Текст книги "Марк Твен"

Автор книги: Мария Боброва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Твен-юморист создает образ человека до идиотизма наивного, «не понимающего» ярости своих читателей, стоящего в растерянности перед бушующими подписчиками газеты.

С живым юмором рисует Твен сцены приема посетителей:

«После моих слов пожилой господин вскочил, разорвал газету в мелкие клочья, растоптал их ногами, разбил палкой несколько вещей у меня на столе, выбил стекла в окне и заявил, что всякая корова смыслит в сельском хозяйстве больше, чем я, и ушел, сильно хлопнув дверью. Вообще он вел себя таким образом, что я подумал, что ему в газете что-то не понравилось. Но так как я не знал, что именно возбудило его неудовольствие, то я никак не мог ему помочь».

Последняя фраза и комическое преуменьшение – «что-то не понравилось», – заключающие описание бурной сцены погрома, передают не только ритм действия (посетитель набедокурил и умчался), но характеризуют знакомый нам образ «деликатного», но знающего себе цену простака. В данном рассказе он играет в «скромность» при сознании своей «эрудиции».

Автор прекрасно пародирует наукообразный стиль газетчиков-невежд, выдающих себя за специалистов, их напыщенно-дидактический, самоуверенный тон и наигранную «ученость»:

«О тыкве. Эта ягода очень распространена между обитателями Северных штатов. Там тыкву предпочитают крыжовнику и, кроме того, ее употребляют в качестве корма для рогатого скота, взамен малины. Говорят, что она очень питательна и прекрасно действует на пищеварение. Тыква – единственный плод из семейства апельсинов, растущих на крайнем севере, кроме одного или двух видов зеленого горошка. В то же время замечено, что тыкву реже сажают в садах, так как опыт показал, что тыквенное дерево дает очень немного тени…»

В этой абракадабре, которую нельзя читать без хохота, есть своя пародийная логика. Твен воспроизводит стиль тогдашних лубочных изданий – календарей для фермеров, сельскохозяйственных брошюр, издаваемых безграмотными ловкачами, сельскохозяйственных газет и журналов, в которых не было ни грана науки, но их издатели из кожи лезли вон, чтобы показать, что они предлагают читателям первосортный материал. Это, так сказать, классический штамп подобных изданий. В твеновской «энциклопедической справке» обозначены: «район распространения» такой «ягоды», как тыква, ее «практическое применение», «воздействие на организм», «место в фауне страны», «научные наблюдения практиков» – все вмещено в десятке пародийных строк.

Автор довел свой рассказ до кульминации – толпа запрудила всю улицу («люди сидят даже на заборах») и намерена расправиться со злополучным простаком. Но закончить рассказ сценой юмористической расправы с редактором Твен не может, хотя бы тот и рекомендовал «стрижку коров» и уверял, что «раковины лежат неподвижно, когда около них что-либо играют». У Твена иная цель, и ей подчинена композиция рассказа.

«Деликатный» простак, доведенный до белого каления «несправедливыми» упреками вернувшегося редактора – владельца газеты, разражается гневной тирадой. В ней дана не только превосходная стилизация традиционной фольклорной перебранки типа «хвастовских диалогов» («Ах вы редька этакая, кочан салата, сын цветной капусты!»), в ней не только красочные мазки, завершающие образ простака, гордого своими познаниями и «выполненным долгом», – в ней самое главное, ради чего написан рассказ:

«А знаете ли вы, кто пишет театральные рецензии? – наступает простак на редактора. – Знаете? Их пишут безработные сапожники и выгнанные аптекарские ученики, которые в театре смыслят столько же, сколько я в сельском хозяйстве, ни на волос больше. Кто дает критические статьи о новых книгах? Люди, которые сами не написали ни одной книги».

Твен придает своему герою позу «оскорбленной невинности» и вкладывает в его уста такие «гордые» слова:

«И вы хотите учить меня редактированию! Нет, милостивый государь, я достаточно хорошо изучил это дело и могу вас уверить, что чем меньше человек знает, тем лучше для него, потому что он тем громче шумит и тем больше получает денег».

Рассказ о невежде-редакторе превращается в руках мастера слова Марка Твена в злую пародию на состояние периодической печати в США.

На протяжении пятистраничного рассказа образ простака-редактора получал все новые краски, но лишь здесь предстал в завершенном виде.

«Я говорил, что доведу тираж газеты до двадцати тысяч экземпляров, – гремит он, – и я достиг бы этого, если бы вы подождали еще недели две!.. Если с моим уходом кто-нибудь останется на бобах, так это вы – арбузное дерево!»

Простак прав. Редактор уже заметил, что «никогда еще розничная продажа у нас не шла так бойко, как сегодня», и даже решил: «придется печатать второе издание» нашумевшей газеты.

Твен вплотную подвел читателя к выводу, не считая нужным ни формулировать, ни подчеркивать его.

И уже никакая сила не заставит читателя поверить, что редактор американской газеты не раскается, потеряв своего оригинального заместителя. Невежда? Зато как умел «делать» деньги!

Из жизненного потока Твеном выхвачен курьезный анекдотический случай[111]111
  Основные элементы замысла этого рассказа Марк Твен изложил в юмористической заметке «Мой первый литературный опыт», представляющей описание того, как он, тринадцатилетний «чертенок», наборщик ганнибальской газеты, в отсутствие редактора поместил в газете свои первые карикатуры с надписями – о местном франте с его любовными стихами, о Хиггинсе, который хотел утопиться, а потом раздумал, и т. д. Утром следующего дня обиженный Хиггинс явился к «редактору» с двуствольным ружьем и угрозами «подать в суд». Но все обошлось гладко ввиду юности насмешника. «Мой дядя сердился немножко, вернувшись в город, – совсем нерезонно, по-моему, если иметь в виду, какой толчок я дал газете… Впрочем, он смягчился, когда заглянул в конторскую книгу и увидел, что я привлек невероятное количество подписчиков – 33…», – заканчивает Твен свои воспоминания. Впрочем, «воспоминание» ли это? Твеновская «Автобиография», например, наполовину – если не больше – художественный вымысел. Следует иметь в виду и то, что «Мой первый литературный опыт» появился годом позже рассказа «Как я редактировал сельскохозяйственную газету». Не уточнял ли Марк Твен во втором рассказе концовку первого («…он смягчился, когда заглянул в конторскую книгу…»)?


[Закрыть], доведенный им до гротеска. Но сколь типична эта гиперболизация!

«Наивный простак» знает о жизни США самое сокровенное – и вместе с тем самое простое (дураки и те знают!) – то, что приводит в движение все пружины деловой жизни в стране. В своей комико-патетической речи он выражает эту суть: само дело – ничто; те, ради кого оно делается, тоже не имеют значения; средства и пути могут быть любыми. Важен конечный результат – он выражен в деньгах.

Саркастическая фраза «чем меньше человек знает… тем больше получает денег» приобретает такой обобщающий смысл, что он выходит далеко за рамки циничной практики буржуазной прессы, высмеянной Марком Твеном.

Рассказ этот – сатира не только на нравы буржуазной американской прессы, но и на «философию жизни» тупого, невежественного и самонадеянного американского бизнесменства.

Прошло три года. В 1873 году Марк Твен снова возвращается к волнующей его теме. На этот раз – в письмах и речах. В отличие от художественных произведений, в его выступлениях звучит большая определенность, категоричность и беспощадность суждений. В них меньше юмора, но больше негодования.

Однажды издатель нью-йоркской газеты «Дейли грэфик» обратился к Марку Твену с нелепой просьбой «написать прощальное письмо в адрес американского народа».

Твен ответил с присущим ему юмором и живостью:

«Помилуйте, – протестовал он, – радость американского народа немного преждевременна: я не собираюсь исчезать»[112]112
  Цит. по книге: М. A. Johnson, Bibliography of Mark Twain, N. Y. & L. 1935, p. 20.


[Закрыть].

Письмо к издателю послужило для Твена поводом поговорить о стиле американских газет и дать сатирическую подборку заголовков утренних телеграмм. Эта страница столь выразительна и малоизвестна, что стоит привести ее полностью.

«Черный конгрессмен в затруднении. Волнения в Албани. Пять лет тюрьмы. Паника на Уолл-стрит. Два банкротства… Два преступления. Арестован видный грабитель. Разгром газового коллектора. Забастовщик помогает убийце. Король убийц опасно болен. Лузичини – жена убийцы – повешена. Два предполагаемых убийцы повешены. Раздор в баптистской секте. Роковая ошибка. Размыв железной дороги. Ку-клукс-клановские убийцы. Потрясающее бедствие. Упала печь и погребла пять детей – двое уже мертвы. Способ убийства. Загадочная вражда. Отец убил своего сына. Кровавая битва в Кентукки. Восьмилетний убийца. Плавучее кладбище. Резня в Луизиане. Пожар дома и негры, которых застрелили при попытке к бегству. Двести из трехсот человек сгорели живьем! Изрядная потасовка в Индиане. Город – центр восстания. Группа горняков осаждает постоялый двор. В Индианаполис вызваны войска и полиция. Ожидаются кровавые дела. Предводительствует свирепая амазонка. Ужасная история. Преступление негра. Страдания и убийство женщины страшно отомщены. Человек, горевший 24 часа, распался на куски»[113]113
  Цит. по книге: М. A. Jоhnsоn, Bibliography of Mark Twain p. 21–22.


[Закрыть].

Издатель, видимо, проверил эту трагикомическую подборку Марка Твена и сделал на его рукописи пометку, что заголовки действительно взяты из газет. Твен сам указывает на это в письме: «Все эти заголовки, – продолжает он, – из вчерашних газет, за 16 апреля (1873), проверьте по вашей собственной газете, и я даю вам слово чести, что потоки этой пошлятины заполняют все полосы, отведенные в газетах под новости.

Я считаю, что это тупость, серость; ведь не появляется ничего значительного или дающего толчок к движению, наша прогрессивная нация погрузилась в спячку»[114]114
  Цит. по книге: М. A. Johnson, Bibliography of Mark Twain, N. Y. & L. 1935, p. 22.


[Закрыть].

В заключение письма Марк Твен зло «приветствует» американский народ, который безропотно глотает ядовитую стряпню газет, не испытывая ни возмущения, ни отвращения.

Письмо это и по времени появления, и по духу соответствует содержанию романа «Позолоченный век». Твен здесь не только оценивает уголовную пошлятину, заполняющую газеты, но и указывает на виновника вырождения журналистики: народ позволяет отуплять и оболванивать себя; журналисты же, – Твен уже показал, что ими управляет, – потеряли стыд и совесть. «Лжет, как журналист»[115]115
  Mark Twain. The Complete Works, N. Y. Harper and Bro, Publ. 1909–1935, v. 24, p. 7.


[Закрыть], – определяет Твен.

В общественно-литературной деятельности Марка Твена немалое место занимают речи. Он их произносил в самых разнообразных аудиториях, при самых различных обстоятельствах. Они были адресованы калифорнийским горнякам, членам негритянской церковной общины, это были речи на предвыборных собраниях, застольные речи и т. д.

В речи «Распущенность печати», произнесенной в клубе журналистов Хартфорда («Воскресный клуб») в 1873 году, Марк Твен подводит итог своим суждениям, касающимся американской печати.

«Газеты превращаются в национальное проклятие и наверняка погубят всю страну», – заявляет он[116]116
  Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 52.


[Закрыть].

Признавая, что «в современном обществе печать – колоссальная сила», «подобно гласу божьему», Твен утверждает, что в США «печать давно развратила читателей, внушила любовь к непристойному, равнодушие к беззаконию», «чем больше газет – тем хуже нравы». Печать «старательно защищает преступников, занимающих официальные посты», «оправдывает воровство», «чернит неугодных ей общественных деятелей и частных лиц» и т. д.[117]117
  Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 47–48.


[Закрыть].

Можно представить, с какой саркастичностью, иронией, с каким пылом и негодованием была произнесена эта речь, расцвеченная блестящим твеновским юмором (особенно вторая ее часть).

Ее содержание очень многое выявляет в общественно-политических позициях Марка Твена. Во-первых, Твен безоговорочно связывает продажную печать США с продажными членами сената Соединенных Штатов – и тем самым объективно оценивает буржуазную прессу как рупор политиканов-бизнесменов.

Во-вторых, Твен считает, что растленная печать США («банда недоучек и самодовольных невежд») узурпировала «общественное мнение нации» и развратила читателей.

В-третьих, Твен упрекает народ в том, что тот «мало думает» и поэтому верит подлым газетным вракам. «Вот где корень зла!»-восклицает Марк Твен.

Анализ Марка Твена превосходен, выводы блестящи, факты (они приведены в изобилии) – убийственны. Но кое-что поставлено с ног на голову или звучит наивно, а иное сглаживается. Так, например, Твен полагает, что печать – это нечто из самого себя растущее, распространяющее вокруг яд и тлен. Не спекуляции, хищения и взяточничество, погоня за наживой развратили сенаторов, а защищающая их печать, утверждает Твен, так что теперь сенаторы «не способны понимать, что такое преступление, что такое честь сената» (Твен еще оставляет за сенатом право на «честь», сам же показав его «скопищем грязи»).

Твен жил в то время в восточных штатах и наивно полагал, что в этих «цивилизованных» областях США у дельцов и журналистов больше честности и благородства, чем на Западе. Дескать, только «в газетах западных штатов услужливо печатают редакционную статью, выражающую самые отвратительные, вредные взгляды, если владельцу заплатить по доллару за строчку»[118]118
  Mark Twain, The Complete Works, v. 24, p. 48.


[Закрыть].

Чтобы «позолотить пилюлю», в конце своей яростной речи Твен и себя причисляет к «банде» («я и сам печатал злостные, клеветнические статьи… и давно заслужил, чтобы меня повесили») и тем ослабляет обличительную силу своего выступления.

Но в его характеристике американской печати 70-х годов запечатлен довольно точный образ того «чудовища порока» и «позора», который ужаснул Чарльза Диккенса во время его первой поездки в США.

«Безнравственная американская пресса», у которой «подлая клевета является ее единственным орудием»[119]119
  Ч. Диккенс, Из «Американских заметок», М. 1949, стр. 138–139.


[Закрыть], была одной и той же и в 40-х и в 70-х годах. Марк Твен предсказал, какой станет современная американская реакционная печать. Английский публицист Дерек Картен в своей книге «Такова Америка» (1952) пишет, что в мире нет прессы более безответственной, лживой, вульгарной, агрессивной, плохо осведомленной и столь явно угрожающей и опасной, чем американская.

* * *

В истории американской литературы рассказ (short story) играет значительную роль. Эдгар По вывел его из аморфного состояния, придав ему классическую форму. Математическая точность, логичность, стройность композиции, уменье с помощью картин ландшафта обрисовать психологические нюансы душевного мира героев (знаменитый «общий эффект» композиции Эдгара По), изобилие жанров рассказа – детективный, философский, «страшный», приключенческий, аллегорический, литературно-пародийный – все это обогатило американскую литературу и имело большое значение для ее дальнейшего развития. Рассказ начал занимать едва ли не главное место в американской литературе.

В 60-70-х годах XIX века рассказ являлся излюбленной и настолько распространенной формой, что стал оттеснять роман, поэму, лирическое стихотворение. Развитие американского рассказа обусловливалось спецификой общественной истории США. Страна развивалась по классическому буржуазному стандарту; это сказалось в предельном тяготении ко всему, что вело к преуспеванию, в лихорадочном и бурном стремлении к накоплению материальных ценностей, в какой-то мере определило психологию американца, проявляющего интерес к социально-экономической и бытовой стороне жизни. Форма короткого рассказа соответствовала убыстряющемуся темпу американского промышленного развития, подчиняющего себе ритм общественной жизни; сама жизнь становилась настолько динамичной, калейдоскопичной, что впечатления от нее, не успевая найти место в романе, сразу же делались достоянием короткого рассказа.

Никогда и ни в одной европейской стране периодическая печать – газета, журнал, альманах – не имела такой громадной популярности, как в Америке. Начиная с 30-х годов XIX века ни один город США не обходился без двух-трех ежедневных газет и нескольких еженедельных журналов.

Трудно найти в американской литературе видного писателя, который не был бы связан с газетой, журналом. В 40-х годах рассказы и криптограммы Эдгара По поднимали до небывалых размеров тираж журналов, в которых он сотрудничал.

Отвечая потребностям американского читателя, Марк Твен пишет рассказы в течение всей своей полувековой литературной деятельности, с очерком также не расстается: видоизменив его (соединив с анекдотом, биографическим воспоминанием, с шаржированной зарисовкой), превращает в книгу путешествий. Композиция любой твеновской книги путешествий, начиная от «Простаков за границей» и кончая «По экватору», настолько фрагментарна, что часто и сам автор и издатели печатали в виде рассказов отдельные страницы из книг путешествий, состоящих из великолепных жанровых зарисовок, курьезных фактов, казусов. Такие очерки Марка Твена всегда определенны: это крупицы жизни [120]120
  Многие большие книги Марка Твена впервые появлялись в печати в виде «малой формы». По «письмам» и главам печатались «Простаки за границей», «Закаленные», «Простаки дома», «Старые дни на Миссисипи».


[Закрыть].

Жизнь – источник литературного творчества; эта позиция молодого писателя выявилась сразу и не была изменена Марком Твеном до конца его литературного пути. Мысль о закономерной обусловленности литературного развития потребностями жизни, постепенно углубляясь и осложняясь, превратилась в основной принцип его реалистической эстетики.

Опыт и наблюдение придавали его стилю конкретность, детализацию. Но «…жизнь не складывается из фактов и событий, – запишет престарелый Марк Твен в своей «Автобиографии». – Она состоит главным образом из бури мыслей, которая все время врывается в голову»[121]121
  «Mark Twain's Autobiography», v. I, p. 283.


[Закрыть].

Реалистические тенденции раннего творчества Марка Твена обнаруживались прежде всего в том, что он умел улавливать политическую суть общественных явлений.

Уже в рассказах 70-х годов у Марка Твена исчезает идея гармоничности американской общественной жизни, типичная для официальной доктрины.

Роль критика Твен выполняет со страстью. Он строг, взыскателен и постоянен в своих устремлениях. Он хотел бы видеть мир лучше, чище и благороднее. Поэтому он настойчив, неутомимо энергичен, а главное – оптимистичен. Даже при наличии сурового юношеского критицизма и негодования мир воспринимается им поэтически. Таков он в «Простаках за границей» и во многих рассказах. Жизненные разочарования еще не настигли Марка Твена, на сердце еще не лег тяжкий груз страданий – результат неравной борьбы честного человека с американским политическим гангстерством.

Молодой Твен-юморист открывает американскому обществу истину простую, но значительную: народная культура – источник оптимизма, неиссякаемый родник ценностей духовных.

Народное юмористическое искусство, которое было «воздухом» детства и юности Марка Твена[122]122
  Любовь к народному творчеству присуща Твену во все периоды его жизни. Книга народных песен, записанных Джулией Мур, которую Твен называл «сладкогласым певцом Мичигана», сопровождала Твена во время его кругосветного путешествия.


[Закрыть], благодаря его таланту стало достоянием мировой литературы. В этом заключается величайшая заслуга Марка Твена-художника. Он влил живительную струю народного юмора в американскую литературу и тем самым изменил самое литературу.

Смех Марка Твена – гуманный. Драгоценная способность Твена видеть комическое в поведении человека создает жизнерадостное мироощущение, – «полноту бытия», как говорил сам писатель. Твеновский смех заставляет человека почувствовать уверенность в своих силах, помогает осознать свое человеческое достоинство, развивает наблюдательность, меткость и остроту суждений – способствует рождению мыслящего человека. Самая главная функция смеха Марка Твена – смех – оружие в борьбе – выявится в процессе созревания мастерства Твена-сатирика.

Ранняя сатира Марка Твена качественно отличается от сатиры Твена-памфлетиста 80-х и 900-х годов. Молодой Твен ядовито высмеивает отрицательные явления жизни, но сам часто воспринимает их как случайные; ему еще не хватает жизненного опыта, недостает системы воззрений. Вот почему ранняя сатира Твена не обладает той силой, которая появится у писателя к концу века. Для того чтобы эта сила вызрела, он должен был вместе со своей страной, со своим народом пережить горчайшие разочарования, накопить ненависть, опыт и уверенность в своей правоте.

Свежесть и оригинальность литературной формы – главные достоинства стиля молодого Марка Твена. Мир ему кажется бесконечно разнообразным и широким, писателю хочется запечатлеть свои наблюдения в самых различных литературных формах. В заметках, зарисовках, мелких юморесках, очерках, статьях, фельетонах, «письмах», в рассказах Марком Твеном представлен противоречивый, богатый событиями мир – послевоенная Америка. Многообразие этих жанров давало Марку Твену возможность изобразить жизнь страны в различных аспектах.

Универсальной, но довольно аморфной литературной формой в то время были «письма», в которых американские журналисты передавали свои впечатления, мало заботясь об отборе материала. Под руками Марка Твена «письма» постепенно теряют свой расплывчатый характер и превращаются в полурассказ, в полустатью – в произведение, которое, с одной стороны, характеризует индивидуальную судьбу человека (в «письмах» Твена много ярких характеров), с другой – дают общую картину жизни страны. Определяется и специфика очерка. Марк Твен превращает очерк в повествование о реальных фактах, событиях и людях, поразивших воображение писателя.

Претерпел изменения и рассказ. Начиная с Эдгара По для американского рассказа было характерно конструктивное единство (отсутствие параллельных мотивов, побочных эпизодов, отступлений и т. д.), наличие основного эффекта и сильный финал. Тон главным образом серьезный. Если и была ирония, то в сочетании с лиризмом, сентиментальностью (Ирвинг).

Твен начал создание своих веселых озорных рассказов с анекдотов, пародий и мистификаций; разрушил внешнюю конструктивную целостность рассказа («Прыгающая лягушка»); сделал предметом внимания не размеренно-логический ход явлений, а нелепости, несообразности и экстравагантности.

Художественное своеобразие твеновских рассказов объяснялось их социальным содержанием, а не «эксцентрическим складом ума» писателя[123]123
  Твен «родился с эксцентрическим складом ума», – утверждает Беллами («Mark Twain as a Literary Artist», p. 51), давая тем самым неприемлемое для нас биологическое объяснение художественному творчеству Марка Твена.


[Закрыть]. Твену нужно было заставить своего читателя думать, остро чувствовать, переживать, радоваться, печалиться, хохотать, ненавидеть, отвергать, принимать.

Какое человеческое лицо мгновенно не расцветет улыбкой от фразы, которая начинается в эпически-спокойном, «повествовательном» тоне, а на самом деле комически нелепой.

«Первым делом бог сотворил идиотов. Это для практики. Затем…» Обыгрывание абсурда, нелепости у Твена не только веселит – оно создает эмоциональную близость между юмористом и читателем. Оно – залог дружеского собеседования, которое состоится между ними. Художественные средства Твен заставляет служить одной мысли, но преподносит ее с максимальным разнообразием. Так, в «Важной переписке» представлены попы с разными склонностями и характерами. Но все они – служители не бога, а мамоны.

В рассказе «Как меня выбирали в губернаторы» герой подвергается самым неожиданным, разнообразным обвинениям и злоключениям, но все они носят характер политической дискредитации, организованной партией противника.

Ранним рассказом Марка Твена еще недостает точности, четкости и экономной выразительности. Но в них есть живость и красочность языка (например, жаргон «преподобного» Хокса или патетический слог наивного китайца-иммигранта), а самое главное то, что читатель видит описываемое.

В старости, вспоминая свои ранние «комические лекции», Твен рассказывает о том, как он их готовил. Он записывал начальные фразы отдельных абзацев, но на эстраде путал последовательность этих фраз, а однажды и вовсе потерял запись, обнаружив это перед самым выходом на эстраду. Тут его осенило – он набросал шесть карандашных рисунков, соответствовавших шести начальным абзацам лекций. И все пошло прекрасно. Слов не нужно было искать, в памяти вызывалась нужная картина, а слова приходили сами[124]124
  См. сборник: Mark Twain, What is Man? and other Essays. N. Y. & L. 1917, p. 141.


[Закрыть]. Читатель рассказов Марка Твена видит, как развеваются полы сутан «отцов церкви», устремляющихся на биржу, как китаец выплевывает на панель выбитые зубы и обломки кирпича, как кандидата в губернаторы, поднявшегося на трибуну, окружают «девять малышей всех цветов кожи» и все кричат: «Папа!»

Самой существенной частью реалистического рассказа является образ героя и его характер.

У молодого Твена гипербола занимает видное место. Она служит целям юмора и сатиры, но и в том и в другом случаях выступает как средство типизации характеров и явлений (за исключением самых ранних рассказов, где гипербола затемняла и искажала идейную сущность произведения). Так, в рассказе «Как меня выбирали в губернаторы» в характере главного героя преувеличена его застенчивая скромность, наивная надежда на авторитет своего незапятнанного имени, безынициативность. Преувеличенное подчеркивание этих черт дает многое в выявлении типического.

Типические черты политических нравов в США выявляются с предельной очевидностью и четкостью, когда наглости политических громил противопоставлен такой человек, как герой рассказа. Этот младенец советуется со своей бабушкой (!): выставлять ли ему кандидатуру в губернаторы? И та отвечает: не выставлять. Но он наивно надеется, что все «обойдется». Ошеломлен до немоты первыми наглыми наветами на него. Раздавлен лавиною клеветы. Полон негодования и презрения к методам травли, чем играет на руку своим врагам.

Рассказ этот характерен и в другом отношении – в композиции, специфичной для жанра рассказа.

В отличие от романов, с их многообразием жизненных событий, писатель берет для рассказа одно событие (выборы), но оно, так сказать, «единственное из всех возможных» – самое выразительное, с помощью которого характер героя (и его противников) обогащается с каждой сценой. Причем одна сцена несет в себе зародыш другой, и каждая из них развивает и углубляет характер, а вместе с тем трагикомический конфликт (ведь бабушка предсказала все эти унижения, зная характер внука).

И тем не менее далеко не все было определенно, устойчиво и гармонично в стиле рассказов молодого Твена.

Гипербола, иногда переходящая в гротеск, юмористическая индивидуализация речи, комические диалоги, пародийность, склонность к мистифицированию, приписывание себе всех человеческих недостатков (self-exploitation), юмористические характеристики, введение элементов фантастики – все это, взятое главным образом из народного юмора, навсегда останется в арсенале художественных средств Марка Твена.

Но исчезнет грубость языка и ситуаций, неустойчивость и беспорядочность структуры, излишняя натуралистичность отдельных сцен.

В старости, вспоминая начало своей литературной деятельности, Марк Твен писал в «Автобиографии», что его юмор был «грубым и неотесанным» (rude and crude)[125]125
  «Mark Twain in Eruption», N. Y. & L. Harper, 1940, p. 228.


[Закрыть].

Позже в языке Марка Твена исчезает размашистое «я раскроил ему череп и похоронил за свой счет», на мену этому появится сдержанность, эпиграмматическая точность и меткость, отличающая стиль позднего творчества Твена-сатирика. Но словесный изыск никогда не будет заботой Марка Твена. Рассчитанная грубоватость будет давать себя знать, отличая его от литераторов, писавших «для избранных».

На званых обедах в буржуазном кругу Марк Твен будет произносить речи в духе Дэвида Крокета.

«Меня тошнило на море только однажды… Это случилось на маленьком пароходе, на котором находились две сотни других пассажиров. Меня тошнило. Меня так вытошнило, что ничего не осталось для тех двухсот других пассажиров»[126]126
  «Mark Twain's Speeches», N. Y. 1929, p. 303.


[Закрыть].

Это и есть «sky-breaking humour» (юмор, способный проломить небо) – народный, американский, несдержанно-грубоватый, тот самый, о котором Твен писал перед смертью: «…от внезапной шутки, как от землетрясения, он дрогнул с головы до пят»[127]127
  «Mark Twain in Eruption», p. 92.


[Закрыть].

Буржуазная критика определяла это как «панургообразный примитивизм» и в то же время вынуждена была признавать подобные «нелепые преувеличения» «более национальными и американскими», чем у кого-либо из литераторов США[128]128
  Из статьи G. R. Stewart в журнале «American Literature». 1941, May, p. 263–264.


[Закрыть].

Но не только в этом проявлялась народность Твена-юмориста (хотя для некоторых буржуазных литературоведов – только в этом).

Народность писателя выражалась в том, что на мир он смотрел глазами народа, выражал его симпатии и антипатии, за его интересы боролся. Эта позиция писателя и определяла в стиле его ранних рассказов социальную остроту, реалистическую трактовку художественного материала, демократизм содержания, боевой тон и сатирическую обрисовку отрицательного.

* * *

Шумный успех «Простаков за границей» ввел Твена-журналиста в американскую «большую» литературу. Юморист ворвался в нее, «как бомба или чума», по выражению одной калифорнийской газеты, процитировавшей по этому поводу Бальзака. Женитьба на дочери угольного промышленника из Буффало, Оливии Ленгдон[129]129
  Приданое Оливии Ленгдон в 25 тысяч долларов дало возможность Марку Твену войти в долю с издателем газеты «Buffalo Express» и исполнять обязанности редактора этой газеты с августа 1869 года по апрель 1871 года, когда он, уезжая на жительство в г. Хартфорд, продал свою «треть» в издании газеты. В ней он напечатал несколько десятков своих ранних рассказов.


[Закрыть], заставила Марка Твена войти в буржуазные круги и потребовала от него соответствующего образа жизни.

Нужно было держать «открытый» дом, для чего необходимы были средства, прислушиваться к «миссис Гренди»[130]130
  Так иронически называли в Америке буржуазное общественное мнение. Марк Твен определяет «миссис Гренди» по-своему: «проклятая старая поучающая дура, вмешивающаяся не в свои дела» («Notebook», p. 40).


[Закрыть], терпеть самодовольство тупых буржуа, сносить третирование, которому «общество» подвергало бывшего лоцмана и горняка.

Теодор Драйзер в статье к столетию со дня рождения Марка Твена так говорит о судьбе писателя:

«Этот простой, непосредственный, гениальный малый с речного парома и из рудничного поселка, а затем из западноамериканской газеты растерялся и одно время был положительно ошеломлен, очутившись в том наглом, настойчивом, властном, полном условностей мире, к которому он необдуманно примкнул»[131]131
  Т. Драйзер, Два Марка Твена, Собр. соч., т. 11, стр. 594.


[Закрыть].

В суждении Драйзера преуменьшена сопротивляемость Марка Твена и преувеличена его растерянность. В этом отношении интересны письма писателя того времени. В одном из них, адресованном другу детства Уилу Боуэну, написанном через четыре дня после женитьбы (февраль 1870 г.), выражено столько нежного сожаления о прошлом и любви к нему, что становится ясным: Твен хорошо сознавал, чего он лишился и куда попал.

Взаимоотношения Марка Твена с представителями буржуазной литературы оказались весьма сложными.

С литературной сцены еще не сошли Эмерсон, Лонгфелло, Джон Уиттьер, Джеймс Рассел Лоуэлл, Холмс, но все они были скорее национальными реликвиями, нежели активными деятелями литературы. Америка имела парадную шеренгу писателей, которые всегда стремились войти в английскую, европейскую литературу и, лишь достигнув этого, считали себя настоящими творцами. К современной жизни они держались не ближе, чем Готорн (умерший за год до окончания Гражданской войны), абстрактные аллегорические литературные типы которого были очень далеки от реальной жизни Америки.

Ральф Эмерсон, подобно многим поэтам-аболиционистам послевоенного времени, считал, что юридическое узаконение политических прав негров оправдывает уход писателя в сферу «чистой» поэзии и теории. Эмерсон 70-х годов ограничивает круг своих интересов областью философских нравоучений – абстрактных и напыщенных.

Другие «трансценденталисты» в 70-х годах открыто примкнули к буржуазной реакции (Орест Браунсон) или прикрыли свой апологетизм буржуазной либеральной фразой (Рипли, Дана).

Лонгфелло 70-х годов проповедовал идеи нравственного совершенствования, примирения с судьбой, воспевал «радости домашнего очага». В этот период он много занимался переводами и популяризацией образцов классической итальянской, французской, немецкой литературы (перевод «Божественной комедии» Данте, 1867–1880). О его политических позициях даже консервативные критики писали, что он «не склонен к новейшему радикальному разрешению проблем жизни».

Джон Уиттьер также встал в ряды защитников «умеренности и порядка» и смягчил свой критицизм. Религиозность, замкнутый круг поэтических тем, пассивное отношение к новому отдаляло его от жизни.

Джеймс Рассел Лоуэлл хотя и требовал сделать объектами литературы «пароход, железнодорожный вагон, засеянное поле, фабрику», но «устал» (по его собственному выражению) от жизненных противоречий и в послевоенные годы почти перестал писать.

Наиболее плодовитым в 70-х годах из всех «маститых» буржуазных поэтов и писателей был Оливер Уэнделл Холмс (1809–1894), профессор медицины в Гарварде, обладатель наиболее «респектабельных» идей, писатель «для избранных». Автор лирических и юмористических стихов, поэм, застольных бесед, литературных исследований, медицинских статей, он начал печататься еще в 30-е годы и к 70-м годам имел более двух десятков томов поэтических произведений.