелище!

– И как ты его отшила? – ухмыляюсь я и переворачиваюсь на живот.

– А я не отшила. Согласилась. Беру пример с тебя.

– Не… не поняла.

– Ну, знаешь, ты приняла приглашение Калиновского потому, что хотела доказать всем, что не все девчонки готовы ради него унижаться и выполнять его команды, – меня передергивает: я, конечно, перед ним не унижалась, но чем-то он меня зацепил, это точно. – А я согласилась на это свидание, потому что хочу посмотреть на девушку Тимофея.

– Как-то одно с другим не вяжется…

Еще мне хочется добавить, что она видит ее каждый день. В школе. И что она уже не девушка Тимофея, а просто наша учительница.

– Свяжется! – упрямо заявляет Оксана, и я не смею ей перечить.

Затем я выкладываю ей все о наших встречах с Калиновским. Так приятно делиться этим с кем-то, что я без конца улыбаюсь и тараторю, как ненормальная. Оксана, по своему обыкновению, переспрашивает, восклицает и, готова поспорить, постоянно прикладывает руку к груди.

А потом она мне подает идею. Засыпаю я довольная и умиротворенная. Потому что я знаю, что очень скоро Матвей Калиновский окажется в моей шкуре. Сам же хотел справедливости. Он даже не подозревает, во что влип.

Глава 23. Матвей

Компания собралась интересная, даже мне немного не по себе. Это, скорее всего, из-за Фединых взглядов. Он так гордится собой, что то и дело важно выпячивает подбородок и пытается смотреть на меня сверху вниз, как бы говоря: «Смотри, и без твоей помощи справился!». И его совершенно не волнует, что его спутница, Оксана, непоседливо ерзает на стуле, вертит головой по сторонам, короче говоря, выказывает все признаки того, что ей невообразимо скучно в его компании. Она согласилась на свидание с ним, и это, видишь ли, делает его героем дня. Я до сих пор не совсем понимаю, что такая девчонка, как Оксана, собирается ловить с ним, но это дело ее. Что-то тут, конечно, не так. Не зря же Олеся притащила меня сюда. Похоже, наедине их оставлять нельзя.

– Ты позвал Тимофея? – спрашивает Олеся, наклоняясь ко мне, чтобы больше никто не услышал.

В это же время Федя пытается неуклюже сделать Оксане комплимент, при этом его лицо краснеет, а прыщи становятся ярко-бордовыми. Смотрел бы и смотрел! Прямо-таки бальзам на душу. Выпендрежник хренов.

– Да, но не факт, что он придет, – так же тихо отзываюсь я, не отводя глаз от Фединого лица: у него вон уже и капельки пота выступили на лбу!

Олеся, явно разочарованная моим ответом, откидывается на спинку стула и кладет руку на локоть подруги. Такой еле заметный жест, означающий: «Держись, скоро эта мука закончится!».

Крепко сжимаю высокий стакан с молочным коктейлем. Мы снова пришли в мое кафе, и я невольно вспоминаю прошлый раз, когда чуть было не хлопнулся в обморок, как какая-нибудь неженка-девчонка!

Вообще-то мне не нравится то, что Олеся так интересуется Тимофеем. В прошлый раз мне показалось, что я все выдумал, и он ей не нравится, как парень. Но чего это она тогда так жаждет встречи с ним? Не надо было звать его. Но она, блин, попросила. И поглядывает она на меня все еще с недоверием. Я счел правильным выполнить ее просьбу, это же пустяк. Нужно вернуть ее расположение всеми возможными способами. Если я хочу добиться своего… И даже плевать, если она придумает для меня какое-нибудь задание, которое выставит меня на посмешище по ее меркам. Я убежден, что мой авторитет в этой школе уже не подорвать. Пусть даже она заставит меня голышом танцевать джигу в школьной столовой. Даже любопытно!

Пока я размышляю, Федор заводит шарманку о будущей Олимпиаде, спрашивает у Плаксы что-то насчет каких-то новых задач. Олеся теряется и что-то мямлит в ответ. Оксана сидит, поджав губы, и поглядывает на дверь. Вдруг на ее миловидном лице расцветает улыбка, и я слежу взглядом за тем, куда она смотрит.

Вот оно! Теперь все понятно. Даже от сердца отлегло!

– Всем привет! – бодро говорит Тимофей и падает на стул рядом со мной.

– Привет-привет, – отвечаю я, привычно хлопая его по спине.

Вся наша честная компания рассыпается в любезностях, и некоторое время они бурно, но односложно обсуждают, как у кого дела. Воспитанные все какие.

Потом наступает тишина, и слышно только поскрипывание стульев, по которым все начинают беспокойно елозить. Кроме меня. Я сегодня наблюдатель.

Тима зачем-то косо поглядывает на меня, и я читаю в его взгляде неодобрение. Даже молча он умеет нагадить в душу. Все еще считает, что я поступаю с Плаксой плохо. Неправильно. Да и фиг с ним!

– Оксан, ты, кажется, интересовалась боксом. Вроде бы что-то говорила такое. Так вот наш Тимка тебе все расскажет об этом. Даже успеешь пожалеть, что спросила.

Разумеется, она ничего такого не спрашивала, просто мне сегодня хочется побыть Купидоном. И, что кривить душой, реакция Феди превзошла все мои ожидания. Он пытается прожечь во мне взглядом дыру, а мне всего лишь щекотно.

– Ой, да! – глаза Оксаны искрятся, она быстро кивает мне в знак благодарности и переключает все свое внимание на Тиму. – Это та-ак интересно!

Тима польщен. На мгновение опускает глаза, и я вижу, как на его лице проявляется знакомая мне улыбка скромника. О боксе трепаться он любит. Пол секундочки для разгона и пошло-поехало. А что? Эти двое и правда неплохо бы смотрелись вместе.

Олеся легонько толкает меня локтем в бок, чтобы привлечь мое внимание. Когда она получает то, что хотела, серьезно смотрит на меня.

– Я обдумала твое предложение, – так по-деловому говорит она, и я усмехаюсь. – И я согласна. Это будет справедливо. И, как только ты это сделаешь, больше никаких обид.

– И что же я должен сделать, чтобы справедливость восторжествовала? – насмешливо спрашиваю я.

Тогда она наклоняется ко мне и тянется к моему уху губами. Он нее пахнет мылом и ромашкой. Какая прелесть!

Она, по-видимому, подготовила целую речь и теперь нашептывает ее мне на ухо. После того, как она заканчивает и отстраняется от меня с видом победительницы, у меня отвисает челюсть. Она просит слишком многого. Я предложил ей попробовать втоптать меня в грязь, как я поступил с ней. Она же хочет обратного: подняться на мой уровень! Такого я от нее не ожидал, хотя стоило. Какая девчонка не захочет возвыситься за чужой счет? Хотя, признаться честно, я в ней разочаровался. Она казалось мне выше всего этого.

– Ну так что? – невинно спрашивает она, и я вижу, с каким удовольствием она это делает.

Слова не идут. Я не могу это сделать. Совсем недавно я клялся Тиме, что никогда этого не сделаю. Больше никогда. Переступить через себя ради дурацкого пари, которое придумал прыщавый идиот? Хотя… Возможно, если я ей уступлю, дело пойдет быстрее.

Плакса все еще пялится на меня, и ее глаза вроде бы чернее обычного. Настоящая тьма. Она хочет, чтобы я бегал за ней, чтобы при всех называл ее своей девушкой. Она хочет прилюдно загнать меня под каблук. Хочет, чтобы ее уважали, и ей завидовали. И я понимаю ее желание. И я бы ни за что не согласился, если бы не одно «но». Она наивная. Я так сыграю, что она поверит, что мои чувства настоящие. Пара букетов, дорогих туфель и отпадных комплиментов, и она станет моей во всех смыслах. И тогда пари выиграно. Да, я снова унижусь, но всего на несколько дней, на неделю, максимум. Зато потом Золушка снова превратится в Плаксу, а я окажусь на троне.

– По рукам, – как можно спокойнее отвечаю ей, утопая во тьме ее глаз.