Текст книги "Марк Твен"

Автор книги: Мария Боброва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Твен ценил в Гоуэлсе хорошего стилиста. В статье «Уильям Дин Гоуэлс» (1906) Марк Твен хвалит в его стиле «ясность, лаконичность, словесную точность»[239]239
  Mark Twain, The Complete Works, v. XII, p. 228.


[Закрыть].

«Точное слово» – вот что нравится Твену в языке Гоуэлса, и этому посвящена вся статья. В ней Твен выражает свое отвращение к стертым, заштампованным фразам, вроде «повторила Эвелина, разразившись слезами», «пробормотала Глэдис, зардевшись», «ответил Альфред, попыхивая сигарой», отмечает свежесть языка Гоуэлса и отсутствие литературных штампов.

Твен ни единым звуком не обмолвился о содержании произведений Гоуэлса, иронически отозвался о его юморе («делает не больше шума, чем циркуляция крови»)[240]240
  Mark Twain, The Complete Works, v. XII, p. 235.


[Закрыть].

В создании характеров Твен отмечал уменье Гоуэлса показывать эмоции и побуждения ясными, «без анализирования всяких потрохов, лежащих вне характеров, – этим любит заниматься лишь Джордж Эллиот»[241]241
  Цит. по книге: G.Bellamy, Mark Twain as a Literary Artist, p. 44.


[Закрыть]. И хотя Джордж Эллиот никогда не была идеалом литературного мастерства для Марка Твена – по его собственному признанию она утомляла его «до смерти» именно тем, что была «мелочным аналитиком», – обращает на себя внимание то обстоятельство, что сам Марк Твен никогда не создавал рафинированных характеров, «без потрохов», то есть вынутыми из реального окружения и влияния этого окружения на них. Фактически «похвала» Гоуэлсу подчеркивала качественную разницу между реалистическим стилем Марка Твена и «нежной» манерой Гоуэлса.

Художественная практика Марка Твена шла в стороне от путей Гоуэлса и Джордж Эллиот. Герои рассказов и романов Твена всегда бывают даны в конкретной, реальной обстановке, в движении – это самая типичная их черта, характеризующая стремительный, динамичный ритм американской жизни XIX века. У Гоуэлса же (за редким исключением) действие протекает в спокойном темпе, даже драматические ситуации выглядят идиллическими. О нем острили, что в его романах Ромео спокойно женится на Джульетте, а Гамлет делает Офелию королевой.

О том, с каким презрением относился Твен к стилю «нежной традиции» и изданиям этой школки, свидетельствует одна из его шуток: испытывая денежные затруднения, он однажды долго высчитывал, на чем можно сэкономить в домашних расходах. И «нашел»: нужно отказываться от подписки на «Харперс мэгезин» и начать покупать более дешевую туалетную бумагу (журнал возглавлял У. Д. Гоуэлс).

Различие литературных вкусов Марка Твена и Гоуэлса также свидетельствует о том, как далеки были эти писатели друг от друга. Гоуэлс покровительствовал Генри Джеймсу, расхваливал романы Джейн Остин. Твен «проклинал небеса Джона Беньяна», когда ему приходилось читать романы Генри Джеймса: заумный язык Джеймса его раздражал; Джейн Остин, которую Гоуэлс ценил как выдающегося английского стилиста, Твен считал преступницей, заслуживающей злой смерти («чертовски жалко, что ей позволили умереть естественной смертью», – говорил он друзьям). Твен ненавидел «прибранный» мирок сусального мещанства в романах Джейн Остин, ханжескую добродетель ее героев («я чувствую, как страж раскрывает передо мной ворота в царство небесное», – иронизировал Твен, читая ее произведения). Дидактизм Остин был Твену нестерпим настолько, что он не хотел бы читать ее романы «даже за плату»[242]242
  «Mark Twain's Letters», v. II, p. 830.


[Закрыть] и считал, что «каждая хорошая, библиотека должна начать с того, чтобы выбросить Джейн Остин»[243]243
  См. John Macy, The Spirit of American Literature, p. 265.


[Закрыть].

Будучи редактором больших литературных журналов, Гоуэлс активно пропагандировал рассказы, очерки, книги Марка Твена: на каждую написанную Марком Твеном книгу появлялась хвалебная статья Гоуэлса в редактируемых им журналах (причем похвалы касались чаще всего несущественных сторон творчества Марка Твена). Гоуэлс вводил Марка Твена в бостонские литературные круги (где Твен оставался чужаком). Как редактор Гоуэлс педантично и старательно втискивал стиль «буйного юмориста тихоокеанских склонов» в прокрустово ложе буржуазной «благонамеренной» литературы, внушал Твену, что тот велик в «глубине комического» (не больше), и недооценивал политическую силу его произведений.

Забавна одна черточка во взаимоотношениях двух друзей: с течением времени суждения Гоуэлса стали для Твена прелюдией того, как встретит буржуазная критика его новое произведение. Но так держал себя зрелый Твен. В юности он больше считался с мнением Гоуэлса, но слепо никогда не шел за ним. Буржуазные литературоведы любят ссылаться на одно письмо Твена к Гоуэлсу, которое якобы свидетельствует, что Твен целиком зависел от своего друга. Так ли это? Переписка между писателями относится к периоду издания «Приключений Тома Сойера».

«Это наилучшая детская история, которую я когда-либо читал», – писал Гоуэлс Твену[244]244
  «Mark Twain's Letters», v. I, p. 266.


[Закрыть]. При чтении рукописи романа Гоуэлс испещрил ее своими пометками. Вот как к ним отнесся Твен:

«Хартфорд, 18 января 1876 года.

…Не было еще на свете человека, столь признательного другому, как я вам позавчера, когда я принялся за утомительную и противную работу по окончательной проверке «Тома Сойера» и нашел, раскрыв рукопись, ваши карандашные пометки, испещрившие ее всю. Это было великолепно и облегчило всю работу… Я уменьшил мальчишечью драку до размеров краткого параграфа, я окончательно решил сократить речь в воскресной школе, сведя ее к первым двум фразам, не оставив никакой сатиры, потому что книга предназначалась для мальчиков и девочек, и смягчал всякие непристойности до тех пор, пока не решил, что они не могут задеть»[245]245
  «Mark Twain's Letters», p. 272.


[Закрыть].

И дальше в этом письме есть интересный абзац. Твен столь старательно вычищает из детской книги всякие вольности, что начинает беспокоиться даже по поводу тех выражений, которые его придирчивые редакторы не заметили. Например, его заботит выражение Гека в рассказе о рьяности вдовы и ее слуг, которые желают сделать из него приличного мальчика: «и они причесывали меня до черта».

«Когда я читал это мистрис Клеменс, – продолжает Твен, – она не сделала никакого замечания, в другое время я нашел случай прочесть эту главу ее тете и ее матери (обе, как говорится, верноподданные царства небесного), и они это пропустили. Я был рад, потому что это самая естественная фраза в мире в устах мальчика (а он имеет некоторые привилегии слова в книге); затем я видел, что и вы пропустили это, не протестуя; и я рад, рад и боюсь: может быть, вы недоглядели? А? Пристойно ли это? С тех пор как книга, по вашему и общему признанию, предназначается для мальчиков и девочек, это ругательное слово немного меня беспокоит»[246]246
  «Mark Twain's Letters», p. 273.


[Закрыть].

Гоуэлс ответил, что фразы Гека он не заметил: она прозвучала привычно для его «западного» уха, но что в романе ругательства необязательны. Твен изменил фразу на «они причесывали меня до ужаса».

Письмо Твена весьма показательно. Оно свидетельствует о том, что Твен соглашался с Гоуэлсом тогда, когда суждения Гоуэлса совпадали с его собственными.

Марк Твен готов был терпеть даже старух богомолок в роли редакторов «Тома Сойера», отнестись к своему тексту более придирчиво, чем Гоуэлс, только потому, что с педагогической точки зрения рукопись требовала исправлений. Нельзя засорять детскую книгу ругательствами или преподносить детям непонятную сатирическую речь. Руководясь этими соображениями, Марк Твен позволял Гоуэлсу исправлять в гранках роман «Принц и нищий», – те места, которые были «слишком крепким молоком для детей».

Однако Твен далеко не всегда считался с Гоуэлсом, и в письмах последнего порою звучит плохо скрываемое раздражение по поводу того, что Твен часто упорно отстаивает свои красочные и выразительные словечки.

Причастность жены Твена Оливии Клеменс к его литературному труду вызывала много разноречивых мнений и даже споров у американских литературоведов. Некоторые из них (например, Брукс, Вагенкехт, Э. Синклер) делали из этого литературную проблему. В свете того, что нами уже сказано о взаимоотношениях Твена и Гоуэлса, роль Оливии Клеменс не следует преувеличивать: она незначительна. Привычка проверять на слушателе написанное, прежде чем напечатать, сложилась у Твена в начале его литературной деятельности. Перед тем как напечатать, Твен читал «Простаков» миссис Фербенкс, «Закаленные» до напечатания были одобрены Джо Гудменом, рукопись «Янки» была дана на прочтение Стедману. Гоуэлс также был бессменным «литературным советником» Твена. Оливия Клеменс не была редактором Марка Твена, но всегда была его слушательницей.

Характеристика твеновского окружения была бы неполной, если бы не было сказано о тяжком гнете «миссис Гренди» – буржуазного общественного мнения, которое было таким же тираническим в Хартфорде, как и во всей стране[247]247
  Безбожник Твен вынужден был регулярно ходить в церковь, хотя отправлялся он туда со стонами и проклятиями. «Это убивает меня», – говорил он и утверждал, что «церковное пение ничего не напоминает, кроме кресла дантиста» («Mark Twain's Notebook», p. 130).


[Закрыть]. О силе этого пресса свидетельствует вся история жизни Марка Твена. На борьбу с «нацией лилипутов» – так называл он американское мещанство – он тратил много душевных сил и не всегда выходил из нее победителем. Смысл его многолетней повседневной борьбы сводился к тому, чтобы отстоять свое право говорить правду в литературе, создавать реалистические произведения.

Именно этой главной целью можно объяснить упорные поиски новых литературных форм (романа-сказки, фантастического романа), характерных для второго периода творчества Марка Твена.

Глава II. «Приключения Тома Сойера». «Странствования за границей». «Принц и нищий». «Жизнь на Миссисипи»

«Приключения Тома Сойера» (1876)[248]248
  А. Пейн считает, что о Томе Сойере Марк Твен вначале стал писать пьесу; потом, в 1870 г., появились ранние варианты романа («Рукопись мальчика»); следовательно, произведение это было задумано раньше «Позолоченного века». Де Вото в книге «Марк Твен за работой» отвергает версию А. Пейна о том, что «Том Сойер» был начат как пьеса. Де Вото считает, что первой версией является «Рукопись мальчика», которую Де Вото полностью публикует в своей книге. Здесь же имеются варианты отдельных сцен романа, варианты имен, изменения в композиции и другие подробности истории создания «Приключения Тома Сойера».


[Закрыть] выдержаны в духе «романов о старине», лиричность, спокойная эмоциональная окраска которых контрастировала с напряженной жизнью 70-х годов, описанной в «Позолоченном веке».

Марк Твен считал свой первый самостоятельно созданный роман поэзией детства. «Это просто гимн, переложенный прозой для того, чтобы дать ему словесную оболочку», – говорил он[249]249
  «Mark Twain's Letters», v. II, p. 477.


[Закрыть].

Именно так произведение Марка Твена и было воспринято бесчисленными читателями разных национальностей и возрастов.

«Поистине, из всех книг, которые я читал когда-либо, – признавался Джон Голсуорси, – наиболее чистое наслаждение я получил от очаровательного эпоса юности – «Тома Сойера» и «Гекльберри Финна». Они оживляли мое детство и продолжают доставлять радость во взрослой жизни – по сей день»[250]250
  Цит. по книге: С. Clemens, My Cousin Mark Twain, p. 160.


[Закрыть].

Марк Твен в письме к Гоуэлсу от 15 июля 1875 года сравнивает «Тома Сойера» с «Жиль-Блазом» Лесажа[251]251
  Американские и европейские литературные критики не раз указывали на пародийность «Тома Сойера»; роман вызвал много толков по поводу возможных литературных сближений. Так, например, В. Блейер в статье «On the Structure of Tom Sawyer» говорит, что «Том Сойер» так относится к предшествующей литературе, как «Джозеф Эндрьюс» Фильдинга к «Памеле» Ричардсона. Автор статьи сравнивает литературные образы мальчиков в книгах Олдрича, Джекоба Эббота с героями «Тома Сойера» («Modern Philology», 1939, Aug.). Эту мысль высказывали К. Ван Дорен, С. Шерман и другие. Хотя сам Марк Твен никогда не рассматривал «Тома Сойера» как литературную пародию, эти элементы в книге имеются. Несомненно, у Марка Твена не было ничего общего со стилем Эббота или Олдрича. Олдрич в романе «Рассказ о скверном мальчике», воскрешая недавнее прошлое Новой Англии, описывал историю своего детства в характерном для него эклектическом стиле, в котором сочетался сентиментализм Лонгфелло с психологизмом – в стиле Готорна и пестрым «восточным» набором поэтических украшений.


[Закрыть] и утверждает, что «Том Сойер» – «это не детская книга (подчеркнуто Марком Твеном. – М.Б.). Она будет читаться только взрослыми, написана только для взрослых»[252]252
  «Mark Twain's Letters», v. I, p. 258.


[Закрыть]. Это не помешало писателю проявить предельную заботу о маленьких читателях при подготовке романа к печати.

Уместно здесь вспомнить мысль В. Г. Белинского о том, что детская книга – это литературное произведение, написанное «для всех». Примерно так же решал и Марк Твен проблему специфики детской литературы.

«Я считаю, – утверждал Марк Твен, – что правильный метод написания произведения для мальчиков – писать так, чтобы было интересно не только для мальчиков, но чрезвычайно интересно для любого, кто был когда-либо мальчиком. Это чрезвычайно расширяет аудиторию»[253]253
  «Mark Twain's Letters», v. II, p. 566.


[Закрыть].

Писатель изгоняет из своего романа слащавость тогдашней литературы для детей – эта литература, по его выражению, была «до тошноты приличной», – но сохраняет в нем те лучшие черты хорошей детской книги, которые делают произведение классическим. Ребенок мыслит конкретно, то есть образно; ему присуща красочность восприятия, свойственно стремление к яркому и необычайному; неизменным обаянием обладает для него повествование непосредственного участника событий. Завладеть вниманием такого читателя, поразить его воображение – это и означает для писателя повести маленького читателя за собою и рассказать ему о возвышенном и благородном в поведении человека.

Марк Твен пишет именно такие книги для детей: смелые по мысли, простые по структуре, сложные по задачам автора, безудержно увлекательные, яркие и обязательно веселые. Благодаря этим качествам «Приключения Тома Сойера» и другие детские романы Марка Твена интересны и детям и взрослым.

С подкупающей безыскусственностью рассказывая о жизни, приключениях и переживаниях мальчиков, оставаясь правдивым и простым в раскрытии детской психологии, Марк Твен создает реалистическую картину той действительности, которая окружает его маленьких героев.

Поэзия чистоты детских чувств и мальчишеского непокорства имеет для него социальный смысл. В мире, им описанном, лишь в детском и отроческом возрасте человек сохраняет цельность и чистоту души, свежесть и непосредственность чувств, которые тускнеют и уродуются у взрослых.

«Том Сойер» – не автобиографическая книга, но в ней очень много непосредственных впечатлений детства, реальных фактов собственной биографии автора, которые придают повествованию чарующую прелесть. В предисловии к роману Марк Твен говорит, что Том Сойер списан «не с одного лица, а является комбинацией характеров трех мальчиков, которых я знаю»[254]254
  Позже было установлено: ими были сам автор, его школьный товарищ Уилл Боуэн и мальчуган из Шоунитауна, штат Иллинойс. Этот бойкий веселый двенадцатилетний мальчик рассказывал Твену о своих школьных проделках; звали его Томас Сойер Спиви. Много лет спустя Спиви встречался с Твеном в Нью-Йорке, в отеле «Уолдорф Астория». Спиви был фермером, пытался писать романы. Умер он в 1938 году. Каждый из остальных персонажей романа также имел определенного прототипа. Гек Финн – Тома Блэнкеншипа из Ганнибала; его отец и индеец Джо – ганнибальских горожан; Бекки Тэчер в романе – Лора Гаукинс в жизни; судья Тэчер – отец Лоры; Сид – родной брат писателя, Генри Клеменс, погибший при взрыве парохода «Пенсильвания»; кузина Мэри – сестра Твена Памела; тетя Полли – мать писателя, Джейн Клеменс; негр Джим списан с «дяди Дэна» – раба на плантациях Джона Куорлза – дяди писателя. Лора Гаукинс дожила до преклонных лет; в 1902 году вместе с другим школьным товарищем Марка Твена, Джоном Бриггсом (Джо Гарпер в романе), приветствовала Марка Твена, когда он приехал в Ганнибал для получения ученой степени от Миссурийского университета. За два года до смерти Твена Лора Гаукинс посетила писателя в его доме «Стормфилд» в Реддинге.


[Закрыть].

Все ситуации, приключения в романе, по свидетельству самого автора, имели место в реальной жизни (за исключением истории с найденным сокровищем и смерти индейца Джо)[255]255
  Помимо реальных фактов жизни, в создании романа участвовала и литература. В этом отношении догадки, высказанные У. Блейером в книге «Родной американский юмор» (1942), небезынтересны. Блейер выясняет, что один из первых газетных рассказов Сэмюела Клеменса – «Денди, напугавший скваттера», напечатанный в «Carpet-bag» в мае 1852 года, появился в этом журнале одновременно с рассказом В. Р. Шиллабера о шалуне Айке Партингтоне и его тетушке миссис Партингтон. Позже Шиллабер выпустил книгу под названием «Жизнь и мысли миссис Партингтон». Сэмюел Клеменс – ученик-наборщик, с жадностью поглощавший книги, – мог читать и рассказ Шиллабера в журнале, и отдельное издание книги. У. Блейер устанавливает, что портрет тети Полли во мнгом походит на портрет миссис Партингтон. Даже один из рисунков книги Шиллабера, изображающий миссис Партингтон, был помещен в первом издании «Тома Сойера» на стр. 274. Подобно тете Полли, миссис Партингтон – вдова, воспитывает племянника и пичкает его патентованными лекарствами. Обе женщины – кальвинистки и считают своим долгом спасать племянников от греховных шалостей. Говоря о мягкосердечии кузины Мэри в «Томе Сойере», Марк Твен употребляет такую характеристику: «она могла утопить котят, нагрев предварительно воду». В книге Шиллабера тетя Айка подогревает воду, чтобы утопить котят. «Было бы жестоко, – говорит она, – бросить их в холодную воду». Из наблюдений У. Блейера можно сделать вывод, что черты ханжеского кальвинизма – типичные черты поведения женщин буржуазных и мелкобуржуазных кругов Новой Англии и Юга США. Тетей Полли могла быть и Джейн Клеменс, и миссис Партингтон, и сотни других женщин.


[Закрыть].

Марк Твен рисует в романе застойную жизнь провинциального городка Сент-Питерсберга в комических тонах. Малейшее событие повергает весь город в неописуемое волнение, которое объясняется чаще всего отсутствием каких-либо иных, более значительных интересов.

В этой атмосфере живут и действуют герои романа – Том Сойер и его друг Гекльберри Финн.

Самое существенное в облике обоих мальчиков – это страстная, неукротимая жажда жить вольно, интересно, красочно – так, чтобы дух захватывало, чтобы все знакомые мальчики изнывали от зависти, а взрослые остолбенели бы от удивления, – жить так, чтобы «мертвая рука обычая» не могла сковать своим леденящим холодом и не сделала бы из них «хороших мальчиков», то есть ходячих манекенов. Органически – бессознательно и сознательно – дети упорно и настойчиво борются с мертвящей скукой пуританства в быту, в семье, в школе. Пуританство – это нечто враждебное человеческой природе. Еще не осознав всей косной силы буржуазной морали, дети инстинктивно восстают против нее. Пуританство, враг Тома и Гека, – это ненависть к красоте, к проявлениям ума, страстного чувства, это изгнание радости и подавление естественных желаний.

Противовесом этому застою ума и чувства является природа во всей ее красе и естественности; самыми поэтическими страницами романа являются те, где описано раннее утро на острове, игры детей на отмели, гроза в лесу.

Широким фоном для всех событий в книге является могучая река с ее свободными просторами, лес с его романтикой «разбойничьей» жизни, пещера с ее красотой и страхами, природа – ласковая, манящая, таинственная и грозная (природа всегда гневается, если у героя романа совесть нечиста).

У автора к природе самое любовное отношение. Она изображена великой чародейкой, врачевательницей, мудрой и справедливой. Том Сойер с «разбитым сердцем» уходит в лес и, разыграв там сцену из Робин Гуда, возвращается исцеленный.

«Мальчики оделись, спрятали оружие и пошли, сожалея, что разбойники перевелись, и недоумевая, чем современная цивилизация может возместить их утрату?» Автор не может отказать себе в удовольствии провести дерзкую параллель между благами природы и «дарами» буржуазной цивилизации. «Они говорили, что предпочли бы пробыть разбойниками в Шервудском лесу один год, чем президентами Соединенных Штатов всю свою жизнь».

То, что ценится в Сент-Питерсберге взрослыми, вызывает пренебрежение у детей, ибо мир взрослых наполнен условностями, их мнения определяются расчетом, тщеславием, страхом перед общественным мнением, детское же сознание свободно от них.

Твен едко смеется над буржуазной «цивилизацией», признанными общественными и религиозными авторитетами, подвергает критическому рассмотрению «незыблемые» законы провинциального быта.

Одна из величайших условностей жизни взрослых людей – религия. Как по-мальчишески беспощадно с ней разделывается Том Сойер! Его детский ум свободен от трепетного уважения обрядности, религиозных атрибутов, общепризнанных канонов. Церковная служба наводит на него лишь одуряющую скуку. Проделка с пуделем, который поднял невообразимую возню в церкви во время воскресной службы, – превосходный контраст к чопорной церковной обрядности. Кроме того, эта комическая сцена прекрасно раскрывает психологию взрослых молящихся: все присутствующие в церкви были очень рады неожиданному развлечению, их лица покраснели от усилий удержать смех. Смотреть на пуделя, тщетно старающегося достать собственный хвост, куда веселее, нежели слушать изнуряющую проповедь пастора. Ребяческая проделка дает Твену возможность показать, что хождение в церковь лишь дань «общепринятому», а проповеди – убийственная скука. «Все вздохнули с облегчением, когда эта пытка кончилась и пастор сказал «аминь», – заканчивает автор.

Сцена эта – образец художественного мастерства Твена-реалиста. В ней столько движения, веселья, выразительности и художественного лаконизма, что она так и просится на полотно живописца. На какое-то краткое мгновение Твен сумел представить «молящихся» без мины благочестия, которая обязательна во время церковной службы. При этом писатель раскрыл многое – нравы, вкусы, отношение к религии и религиозной обрядности со стороны американца. Такими, как у Твена, могли бы быть «молящиеся» в народной юмореске; такой рассказ вызвал бы раскатистый хохот у плотовщиков на реке Миссисипи или у горняков Невады. Это типичнейшая «проделка» в народном вкусе, когда жук, пудель и лукавый мальчишка привлекают всеобщее внимание, а на долю проповедника не остается ничего. Твен сказал здесь самое главное: американец относится к религии и религиозной обрядности, как к привычному ярму – терпит его, но не любит, а при случае раскрывает это в беспощадном юморе.

Так же легко, без нарочитости, дидактизма и излишнего пафоса, Твен-юморист подвергает критике и мертвящую систему школьного обучения: зубрежку, отупляющую рутину, розги, побои, тупой формализм. Школа не калечит душу Тома Сойера только потому, что мальчик живет другими захватывающими интересами.

Хотя повествование о школьных невзгодах Тома Сойера идет в тонах мягкого юмора, школа для него – «тюрьма и кандалы», а время от воскресенья до воскресенья – «неделя мучений». Автор употребляет выражение «замученные и задерганные мальчики», «отупевшие дети».

В «Позолоченном веке» Твен так описывает школу, в которой учились юные Гаукинсы: «Заведение, где нежное, юное поколение ежедневно в течение восьми или десяти часов зубрило наизусть уйму всякого непонятного вздора из книг и отвечало заученное слово в слово, как попугаи, – так что законченное образование состояло единственно в приобретении постоянной головной боли и в уменье читать не останавливаясь, не понимая прочитанного».

Сам Марк Твен в детстве учился именно в такой школе в Ганнибале, «у миссис Хор на Мейн-стрит».

Описательный тон «Позолоченного века» при изображении школьной жизни отвергнут Твеном в новом романе. В «Приключениях Тома Сойера» Твен действует как художник – не рассказывает, а показывает. Одна сцена сменяется другой. Автор не только рисует учителя Доббинса как «злопамятное животное», которому «доставляло удовольствие наказывать за малейший проступок», но и изображает сцены расправ учителя с детьми. Порка, порка, порка – лейтмотив страниц романа, посвященных описаниям школьной жизни.

Твен мастерски показывает неудержимое, со дня на день растущее чувство ненависти учеников к учителю – пьянице и драчуну. Между двумя сторонами идет настоящая война. Сначала «большой урон» терпят ученики, а под конец позорное поражение – учитель. Сцена, в финале которой позолоченная лысина Доббинса воссияла перед целым городом во время публичных экзаменов, очень напоминает «проделку» с прокурором г. Карсона Бекомбом, описанную в «Закаленных». И там и здесь в шутке принимают молчаливое участие жители целого города. Но есть и разница. В «Закаленных» шутка совершается потехи ради. В «Томе Сойере» ученики мстят учителю за побои и истязания, которые они терпели целый учебный год.

Герой романа Том Сойер ненавидит школьные и всякие другие условности: его всегда заставляют делать то, чего он не хочет, потому что «так надо». Он же – увлекающий и увлекающийся – живет страстно и самобытно, стараясь избежать любой узды. Недаром на первой странице романа тетя Полли высматривает озорного Тома «между грядками томатов и высокой сорной травы». Буйная трава, растущая вопреки садовым условиям, – это символ натуры Тома Сойера, еще не появившегося в романе, прелюдия ко всем проделкам непокорного мальчугана-сорванца, инстинктивно восставшего против уродств застойной мещанской жизни.

Но, отвергая одни – бытовые – условности окружающей жизни, Том подчиняется другим – книжным. Для него, как для Дон-Кихота, незыблемым законом является все, что он вычитал из книг. Чтобы быть отшельником, нужно «спать на жестком камне, носить грубую власяницу, посыпать голову пеплом, стоять под дождем…» Простодушный Гек удивляется: к чему все это?

«– Не знаю. Только все отшельники так делают; должно быть, так надо. Вот и ты, Гек, стал бы делать то же самое, если бы ты был отшельником.

– Ну уж нет, ошибаешься, ни за что!

– А как же иначе? Без этого нельзя».

А вот другой диалог, происходящий в пещере:

«– Удивительно подходящее местечко для оргий.

– А что такое оргия?

– Не знаю. Но у разбойников всегда бывают оргии, значит и нам придется их устраивать».

Несомненно – это твеновская литературная пародия на авантюрные романы о разбойниках, как и игра в «пиратов», бегство на «необитаемый остров», ночные клятвы, скрепленные кровавыми подписями[256]256
  В романе так же зло пародируются мещански-сентиментальная поэзия и проза провинциальных поэтесс при описании сочинений великовозрастных девиц на школьных выпускных экзаменах.


[Закрыть].

Но Том Сойер не только «Черный Мститель испанских морей», он – американский мальчик, на поведении и психологии которого – хочет он или не хочет – отражаются «общепринятые» понятия, «общепринятый» уклад жизни. Любимые словечки Тома Сойера: «долг» (duty), «закон» (principle). Его безапелляционные «так надо» («we have got to have», «they've got to do it», «you'd have to…») – это ирония автора в адрес мира взрослых американцев.

В романе Твен-юморист прекрасно использовал способность детского сознания копировать окружающее. История любви Тома и Бекки – легкая лирическая пародия на взаимоотношения двух взрослых влюбленных: Том старается покорить сердце незнакомки; Том тоскует под ее окном, и служанка выливает на него ушат помоев; Том «козыряет» славой лучшего ученика воскресной школы и… срывается с лестницы «славы»; добивается поцелуя и «обручения», но нечаянно возбуждает ревность Бекки; влюбленные поссорились и «смертельно» ненавидят друг друга; Том великодушно спасает Бекки от розог и получает заслуженную награду от любимой; и, наконец, Том – «мужчина» и рыцарь – охраняет Бекки в пещере и избавляет ее от возможной мучительной смерти.

Сквозь детское, мальчишеское сознание преломляется мир взрослых людей.

Вот, например, отношение мальчиков к вопросам собственности. Они терзаются угрызениями совести по поводу стянутых окороков (подготовка к бегству на остров) – «ведь это настоящее воровство»; красть же клад у индейца Джо, по их мнению, – доблесть, а не воровство.

За то, что Том таскал у тетки сахар, его били по рукам, за съеденное в кладовой варенье его ждала розга, а за груду присвоенного им золота его ожидали только почет, уважение, зависть и изумление взрослых. «Так бывает…» В ироническом плане Твен разрабатывает здесь тему, неоднократно ставившуюся в произведениях лучших западноевропейских писателей: укради кусок хлеба – тюрьма («Отверженные» Виктора Гюго), укради миллион – всеобщее поклонение (рассуждения Вотрена из романа Бальзака «Отец Горио»).

Твен понимал, что судьба его героя будет зависеть от того, сможет ли он впоследствии вполне подчиниться этим «моральным» принципам.

В этом отношении весьма интересен разговор Марка Твена с Редиардом Киплингом о том, кем мог бы быть взрослый Том Сойер?

«Я не решил, – сказал Марк Твен, – я имел намерение написать продолжение жизни Тома Сойера в двух вариантах. В первом случае я довожу его до высоких почестей и ввожу в конгресс; во втором случае я отправлю его на виселицу. Таким образом, друзья и враги книги смогут сделать свой выбор»[257]257
  Цит. по книге: DeDancey Ferguson, Mark Twain, Man and Legend, N. Y. 1943, p. 242.


[Закрыть].

Судьба Тома Сойера в этом же духе предсказана автором на страницах романа. Когда Том раскрыл на суде преступление индейца Джо, автор пишет: «Он стяжал себе бессмертную славу: местная газетка расхвалила его до небес. Кто-то даже предсказал, что быть ему президентом, если, впрочем, его до тех пор не повесят».

В Томе Сойере Марк Твен создал типический образ. В мальчике имеется все характерное для его возраста, среды, времени, страны. Так, для Тома Сойера «церковь – дрянь по сравнению с цирком». Фраза эта естественна в устах двенадцатилетнего мальчугана. Но она же характеризует и отношение к церкви рядового американца XIX века.

Сознание Тома и Гека полно суеверий и предрассудков. Для автора это неисчерпаемый источник комического; всем этим он характеризует среду, взрастившую Тома и Гека, низкий культурный уровень американского простого люда. Грамотный Том Сойер и безграмотный Гек Финн стоят почти на одном и том же уровне развития. Но их природная сметливость, наблюдательность и ум помогают им собственными силами выкарабкиваться из вязкой тины косности. Марк Твен тщательно, шаг за шагом следит за новыми чертами, рождающимися в характере обоих мальчиков.

Примет, поверий, суеверий в романе множество; в детском быту они играют еще большую роль, чем в мире взрослых: они делают игру таинственно-«жуткой». Но, оказывается, самым увлекательным и заманчивым является преодоление того «страшного», чем полна суеверная фантазия Тома и Гека. Что может больше пленить сердца отважных мальчиков, как не ночное приключение, когда, преодолевая страх, нужно в полночь идти к заброшенному месту, отыскать тень от ветки старого сгнившего дерева и открыть спрятанный там клад, который (это всем известно!) охраняют мертвецы и привидения. Или: немало отваги нужно, чтобы отправиться ночью на кладбище с дохлой кошкой на веревке (это наверняка выводит бородавки) и знать, что мертвецы слушают разговоры живых.

Мастерское построение сцены на кладбище хорошо раскрывает цель писателя: показать, что реальная жизнь бывает порою страшнее любых суеверных выдумок. Мальчики упорно сопоставляют свой небольшой житейский опыт с «узаконенными» поверьями и приметами. Бродячая собака выла в полночь около дома Джонни Миллера, и даже козодой сел на перила у крыльца их дома и запел, – а никто в доме Миллеров не умер. Джо дал следствию ложные показания (ведь мальчики знают, что он – убийца), а громы небесные не поразили клятвопреступника. В душах детей рождается желание все понять, проверить и осознать, даже ценою гибели своей «бессмертной души». Любознательность (а иногда простое любопытство) сильнее страха и религиозных предрассудков. Мальчикам хочется «хоть одним глазком взглянуть на страшного властелина» – черта, которому Джо-клятвопреступник «продал свою Душу».

В борьбе с суеверными страхами и реальными житейскими злоключениями формируется решительный характер Тома Сойера. Он встает на защиту невиновного в убийстве Меффа Поттера. Однако сделать это его заставляет не только чувство справедливости, но и тщеславие.

Необузданная фантазия, энергия, жажда приключений толкают его ко всему, что кажется опасным, требует смелости, отваги, дерзости.

Авантюрность романа, динамическое развитие сюжета, различные театральные эффекты (сцена в суде, сцена с мешками золота) обусловлены характером героя романа.

Характер Тома Сойера довольно сложен: в нем сочетаются противоречивые черты – Детское себялюбие и порывы великодушия; романтическая мечтательность и трезвый практицизм; отвага и способность поддаваться непреодолимому страху; высокоразвитое чувство товарищества и яростное детское честолюбие – нигде и никому он не смог бы уступить место вожака, «героя», первого выдумщика.

Во всем и всегда Том Сойер искренен, непосредствен; это и делает его образ обаятельным. Он столь презрительно относится к «примерным мальчикам», что читатель целиком проникается тем же самым чувством; с таким самозабвением «гоняет» клеща по парте, что кажется – нет более увлекательной игры на свете; так горд «ослепительной славой» утопленника, что вызывает чуть ли не зависть у читателя; с таким трепетом, а затем мужеством защищает на суде невиновного, что хочется стать рядом с отважным мальчиком; так потрясен известием о страшной участи индейца Джо, что пленяет своим душевным благородством.

С Томом Сойером связана одна из чарующих особенностей романа – атмосфера игры, в которую входит взрослый читатель вслед за героем книги. Безудержная фантазия Тома Сойера – это та поэтическая сила, которая сохраняет целостным его собственный душевный мир, защищая его от тлетворного влияния косного быта, та сила, которая влечет Гека Финна к Тому Сойеру и делает их закадычными друзьями.

Изображая поведение играющих детей, автор стирает грани между воображаемым и реальным. Играющий ребенок в воображаемом мире живет полноценной жизнью. Марк Твен с большим искусством и тонким юмором переводит детей от игры к реальности и обратно. Фантазия о кладе приводит к сокровищу индейца Джо; жажда необыкновенного приключения – к романтическому и трагическому пребыванию Тома и Бекки в пещере; игра в разбойники – к реальным бандитам и убийцам; лирическое желание «умереть на время», чтобы всласть насмотреться на грусть и слезы близких по поводу «безвременной кончины», – к бегству мальчиков из дому и присутствию на собственной заупокойной мессе.

Автор так тонко сплетает воедино игру и реальность, что кажется – романтика приключений рождена страстным желанием детей пережить необычайное. Это Делает произведение внутренне целостным и единым, придает реалистическому стилю романтическую окраску, превращает роман в неповторимо оригинальное произведение.

Несмотря на обаятельность Тома Сойера, героем романа под конец произведения становится Гекльберри Финн[258]258
  Марк Твен тщательно выбирал имена своим героям. «Я всегда испытывал затруднение при выборе имени, которое меня удовлетворяло бы, – признавался он. – Том Сойер и Гек Финн были реальными характерами. Имя Том Сойер… одно из самых обыкновенных – именно такое, какое шло этому мальчику даже по тому, как оно звучало, поэтому я и выбрал его. Нет, имя не случайно для личности человека. «Финн» – было настоящим именем одного мальчика, но я к нему прикрепил «Гекльберри» (huckleberry – черника. – М. Б.). Понимаете, было что-то в имени «Финн», что требовало «Гекльберри», – как раз то, что нужно для создания другого типа мальчика, чем Том Сойер». (Цит. по статье F. W. Lorch, Mark Twain's Morals, Lecture during the American Phase of his World Tour in 1895–1896, «American Literature», 1954, March, p. 56).


[Закрыть].

Если Том Сойер склонен забывать тяжелые впечатления, инстинктивно отметая от себя все уродливое и страшное, то Гекльберри Финн – натура более глубокая – знает, чего хочет, не способен на компромиссы, упрямо добивается своего – жить вольно.

Автор определяет его как «юного парию деревни», но в этом выражении звучит твеновская ироническая интонация. Те, кто отвергает Гека Финна, стоят ниже его. Гек Финн изображен не только смелым и независимым, но и очень добрым, справедливым мальчиком. Он спасает вдову Дуглас от злой смерти, участвует в разоблачении преступления Джо. В образе Гека Финна намечены те черты, которые позже определят главную сюжетную линию в «Приключениях Гекльберри Финна»: Гек дружит с негром Джеком («…очень хороший негр. И меня любит за то, что я не деру нос перед неграми»), носит воду из колодца для «дяди Джека», а тот его кормит потихоньку от хозяев. Но самое главное, что резко отличает Гека Финна от судьи Тэчера, вдовы Дуглас и других обитателей Сент-Питерсберга, – это презрение к богатству и «цивилизации». Условности жизни «приличного» общества вошли в жизнь Гека Финна вместе с найденным, но ненужным ему золотом. Вольнолюбивый бродяга и не подозревал, сколько горя оно принесет ему: куда бы он ни повернулся, «решетки и кандалы цивилизации лишали его свободы и сковывали по рукам и ногам». И Гек Финн не выдержал: сбежал от своей «благодетельницы», богомольной вдовы Дуглас. Том Сойер, нашедший его – довольного и счастливого, в прежних живописных лохмотьях, поселившегося в пустых бочках за городской бойней, – убеждает Гека «потерпеть»: авось «цивилизованная» жизнь понравится ему. Но Гек решительно отвергает все доводы друга: