Текст книги "Впечатления моей жизни"

Автор книги: Мария Тенишева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

IX
Свадебное путешествие

Во время большого весеннего разлива рек мы совершили наше свадебное путешествие. Это было что-то чарующее, волшебное, небывалое по своей оригинальности. У Вячеслава был свой собственный пароход, построенный на Бежецком заводе. Мы сели на «Благодать» в двенадцать часов дня. Погода была дивная. Теплый майский день (1892 года), радостное весеннее солнце сопутствовали этому первому путешествию по Десне. Мы торжественно отвалили от Бежецкой пристани при большом стечении заводского люда, сбежавшегося со всех сторон посмотреть на это событие.

Наш плавучий дом был очарователен – хорошенькая, веселая дача на воде. В рубке помещалась уютная гостиная и столовая, с другой стороны – кухня, буфет и все хозяйство. Под палубой шел ряд удобных кают для нас и прислуги. Командиром парохода был заводской старый, заслуженный мастер, матросы были набраны из рабочих – все люди сильные, веселые. Князь уговорил Киту примкнуть к нам и сделать вместе эту прелестную весеннюю прогулку по водам.

В этом месте Брянского уезда Десна не судоходна, ходят только плоты, да из мальцовских заводов плывут вниз по течению баржи с посудой. Вообще подобное путешествие на пароходе было редкостью, и его можно было предпринять только благодаря огромному количеству воды и этом году.

Мы плавно шли по течению, оставив за собой Бежецкий завод, его стук, дым и нервную суету, и в скором времени миновали Брянск.

Вероятно, как и все уездные города, непригожие вблизи, издалека он казался живописным, с разбросанными по высокому берегу серенькими домиками, утопающими в густых садах. После Брянска мы вошли в широкую равнину. Справа, слева до горизонта разливался перед нами океан. Только кое-где торчали из воды макушки деревьев, да чернели верхи затонувших стогов. Местами водное пространство незаметно суживалось, чувствовались берега, заросшие кустами, окутанные бледно-зеленой дымкой. Искрящаяся мелкая рябь на воде ослепительно блестела на солнце, а теплый ветерок ласково щекотал лицо. Мы были прикованы этим зрелищем. Для слов и восторга не было места.

О Русь дорогая… Как я люблю тебя в этой торжественной и святой простоте…

В сумерки мы причалили к берегу. Ночью идти было опасно. Вечер настал синий, прозрачный и глубокий. Вблизи от нас стоял еще неодетый лес. Он, казалось, был на низком месте. Между темными стволами деревьев виднелись светлые пятна отраженного неба в воде. Где-то на бугорке наши матросы развели костер. Затрещали сучья, запахло дымком. Минутами у костра освещались оживленные лица, двигающиеся фигуры. Красные огни костра невольно притягивали внимание – кругом все казалось черней. Из глубины теней слышались голоса, смех.

Вдруг, высоко в воздухе, блеснул сильный сноп яркого света, точно колоссальный моток искрящейся пряжи. Это навели прожектор. Ловко обогнув кругом горизонта трепетной струей своей, он остановился на одной точке. Нашим глазам представилась удивительная картина. Вдали от леса одиноко стоял на поляне огромный дуб. Макушка его, казалось, давно уже была сорвана бурей, только по бокам его еще торчали корявые ветки. Верхняя часть подгнившего дерева образовала дупло. В нем свила гнездо свое чета аистов. Самка сидела на гнезде, а самец, стоя тут же на одной ноге дозорным, мирно заложил голову свою под крыло. Наш назойливый свет, вероятно, разбудил его. Опустив ногу, он с беспокойством стал озираться. Жаль было нарушать их покой, мы потушили прожектор.

Понемногу и на "Благодати" погасли огни. Машина давно уже остановилась. Все затихло – уснуло. Воцарилась успокоительная ночь. Тихо догорал костер, изредка выбрасывая умирающие блестки. Слышался ровный плеск усиленного течения, да где-то неутомимо журчал ручей. Вдруг близко-близко залился соловей знойно-страстной песней… Сколько в этот день было пережито впечатлений чистой красоты, трогательных волнений… Я невольно заплакала, подняв глаза к Богу…

Ранним утром мы снова пустились в путь. Было всего четыре часа утра. Я очутилась на палубе – мне не спалось. Густой туман окутывал всю местность, клубясь как дым по поверхности вод. Тянуло холодком. Утренняя роса крупными каплями искрилась на солнце. Легкие розоватые облачка, спутники восхода, незаметно таяли в беспредельной голубой выси. Утреннее солнце слабо пригревало, обещая теплый день.

Мы шли очень тихо. Река в этом месте капризно извивалась причудливыми, неожиданными коленами. На носу стоял матрос, часто и громко что-то выкрикивая.

Мало-помалу туман редел, а солнце все сильней да сильней припекало. В полдень зычная сирена возвестила нам своим ревом, что мы близки к остановке. Действительно, мы вскоре причалили к Трубчевску, и, как только мы стали, "Благодатью" сразу овладели какие-то люди, стоявшие уже на берегу и с видимым нетерпением ожидавшие этой минуты. По мостику поднялась шумная беготня. Носили огромные вязанки дров, с грохотом бросая их в трюм. Передавались всевозможные корзины, наполненные провизией, слышались приказания, смех и брань. Оказалось, что впереди нас шел крошечный пароходик, заказывая по пути, на главных остановках, нее необходимое для нашего путешествия.

Вячеслав предложил нам осмотреть город. Весна умеет все красить. Даже самые обыкновенные места кажутся уютными, красивыми. Трубчевск утопал в садах и огородах. В нем все было зелено, даже по широким безлюдным улицам стелился густой зеленый ковер, лишь кое-где виднелись робкие тропинки. Маленькие одноэтажные домики с мезонинами скромно ютились между бесчисленными серыми заборами. В мертвенной тиши улиц мирно отдыхали целые семьи неизбежных свиней – законных собственников этого простора. Они лениво зарылись в грязи в тени заборов и, не поднимая головы, невозмутимо встречали наш приход.

Мы направились к собору. Батюшку с трудом разыскали. Из его слов узнали, что имя Трубецких идет от Трубчевска и что здесь, в соборе, похоронено несколько поколений князей Трубецких. Он обратил наше внимание на пол в соборе, весь сплошь застланный большими продолговатыми чугунными плитами, к сожалению, очень плохой сохранности. От времени надписи стерлись, прочесть целиком ни одной не удалось. С большими усилиями все же мы ухитрились разобрать на некоторых: "Труб…", потом – "цка", "род", но больше ничего.

Архитектуру собора можно отнести к XVII веку, но на нем видны следы грубой реставрации. Внутри собора я не заметила ничего старинного.

На соборной площади, тоже заросшей травой, но с тропинками по всем направлениям, нам, наконец, удалось встретить одну из обитательниц этого сонного города. К нам навстречу шла пожилая женщина, довольно чисто одетая в темное ситцевое платье. Мы остановили ее с расспросами. Отвечала она вяло, неохотно, точно спросонья.

– А есть здесь у вас богачи? – спросил Вячеслав.

– Ка-ак же, – протянула она оживляясь, – в прошлом году Малявкину дочку замуж выдавали, так во-о-о какая свадьба была… Малявкина, Петра Степановича знаете?

Нас это очень забавило. Мы сделали вид, что как же не знать нам Малявкина, и, простившись с ней, пошли к пристани.

Однажды утром нас разбудили необычные крики, прерываемые ревом сирены. Мы стояли. Над нашими головами слышалась на палубе усиленная беготня, доносился голос Вячеслава. Наскоро одевшись, Киту и я выбежали наверх. Оказалось, что как только стало светать, мы тронулись в путь, но из-за тумана и необозримо широкого разлива сбились с фарватера и уже с полчаса шли просто по затопленному лугу. Сейчас положение наше было отчаянное: мы сидели на мели. К счастью еще, что все это случилось в виду Новгород-Северска, крошечного городка, кажется, еще менее значительного, чем Трубчевск, но все же здесь можно было рассчитывать на помощь.

Перед нами но все еще в порядочном расстоянии, на крутом берегу виднелся город, жители которого сбежались в испуге на рев сирены. Стоя у самой воды, небольшая кучка людей, усиленно размахивая руками, громко перекликалась с нашим капитаном, а тот, приложив руки ко рту в виде воронки, неистовым голосом требовал чего-то от них.

– Ба…бу, Ба…бу, давай сюда.

Его не понимали.

– Бабу…а…бу… Черти…

Поняли.

– Ско…лько есть ка…а…на…а…ту да…вай.

– Сва…а…ю. Че…ты…ре ве…ершка. Ско…о…рее.

Наконец, после долгих переговоров и ожидания, к нам причалила лодка. Начались работы. "Баба", "свая" и "канат" выручали нас из беды.

Утро было холодное, дул северный ветер. Мы сидели на палубе укутанные и, позабыв о холоде, внимательно следили за ходом работ. Даже Боби, наш верный фокстерьер, дрожа всем телом, тоже не отрываясь следил за всем происходящим.

Нагнувшись над бортом, я вдруг заметила с удивлением с полсотни людей, гулявших по горло в воде. То были добровольцы, пришедшие по морю, яко по суше, на помощь "Благодати". Шутя я окрестила их "жуликами": по правде, только отчаянные, спившиеся головы могут решиться лезть в холодную воду, чуть не в три часа мочи. Откуда они явились и как – я не заметила и никак не предполагала, что вокруг "Благодати", за версту от берега, можно было гулять кругом. Все же эти "жулики" сослужили нам большую службу и, конечно, были за то щедро награждены. После долгих усилий, криков и брани мы наконец отвалили.

Во время этого необычайного путешествия наша жизнь и привычки приняли совершенно особый характер. Вставая с восходом солнца, мы ложились с закатом, и вышло это как-то само собой. Например, утренний кофе подавался в три, четыре часа утра, завтракали в семь и т.д. Газеты и почту колоссальных размеров мы получили только в Киеве, а до этого мы не были в состоянии прочесть ни строчки, хотя забрали с собой много книг. Мы только смотрели, восхищались, опять смотрели, не сознавая и не замечая ни времени, ни дней, переживая сказочный сон в каком-то неведомом мире. Для полноты картины погода нахмурилась только в день нашей прогулки по затопленным лугам, в остальные же дни она была чудесная.

Стоянка в Чернигове была короткая – князь стал торопиться в Киев. Из достопримечательностей мы видели только дом Мазепы – одноэтажный, каменный, с круглой крышей, красивыми наличниками, превращенный в хлебный магазин. Стоит он на окраине города, вокруг него бурьян да пустырь.

Незадолго до Киева, в очень живописной местности, Десна, прихотливо извиваясь, делает несколько неожиданных поворотов, крутясь почти на одном и том же месте, в виду какого-то города или местечка. Вероятно, оттуда нас было видно уже давно, а пронзительные свистки машины громогласно возвестили жителям о нашем приходе. Какой-то человечек, завидя "Благодать" и, вероятно, имея неотложное дельце в Киеве, наскоро собравшись в дорогу, выбежал к нам навстречу, держа в одной руке большой пакет, а под мышкой другой огромную пуховую подушку в красной кумачовой наволочке. В этом месте река текла в берегах, и человек этот почти что настигал нас, как вдруг – крутой поворот, и пароход, следуя по противоположной стороне, снова удаляет нас от него. Наш буфетчик Антон, большой охотник подшутить с самым серьезным видом, заметив этого человечка, стал махать ему салфеткой, подманивая и обнадеживая его, и этот маневр повторялся с каждым поворотом парохода. Я застала эту сцену в конце, когда мы обогнули последнее колено. Девушки наши – Лиза, Женя, повар Яков, его помощник, несколько матросов, присутствуя при этом, катались со смеху.

– Зачем же вы обнадеживаете его? Ведь он, бедняк, исколесил верст пять, если не больше, – сказала я с упреком.

– Пусть побегает, ему это полезно, – ответил мне флегматично Антон.

Немного далее, все в той же живописной местности, перед нами раскинулась удивительно величественная картина, облитая ярким солнцем. Утопая в пышной весенней зелени, на фоне колоссальных тополей, лип и дубов торжественно стоял роскошный белый господский дом с высокими гордыми колоннами. Это чарующее видение – творение прошлого, страница, созданная и пережитая нашими дедами, баловнями судьбы, разом, неожиданно предстала перед нами. Название этого рая – Очкино, но кто были его счастливые обладатели, нам узнать не удалось. Мы навсегда сохранили впечатление этого истинно барского жилища, редкого по красоте и уюту.

При слиянии Десны с Днепром мы снова очутились на безбрежном океане. Невозможно было составить себе никакого понятия о местности: вода, кругом вода, ослеплявшая на солнце. Спустя некоторое время послышался сильный свист, и вдалеке мы увидали шедший навстречу, на всех парах, разукрашенный разноцветными флагами нарядный пароход. Звали его "Князь Тенишев", и шел он с депутацией от Общества пароходства по Днепру, в котором мой муж был одним из учредителей.

Завидя нас, пароход замедлил ход и, поравнявшись с нами, остановился. Мы попытались сделать то же самое, но, вероятно, или сильное течение, препятствуя, относило нас, или капитан "Благодати" был недостаточно ловок, только причаливание обоих было сопряжено с большими затруднениями и длилось без конца. Мы по нескольку раз подходили друг к другу, отчаянно чокались, снова отходили, причем от наших колес с треском летели во все стороны огромные куски дерева. "Князю Тенишеву" мы тоже нанесли массу повреждений, а время шло. На палубе встречавшего нас парохода стояла группа людей в ожидательных позах, с букетами в руках, готовясь сказать приветственную речь новобрачным. Минутами выражение их лиц из официального, ожидательного, переходило в испуганное или делалось рассеянным. Никто не знал, чем это кончится. Положение становилось преглупое и конца ему не предвиделось. Как вдруг матросы на "Князе Тенишеве", улучив удобную минуту, ловко забросив петлю каната, с силой притянули нас к себе – это был прямо фокус.

Начались представления. Бродский (Лазарь) вручил мне букет чудных роз, сказав несколько приветственных слов, потом его брат Лев, затем господин Марголин и другие директора Общества пароходства по Днепру. Беседуя с этими господами, мы подошли незаметно к Киеву.

Днепр под Киевом уже много раз воспет, но не знаю, можно ли описать эту красоту во время разлива?…

К вечеру того же дня, бросив беглый взгляд на город, побывав в Лавре, в соборах и в некоторых церквах, мы вернулись на "Благодать". Вячеслав любил делать вещи скоро. Он не любил и не понимал старины, уделял мало времени на осмотры, поэтому, чтобы остановиться на чем-то подольше, и речи быть не могло. "Вот церковь, – скажет он и разведет рукой во все стороны. – А теперь дальше… Едем". А сам уж давно на крыльце стоит.

Киев меня очаровал и глубоко запечатлелся. Я впервые в нем была и тут же дала себе слово когда-нибудь еще в нем побывать с целью хорошенько изучить его исторические памятники, проникнуться родными, близкими русскому сердцу красотами. Только через несколько лет мне удалось осуществить это желание.

Мы предпочли вместо гостиницы остаться на "Благодати". Поэтому к семи часам вечера чудные рысаки господина Бродского, любезно предоставившего нам свой выезд на весь день, подвезли нас обратно к пристани. Надо было успеть одеться к обеду, устроенному в нашу честь тем же Днепровским обществом.

Киту отказалась сопровождать нас, желая подольше остаться под обаянием пережитых впечатлений нашего путешествия. Я вполне ей сочувствовала и с грустью, почти завидуя, подчинилась обстоятельствам. Жаль было проститься с этим чарующим сном, где люди, весь мир казались такими далекими. Так не хотелось еще коснуться жизни и снова стать в ней действующим лицом…

В восьмом часу вечера к пристани причалил огромный пароход, принадлежавший Днепровскому обществу, на котором должен был состояться обед. Собравшаяся на нем компания была пестра, как это бывает только в провинции. Около нарядных туалетов парижского пошиба были дамы, одетые в самом фантастическом провинциальном вкусе. Я впервые видела всех этих людей, но тут же почувствовала, что между дамами была рознь, как это тоже всегда бывает в провинции. Более всего я сошлась с госпожой Бродской, женой Льва, красавицей и милой женщиной. Мужчины показались мне более сплоченными, но симпатии между ними сказались гораздо ярче после основательной и разнообразной закуски с многочисленными настойками.

Обед был длинный до бесконечности, со множеством чоканий и вставаний, минутами стол совершенно пустел, все приходили в движение, и, как полагается, с каждым блюдом говорились нескончаемые речи. Чем дальше, тем тосты и пожелания становились все сердечнее, задушевнее, почти со слезами на глазах. Словом, пили и ели без конца, до самой ночи, под громкие звуки духового оркестра. Оживление было огромное. Слышался усиленный говор и смех в разных концах стола. Между тем пароход, во время обеда незаметно отчалив от пристани, медленно шел вниз по течению, блистая роскошной иллюминацией.

После обеда на широкой палубе начался бал. Танцоры, с пылающими лицами от выпитого, показали мне ряд танцев с такими невероятными курбетами, польки и вальсы с такими вывертами, каких, я уверена, ни одному балетмейстеру и во сне не снилось. Я ничего подобного в жизни не видела! Танцевать я никогда не любила, но в этот раз безропотно подчинилась фантазиям моих танцоров.

В стороне от танцующих стояли карточные столы, а поодаль расположился буфет, где с усердием доканчивали этот веселый праздник те, кто не любил ни танцевать, ни играть в карты. Поздно ночью мы вернулись на "Благодать".

В Киеве нашу разношерстную команду заменили настоящие и опытные матросы Общества пароходства по Днепру, в нарядных матросских рубашках, все народ здоровый, рослый, веселый. Они отлично пели хором. Один из них, высокий, сильный детина, Ипатий, с хорошим тенором, запевал, остальные дружно подхватывали; родные напевы, то грустные, протяжные, то веселые, удалые, далеко разносились по воде. Мы с удовольствием слушали их часами.

Мы покинули Киев через два дня. Впереди нас ожидал опасный переход через Днепровские пороги. Это были острые гряды камней, пересекающие реку, но едва заметные из-за высокой бурлящей воды. Мы медленно и осторожно переваливали через эти каменные гряды, рискуя ежеминутно быть разбитыми. Несколько матросов, стоя на носу с длиннейшими баграми, опускали их в глубь воды, громко перекликались с рулевым. Вячеслав был озабочен, и мы вздохнули свободно, лишь миновав опасность.

После порогов местность сделалась сразу совершенно плоской, неинтересной. Вдали ни деревца, ни кустика, только по обе стороны реки тянулись бесконечные песчаные берега.

Близ Екатеринослава[30]30
  Днепропетровск (с 1926 г.)


[Закрыть] находился металлургический завод, принадлежавший Брянскому обществу, председателем правления которого был мой муж, и под его руководством дело это процветало и получило огромное развитие. К вечеру другого дня мы прибыли в Екатеринослав. Этим и кончалось наше путешествие, так как туда мужа призывали заводские дела, и он надумал соединить удовольствие с делом.

Стоянка наша была прямо против завода, вне города, в чистом поле, где мы и причалили к песчаному, пустынному берегу. Кругом была ширь да гладь, только вдалеке виднелись высокие доменные печи завода, а немного левей высились купола городских церквей.

Мы подробно осмотрели завод, который своим шумом и огнедышащими жерлами печей навел нас на мысль о кромешном аде. Сделав со мной и Киту короткий визит госпоже Горяиновой, жене директора завода, князь отпустил нас на пароход, а сам остался на заводе. Мы же, вернувшись домой, тут же на берегу занялись рыбной ловлей, а наши собаки купались. Киту часами сидела с удочкой пресерьезно, а мне было смешно видеть такого деятельного, подвижного человека, как она, за этим занятием. Таким образом мы тихо провели три дня.

Когда князь покончил с делами в Екатеринославе, мы навсегда простились с "Благодатью". Решено было вернуться в Бежецу по железной дороге. Киту должна была нас покинуть, чтобы ехать к себе в Талашкино.

Грустно было расставаться с этим милым приютом, давшим мне столько дивных, волшебных, неизгладимых минут наслаждения. Еще в бытность нашу в Киеве князь решил продать "Благодать" Днепровскому обществу. Вскоре после того, уже в Бежеце, я получила прекрасный диапозитив – трогательное внимание киевлян: на фоне Киева красовался наш милый плавучий дом, переименованный в мою честь из "Благодати" в "Марию".

X
Жизнь в Бежеце

Вернулись мы обратно в Бежецу на заре. Наш вагон отцепили от общего поезда и особым паровозом подали к нашей платформе, от которой до дому было всего несколько саженей. Меня неприятно поразило одно обстоятельство. Несмотря на ранний час, нашлись-таки охотники встать ни свет ни заря из-за одного только любопытства, чтобы поглазеть на нас, вернее, на меня, и потом первыми по заводу разнести новость, свои выводы и заключения. На расстоянии всего нескольких минут ходьбы – надо было только перейти дорогу и войти в калитку нашего сада – мы встретили нескольких человек, уставившихся на нас с нескрываемым любопытством. Мужу это тоже, кажется, не понравилось. Он ускорил шаги, сухо отвечая на поклоны.

Огромный одноэтажный дом с мезонином, с массой вычурной резьбы, с балконами, выступами и башнями, был окрашен в казенную серую краску. Внутри он остался с рублеными стенами, потемневшими от времени и очень пугавшими меня. Мне казалось, что в этих темных и пыльных стенах, в щелях с торчащей между бревен паклей, должны гнездиться миллионы всевозможных жителей, а я чувствую непреодолимое отвращение ко всяким букашкам, боюсь их до смерти… В просторных, но от изобилия балконов очень темных комнатах было пусто и нежило. Мебель, вся без исключения, была увезена первой женой князя, которой он предоставил выбрать необходимое, надеясь пополнить недостающее после нашей свадьбы. Необходимым же оказалось все. Князь, как деловой человек, не входил в домашние мелочи и не позаботился снова обставить дом вовремя. Мне, разумеется, не нужна была эта увезенная обстановка, но пустой дом, с голыми, унылыми стенами, в котором не было ни ложки ни плошки, где на всем лежала печать запустения, произвел на меня удручающее впечатление. К нашему приезду садовник решил вместо мебели в виде убранства в опустевших комнатах наставить повсюду на тумбах огромные кадки с пальмовыми деревьями и высокими тропическими растениями. Только в столовой стоял ряд венских стульев да большой обеденный стол, а в гостиной рояль, выписанный незадолго до нашего приезда.

Дом князя был построен в семидесятых годах, в прискорбную эпоху упадка русской архитектуры. В окрестностях Москвы и Петербурга выросли в это время в огромном количестве такие же вычурные и возмутительные по безвкусице дачи в псевдорусском, или "репетовском" стиле, в шутку прозванном еще "петушиным". Русского в этих претенциозных постройках не было решительно ничего. Никогда древняя Русь не украшалась подобной резьбой, а башни, балконы и выступы были всецело выдумкой бездарнейших архитекторов с нерусскими фамилиями, бог весть откуда ими вывезенные. Беда в том, что до сих пор есть люди, которым это нравится. Князя все эти вопросы ничуть не интересовали: ему нужен был дом – ему его и выстроили.

Однако надо было устраивать жизнь в Бежеце. Но как? С чего начать ее? Муж тотчас по приезде занялся делами. С раннего утра и до позднего вечера он проводил на заводе, я же оставалась одна в этом неуютном доме, без следа какой-нибудь книги или журнала.

Мне был предоставлен большой парк, обнесенный высоким тыном, раскинутый на десяти десятинах когда-то знаменитых Брянских лесов, с толстыми, до небес высокими соснами.

Через дорогу, как раз против нашего дома, начинался завод, ближайшей мастерской которого был мостовой корпус с 1500 рабочих, строящих огромные железнодорожные мосты и паровозные котлы и работавших в дне смены. День и ночь оттуда несся неистовый грохот молотков заклепщиков котлов. Непривычные мне условия жизни, новизна обстановки окончательно спутали мои привычки. Спать под неумолчный стук работ я никак не ухитрялась, и уже в шестом часу утра, с звучным и протяжным гудком заводской трубы, призывавшей дневную смену на работу, я вставала, торопливо одевалась и тут же видела, что торопиться было некуда. Кроме того, по всем направлениям завода ходили "кукушки" – род небольших паровозов, обслуживавших мастерские, с непривычным острым свистком, оглушавшим всех с утра до ночи.

Муж, большой любитель покушать, сам ежедневно подолгу совещался с поваром, поэтому даже хозяйственные заботы меня не касались.

Заняться домом, его устройством – у меня не хватало духу. Эти черные стены, которые по-настоящему следовало бы оштукатурить и оклеить обоями, не привлекали меня, как и все новое мое жилище не внушало мне симпатии. Да я и не знала, с чего начать. Все надо было переделать снизу доверху, и это требовало таких усилий, как, например, поездки в Петербург или в Москву, в Бежеце же ничего нельзя было достать. Просто руки опускались.

Мне было скучно. В сотый раз за день колеся по парку бесцельно, с тоской на душе, я задавала себе вопрос: "Что же это такое?"…

Однажды после обеда муж, лениво потягиваясь, сказал Антону: "Пойдите к М. и скажите, чтоб все пришли к девяти часам". Этот странный способ приглашать к себе гостей немало меня удивил. Все же, как хозяйка, я приготовилась к встрече, приказала накрыть чайный стол со множеством печений и варений.

Ровно в девять часов открылась дверь, и в гостиную гурьбой вошла толпа длинных, тощих, маленьких, больших и пузатых приглашенных, во главе которых был И., директор завода, и М., его помощник. Муж представил мне этих двух, а на остальных указал общим жестом – это все были заводские служащие, техники, механики, инженеры и главные мастера разных цехов.

Не теряя времени, они все разом, точно по команде, уселись за большой стол, заранее приготовленный. Началась игра. До меня долетали слова: "десять… семь… угол…". Потом шла расплата крупными деньгами.

Оставшись одна, я вволю предалась наблюдениям. Собравшиеся вокруг стола были люди, зарабатывавшие десятки тысяч рублей в год. Самые скромные из них получали от пятнадцати до двадцати тысяч, но благосостояние не дало им ничего: необтесанные, неопрятные, они производили впечатление каких-то дикарей, и мне странно было видеть мужа в этой компании.

Почему-то у нас на Руси люди, занимающиеся какой-либо специальностью, считают совершенно лишним, кроме своего дела, интересоваться чем-либо отвлеченным, цивилизоваться, расширить свои понятия, культивироваться. Особенно это бросается в глаза среди инженеров. Но тут, на заводе, эти отталкивающие черты были подчеркнуты во сто раз.

К чему таким людям деньги? Живут они в полнейшей мещанской обстановке, бессодержательно, плоско, делясь между небрежно выполняемыми обязанностями службы и ужинами и обедами с реками выпиваемого шампанского, с игрой в карты до зари. Вкусы их, интересы – мелкие, маленькие, разговоры пошлые. В доме у них, как роскошь, конечно, изобилует венская мебель, а я ненавижу ее. Это – шаблонная обстановка для людей без личного вкуса. Говорить с ними было потерянным временем. После первых же слов видно было, что тут нечего ожидать, что мы объясняемся на разных языках. Да я просто и не умела с ними разговаривать.

Меня особенно поразил И., еще не старый человек, суховатый, с косинкой в глазах, с волосами, как, впрочем, и у других, мало знакомыми со щеткой, в неопрятном, издерганном платье. Мягкое белье сомнительной чистоты, с отсутствием пуговиц, обнажало минутами волосатую грудь. Туалет его довершала огромная тяжеловесная цепь от часов, разгулявшаяся по всему животу. Пил он и играл так, как будто дал зарок делать только но всю свою жизнь. Вообще, он сразу показался мне крайне антипатичным. И к чему таким людям деньги? Ведь у них нет никаких потребностей.

Не дождавшись конца этой импровизированной вечеринки, я ушла в свою комнату. За весь вечер к чайному столу никто и не подошел. Чай и шампанское усердно разносил Антон играющим, не прерывавшим ни на минуту своего занятия. Поздно ночью, сквозь сон, я услышала говор, топот и чертыхание расходившихся партнеров.

По первому впечатлению, женский элемент на заводе был тоже невозможный. Там, казалось, не было ни одной интеллигентной женщины. Это были или самого пошлого пошиба архипровинциальные кокетки со скандальной репутацией, или просто разжирелые от избытка, грубые, вульгарные матроны с кучами невоспитанных детей. И все эти дамы были, конечно, на ножах. Едва коснувшись их, я наслушалась от них головокружительных сплетен. Я всегда ненавидела сплетни и сейчас же забывала, что мне рассказывали. Таким образом, я сразу разочаровала в себе тех, кто думал присоединить меня к своим интригам, переманить на свою сторону. Моим невниманием к передаваемым сплетням, моим равнодушием к ним я не понравилась дамам – между нами также не нашлось ничего общего.

Все же одна из них показалась мне более симпатичной и содержательной – это была госпожа М. Но так как она жила на так называемой "лесопилке", далеко от центра завода, мне редко приходилось с ней встречаться.

Холодно мне было среди этих некультурных людей. Грубость их нравов леденила меня, узость, ограниченность интересов подавляли. Все, что я видела, было так ново, непривычно для меня. Никогда мне не приходилось раньше в своей жизни встречаться с такими людьми. Я точно попала в какой-то особый мир, с особыми нравами, особыми обычаями и особым пониманием всего, чем жизнь красна… Я только смотрела и все больше удивлялась…

При заводе была гостиница, в которой останавливались люди, приезжавшие по делам завода, всевозможные комиссионеры, поставщики, представители известных фирм, а главное, подолгу жили "приемщики" – артиллерийские офицеры и инженеры. Это были совершенно особенные люди – "типы"…

Когда поселялся для приемки снарядов какой-нибудь артиллерист, то, начиная с мужа и кончая самым маленьким деятелем завода, все угождало и стелилось перед ним, как перед каким-нибудь принцем. Дело в том, что принимать правительственные заказы следовало бы поручать людям с неподкупной совестью. И несомненно, что если приемщик недобросовестный, то и заказ, вероятно, недоброкачественный. Но когда совесть подкупная, то даже при безукоризненном исполнении заказа разговор очень простой: "нехорошо" – и уехал.

Такие "приемщики" жили на заводе иногда восемь месяцев, иногда год, пока вся партия не принята, и, к сожалению, это были все подкупные люди. Уже один их образ жизни был что-то поражающее. Для них был отведен особый бюджет, во-первых, в кассовых книгах, во-вторых, по отчетности завода. По этим книгам видно было, что г. X. каждое утро съедал две коробки сардин, полтора или два фунта икры, выпивал невероятное количество вин, шампанского, водки и т.д. В карты он играл до восьми часов утра, и ему нужна была компания. Капризам и требованиям этих господ не было конца, и их боялись больше всего. Были ли между ними порядочные, я не берусь судить, но вид у них был невозможный: спившиеся, разжирелые, с отвисшими животами и рожей распухшей и до того помятой, что они и сами стеснялись куда-нибудь показываться…