Текст книги "Искусство рисовать с натуры (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Солнечные очки, увидев, что напарник неподвижно улегся на полу, начал соображать, что что-то не так, дернулся назад, толкнувшись спиной в дверь и примяв хрустнувшие жалюзи; и Наташа, пытаясь сжать трясущиеся губы, выговаривающие что-то вроде «ва-ва-ва…» (вали, вали отсюда!), прижалась к полкам с бутылками, нашаривая новый подходящий снаряд (водка «Мускатная» – 1,75 литра, сбоку ручка). Но тут дверь неожиданно распахнулась, отшвырнув Солнечные очки в глубь павильона, и на пороге чудесным видением явился Максим с Наташиной зажигалкой в руках.

– Ну все, Натаха, с тебя… – он осекся, узрев неподвижное тело на блестящем белом полу, кровь, осколки и прижавшуюся к стене Наташу с совершенно безумным выражением лица. – Что…

Солнечные очки, скользя и спотыкаясь, бестолково размахивая руками, метнулись к распахнутой двери, и Максим благоразумно отскочил в сторону. Парень пронесся мимо, треснувшись плечом о косяк и исчез.

– …случилось? – закончил Максим начатую фразу, ошарашено оглядываясь. – Что, эти козлы тебя вскрыли что ли?!

– Мама – макс, – сказала Наташа и начала выбираться из-за прилавка, цепляясь за него руками, словно шла над пропастью по узенькому мосту. Максим дернулся было к двери, но тут же передумал и подскочил к Наташе.

– Хрен с ним, пусть катится, отморозок! – сказал он. – Ты живое, дите?!

Не отвечая, Наташа прижалась спиной к холодильнику, потом медленно сползла на пол.

– Ох, Макс, как ты удачно зашел!

Максим неопределенно хмыкнул и склонился над лысым, внимательно разглядывая его голову.

– Макс, он живой? – с тревогой спросила Наташа, растирая распухшую руку. – Он ведь живой, да?

– Нормально, шевелится, – пробормотал Максим. – Ментов надо… Погоди, это что, ты его так отоварила?!

– Ну.

– Е-мое, я-то думал, они тут дуэль устроили. Сейчас я ментов… погоди, – Максим опустился на корточки, разглядывая темные конъячные брызги на полу, потом потянул носом. – Боже мой! Натаха, чем ты его приложила?! Это то, что я думаю, да?! Ты что?! По этой репе конъяком за двести гривен?! Да ты что, чем ты думала?! – в его голосе слышалось неприкрытое торжество – то ли он радовался конкурентовским убыткам, то ли восторгался стоимостью удара.

– А ты бы усиленно думал в такой ситуации, да?! – огрызнулась Наташа, вставая. – Может, ты бы еще квадратные уравнения порешал?! Зови кого-нибудь!

– Погоди, может обставишься как-то? Касса цела? Да? Ну, все равно босс тебя сделает за «Курвуазье». Давай, скажешь, что лысый сам коньяк разбил – попросил и разбил. Что он, вспомнит что ли? А коли вспомнит – фиг докажет! А ты его ударила чем-нибудь другим. Давай, лучше ты ментов зови, а я этого покараулю! Заодно бутылку подберу подходящую и кокну тут, его полью. Черт, может подлизать тут, пока нет никого?! «Курвуазье», надо же! Помыли пол!

Наташа, пошатываясь, побрела к распахнутой двери. Максим не обманул – лысый действительно шевелился, уже скреб пальцами по полу и ворочал головой, которая сейчас должна ощутимо болеть. Она перешагнула через его раскинутые руки и сказала:

– Только ты, Макс, смотри, подешевле выбирай. Знаю я тебя – на радостях самые дорогие расколотишь.

– Все будет пучком! – пообещал Максим. Кивнув, Наташа вышла на улицу, успев услышать сзади какую-то возню, потом глухой удар, сдавленный стон и вкрадчивый голос Максима: «Ну, что, падло, как тебя баба-то, а?! Ну, что грабим так плохо, а?! Ты теперь, сука, надолго женский день запомнишь!»

* * *

Когда все закончилось – все выяснили, все осмотрели, все подписали, уехала милиция, прихватив с собой скованного лысого Сэша, к тому времени уже довольно связно матерившегося, закрылся павильон и залез в свою машину злой и расстроенный Виктор Николаевич (впрочем, он был бы куда более злым и расстроенным, не позвони Наташа сначала ему, прежде чем ловить милицию – «Хрен с коньяком, Наташа, какая выручка за сегодня? две штуки?! немедленно спрячь, оставь только гривен семьсот, а потом уже ментов зови – все равно ведь не найдут никого! – а вот выручка…), когда ушел не менее злой Максим, которого заставили задержаться, – время подошло к часу ночи.

Наташа ушла последней, спрятав в сумочку ключи от павильона, который придется снова открывать всего лишь через семь часов. Она буквально падала с ног от усталости и недавних переживаний, выкрученное лысым запястье тупо и назойливо ныло. Ей хотелось только одного – по-скорей оказаться дома и рухнуть на постель, но вместо походки человека, торопящегося домой, получался какой-то черепаший шаг. Закурив на ходу и пряча зажигалку в сумочку, Наташа снова подумала, как ей повезло – ведь не сломайся зажигалка и не зайди Максим так вовремя, неизвестно, чем бы все это закончилось. Когда ей показали предмет, которым Сэш пытался ударить ее, Наташе стало плохо – это был тяжелый обрезок трубы, которым не составляло большого труда проломить голову. А судя по тому, в каком состоянии был лысый, он бы легко это сделал и, возможно, не единожды.

Уже подходя к своему дому, Наташа вспомнила о назначенной встрече с Лактионовым и, вздохнув, свернула направо. Час ночи – Лактионов, конечно же, давно уехал, но ей все же хотелось проверить и убедиться, что это действительно так – кто знает, ведь он был человеком упрямым – мог и дождаться. Но за углом дома «омеги», разумеется, не было, и Наташа почувствовала легкое разочарование – теперь она так ничего и не узнает.

Поединок благородного и не очень рыцарей отменяется.

Она попыталась понять, не вызвано ли разочарование еще чем-нибудь другим, но тут же бросила это занятие – голова была совершенно пуста и накрепко заперта для каких-либо логических рассуждений, и к горлу постоянно подкатывала легкая тошнота, поэтому Наташа выбросила сигарету, не выкурив и половины. Перед глазами у нее все время стояло оскаленное лицо Сэша, его безумные глаза, в которых смешалось столько эмоций одновременно, что их выражение походило на густой суп, – вот это было реальное зло – то самое, которое она знала, в которое верила, и с этим злом, как ни нелепо это звучит, сталкиваться было лучше, потому что она знала, как с ним бороться. Минус на минус дает плюс. Если тебя ударили по щеке, врежь в ответ или очень быстро убегай, чтобы вовсе не остаться без головы. Того же, что происходило на дороге, она не понимала, и это было страшно. Неизвестное страшнее, чем то, о чем знаешь, и Наташа всегда считала, что удар из-за угла хуже ножа, направленного в грудь.

Подходя к подъезду, она посмотрела на «Вершину Мира» – темно – любящий и беспокоящийся муж уже дрыхнет, либо еще вовсе не приходил – печальная «копейка», стоявшая на своем обычном месте, еще ничего не означала. Наташа повернулась, чтобы взглянуть на дорогу – коварную асфальтовую змею, затаившуюся в темноте среди платанов – и заметила у обочины смутные очертания машины. Очевидно, в машине ее тоже увидели, потому что едва Наташин взгляд упал на нее, как дважды приветственно мигнули передние фары, короткими вспышками озарив блестящий капот знакомой «омеги».

Лактионов все еще ждал ее.

Наташа почувствовала одновременно и радость, и раздражение, и недоумение. Ей было приятно, что важный, столько мнящий о себе и совершенно нахальный человек, которым являлся Игорь, потратил немало времени, чтобы дождаться ее, но почему «омега» стоит на дороге, когда Наташа совершенно точно определила место их встречи? На этой ужасной дороге… Значит, Надя все таки дала ему адрес, потому что машина стоит в аккурат напротив ее подъезда. Ладно, черт с ними, хоть будет кому пожаловаться – хоть Лактионов и порядочная сволочь, но он, во всяком случае, умеет слушать других, в отличие от Паши, который умеет слушать только самого себя.

Наташа неторопливо пересекла двор и, не доходя нескольких шагов до машины, остановилась на узкой ленте тротуара, продолжая уже нервно потирать ноющее запястье. Даже с такого маленького расстояния она с трудом различала силуэт «омеги», походившей на какую-то призрачную карету.

Рискни душой, приди в мои объятья, и мы на бал помчимся бестелесых, откуда вряд ли сможешь ты вернуться…

Из машины никто не вышел.

Постояв несколько минут и так и не дождавшись щелчка открываемой дверцы и знакомого голоса, Наташа недоуменно огляделась, потом наклонилась, пытаясь что-нибудь разглядеть за темными стеклами. Фары мигали, значит, Игорь Иннокентьевич должен быть там, зачем же он тянет время? Не похоже на него.

Она подошла к машине вплотную, наклонилась и постучала согнутым пальцем в закрытое окно.

– Игорь! Игорь! Ты что, заснул?!

Ответом ей был только легкий шелест ветра в густых платановых кронах. Наташа нервно передернула плечами и снова огляделась, потом прижалась лицом к прохладному стеклу, пытаясь разглядеть салон «омеги». Внутри было достаточно темно, но она увидела на месте водителя откинувшуюся на спинку кресла человеческую фигуру. Так и есть, спит.

Наташа неуверенно оглянулась на «Вершину Мира», потом, ведя рукой по гладкой поверхности «омеги», прошла вперед, и спустилась на дорогу, чтобы обойти машину спереди. Металл приятно скользил под пальцами, чуть теплый, гладкий, без единого изъяна.

Когда она оказалась точно перед «омегой», фары вдруг снова вспыхнули, ослепив ее. Вскрикнув от неожиданности, Наташа вскинула руку к глазам, зажмурившись от яркого света.

– Игорь! Выключи! Что за дурацкие шутки?!

Фары тут же погасли, и она услышала легкое жужжание опускающегося стекла. Наташа убрала руку, раздраженно моргая, но не увидела ничего, кроме танцующих в темноте белых бликов. Она двинулась вперед, шаря перед собой вытянутой рукой, но наткнулась на машину.

– Спасибо большое, теперь я ничего не вижу! Твое эффектное появление удалось, доволен?! Я понимаю, что ты злишься, но я не виновата! Где ты, выходи, я ничего не вижу! Игорь!

Она услышала легкий щелчок, когда стекло опустилось до конца, потом последовала короткая тишина, а затем жужжанье возобновилось – теперь стекло ползло вверх. Сбитая с толку, чувствуя легкую тревогу, Наташа попятилась, продолжая моргать, и мельтешащие блики исчезали один за другим.

– Игорь! Перестань валять дурака! Взрослый человек, а туда же! Я…

Ее слова прервал рев заработавшего мотора, и она услышала, как машина медленно тронулась с места. В следующее мгновение Наташа почувствовала легкий толчок выше колен и испуганно отшатнулась.

– Игорь! Спятил что ли?!

«Омега» продолжала ехать вперед. Она снова толкнула Наташу – на этот раз гораздо сильнее, и та чуть не упала. С трудом устояв на ногах, Наташа метнулась в сторону от дороги, за бордюр, но там, где должно было быть пустое пространство, вдруг оказалось что-то упругое, вибрирующее, словно от страшного напряжения, как чьи-то натянутые в нечеловеческом усилии мускулы, и она врезалась в это что-то, наполовину продавив его своим телом, а потом упругая стена сократилась и отшвырнула ее назад, под колеса.

Упав на колени, Наташа перекатилась на спину, потом на бок и больно стукнулась носом о противоположный бордюр. Сзади взвизгнули тормоза «омеги», двигатель на мгновение утих, потом снова заработал – машина разворачивалась. Поскуливая от ужаса, Наташа вскочила, уронив сумку и, взмахнув руками, бросилась за бордюр, но и тут ее встретила та же упругая стена – приняла в себя, потом сжалась и отбросила назад, словно отпущенная резинка камешек, и тотчас что-то сзади ударило Наташу, подбросило, и она, оглушенная болью, упала на что-то гладкое, голова дернулась, раздался легкий хруст, и Наташа с ужасом поняла, что это хрустит ее собственная шея.

На секунду все затихло, и Наташа, лежа на спине, тупо смотрела на далекие равнодушные точки звезд, пытаясь набрать в судорожно сжавшиеся легкие хоть немного воздуха. А потом снова раздался рокот двигателя, гладкая поверхность, на которой она лежала, дернулась и начала выскальзывать из-под нее, небо поехало куда-то вперед, и, сообразив, что лежит на капоте «омеги», Наташа попыталась приподняться, безуспешно возя руками по теплому подрагивающему металлу, но в этот момент машина дернулась сильнее, резко остановилась, и Наташа по инерции скатилась с капота. Удар об асфальт был таким сильным, что она снова вскрикнула, кроме того, в предплечье ей вонзилось что-то острое, скорее всего стеклянный осколок – вонзилось глубоко, и рука мгновенно стала тепло-влажной (кровь, сколько крови; я хорошо изучила свою кровь за последнее время).

Попалась! Попалась!

Веришь ли ты в меня?!

А я в тебя верю! Теперь ты присоединишься…

Ты все-таки вернулась…

Все вокруг казалось было пропитано торжеством, искрилось им, оно буквально потрескивало, словно статическое электричество. Дорога приветствовала ее. Она дождалась. Она поймала ее. И мотор «омеги» рычал сзади, словно натасканный пес-людоед. Что же Лактионов, значит, он… как он ловко ее сюда заманил!

Наташа со стоном попыталась подняться, не переставая суматошно дергать ногами, словно опрокинутый на спину жук – они, несмотря на сильную боль в ушибленных бедрах, начали двигаться, как только она упала, колотя по асфальту – ноги соображали быстрее, чем мозг, они хотели бежать, они хотели жить. Сзади зашуршали колеса, и этот, такой обычный, такой безобидный звук подбросил ее, и она побежала – вначале по-крабьи, цепляясь непослушными руками за асфальт, потом, выпрямившись в резком рывке, помчалась вперед, по коридору, в который превратилась дорога, а сзади, набирая скорость, неслась машина с потушенными фарами, гоня ее в темноту, к смерти.

Наверное, еще никогда в жизни Наташа не бегала так быстро. Прикосновения ног к асфальту она вообще не чувствовала, и ей казалось, что она не бежит, а летит, превратившись в пыль, в воздушную молекулу, которую стремительно несет вперед мощный порыв ветра. Чувства, мысли, вопросы – все испарилось – осталось только одно, разросшееся до размеров Вселенной желание – жить. А жизнь зависела от бега. Пока бежишь – живешь. Но сколько еще ей осталось бежать, сколько она еще продержится, ведь скорость «омеги» намного выше – сейчас она нагонит ее, сомнет, вдавит в асфальт, и Наташа услышит сквозь боль, как ломаются ее кости, почувствует, как выплескивается кровь изо рта, как вылезают внутренности, а «омега» проедет и вернется обратно, проедет снова, и снова, и снова, пока от человеческого тела не останется лишь бесформенный, расплющенный блин, пока то, что хранило в себе это тело, не исчезнет бесследно, вот тогда машина остановится… все будут довольны, да. Наташа знала это совершенно точно, буквально видела, как это происходит, словно кто-то крутил ей красочный и жуткий фильм на бегу. Она металась по дорожному коридору, как вспугнутый кролик, слепо тыкаясь то в одну, то в другую сторону, но везде встречала всю ту же вибрирующую, упругую, торжествующую стену, которая снова отшвыривала ее на дорогу, впуская в себя лишь на чуть-чуть, словно для того, чтобы издевательски дать ей почувствовать безнадежную близость желанного спасения, свободы. И не понимала, не знала Наташа, что на самом деле нет никакого коридора, нет стены – этот упругий барьер воздвигло ее собственное воображение, уже вознесшее дорогу на некий пъедестал Молоха. Где-то глубоко внутри Наташа уже свыклась с тем, что дорога всемогуща, хотя сознательно отталкивала от себя эту мысль. Но сейчас она пробилась из подсознания и заперла ее на этой дороге, заставив тело через психику смириться с поражением. Как бабочка безуспешно бьется о стекло лампы, пытаясь добраться до волшебного сияния раскаленной спирали, билась Наташа о сплетения собственной фантазии и не могла найти выхода. А то, что поселилось на дороге, ликовало. То, что поселилось на дороге, гналось за ней. Наташа слышала визг шин, когда машина повторяла все ее зигзаги, не давая уйти, словно отменно натренированный пес, который и будучи слепым, не потеряет следа, и этот визг придавал ей прыти. Весь мир исчез – была только дорога – неумолимая, бесконечная, торжествующая. Паутина снова не осталась пустой – ну, и куда же так торопится наша муха?!

Я держу, я все держу вокруг, я успею удержать – уже давно я намного сильнее, но ты можешь все испортить, все испортить, и я удержу, я всех ловлю, но ты – особенное… а может быть… может быть я…

Мыслислова возникали и тут же обрывались, как обрываются мелодии, если крутить ручку настройки радиоприемника, – на них вообще не стоило обращать внимания, не стоило слушать – когда тебя гонят, как зайца, на верную смерть, это жутко, но когда это еще и комментируют… Машина ехала все быстрее и быстрее, ее бампер уже почти касался ног Наташи, но и та бежала очень быстро, несмотря на боль – человек способен на многое, когда хочет выжить, и ужас – лучшая анестезия. Но «омега» догонит, догонит… Беги, дитя, беги – жизнь есть, пока существует скорость – беги, ведь трижды ты уже побеждала, трижды тебе уже удалось выжить – беги, и кто знает, может быть, ты убежишь и в этот раз…

Густая тьма впереди вдруг раскололась двумя яркими лучами света, которые наполовину ослепили ее, и Наташа поняла, что из одного из дворов на встречную полосу выехала машина. В отличие от мчащейся сзади «омеги», которая по неизвестным причинам хотела убить ее, в этой машине не было ничего необычного. Но уже спустя несколько секунд Наташа поняла, что ошиблась. Встречная машина, только что ехавшая ровно и целеустремленно, вдруг дернулась на середину дороги, потом свет фар начал вилять, словно машина пыталась станцевать на дороге вальс. Отчаянно вскрикнув, Наташа снова метнулась вправо и снова ее отбросило обратно – в самый последний момент, когда бы она уже была за бордюром, все ее мышцы, повинуясь психическому настрою, резко сократились, как и прежде создав иллюзию барьера. В тот же момент бампер «омеги» коснулся ее ног, едва не сбив, и пискнув, Наташа побежала из последних сил, чувствуя, что сердце и легкие вот-вот не выдержат чудовищного напряжения, взорвутся, опадут безжизненно.

До встречной машины, которая продолжала выписывать на дороге зигзаги, оставалось совсем немного, когда внезапно взвизгнули ее тормоза. Машину развернуло, но она, не останавливаясь, продолжала нестись навстречу, и в освещенном салоне Наташа видела искаженное ужасом лицо водителя. Бампер снова толкнул ее сзади – прямо к машине, которая с визгом и скрежетом боком мчалась ей навстречу, приподнявшись на одну сторону и высекая из асфальта веселые искры, и Наташа поняла, что сейчас обе машины столкнутся, раздавив ее, как зубы спелую виноградину.

«Бегу умирать!» – подумала она с неожиданным сумасшедшим весельем.

Обежать несущуюся перпендикулярно машину не было ни возможности, ни времени.

…и мы на бал помчимся бестелесых…

Чего тебе терять?

Когда машина была совсем рядом, Наташа прыгнула, вытянув руки вперед, словно к ней мчалась не груда металла, а наполненный водой бассейн на колесах. Она не успела даже подумать, что делает, осознав себя уже в полете – это было одно из тех решений, которое тело приняло само, ни на что не надеясь, ни на что не рассчитывая – инстинкт – тот же, который гонит лесное зверье в реку, когда позади стена огня – кто спасется, а кто утонет – неизвестно, но они прыгают в реку, потому что так велит инстинкт.

Ее ладони ударились о капот, и одну из них тотчас пронзила такая боль, словно ее разрубили пополам. В следующее мгновение Наташу перевернуло в воздухе, она стукнулась о капот головой, на мгновение увидела над собой звезды, которые тут же кувыркнулись куда-то вниз. Она перекатилась по капоту и упала на дорогу по другую сторону машины, снова ударившись руками и головой, но боль уже почувствовала как-то издалека, словно тело уже ей не принадлежало. Сила инерции перекувыркнула ее еще раз, и только потом небо остановилось и Наташа опять увидела звезды – на этот раз удивительно яркие и такие близкие, что их, казалось, можно достать рукой, если хватит сил ее протянуть.

Сзади раздался ужасающий грохот столкнувшихся машин, потом краем глаза Наташа увидела что-то темное, огромное, взмывшее в воздух прямо над ней, словно диковинная птица, и зажмурилась, поняв, что это летит «омега», но тут же открыла глаза.

На одно страшное мгновение машина словно зависла над ней, предолев земное притяжение, и Наташе показалось, что она сейчас либо рухнет прямо на нее, либо улетит к тем самым звездам, но «омега», промелькнув, исчезла. Потом с грохотом ударились об асфальт сначала задние ее колеса, затем передние, раздался глухой удар, зловещий лязг железа, время и пространство исчезли, и Наташа провалилась в темноту под пронзительный, предсмертный вой клаксона.

* * *

– К тебе посетитель! – сказал Паша весело, приоткрыв дверь в спальню. – Ты как, в состоянии принять?

Наташа отложила в сторону папку с листом бумаги и карандаш и попыталась улыбнуться, хотя из-за шва на нижней губе это было очень больно.

– Принять в каком смысле?

– В обоих! Только когда начнете принимать во втором смысле, не забудьте позвать! На работу мне все равно только через два часа, – Паша исчез и вместо него в комнату вошла Надя с пакетом в руках, улыбаясь как-то робко и неуверенно, словно в чем-то серьезно провинилась. Наташе сразу же бросились в глаза ее осунувшееся лицо и усталая, шатающаяся походка. На мгновение ей показалось, что Надя постарела лет на десять, но потом она поняла, что это всего лишь игра света и тени, хотя пронзившая ее тревога осталась.

– Ну, привет, – сказала подруга, пододвинула к ее кровати стул и села, поставив пакет на пол. – Это мы так в больнице лежим, да?

Наташа криво усмехнулась.

– На лежание в нашей больнице у меня никаких денег не хватит – все эти добровольные обязательные пожертвования на шариковые ручки, простыни и стиральные порошки – ну их! Кроме того, я ненавижу больницы! Сказали, что жить буду, и ладно! Руки-ноги на месте…

– Почти, – заметила Надя, скосив глаза на гипсовую повязку на левой руке Наташи. – Сильно болит?

– Рука? Да нет, почти не чувствуется, только вот от гипса чешется жутко и жарко очень. А вот все остальное болит, так что я на таблетках сижу. И ширяюсь потихоньку с Пашкиной помощью. Вобщем, самочувствие как у куска мяса, прокрученного через мясорубку, – хреновое. Помоги-ка мне сесть получше.

Надя встала, поправила сползшие подушки, и передвигаясь с ее помощью повыше, Наташа, не сдержавшись, ойкнула от боли. Осторожно выпрямив ноги, она сказала:

– Пашка говорил, ты заходила в больницу, когда я спала. Чего не разбудила?

– Зачем? – Надя махнула рукой. – Ты извини, что я потом не смогла заскочить – работа, понимаешь, нагрузили опять всякой ерундой. Вот, только выбралась…

– Зашла повеселить? – Наташа снова улыбнулась, но видно улыбки не получилось, потому что Надя невольно вздрогнула, увидев исказившую ее лицо гримасу.

– Ага, повеселить. Мы отсечем от вас заботы и печали, как говорил служитель гильотины. Ты вообще как себя ощущаешь?

– Да ты знаешь, в принципе неплохо, уже хожу без посторонней помощи. На следующей неделе собираюсь на работу.

– С ума сошла?!

– А что мне делать, Надя?! Виктор Николаевич – не благотворительная организация и не госучреждение – больничных не выдает. Дал недельку поваляться – и то хорошо. Работу-то терять нельзя. Буду как-нибудь с одной рукой управляться.

– А что врачи говорят?

– А что им говорить? Дайте денег, говорят… Ну, что – закрытый перелом локтевой кости, среднего и указательного пальцев, трещина в ладьевидной кости – во, видишь, какие я теперь умные слова знаю! – многочисленные ушибы и царапины да небольшое сотрясение.

Надя внимательно посмотрела на нее, сдвинув брови, потом тихо произнесла:

– Ты хоть понимаешь, как тебе повезло?

Наташа осторожно шевельнула поврежденной рукой.

– Надька, я вообще до сих пор не могу поверить, что все еще жива, что мне все-таки удалось убежать… Когда я ударилась об асфальт и увидела эти звезды над собой, я подумала, что все…Ты знаешь, когда мне в больнице делали перевязку, я ревела во все горло, всех врачей вокруг залила слезами. Не от боли, Надя, от счастья. Ты не представляешь, как это здорово – остаться в живых! Как это замечательно! Придурки те, кто режет себе вены и вешаются – они не понимают, что теряют… жизнь, какая бы она не была… А мы-то с тобой, помнишь, все обсуждали смысл жизни?! Смысл в том, чтобы жить… – ее голос сорвался и она закончила уже шепотом: – Я живая, да, я понимаю, как мне повезло.

– Да ты стала философом, Натуля, – пробормотала Надя как-то сдавленно и осторожно пересела на кровать. – Пашка мне тогда позвонил, болтал что-то… я так толком и не поняла ничего…что с тобой… сказал, машиной сбило… Я в больницу прибежала – там твои… мать, дед – все ревут… как на панихиде…ужас!

– Мой дед ревел?!

– Ну да… Пашка там ходил, так его трясло всего… и никто толком ничего объяснить не может…я чуть с ума не сошла… не знала, что и думать…Слава богу, а… хоть его и нет, а все равно слава ему!

Она подняла голову и подмигнула Наташе, глядя как-то странно, словно хотела что-то сказать, но не могла.

– Это, конечно, все лирика, Натаха, но я никогда не сделаю ничего такого, что не считала бы для тебя лучшим. Веришь, нет?

Наташа открыла было рот, чтобы спросить, к чему она клонит, но в этот момент дверь в комнату открылась, вошел Паша и начал сосредоточенно рыться в книжном шкафу. В комнате повисло гнетущее молчание. Надя зевнула и, отвернувшись, принялась рассеянно разглядывать узор на обоях.

Найдя нужную книгу, Паша направился к двери, потом остановился в проеме и внимательно оглядел девушек. Его лицо было насмешливо-настороженным.

– Секреты, да? – произнес он, ни к кому собственно не обращаясь. – Ну-ну. Женшыны!

Как только он закрыл дверь в спальню, девушки тут же о нем забыли и повернулись друг к другу, глядя внимательно и настороженно.

– Тебе придется многое мне объяснить, – наконец сказала Наташа. Надя кивнула.

– Что смогу – объясню, только ты вначале должна рассказать мне, что случилось. Я ведь ничего не знаю. Игорь тогда поговорил с тобой, потом ушел и больше я его не видела, – Надя опустила глаза и покачала головой. – Ужас! Я и предположить не могла ничего подобного!

Наташа хмуро посмотрела на нее. Ей отчаянно не хотелось снова мысленно переноситься в ту кошмарную ночь, которая теперь, наверное, до конца жизни будет ей сниться в страшных снах. Иногда все происшедшее действительно казалось дурным сном, но когда ее взгляд падал на забинтованную руку, она снова понимала, что одно из самых жутких видений, которые только способна рождать искажающая и рвущая всю логику сфера подсознания, каким-то образом сбежало из мира снов и вплелось в реальность, всосав в себя одну человеческую жизнь и чуть не забрав и саму Наташу. То, что она выжила, можно было назвать чудом. К тому, что случилось, подобрать название было невозможно.

Случившееся на дороге, начиная с того момента, как «омега» приветственно мигнула ей фарами из густой темноты, отпечаталось в ее памяти настолько четко, что Наташа могла бы пересказать все по секундам и ни разу не ошибиться. Она видела все так, будто это произошло не неделю, а минуту назад, и от того, что воспоминания не бледнели, не сглаживались с течением времени, было только хуже. Когда воспоминания начинают отступать вглубь под напором жизни, новых впечатлений, новых дней, то они также утягивают за собой и боль, и страх, и все прочие эмоции, и чувства, которые с ними связаны, – они будут ощущаться все слабее и слабее и в конце концов просто исчезнут – останутся лишь легкие рельефы, которые можно увидеть, но трогать уже ни к чему – бессмысленно, все равно не почувствуешь. И хоть неделя и короткий срок, Наташа знала, что потребуется очень много времени, чтобы эти воспоминания перестали ее беспокоить.

Четкость картины той ночи исчезла тогда, когда Наташа провалилась в темноту, успев услышать вой автомобильного гудка, словно чей-то крик боли. Потом, когда она несколько раз приходила в сознание, все вокруг было беспорядочным, непонятным, словно состоящим из множества мельтешащих точек, все звуки казались гулкими и далекими, а тело почти не чувствовалось, будто превратилось в воздух. Сознание включалось как-то рывками, щелчками, и она помнила только рваные размытые куски. Помнила множество плавающих над ней где-то очень высоко бледных и круглых, как луны, испуганных лиц; помнила голоса, то утончавшиеся до комариного писка, то грохотавшие, словно горный обвал – и она иногда понимала, что обращаются к ней, но не могла разобрать ни слова; помнила, как летела по воздуху, не чувствуя ни рук, ни носилок, и помнила, как во время этого полета ее голова повернулась, и она увидела…

Больно!

Щелчок. Темнота. Щелчок.

… «омега» стоит, развернувшись поперек дороги, ритмично мигают передние фары…

Ох!

Опять темнота. Щелчок.

…кузов так вмят в дерево, что оно кажется его неотъемлемой частью, а рядом…

Темнота.

… уже видны только откинутая рука, рукав светлого пиджака, запрокинутое к небу лицо – чужое, багрово-страшное, с открытым ртом и вылезшими из орбит глазами лицо мертвого незнакомца…

Кто это? Не может быть, чтобы Игорь…

Больно!

– Наташка!

Вот и Паша пришел. Будет скандал…

Темнота.

В следующий раз она очнулась уже в больнице.

Наташа рассказала обо всем подруге и когда дошла до описания этих обрывков, то снова почувствовала, как к горлу подкатил комок и ощутила глухую ярость. Кем бы ни был Лактионов, он точно не заслужил такой смерти. Уже только на следующий день, в больнице, она поняла, как было глупо обвинять его в чем-либо. На дороге Игорь был такой же жертвой, как и она, его просто использовали, как приманку, а когда он стал не нужен, хладнокровно выбросили то, что от него осталось, да еще и скомкали напоследок, злясь, что снова ничего не получилось. Сохранять хладнокровие, думая об этом, было невозможно. Как это так?! Люди превращались в конфетные бумажки! Поманили яркой оберткой, в которой спрятана бритва, да не вышло ничего – ну и черт с ней, с оберткой! Придумаем что-нибудь другое.

Я – не кусок мяса!

Закончив говорить, Наташа прижала к исцарапанному лбу ладонь здоровой руки и раздраженно потерла зудящие, уже заживающие царапины, пытаясь этим жестом скрыть обуревающие ее тяжелые мысли, но провести Надю было сложно. Не глядя на подругу, она тихо спросила:

– Тебе жаль его, да?

Рука Наташи поползла в сторону, наткнулась на лист бумаги и начала осторожно его поглаживать, словно это движение ее успокаивало.

– Мне жаль, что человек так бессмысленно погиб, – сказала она дрожащим голосом. – Кроме того, я думаю, что погиб он из-за меня, а от этого мне совсем плохо. Его уже… похоронили?

Надя вытащила из сумки сигареты, подошла к открытому окну спальни и закурила, глядя на шумящие дряблые волны жухнущей зелени.