Текст книги "Искусство рисовать с натуры (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Не знаю, Наташа. Его… – она закашлялась, – в Питер отправили… Да, наверное уже похоронили. Как же все так… случилось, а?! Как все… неправильно! Хотя… смерть вообще всегда неправильна.

– От чего он умер? – спросила Наташа, глядя ей в затылок.

– Инсульт. Больше я об этом ничего не знаю. Нет, знаю, – Надя повернулась, продолжая держать руку с дымящейся сигаретой за подоконником. – Можно было бы предположить, что все это случилось внезапно – приступ, ну… знаешь, как это бывает? Он дернулся, что-то там нажал, навалился на педаль, вот машина и поехала. Я, честно говоря, так вначале и подумала – ты же понимаешь, что нужно сначала рассматривать рациональные версии?

– Разумеется.

– Но вот в чем беда, Наташа, такое было бы возможно, если б приступ у Игоря случился как раз тогда, когда ты подошла к машине. А ты говоришь, он сидел неподвижно?

– Насколько я могла заметить, да.

– Не мог Игорь управлять машиной, которая гналась за тобой! – вдруг бросила Надя резко и решительно, словно прыгала с обрыва в темную воду. – Он к тому времени давно умер! Часа три просидел за рулем мертвый! – ее голос сорвался и она закончила почти шепотом. – Он от меня уехал в половину десятого, так что может быть и больше.

– Кто тебе сказал?!

– Добрый дядя! Какая разница, Наташа?! Факт в том, что Игорь уже был мертв, когда ты пришла!

Наташу передернуло, когда она вспомнила, как, нагнувшись, стучала согнутым пальцем в боковое стекло.

Игорь! Ты что, заснул?

– Кто же управлял машиной? – тупо спросила она, пытаясь отогнать от себя страшное багрово-распухшее лицо призрака.

Надя кивнула, словно Наташа только что сказала нечто очень разумное.

– Вот именно, управлял! Грешат на всякие там замыкания в двигателе… или где там… не знаю, не разбираюсь я в этом! Только я пообщалась с мужиком, который тебя сбил… бедняга, вот кого еще надо пожалеть – до сих пор заикается. Он как увидел тебя в полете, так его самого чуть удар не хватил…Так вот, мужик этот говорит, что машина ехала точно за тобой – все зигзаги повторяла. Ехала целеустремленно, понимаешь? От короткого замыкания, чето мнится мне, не бывает такого, разве что «омега» на тебя обозлилась, что ты накануне дверцу как-то не так закрыла?

– Значит, получается так, как я и думала. Все это подстроила она, – Наташа закинула руку за голову, поправляя подушку.

– Наташа, – сказала Надя мягко, как разговаривают с душевнобольными. – Это просто дорога.

Наташа презрительно фыркнула.

– Что это с тобой случилось, ты стала таким реалистом! Мы что, поменялись ролями?! Кто все это начал, кто про эту дорогу такие небылицы плел, что…

– Не ори на меня!

– Я не ору! Просто я не понимаю, что с тобой случилось! Ты же сама… Ты что, мне не веришь?! Ты думаешь, я…

– Тихо, тихо, – Надя выбросила сигарету, подошла к Наташе и села рядом. – Ну-ка, успокойся. Я верю тебе во всем, я знаю, что все так и было. Думаешь, я забыла тот грузовик? Нет, Наташа, но я хочу понять, как может какой-то кусок асфальта делать такие вещи?! С чем это связано и почему все это замыкается на тебе – теперь-то ты не будешь отрицать, что на тебе?! Вот черт! – она со всей силы хлопнула ладонью по кровати и опустила голову. – Как будто мало дерьма вокруг, теперь вот еще и это… Мне надо подумать… я даже не знаю, с какой стороны за это взяться. Одно дело наколоть на микрофон члена госадминистрации или накатать текст на тему «Как представители украинской лютеранской церкви из Милуоки борются с абортами в Крыму», но с этим я не знаю что делать.

– Мне одно непонятно, – сказала Наташа задумчиво. – Почему именно Игорь?!

– Ну, как же, чтобы ты подошла, чтобы вышла на дорогу.

Наташа замотала головой.

– Нет, нет! Если уж ей… – она осеклась и вскинула глаза на Надю, и та кивнула устало и одобрительно – мол, действительно, «ей», чего уж там – одушевляй, – …ей нужно было меня выманить, так проще это было сделать с Пашей – он всегда заезжает во двор по этой дороге и, кроме того, Паша мне все-таки, – она оглянулась на закрытую дверь спальни, – ближе как-то, чем Игорь, больше вероятности, что я пойду к его машине… Нет, Надя, что-то здесь не так… Дело тут не только в том, чтобы заманить, а… знаешь, складывается впечатление словно сделали два дела одновременно. Мне кажется, она ждала именно его… Какого черта его понесло на эту дорогу?! Ты называла ему мой адрес?

– Нет.

– Тогда я не понимаю, что ему там понадобилось! Ведь я сказала ему, что дорога разрыта, зачем он туда поехал?!

Надя пожала плечами.

– Если опустить такую вещь, как de mortuis aut bene, aut nihil, то Игорь Лактионов был человеком весьма любопытным, весьма пронырливым и весьма настойчивым. Может быть, он решил вычислить твой дом или тебя выследить – кое-что о тебе он же все-таки знал…

– Да уж, ты постаралась!

– А, прекрати! Ничего такого ужасного я ему не рассказывала.

Наташа приподнялась, пытаясь поудобней пристроить тяжелую толстую руку.

– Ты случайно не знаешь, зачем он хотел со мной встретиться?

Надя пожала плечами и отвернулась.

– Откуда ж мне знать? Это ваши с ним дела.

Наташа искренне рассмеялась.

– Ладно, перестань, наши дела… Ты о наших делах знала больше, чем мы сами, сдается мне… Ты же все это и подстроила. Он к тебе в тот вечер зачем заезжал?

Надя повернулась и посмотрела на подругу так, как смотрят на маленьких детей, не отвечающих за глупость своих вопросов.

– Понятно, – протянула Наташа, ощутив легкий укол (ревности?! злости?! разочарования?!) – Все понятно… Погоди! Картины!

– Что картины? – переспросила Надя, снова отвернувшись.

– У тебя ведь мои картины, помнишь, я тебе отдала?! Он их видел, правда?! Ты показала ему?!

– Я?! Ну если…

– Ой, не ври мне, Надька! – угрожающе произнесла Наташа и толкнула ее в спину здоровой рукой. – Что-то в последнее время ты стала завираться. Показала, правда? Ну, я понимаю, что ты хотела как лучше…

– Ну да, показала! – сердито, с вызовом ответила Надя и повернулась к ней. – Не вижу в этом ничего ужасного!

– Может, он хотел поговорить о картинах? Он сказал, что знает, как мне помочь… а ведь он уже заводил подобный разговор, когда я отказалась ему показать свои работы. Но… с дорогой-то это никак не связано. Вот же идиотизм, а!

– Ничего не знаю насчет дороги, но вот когда Игорь твои картины увидел, по-моему, ему слегка поплохело – наверное, тоже понял, на-сколько они хороши, вернее, насколько хорошо на них можно заработать умеючи.

Наташа скептически улыбнулась.

– Он тебя о чем-нибудь спрашивал?

– Ни о чем криминальном. И не упоминал ни о каких ужасных тайнах, если ты думаешь, что здесь собака порылась. Спрашивал, давно ли ты рисуешь, что, да как, да зачем… в общем, интересовался развитием творческого пути… Впрочем… очень хотел знать, была ли ты когда-нибудь в музейных запасниках?

– Нашего музея? – удивилась Наташа.

– Да, в который он выставку привез. Очень интересовался и, ты знаешь, был почти уверен вначале, что ты там была, но я его убедила, что ты сто лет и в музей-то носа не казала, не то что в запасники. Ведь правильно?

– Да, я никогда не была в запасниках, да и кто бы меня туда пустил? – задумчиво произнесла Наташа, перекатывая в пальцах карандаш. – Зачем ему это было надо?

– Вот этого он мне не сказал. Но думаю, это как-то связано с твоими картинами. Что-то он в них такое увидел.

– Что он мог в них увидеть?

– Откуда я знаю?! – неожиданно рассердилась Надя.

Глядя на ее раздраженное, усталое лицо, никто бы не усомнился в искренности этого взрыва чувств, а, посмотрев в потемневшие, сузившиеся глаза, только укрепился бы в этом мнении. Но Наташа, знавшая подругу очень давно, почувствовала в этой злости какую-то легкую фальшь. Скрытностью Надя превосходила всю городскую администрацию, вместе взятую, ее умение присыпать одни чувства другими было отточено на работе до совершенства, и раскусить ее могли только очень близкие люди – не по выражению лица или глаз – тут дело было безнадежно – все равно, что читать судьбу по ладони статуи. Но Надю иногда выдавал голос, звучавший слишком искренне, в то время как искренность, как раз таки, была ей чужда.

– Может, догадываешься? – осторожно осведомилась Наташа, внимательно разглядывая стертый кончик карандаша и в то же время украдкой поглядывая на подругу.

– Догадываешься… Тебе следует догадываться! Твои же картины, в конце концов! Ты рисовала! С тебя и спрос!

– Но ведь ты же была рядом, когда Игорь их рассматривал!

– Ну и что?! Я не физиономист! Или ты думаешь, у него на лице надписи высвечивались: «Ага! Я увидел то-то и то-то!» Мне он ничего не говорил – тебе собирался! Только еще спрашивал, если тебе это нужно… спрашивал, умеешь ли ты врать.

После этих слов вся беспорядочная информация, которую Наташа получила от Нади, совершенно перемешалась. Зачем Лактионову было знать, на каком уровне находится ее честность? Если это относится к делу, то каким боком? И чем она дала повод к такому вопросу?

– И что ты ответила?

– Правду, разумеется! На работе – умеешь, но в обыденной жизни – нет, даже если очень захочешь.

– И что он? Удивился?

– Да нет, обрадовался. Словно это подтверждало какую-то его теорию.

– Какую?

– Не знаю! – резко бросила Надя и насупилась, и Наташа поняла, что она больше ничего не скажет. А ведь наверняка что-то знает – Наташа была в этом почти уверена. Она вспомнила давний ночной разговор после того, как Надя бросала дороге вызов, и та, словно приняв его, послала им смертоносную перчатку – тяжелую фуру. Она тогда сказала Наде: «Расследуй, делай что хочешь! Я тебе тут не помощник». И в тот момент в глазах подруги словно что-то захлопнулось и она ответила: «Я все равно узнаю!» И ведь с тех пор она ни разу не говорила с Наташей на эту тему, хотя наверняка что-то узнала – Наташа чувствовала это. Надя упряма – и в своей любознательности, и в своем молчании.

– Послушай, ты ведь что-то знаешь! – сказала она как можно жестче. – Надька, скажи мне! Ты же понимаешь, что все это уже не игрушки! Человек погиб!

Надя улыбнулась знакомой улыбкой а-ля TV и аккуратно поправила подругу:

– Умер от кровоизлияния в мозг, что, как тебе известно, обычно считается естественной смертью. К тому же, если эта смерть на совести… дороги, то не кажется ли тебе, что ей проще было всем устраивать инсульты и инфаркты, а не развлекаться авариями, которые обращают на себя куда как больше внимания.

– Что-то я не могу понять – ты мне это объясняешь или себе самой? Смотри, Надька, не наделай глупостей! Ты видишь, что со мной случилось?!

– Во-первых, я… – но тут хлопнула входная дверь, в коридоре послышались голоса и девушки вопросительно подняли головы. Потом Надя спросила:

– Ты кого-нибудь ждешь?

Наташа пожала плечами, потом изумленно округлила глаза, глядя на того, кто просунул голову в приоткрытую дверь спальни. Голова эта была ей смутно знакома, но Наташа никак не могла поверить, что она действительно принадлежит тому самому человеку, о котором она подумала.

– Ну, заходи, чего стесняешься? – пригласила Надя, не сумев скрыть удивление в голосе.

– Привет, девчонки! – сказал Толян и впустил себя в комнату. В одной руке у него был пакет, в другой – чахлый букетик ромашек. Следом вошел Паша с добродушно-покровительственной улыбкой султана, забежавшего между делом навестить свой гарем. Надя встала с кровати и пересела на стул, закинув ногу на ногу и разглядывая дворника с явным недоверием, точно подозревала, что это не он, а кто-то, очень плохо под него загримировавшийся.

– Что это с тобой случилось? – спросила она. – Прошел курс омоложения? Дай адресок. Да ты, Толян, выглядишь просто на пять баллов с плюсом, тобой даже можно заинтересоваться!

– Да ладно, чо там, – смущенно пробормотал Толян. – Ничо такого. В общем… это самое…

Решив, что этого объяснения достаточно, он огляделся, явно ища, куда приткнуть ромашки. Наташа решила эту проблему за него, протянув здоровую руку, и Толян с облегчением неловко сунул в нее букет.

– Это по какому поводу? – спросила Наташа, изумленно взмахнув ромашками.

Изумляться было с чего. И сам Толян выглядел весьма непривычно – мертвецки трезвый, с хорошим цветом лица, с ясным взглядом, усы бодро торчат, а не висят пообычному, как у пожилого кота, старые потертые джинсы по мере возможности отстираны, равно как и обвисшая растянутая футболка. Непривычным было и то, что Толян, судя по всему, зашел просто так, проведать, а не как обычно занять денег. То же, что он принес цветы, вообще не лезло ни в какие ворота.

– Это? – переспросил Толян, опускаясь на стул. – Да так… в кино вон все время показывают, что больным цветы таскают. Катька вот… натырила вчера ночью на кладбище на продажу, да все не спихнула. Ну, я у нее и свистнул…

– Спасибо, Толя, – сказала Наташа и поспешно отложила цветы в сторону. – Как твои дела? Уже не страдаешь от воздержания?

Надя удивленно хмыкнула со своего стула, но ничего не сказала.

– Это он-то страдает?! – Паша вздохнул, разворачивая Толянов пакет. – Щас! Цветет и пахнет, наш работник метлы, да, Толян?! Да-а, видал, как люди завязывают, но чтобы так, с кондачка затоптать такой талант… Видать, у тебя было наитие. Святой дух на тебя снизошел!

– От святого духа другое совсем… снисходит! – буркнул Толян, устраиваясь на стуле поудобней. – Я… это… вообще ненадолго… так толь-ко…

– О! – провозгласил Паша восторженно и помахал в воздухе бутылкой сухого вина, которую только что извлек из пакета. – Смотрите, что принес святой дух! Пойду, отковырну! Тебе, Толян, как – тару брать?

Толян махнул рукой в знак отказа и повернулся к Наташе.

– Я подумал, что тебе в самый раз придется… лекарство вроде…да. Вот на меня один раз Серега, друган мой, с третьего этажа, значит, упал…ну, короче… да. А ты как – на поправку? Вроде тебя не сильно переехало?

– Да нет, самую малость. Спасибо, Толя, что зашел. Чего это ты вдруг, кстати?

Толян пожал плечами.

– Ну…так, в одном доме все-таки живем… и деньги ты мне занимала на покеросинить. Вон, к искусству приобщала…не понятно, правда, ни хрена, но душевно… Когда с тебя картины рисуют, чувствуешь себя…как-то выше что ли… не какие-нибудь там дрова сосновые! Может… оттого я и завязал, что…ага.

Похоже, эта речь истощила его силы, потому что он печально сгорбился на стуле, свесив руки.

– Ты работал у Натахи натурщиком? – заинтересовалась Надя, доставая сигареты. – Давно?

– Да вот за день, как ее стукнули.

– И как – удачно сработались? Натаха, покажи!

– Нет, не надо! – поспешно воскликнул Толян. – Наташ, не показывай. Ты, Надька, извини, но лучше не глядеть – я там такой страх… Нет, не показывай!

Надя, судя по ее виду, собиралась настоять на своей просьбе, но тут вошел Паша с тремя рюмками и открытой бутылкой и аккуратно расположил все на тумбочке.

– Ну вот, – сказал он, поведя на бутылку рукой, – давайте-ка спляшем по быстрому.

– Вот умник, – сердито заметила Наташа, – ты бы хоть чаю человеку принес!

– Ой! Прости, Толян, сейчас! – Паша убежал, несмотря на то, что дворник замахал руками, бормоча «Не надо, не надо!» Оставшийся же контингент с любопытством посмотрел на бутылку, потом друг на друга.

– Я разолью, – сказал дворник и взял бутылку. Глядя, как он привычными отработанными движениями разливает вино, отмеряя уровень на глаз с точностью специалиста, Надя покачала головой.

– Вот это сила воли! – заметила она. – И что, Толян, совсем не тянет. Ни на вот столечко?!

Толян с гордостью покачал головой. Наташа улыбнулась и взяла с тумбочки толстую коктейльную соломинку, через которую пила, чтобы не раздражать поврежденную губу.

Вернулся Паша с чашкой чая, протянул ее Толяну, сказал какой-то милый и глупый тост, чокнулся с Толяном, все засмеялись и поднесли к губам рюмки (чашку, соломинку)…

Как это было… кругом темнота… успеваешь почувствовать ужас? успеваешь о чем-то подумать, когда голова вдруг словно наливается свинцом, а потом в ней взрывается боль, огромная и яркая…словно в голове звезда переходит в сверхновую…начинаешь задыхаться и тело…куда-то исчезает твое тело… и ты умираешь – в темноте и одиночестве…

Вздрогнув, Наташа расплескала недопитое вино и воровато огляделась – не заметил ли кто? Но нет – все разговаривали, не обратив внимания на то, что Наташа на несколько минут выпала из реальности.

Если бы я не согласилась на встречу, ничего бы не случилось?

Она тряхнула головой, пытаясь заставить себя больше не думать о дороге и о Лактионове, но это было сложно. Люди вокруг: Пашка, Надька, Толька (мой муж?! моя лучшая подруга?! дворник с цветами?!) говорят и говорят, как они уже надоели, скорей бы ушли – ведь ей надо работать, работать, выпускать на волю свои мысли, свои образы… нужно, чтобы Пашка вынес старое полукресло на «Вершину Мира», чтобы работать и видеть…

Глаз, мозг, рука.

Наташа снова тряхнула головой, пытаясь сосредоточится на разговоре.

– … нет, я не говорю, что сожалею о тех временах, еще чего, но, видите ли, люди, тогда нас все-таки чему-то учили, хоть и по-дурацки, но учили, – говорила Надя, наклонившись чуть вперед. Казалось, что она внимательно смотрит на собеседников, но в то же время ее взгляд украдкой прыгал по комнате, словно что-то разыскивая. На лице Толяна было выражение легкой печали, Паша же, судя по всему, собирался возражать. – Вколачивали с детства все аспекты морали, нас нашпиговывали благоговением к духовным ценностям, у нас были цели и мы имели какое-то представление о том, как человек должен прожить свою жизнь – понимаете, чтобы не морщить нос, оглядываясь на прошлое. А что сейчас? Есть какие-нибудь цели, кроме того, чтобы выжить. Просто выжить. Подминая под себя других, замыкаясь в мире своих удовольствий, своих безумств, своей свободы, – выжить. Да, свободы. Нам дали свободу, зато мы лишились всего остального. Посмотри, Толян, на молодежь в своем дворе – ты ведь видишь ее, можно сказать, круглыми сутками – и подумай, каковы их цели. Спроси у них… ну… спроси, хотя бы, что такое дружба – да они же обхохочут тебя с ног до головы. Они вместе, пока им это выгодно, но почувствуют опасность – бросят друг друга, разбегутся. А вот мы бы так не сделали – да, Натах?! Натах?!

Сообразив, что от нее требуют ответа, Наташа кивнула, потом произнесла:

– Да, верно. Жаль только, что некоторые превращают дружбу в нечто иное.

– Как это? – поинтересовался Паша, вытряхивая в рот последние капли вина и сожалеюще облизываясь.

– Они могут настолько проникать в жизнь своих друзей, что им может захотеться исправлять или переделывать их жизнь без ведома друзей и их разрешения. Я думаю, они не видят в этом ничего плохого, более то-го, они считают, что творят для своих друзей лишь благо. Но это уже не имеет к дружбе никакого отношения. Это уже не дружба. Власть над чужой жизнью – пусть только одной жизнью, возможность сказать: «Вот теперь он стал таким и у него есть то-то, потому что я сообразил сделать то-то и то-то…» – в этом есть особое очарование, и это очарование способно далеко завести. Такую болезнь может подцепить представитель любого поколения.

– Да ну, брось, как-то это надуманно, – буркнул Паша. – Так не бывает. Правда, Надь? Надь!

Он толкнул под локоть задумавшуюся Надю, и, вздрогнув, та чуть не уронила рюмку.

– Что?! А, нет, Паш, это не надуманно, такое действительно иногда бывает. Только я не понимаю, Наташа, к чему ты это сказала? Это, случайно, камень не в мой огород?! Я…

– Толька!!! – вдруг донесся с улицы истошный женский крик. – Толька!!! Я знаю, где ты сидишь, хрен собачий!!! Ни стыда, ни совести!!! Выходи! Я тебе сейчас устрою! Я тебе твою метлу… – крик оборвался громким кашлем. Толян шумно вздохнул и привалился к спинке стула.

– Задрала! – сказал он тоскливо. – Было б куда – давно б свалил! Как разберусь со всем – сразу слиняю!

– То-о-олька!!!

– Ну же, Толян, – сказала Наташа невесело, – поговори со своей принцессой, прынц!

Дворник хмыкнул, встал, подошел к окну, высунулся по пояс на улицу и заорал: громко и размеренно:

– Отколупнись, короста!!!

Надя, в этот момент допивавшая свою порцию вина, закашлялась и пролила часть на ковер.

– Велик и могуч русский язык! Эх, Толян, не дожили до тебя Даль и Бодуэн де Куртенэ – какой кладезь чисто русского языка потеряли! – заметила она, и ее глаза снова обежали комнату так, словно что-то искали (что же ты ищешь, подруга? скажи мне и я тебе это дам… скажи, не молчи), потом ее взгляд зацепил лист бумаги на кровати рядом с Наташей, и она протянула к нему руку. – А ты все творишь? И в болезни не можешь успокоиться? Молодец, Натаха, ничего не скажешь, завидую я твоему энтузиазму.

– Я бы назвала это несколько иначе, – возразила Наташа и потянула лист к себе. – Дело не в энтузиазме. Это для меня уже образ жизни… вообще жизнь. Как воздух.

– Ого! – улыбнулась Надя и потянула рисунок в свою сторону. Паша недоуменно посмотрел на них, потом встал и подошел к окну, с праздным интересом прислушиваясь к дворницким дебатам. – Ну, дай посмотреть!

Наташа разжала пальцы, и Надя забрала у нее рисунок, поставила рюмку на тумбочку, и склонила голову над листом.

– Все, Натаха, пойду я, наверное, – пробурчал дворник, подходя к кровати. – Слышишь, Катька какой хай подняла, кошелка драная! Всегда весь настрой перепоганит! Слушай, а если бы ты ее этим своим способом нарисовала, она бы страшней меня получилась?

– Конечно, – ответила Наташа, преспокойно отметая в сторону женскую солидарность. – Поэтому, рисовать я ее не буду. У меня в последнее время нервы слабые.

– Ну, еще бы! Ну, счастливо! Пока, Пашка, пошел я!

– Ага, давай провожу до двери – вдруг заблудишься или спрячешься – корми тут тебя потом!

Едва они ушли, Надя взмахнула в воздухе листом и спросила:

– Что это ты пыталась здесь изобразить? Я не понимаю. Отдаленно напоминает человеческое лицо, которое рисовал кто-то очень пьяный.

– Дай сюда! – сказала Наташа и смяла рисунок под изумленный возглас Нади, потом небрежно бросила бумажный ком на кровать. – Он не получился. Я уже продумала его, но во-первых, нужно использовать масло и оргалит, а лучше – холст. Я бы его сделала, но с одной рукой это сложно, а Пашка уперся и не желает мне помогать. Вообще, с тех пор, как он начал вести себя как примерный муж, я не могу сосредоточиться на работе. Он все время мне мешает – видите ли, ему эта ерунда не нравится и у меня от нее едет крыша.

– Как раньше, да? – задумчиво спросила Надя. – Снова за старое?

– Раньше моя работа не имела для меня такого значения.

– Понятно, – пробормотала подруга и опустила подбородок на переплетенные пальцы. – Ну, а что во-вторых? Чего еще тебе не хватает?

– Не чего, а кого. Мне не хватает тебя.

– Что?! – резко спросила Надя и вздрогнула от звука захлопнувшейся входной двери. – Зачем?

– Ну, как это «зачем»? Для натуры. Помнишь, я тебе говорила как-то, что мне следует рисовать только с натуры? Когда я рисую по памяти, в картинах нет жизни – мне нужно смотреть (глаз – мозг – рука), чтобы получилось как надо. У меня есть задумка – я хочу нарисовать тебя, только для этого тебе придется определенное время…

– Нет!

Почувствовав в голосе Нади странные нотки, Наташа подняла голову и удивленно на нее посмотрела. Но если что и было в выражении лица подруги или в глазах – оно уже исчезло, и ее взгляд наткнулся на привычную профессиональную улыбку.

– Это недолго. Ты чего?

– Я понимаю, Наташ, но, видишь ли, у меня сейчас очень много работы. Да и кроме того, я нравлюсь себе такой, какая я есть.

Наташа рассмеялась, слегка недоуменно.

– Ты же не изменишься, если я тебя нарисую!

– Да? А с Толяном что стало? Да шучу, шучу, но Наташ…

– Ты что, боишься, что я тебя каким-нибудь уродом сделаю?! Ты слушай Толяна больше! Не бойся – я тебя нарисую так, что ахнешь!

– Ага, вот этого я и боюсь, – пробормотала Надя. – Хорошо, я попробую найти время, но сейчас я тебе не могу ничего сказать, – она быстро посмотрела на часы. – Все, мне пора. Ну, давай, выздоравливай. Я зайду завтра или послезавтра – не знаю, позвоню сначала…

– Я тебя провожу! – заявила Наташа и отбросила в сторону одеяло, но Надя схватила ее за руку.

– С ума сошла?! Лежи! Что я, дверь не найду?!

– Надя, я сломала руку, но я – не безногий инвалид! Ты думаешь, меня по квартире Пашка на руках носит? Щас! Пусти! Все равно ведь встану!

Скривив губы, Надя убрала руку, и Наташа осторожно повернулась, одну за другой спустила на пол ноги, ухватилась здоровой рукой за спинку стула и медленно выпрямилась. Боль все еще оставалась и тут же радостно заползала по всем направлениям нервов, но это была боль терпимая, и к ней можно было привыкнуть. Чуть согнувшись, Наташа пошла в коридор, и Надя, качая головой, последовала за ней.

– Уже уходите? – крикнул Паша из кухни и закрыл кран. – Сейчас провожу!

– Не надо, Паш, я сама. Закрой дверь, ладно?

– А-а, женщины! – снова проворчал Паша и демонстративно хрястнул дверью о косяк. Наташа включила свет в коридоре и повернулась к подруге.

– Почему ты не хочешь, чтобы я с тобой поработала? Это из-за того, что я сказала, да? Ты обиделась? Надя, я не имела в виду тебя, я говорила вообще…

– Неправда, – отвернувшись, Надя надевала туфли, – ты говорила именно обо мне – и ты это знаешь, и я это знаю. Из-за моего молчания. Знание чего-то, чего не знают другие – это тоже власть. А тебя это раздражает.

– Так ты все-таки что-то знаешь?

Надя улыбнулась.

– Это связано со мной?

Надя улыбнулась еще шире.

– Я не скажу ничего, пока не буду во всем уверена и пока всего не пойму. Так ты только изведешься в догадках. Скажем так: мое знание еще не дожарено, сыровато, ага? И я не обиделась. На что тут обижаться? Все равно, если ты подхватишь грипп и тебе об этом скажут – что, тоже обижаться?

– Я тебя не понимаю! – сказала Наташа сердито и прислонилась к стене.

– Ты знаешь… и слава богу! Я позвоню тебе, хорошо?

– Надя!

Надя обернулась, и на секунду Наташа увидела в ее глазах выражение, которое уже видела однажды, несколько недель назад. Она увидела человека, тонущего и наслаждающегося этим, и боящегося этого. Человек смотрел на нее. Он умолял, чтобы ему протянули руку. Его можно было спасти – даже против его воли.

А потом он исчез.

– Ты, Наташка, работай, – сказала Надя негромко, – только будь поосторожней. Ты говорила про очарование… ты не знаешь, что очаровывает меня и, даст бог, никогда не узнаешь, но я знаю, что очаровывает тебя – твои картины… Я не говорю, что тебе следует забросить рисование – ни в коем случае! – но будь осторожней, а то вдруг растворишься в своих картинах. Знаешь, как некоторые творческие личности с ума сходят?! Легко!

Наташа осторожно улыбнулась и произнесла с пафосом:

– Искусство не приносит зла!

Надина рука застыла на замке, но она не обернулась.

– Верно, не приносит. Но оно может привести к злу. Пока, Натаха! Лечись!

Дверь пронзительно скрипнула, когда Надя отворила ее и вышла на площадку, тяжело качнулась взад-вперед. По лестнице размеренно застучали каблуки, и вслушиваясь в этот звук, Наташа вдруг почувствовала, как у нее сводит сердце – как будто Надя спускалась не на улицу, а куда-то гораздо дальше… Вздрогнув, Наташа дернула дверь на себя и выглянула на площадку.

– Надя! Зачем ты приходила?!

Размеренный стук каблуков на мгновение споткнулся, сфальшивил, и снизу гулко прокатились два слова, сказанные на удивление дружелюбно:

– Пока, Наташ!

Наташа повернулась и вошла в квартиру, а потом неожиданно захлопнула за собой дверь – с таким грохотом, что из кухни выскочил испуганный муж, спрашивая, что случилось. Не отвечая, Наташа доковыляла до кровати и тяжело опустилась на нее, потом повалилась навзничь, закрыв глаза.

Ночью ей снова приснилась дорога, но на этот раз на ней не было ни «омеги», ни Лактионова, и сама дорога на этот раз была странной – словно нарисованная, небрежно заштрихованная карандашом лента. Наташа бежала по ней вперед, что было сил, чувствуя, как эта лента с шуршанием прогибается под ногами, точно бумага, а дорога за ней стремительно скатывалась в рулон, который все рос и рос и приближался, и вот-вот должен был догнать ее, смять и закатать в себя, и когда Наташу наконец-то сбило с ног, сон кончился, и она подскочила на кровати среди скомканных простыней и не смогла сдержать крика.

* * *

На следующий день Паша ушел на работу не разбудив Наташу, и когда она проснулась, солнце уже стояло высоко, и на простыне шевелились длинные тени. Несколько минут Наташа лежала, бездумно глядя на облупившийся потолок, потом со вздохом откинула простыню и босиком пошлепала в ванную.

Из отвернутого крана вместо воды потекло приглушенное бормотание, потом раздался жалобный хрип, словно в кране кого-то душили. Пришлось воспользоваться водой из ведра. Неловко управляясь с умывальными принадлежностями, Наташа чертыхалась и проклинала бесполезную руку, мечтая о том дне, когда гипс снимут, и она снова сможет вести нормальный образ жизни.

В холодильнике было светло и просторно, только на одной из полочек стояла кастрюля с позавчерашним супом да на дверце одиноко белели два куриных яйца. Наташа вытащила их, сунула в ковшик, залила водой и поставила на огонь. Конечно, она бы предпочла яичницу, но приготовить ее, имея в наличии только одну руку, было проблематично, и Наташа решила довольствоваться завтраком из вареных яиц и хлеба. Если яйца сварятся хорошо, правильно, то почистить их она сможет и одной рукой.

Когда она лениво похлебывала кофе, раздался пронзительный телефонный звонок. Наташа отставила чашку в сторону и нехотя поплелась в коридор.

– Алле, Наташенька, ты? Как твое здоровье? Это Таня.

Таня была ее сменщицей по павильону – маленькой, суетливой и удивительно невезучей – у нее постоянно что-нибудь воровали – в павильоне, в троллейбусе, даже просто на улице недавно сорвали цепочку и серьги. В павильоне Таня не столько зарабатывала, сколько отрабатывала – то за калькулятор, то за бутылку-другую вина или пива, от которых ее периодически избавляли добрые покупатели – и Виктор Николаевич не увольнял ее пока только потому, что Таня по совместительству являлась его любовницей. Единственной темой всех ее разговоров был единственный сын, которому недавно исполнилось семь лет – «…ох, Коленька, Колюнчик, мой зайчик бедный, вчера ему опять от Вити досталось – не понимает он его – ведь ребенок без отца рос…». Слушая ее, Наташа всегда согласно кивала, придерживая при себе мнение о том, что «зайчик-Колюнчик», несмотря на свой возраст, отъявленная сволочь и Тане следовало бы не носиться с ним, а попросту хорошенько выпороть. Таня несколько раз приводила сына на работу, и Наташа знала, что Коля, подрастающий Терминатор, держит мать в железных руках и помыкает ею, как ему вздумается. Со всеми окружающими людьми, независимо от их возраста, Колюнчик общался так, словно был индийским махараджей, а все остальные – глупыми слонами, существующими исключительно для его увеселения.