Текст книги "Спорим, она будет моей? (СИ)"

Автор книги: Мария Перевязко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Глава 43. Матвей

Стук в мою комнату. Сначала робкий, нерешительный, потом – громче, костяшками пальцев, настойчивый и требовательный. Могут меня сегодня оставить в покое?

– Я сплю!!!

– Матвей, открой, пожалуйста.

Ладно. Распахиваю дверь и поспешно иду назад, падаю на кровать и зарываюсь в плед с головой. Если Влад хочет доставать меня, пусть, только вот из кровати я не вылезу. Надоело все.

– Я хотел поболтать. Ну, знаешь, как раньше. Могу попытаться представить, – Влад присаживается на кровать рядом и нервно поправляет покрывало, – что ты сейчас чувствуешь. Я здесь. Отец уехал. Мне кажется, нам нужно это обсудить.

– Только не сейчас, – прошу я его, вытащив из пледа только голову. – У меня был непростой день. Хочу просто… Короче, уходи.

Влад опускает глаза и беззвучно шевелит губами. Затем все-таки спрашивает:

– Злишься на меня?

– Нет, не злюсь.

Сейчас отчего-то он выглядит совсем молодо, может, чуть старше меня. Поэтому я следую за своим порывом.

– Один вопрос. Почему ты тогда отступился от нее? Почему позволил своему брату жениться на ней? Если ты так сильно ее любил, почему допустил это?

Он смотрит на меня, чуть изогнув брови, затем понимающе улыбается. Опускает глаза, как будто ему вдруг становится стыдно и некоторое время молча водит пальцем по узору покрывала. Затем прикрывает глаза и говорит:

– Я мог бы сказать, что желал счастья брату. Мог бы сказать, что хотел, чтобы была счастлива она. Но правда в другом. Я попросту струсил. Знаю, ты не это хотел услышать.

– Струсил? – смотрю на него с неподдельным интересом.

Он пожимает плечами.

– Именно. Испугался, что она снова сделает мне больно. Я боялся, что второй раз этого не вынесу. Ох, Матвей, я был слабаком, как ты любишь выражаться. Я признаю это.

Сверлю его серьезным взглядом, но думаю о Лесе. Как же мне хотелось просто подскочить к этому козлу, которого она целовала, и просто отлупить его как следует, разодрать костяшки пальцев о его мерзкую физиономию! И было бы здорово, если бы он ответил, разукрасил и мое лицо. Было бы легче… Это было бы как в древние времена: поединок за руку девушки. Низменные инстинкты никуда не деваются: выживает сильнейший. А я просто сбежал. Да, я тоже струсил. Испугался ее взгляда, который она могла бы мне послать. Страшнее всего – увидеть в ее глазах презрение и отвращение.

– Сейчас бы поступил по-другому? – спрашиваю отстраненно, каким-то чужим голосом.

Влад берет меня за плечи и вглядывается в мое лицо напряженным взглядом.

– Конечно! Любой ответ лучше, чем неведение. Борись за нее, Матвей, сделай все возможное, чтобы она выбрала тебя. Молчи, я знаю, что ты хочешь сказать! Да. Она может выбрать другого. Но ты будешь знать, что ты попытался, ты боролся, это будет честный проигрыш.

– Проигрыш… – усмехаюсь я и отворачиваюсь.

Не хочу, чтобы он видел мое лицо сейчас.

– Проигрывать не стыдно, Матвей. Стыдно – ничего не делать и искать себе оправдания.

Он дважды мягко хлопает меня по спине и выходит из комнаты. Слышу, как осторожно закрывает за собой дверь. Такие все вокруг мудрые, с ума сойти!

Полночи ворочаюсь, не могу уснуть. Снова и снова прокручиваю в голове ту картину. Она и этот хмырь. Кто он вообще такой? Откуда взялся? Хотя… Она же отпадная. Рано или поздно кто-нибудь бы появился. Если бы кто-нибудь сказал мне в начале года, что я буду сходить с ума по Плаксе, я бы покрутил пальцем у виска и сказал бы в ответ что-нибудь колкое и глупое. Просто невероятно. И вот, где мы теперь…

Утром поспешно собираюсь и даже не смотрю в зеркало. Догадываюсь, что оттуда на меня будет таращиться недовольный тип с синяками под глазами и тусклым взглядом. Даже видеть не хочу. В голове сумбур и каша. Отказываюсь от завтрака, который предлагает мне мама. Она выглядит иначе, надела свой самый простой халат, волосы распущены, смущенная улыбка на лице. Никакой косметики. Никакой скованности в движениях. Она порхает по кухне, как мотылек. Подлетает ко мне и обеспокоенно смотрит.

– Неважно выглядишь.

– Спасибо, – бурчу я и ожидаю расспросов, упреков или советов.

Но я удивлен. Она просто молчит и смотрит на меня. Потом проводит рукой по моему лицу с нежностью и теплотой. А затем привлекает меня к себе, эти объятия необыкновенно долгие и ласковые. В конце концов, я сдаюсь и тоже обнимаю ее. Почему-то мне хочется плакать, как будто я ребенок, у которого сломалась любимая игрушка, и меня утешают.

Иду в сторону школы обходными путями и не просто так. Мне надо кое с кем поговорить. Я вижу его издали. Он, как обычно, идет вразвалочку и машет своим портфелем туда-сюда, как первоклассник. В два счета нагоняю его и теперь иду рядом. Он хмыкает и ничего не говорит. Но его походка меняется, он насторожен и ждет от меня подвоха. Когда мы останавливаемся на переходе все же не выдерживает.

– Снова будешь драться?

Усмехаюсь и смотрю на него.

– Нет. Буду извиняться.

Он недоверчиво морщит прыщавый лоб.

– Неужели?

– Честно. Я был не прав. Мы ведь друзья, Федь, я не должен был говорить тебе такое. У тебя жизнь – не сахар, я знаю, и мне не следовало принижать тебя. Ты ж гений! Я, по сравнению с тобой, дуб дубом!

На его лице появляются проблески самодовольства. Лесть он любит, я прекрасно об этом знаю. Но я говорю все это без какого-то умысла, просто чувствую, что должен со всем разобраться. Так будет правильно.

– Домашку, что ли, не сделал? – глупо хихикает, совсем, как девчонка.

– И это тоже, – улыбаюсь я. – Без обид?

– Без обид, – соглашается он.

Загорается зеленый свет, и мы переходим дорогу.

– И насчет того нашего пари…

Он тут же заинтересованно пялится на меня, вижу его знакомое заинтригованное лицо: с таким лицом он всегда внимательно меня слушал, когда я рассказывал ему очередную байку о какой-нибудь цыпочке.

– Ты выиграл. Я выхожу из игры. На сколько мы там спорили? На пять? На десять?

– К черту деньги, – он отворачивается от меня и смотрит себе под ноги.

– Это говоришь мне ты?!

– Это же я все испортил! – вдруг взвизгивает он. – Ты проиграл из-за меня! Если бы я тогда не рассказал ей…

– …не рассказал ей о чем? Федя?

– Я… Я был зол. Ты еще и Оксану свел с качком. Измазал меня в грязи, буквально и фигурально. Я хотел отомстить. И ты был прав, я ничего не мог тебе сделать. Ничего, кроме этого.

– Не рассказал ей о чем?! Чтоб тебя! Отвечай мне!

– Убери руки, Матвей! Ты же сам сказал – без драк! Отвяжись!

– Так. Хорошо. Теперь спокойно. Что ты ей…

– Матвей?

Она. Сцепила руки в замок. Смотрит то в землю, то на меня. Наконец решает остановиться на мне и пытается улыбнуться. Выходит не очень.

– Привет.

Прочищаю горло, потому что в глотке моментально пересохло. Она выглядит потрясно. Голубая блузка с квадратным вырезом, что открывает прекрасный обзор на ее изящные ключицы, и невесомая юбка до колена, тоже голубая, но немного темнее.

– Привет.

Федя лепечет какое-то неразборчивое приветствие и смывается. Ничего. Я еще доберусь до него. Вряд ли он сказал ей что-то страшное, раз она стоит здесь и пытается заговорить со мной.

Она молчит. И я беру на себя смелость заговорить первому.

– Слушай, то, что я тогда сказал… Как повел себя с тобой… Несправедливо и неправильно. И…

– Да, – обрывает она меня. – И я тоже не хотела называть тебя… В общем, не хотела оскорблять. Это было как-то по-детски.

Невольно замечаю, что киваю, как дурак, уже, наверное, с минуту.

– Так, значит…

– Да. Мы же – взрослые люди. Ну, почти что. И разойтись нужно тоже по-взрослому.

– Разо…йтись?

– Ну да. Ты все правильно сказал. Это была глупая идея – строить из себя пару на публике. Больше не хочу ничего из себя строить. Хочу быть собой.

– И я.

Она улыбается и потирает пальцы рук. Напоследок едва заметно кивает и поворачивается ко мне спиной. Слежу за тем, как она быстро вбегает по лестнице и скрывается в дверях школы. И что же я стою столбом? Почему я просто стою? Почему не бегу за ней? Мне столько всего нужно ей сказать, а я сказал какую-то глупость. Вообще ничего не сказал! Неподходящий момент… Просто неподходящий момент. Ищу оправдания? Да. Хочу провалиться под землю? Да. Все скажу ей после школы? Да!!! Я сделаю это. И ничто больше не остановит меня. Проигрыш так проигрыш. Я обязан попытаться.

Глава 44. Олеся

Слышу его голос и медленно поворачиваюсь. Он говорит с Федей Ворониным. Он взбешен и даже хватает Федора за куртку и трясет. Снова? Они снова обсуждают пари? Не могут прийти к какому-то решению? Смертельная усталость наваливается на меня тяжелым железобетонным покрывалом. Да и ладно. Нужно положить этому конец. Как бы там ни было, Матвей Калиновский – не моего поля ягода. Правильно сказала Карина. Не хочу больше мучаться и тешить себя какими-то надеждами. Ни к чему хорошему это не приведет.

Двигаюсь в его сторону и ловлю себя на мысли, что я иду к нему не для того, чтобы «положить этому конец». Я просто иду. И все. Тянет меня к нему. Хочу поговорить. Посмотреть на его лицо, заметит ли он перемену в моем стиле? Понравится ли ему? Увижу ли одобрение в его глазах или удивление? Да что угодно!

– Привет.

Он мигом переключает внимание на меня, Феди будто бы больше не существует. Он озадачен. Окидывает меня долгим пронизывающим взглядом, мне даже становится не по себе. Раньше бы мне не понравился такой бесстыдный взгляд какого-то золотого мальчика. Но сейчас мне приятно. И немного неловко.

Отвечает на мое приветствие после длительной паузы. Федор за это время успевает скрыться в толпе. Похоже, я спасла его.

Матвей внезапно начинает говорить: прерывисто, нервно, возбужденно. Он говорит, что поступил со мной несправедливо, неправильно. Я в свою очередь прошу прощения за те оскорбления, что ему наговорила. Чувствую дикое разрастающееся напряжение между нами. Кажется, что еще чуть-чуть и воздух затрещит.

– Так, значит, – мямлит Калиновский, и я зачем-то перебиваю его.

Хочу, чтобы он старался. Пусть все исправит. Пусть не даст мне все испортить. Хочу видеть доказательства, что я для него – не выигрыш в лотерею. Не глупая кукла, за пластмассовое тело которой делают ставки на аукционе. Я – не вещь, которую коллекционируют. Я – живой человек. Взрослый человек.

Говорю ему это. Говорю, что мы – взрослые люди. Пойми же ты меня, Калиновский. Мы взрослые люди, и я жду от тебя взрослых обдуманных поступков! Говорю, что глупо было притворяется парой на людях. Подчеркиваю слово «глупо». Говорю, что лучше будет разойтись мирно. Давай же. Если ты что-то ко мне чувствуешь, ты не дашь мне продолжить! Ты возьмешь инициативу в свои руки. Ну же! Если я не ошиблась в тебе, если ты, действительно, забыл Диану и готов двигаться дальше, ты сделаешь что-то. Ну хоть что-нибудь!

Но он ничего не делает. Смотрит на меня своими синими потрясающими глазами и молчит. Понятно. И я получила ответ на незаданный вопрос.

Быстро киваю и убегаю от него в школу. Быстрее, быстрее! Наверное, никогда в жизни я не неслась в школу с таким остервенением. Лишь бы подальше. Лишь бы поскорее.

Оксана не дает мне забыть о нем даже на уроках. Что-то спрашивает, хихикает, толкается локтем под партой.

– Пожалуйста, прекрати, – шиплю я на нее.

– И не подумаю! – заявляет она. – Получил красавчик по первое число? От ворот поворот? Продул пари, бедняга. Страдает, наверно. И поделом!

Не в силах больше терпеть это. Вылетаю из класса, не спросив разрешения. Математичка что-то кричит мне в спину. Мне жаль, что я подвожу ее. Снова. Но ничего не могу поделать. Учеба учебой, но сейчас из меня никудышняя ученица. Не могу сосредоточиться, не могу думать.

К счастью, в женском туалете никого нет. Наконец-то могу успокоиться и насладиться одиночеством. Но не тут-то было! Дверь открывается, и я с ужасом ожидаю, что сейчас передо мной возникнет недовольное лицо учителя. Но все оказывается не так страшно. Это всего лишь Оксана.

– Могу я побыть одна хоть пять минут?! – рявкаю я неожиданно для самой себя.

Оксана медленно приближается и взбирается на подоконник рядом со мной. Молчит. Потом тихо говорит:

– Сказала, что тебе нужна помощь. И заверила, что мы быстро. Так что давай по существу. Что произошло?

– Ничего! Ничего не произошло.

– А по Калиновскому и не скажешь. Видела бы ты, как он таращился на тебя, когда ты выбегала из класса. Чуть за тобой не метнулся, я была быстрее.

– Хорошо… Хорошо.

– Что между вами происходит?

– Я не знаю, Оксан. Я просто хочу… Хочу, чтобы он что-то сделал, понимаешь?

– Да я помню. Чтобы бегал за тобой, как собачонка? Что? Это же твои слова. Ладно. Извини. Не прожигай во мне дыру. По-твоему, он ничего не делает? Вон только вчера с ума сходил, боялся, что тебя кто-то обидит, летел тебя спасать на всех парусах, все телефоны оборвал. Я просто думала… что тебе это не нужно, что ты встретила кого-то другого.

– Встретила! Но я думать не могу ни о ком другом. Не знаю, что это за безумие. Просто не знаю! Я не доверяю ему, боюсь его, ненавижу его, но я… думаю о нем, скучаю по нему, блин, я мечтаю о нем. Я совсем больная, да?

Оксана смотрит в пол, молчит, потом покачивает головой и поднимает на меня глаза, полные нежности и доброты.

– Нет. Просто ты влюбилась.

Фыркаю и больше не смотрю на нее. Скажет тоже. Всего лишь громкие слова и не более. Да, в нем что-то есть, но…

– Отрицай, не отрицай – это так, Лесь, – Оксана печально улыбается и обнимает меня за плечи. – Скажи ему. Он дурак, сам не догадается.

– Выставить себя на посмешище? Опять? Это ты мне предлагаешь?!

– Поступай, как знаешь. Но я бы, на твоем месте, сказала.

– Сказала? Правда? А Тимофею ты сказала?

Ее улыбка меркнет, ресницы опускаются.

– Нет, не сказала. Знаешь, почему? Столько лет я бредила им, теряла от него голову, даже не заговорив ни разу. А потом заговорила. И, оказалось, что он очень хороший человек. Но не мой. Мы с ним – хорошие друзья. Но розовые очки спали, я не влюблена в него. Ты ведь не хочешь потратить столько лет впустую, как я?

Аргумент весомый. Сказать нечего. Мы возвращаемся в класс, и весь оставшийся учебный день проходит без дурацких душевных разговоров. Разве что я задерживаюсь в классе математики после уроков. Прошу прощения у учительницы. Она откидывается на спинку кресла и сцепляет руки вместе.

– Да, такого я от тебя, конечно, не ожидала, – говорит она и мягко улыбается, у нее тут же появляются морщинки вокруг глаз, но она говорит без упрека или обвинения. – Постарайся больше так не делать. Если не хочешь участвовать в Олимпиаде, так и скажи. Я же понимаю вас молодых, у вас кровь кипит, гормоны играют, жить хочется. Живи, Олеся, живи!

Я благодарно ей улыбаюсь и уже собираюсь уходить, когда она вдруг говорит:

– И сделай уже что-нибудь с Калиновским, а то он, глядя на тебя, уже всю парту слюнями залил.

Потом она, моя строгая и сдержанная учительница математики, загадочно подмигивает мне. Обалдеть можно! То есть, и она что-то заметила. Но раз все так очевидно, что же он так холоден со мной? Что с ним такое? Гордость не позволяет признаться самому себе в чувствах ко мне? Надоело это все. Почему я должна делать первый шаг? Я, конечно, не в старинном романе, и вряд ли мужчина станет сражаться за меня на шпагах, но уж сказать пару слов он в состоянии!

Об этом я размышляю по дороге домой. Солнце слепит глаза. Я жмурюсь, и, когда открываю глаза, замечаю рядом со своей тенью еще одну. Резко торможу и оглядываюсь. Калиновский смотрит мне прямо в глаза решительно и серьезно.

– Зараза! Зачем так пугать?

Я все еще немного зла на свою судьбу, и на его пассивность, и на саму себя за мечтательность и дурацкие надежды.

– Мне нужно кое-что сказать. Выслушаешь?

– Нет! Не хочу!

Он на мгновение хмурит брови, но быстро продолжает:

– Я все равно скажу.

– Ну, что сделаешь. У нас свободная страна.

– Помолчи, пожалуйста, и послушай.

– А ты не командуй!

Он как будто хочет взять меня за руку, но резко передумывает. Выглядит забавно. Вместо этого он подходит ко мне ближе. Еще ближе. Нависает надо мной, как скала. Смотрит. Снова чувствую его запах. Как обычно, кружится голова. Смотрит и молчит. Ни на секунду не отрываю взгляда от его глаз. Никаких поблажек.

– Ну?

– Я тебе уже говорил, меня однажды бросили. Жестоко, бессердечно. И я замкнулся в себе. Я думал, что больше никогда не испытаю подобных чувств ни к кому другому. Более того, – в его глазах появляется злость, и меня это немного пугает, – я строго-настрого запретил себе подобную слабость.

– Слабость?

– Именно так. Я стал популярным. Я разбивал сердца девчонок, и мне было плевать. Я заключил… черт, я заключил пари.

Замолкает. Ждет моей реакции. Прямо-таки сверлит мое лицо глазами.

– Пари? – невинно переспрашиваю.

Он говорит четко, каждое слово твердое, точно камень.

– Я заключил пари на тебя. Я поспорил на деньги, что я тебя… Ну, ты знаешь. Блин, ты же все это знаешь! Федя признался, что рассказал тебе обо всем!

Провожу рукой по щеке, делаю задумчивое лицо. Отвожу взгляд.

– Знаю.

– Не понимаю, почему ты все еще разговариваешь со мной! – в сердцах выкрикивает он.

– А, так мне уйти? Без проблем.

Поворачиваюсь к нему спиной и иду дальше. Как же бесит. Какая-то сахарная липкая надежда нашептывает мне на ухо, что это признание, это же признание в любви, давайте танцевать вальс и вплетать в волосы цветы! А разумная сторона, сторона циничная и сдержанная, цедит в другое ухо, что Калиновский всего лишь снимает груз с души, решает покаяться, и ничего больше. Снова застываю на месте. Мне нужна определенность!

Калиновский так и не сдвинулся с места. То есть, если бы я шла дальше, он бы… Так, ладно.

– Зачем ты мне все это сказал? – кричу я ему, отошла уже на солидное расстояние.

Он подбегает ко мне, останавливается, переводит дыхание.

– Не знаю. Я мог бы извиниться, но это так тупо. Я натворил дел, я знаю. Диана меня растоптала, понимаешь? Втоптала в грязь. Я сам стал этой грязью. Но ты…

– Я – не она, – сухо говорю. – Поняла уже. Еще бы! У меня нет и никогда не будет такой идеальной косы через плечо и этой бешеной энергии. И помады с карамелью! И платья на мне так не сидят!

Калиновский ошарашенно поднимает брови.

– Ты что, с ней знакома?

– Познакомилась. Хотела увидеть ее. Она идеальна! Из вас бы получилась чудесная пара. И она помнит о тебе. Она хочет тебя вернуть. Беги к ней, что же ты?

На его лице появляется уже знакомая мне усмешка. Ненавижу! Так и хочется пнуть его как следует!

– Она приходила ко мне, – объявляет он. – Ты правда думала, что я все еще что-то чувствую к этой чудной даме? Да мне хотелось бежать сломя голову!

– Говори, что хочешь, но я тебе не верю! Мало ли, чем ты мне запудришь голову, чтобы выиграть это свое несчастное пари!

Калиновский хватает меня за руку и стискивает пальцы.

– Мне плевать на это пари. И на Диану плевать. Разве ты не видишь, что я… что мне нужна ты? Мне плевать на все остальное!

– Мне не плевать! – выдергиваю руку и пячусь назад. Меня колотит озноб, трудно дышать. – Я не могу быть с человеком, который боится показать свою слабость. Главный страх для него – стать для кого-то уязвимым. Как я могу любить такого бесчувственного робота?!

Продолжаю пятиться назад. Мое сердце бешено колотится в груди. Пульс в ушах заглушает все остальное. Я пристально смотрю в лицо Калиновского, и я вижу, как его щеки становятся мокрыми. А затем он падает. Он падает на колени и не сводит с меня глаз.

– Как же ты не понимаешь, – дрожащим голосом говорит он, – я уже слаб. Рядом с тобой я – тот еще слабак.

Не могу поверить в то, что вижу. На нас оглядываются прохожие. Я подбегаю к нему и пытаюсь поднять его на ноги, но он действительно совсем слаб, в физическом плане. Обмяк, как переваренная вермишель. Тогда я тоже встаю на колени, и теперь мы похожи на двух ненормальных. Я глажу его по щекам, смываю его боль и страх. Он бормочет что-то бессвязное, и я больше не могу сдерживаться. Жадно целую его в губы, и все остальное становится неважным. Я забываю о том, кто я и кто он, о пари, об учебе, о своих страданиях и о своих целях. Я просто чувствую, что все правильно. Теперь все встало на свои места.

Глава 45. Матвей

– А что скажешь насчет вон той? – хитро спрашивает Тим, указывая головой вперед.

– Нет. Слишком простая. Мне нужна необычная!

– А вот эта?

– Спятил, что ли? По-твоему, у меня совсем нет вкуса?!

Тим смотрит на меня, приподнимая уголки губ. Эта его усмешка действует на нервы. И так волнуюсь, еще и он издевается.

– Не думал, что я доживу до этого дня, – многозначительно говорит Тима и подходит к худенькой продавщице. – Подскажите, пожалуйста, какая у вас есть самая необычная, умопомрачительная, наикрасивейшая орхидея? Мой друг хочет сделать подарок матери девушки. Сами понимаете, тут дело нешуточное.

Вот ведь козел! Флиртует с цветочницей, когда у меня тут, можно сказать, вопрос жизни и смерти! Хотя, надо признаться, у него получается. Вот и на щечках девушки проявляется румянец, реснички опускает, поглядывает на него с нежностью. Вряд ли дело только в прибыльном клиенте, явно симпатизирует ему. И, надо же, Тима не смущается, наоборот, по-хозяйски облокачивается на стойку, скрещивает ступни и что-то щебечет девушке на ухо. Щечки розовеют еще сильнее. Так. Не время для глупостей. Успеет еще наиграться.

Подхожу к ним и смотрю прямо на продавщицу. Требуется какое-то время, чтобы она отвлеклась от Казановы-Тимофея и обратила внимание на меня.

Выходим из магазина спустя тридцать минут. Вроде бы выбрал, что надо. Вообще-то я в цветах не разбираюсь, но, по словам симпатичной продавщицы, «от такой красоты любая женщина будет в восторге». Хотя…

– Тим, я вернусь. Нет, все-таки возьму ту, сиреневую. Мне кажется, эта…

Тима кладет руки мне на плечи и смотрит на меня долгим пронизывающим взглядом.

– Успокоился? У вас все наладилось. Олеся довольна, ты счастлив. Все в порядке. Понравишься ты ее маме. Какой маме ты не нравился?

– Тьфу ты, дурак!

Смеется. Весело ему, блин. Резко меняется в лице и подмигивает мне.

– Смена караула! – радостно говорит он и легонько ударяет меня кулаком в плечо.

Это он так прощается, краем глаза замечаю, как он заворачивает обратно в магазин цветов. Вот, проказник.

Мне навстречу несется Олеся. На ней белые широкие брюки и черная блузка с коротким рукавом. Она похожа на модель, которая выпорхнула прямо со страниц модного журнала. Где же были мои глаза раньше? Как я мог не замечать такой красоты все эти годы учебы вместе?

Она подлетает, обнимает меня за шею и целует в губы. Отстраняется. Внимательно смотрит. Ее черные глаза снова гипнотизируют меня. При этом чувствую, как на губах появляется блаженная широкая улыбка, не поддающаяся контролю.

– Это тебе.

Протягиваю ей букет ромашек. Кроме этих милых цветов там еще какие-то ветки, похожие на папоротник, малюсенькие синие цветочки и мохнатые зеленые лапы непонятного растения. По мне, так будет ромашек. Леся завороженно смотрит на мой дар, принимает аккуратно, подносит к носу, вдыхает аромат. Потом встает на носочки и снова меня целует. В ее черных глазах пляшут искорки удовольствия. Вроде бы что-то резко меняется. Она прячет взгляд. Руки опускаются, и букет повисает вниз головой.

– Что? Что не так?

Пытаюсь дотронуться до ее руки, но она не позволяет.

– Ты кое-что не знаешь, – говорит она после паузы, видно, что слова даются ей нелегко. – Вообще-то я не хотела говорить, но не могу больше скрывать. Неправильно это.

Так. Чувствую, как по моему телу поднимается волна паники. Почти уже до горла добралась. Так.

– Так.

– Это касается пари. Видишь ли… я знала о нем с самого начала.

– С самого… Подожди, как это?

Леся отправляет мне короткий напряженный взгляд.

– Мы с Оксаной слышали вас. Там, за школой. На детской площадке. Мы зачем-то спрятались и подслушали.

– Ох, черт…

Олеся кривит лицо, опускает глаза.

– С того времени многое изменилось, – стараюсь говорить убедительно, – ты думаешь… Это все еще важно?

Она мгновенно реагирует. Поднимает голову и радостно улыбается.

– Нет! Уже неважно. Просто решила рассказать.

Мы идем вперед, рука об руку и только тогда до меня начинает доходить.

– Постой-ка. Получается, ты обо всем знала, но все равно согласилась на свидание со мной! Зачем?!

– Гм, – она сжимает мой локоть крепче, – мне не понравилось то, как ты говорил о девушках. Я хотела… наказать тебя, что ли. Восстановить справедливость. Хотела, чтобы кто-нибудь наконец-то тебя послал. Без обид.

– Да какие обиды? – бурчу я. – Но меня так никто и не послал. Ты ведь не собираешься это сделать?

– Не собираюсь, – ухмыляется она. – Это мне больше не нужно. Я же не знала тебя.

– Получается, не я один такой уж грешник, – смеюсь я. – Кто бы мог подумать? Мы оба играли в игры. Скажи, кто же в итоге победил?

Олеся с подозрением косится на орхидею, которую я держу так аккуратно, насколько это вообще возможно, кривится и выдает:

– Уж точно не моя мама. У нее есть точно такой же цветок.

Резко останавливаюсь и пялюсь на нее круглыми глазами.

– Да как же… Я же… Слушай, я не знал. Сейчас мы вернемся и… Вот черт!

Лицо Олеси непроницаемо. Затем начинает дрожать губа. Она больше не может сдерживаться и заливисто хохочет.

– Видел бы ты, – сквозь смех говорит она, – себя! Просто умора! Да пошутила я. Очень красивый цветок. Ей понравится, обещаю. Да не хмурься ты так.

– Смешно ей, обалдеть можно. Шутница какая!

Я демонстративно отцепляю ее руку от своего локтя и ускоряюсь. Она поспешно семенит за мной и умоляет не бежать так быстро, ведь она на каблуках. Я послушно притормаживаю, и мы снова идем рядом. Она успокаивающе гладит меня по спине, и моя тревога улетучивается.

Подходим к знакомому подъезду. Теперь я знаю код домофона. Да и не только это. Я знаю, что сегодняшний вечер пройдет отлично. Может, не все будет гладко. Возможно, будет много неловких пауз и взаимопонимание установится не сразу. Но это обязательно произойдет. Я знаю, что впервые после той истории с Дианой мне не страшно быть слабым, открытым, с распахнутой душой. Я знаю, что я – не победитель, не стальной безэмоцинальный человек с механическим сердцем, которого показывают на выставках и которым все восхищаются. И я этому рад.

*******************************************************************************************************