Текст книги "Танец страсти"
Автор книги: Марион Орха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
В марте Джордж снял для меня прелестную квартиру. Она занимала второй этаж трехэтажного дома, который был выкрашен в нежно-голубой цвет, а фасад украшен лепкой в виде белых лент и цветов. Это было чудесное гнездышко, и, едва я его увидела, мне захотелось переселиться туда немедля.
Спустя несколько дней после переезда ко мне явилась миссис Ри. Еще не пробило полдень, и я ходила полуодетая – босиком, в одной лишь сорочке и нижней юбке. Джордж прибыл, всего на несколько минут опередив мою добрую тетку. Я попросила горничную сказать, что никого не принимаю, однако миссис Ри не ушла, а принялась звать меня прямо из прихожей. Джордж так и подпрыгнул; я твердо вознамерилась не разговаривать с гостьей и заперла дверь на ключ.
Когда мне твердили, что я – падшая женщина, меня это одновременно угнетало и возбуждало. Так произошло и сейчас: я вдруг с особой силой ощутила влечение к Джорджу; оно оказалось совершенно неодолимым.
Расстегнув пуговицы на сорочке, я молча поманила Джорджа. Он подошел, и я расстегнула его одежду.
Миссис Ри принялась стучать в запертую дверь:
– Элиза, я забочусь только о тебе!
Джордж прижал меня к стенке. Я нащупала его мужскую плоть; под моими пальцами она сделалась упругой и тугой. Джордж уткнулся лицом мне в шею; я чувствовала его быстрое дыхание, слышала биение сердца.
– Ну же – погуби меня, – прошептала я, обвивая его ногами.
Из преград всего-то была одна нижняя юбка, однако от волнения Джордж не сразу до меня добрался. Ощутив внутри себя его мужскую плоть, я на миг представила слепой жадный рот морской анемоны, захвативший добычу; точно так же и я держала в своем лоне Джорджа.
Мы бы упали, не будь рядом стены.
Миссис Ри продолжала взывать из-за двери:
– Мужчины могут вытворять что угодно, однако расплачиваются за это женщины!
– Погуби меня, – снова шепнула я.
Больше Джордж не дал говорить: он неистово целовал меня в губы, и я уже не могла вымолвить ни слова.
Миссис Ри громко стучала в дверь.
– Он оставит тебя ни с чем!
Я крепче обвила ногами бедра Джорджа. По телу прокатывались волны удовольствия. Несколько раз мы едва не упали.
– Элиза, Элиза!
Наконец я услышала удаляющиеся шаги. Когда со стуком закрылась входная дверь, мы повалились на пол. Джордж вскрикивал все чаще. Меня затопило восхитительное тепло, которое поднималось от бедер вверх и кружило голову. Я тонула в море блаженства.
– Я умерла, – вырвалось у меня со вздохом. – Умерла…
Однажды, проезжая по аллее в Гайд-парке, я вдруг услышала женский вскрик:
– Элиза!
Глянув на даму в чрезвычайно элегантной белой карете, я не поверила собственным глазам.
– Неужели ты?!
Я не видела Софию шесть лет, с той поры, когда мы учились в школе сестер Олдридж в Бате. И вот сейчас на меня смотрели знакомые миндалевидные глаза, так же вились блестящие волосы, однако щеки моей подруги утратили детскую округлость; лицо стало холеное, четко очерченное. Да и в выражении лица появилось нечто новое – некая искушенность и одновременно язвительность, и мне даже показалось, что София теперь способна быть жестокой. Костюм синего бархата сидел на ней как влитой, и выглядела София, как настоящая герцогиня.
Оказалось, что мы живем буквально в двух шагах друг от друга, на соседних улицах. Не прошло и часа, как мы уже сидели в моей гостиной и пили чай.
– Ты замужем? – поинтересовалась я.
– А ты? – ответила София вопросом на вопрос.
Я обрисовала свое положение.
– То есть ты – его любовница.
Впервые я услышала это оскорбительное слово в свой адрес.
– Мы любим друг друга, – изрекла я чопорно. – И однажды поженимся.
София громко засмеялась.
– Милая моя Розана, – проговорила она, назвав меня старым школьным прозвищем. В то, что Джордж на мне женится, она не поверила ни на миг.
Затем рассказала о себе. Она – любовница герцога Аргилльского, который имеет поместья в Беркшире, в Шотландии и Вест-Индии. Она и прежде имела многочисленных поклонников; ей не раз предлагали руку и сердце, но все это были люди, которых София считала ниже себя.
– Твоя мать права: не стоило бросаться на шею простому лейтенанту, – подвела она неожиданный итог. – О чем ты только думала?
Я отвела взгляд.
– Видишь ли, я была наивна и совсем не знала жизнь.
София казалась совершенно довольной своим положением; по-моему, она не видела в нем ничего постыдного.
– Но ты находишься на содержании, – сказала я.
– Мои друзья поддерживают меня средствами, вот и все, – возразила она беспечно.
– Теперь на тебе никто не женится.
– Жена – несчастная женщина, пленница собственного брака; ее содержит муж, а она вынуждена ему повиноваться и подчиняться условностям. А я поступаю как душе угодно. Если мой покровитель вздумает меня оставить, я с легкостью найду себе другого.
– А как же любовь? – спросила я.
– Любовь гаснет.
– Только не наша с Джорджем.
– Надеюсь, ты права.
В течение нескольких месяцев я счастливо обитала в квартире с зашторенными окнами, в сумеречном, блаженном мирке, который принадлежал только нам двоим. Джордж часто приезжал ранним утром и оставался со мной до полуночи. Лаская любимого, я до мельчайших подробностей изучила его юное тело: чуть приметный шрамик у губ, изгиб нижнего ребра, нежный пушок на животе, ниже становившийся длиннее и жестче, его мужскую плоть, туго наливающуюся в моей руке.
На людях Джордж по-прежнему представлял меня как миссис Джеймс. Он и в спальне называл меня так же: видимо, ему нравилось думать, что он похитил чужое сокровище и безраздельно им обладает.
Однажды мы ласкали друг друга, когда он вдруг остановился. Я попросила продолжать; он уступил, но двигался медленно, всматриваясь мне в лицо. И неожиданно огорошил вопросом:
– А каков был в постели лейтенант Джеймс? Он делал то-то и то-то?
Я так и застыла. Он не отставал, задавая все новые вопросы. В конце концов я оттолкнула его и завернулась в простыню.
– Зачем ты спрашиваешь? Я к нему не вернусь. Ни за что. Теперь ты – мой муж.
– Возвращайся лучше сюда. – Улыбаясь, Джордж попытался освободить меня из простыни.
– Я в самом деле намерена с ним развестись, – продолжала я.
Улыбка погасла, Джордж нахмурился.
– Не говори глупости!
Сорвавшись с постели, я решительно принялась одеваться. Как он смеет так разговаривать? Впервые у меня мелькнуло слабое подозрение, что Джордж относится ко мне куда с меньшим уважением, чем я воображаю.
Теперь, оставаясь одна, я беспрестанно тревожилась. На ум шли слова миссис Ри. Что со мной станется, если Джордж меня покинет? Без него жизнь не имеет смысла. Если ему приходилось зачем-нибудь уехать из Лондона, я с ужасом думала: а если он не вернется? Зато когда мы были вместе, я непрерывно его желала; тревога смешивалась со страстью, усиливая ее стократ. Лишь в миг абсолютной близости я чувствовала себя уверенно и спокойно. Я вновь и вновь заставляла Джорджа обещать, что он никогда меня не оставит. Я нуждалась в нем все сильнее и сильнее.
Близилось лето; Джордж приезжал ко мне все позже. Случались дни, когда он не приезжал вовсе.
Как-то раз, в конце июля, он прибыл к четырем часам дня. Когда Джордж вошел в гостиную, я притворилась, будто удивлена. А у него вид был официальный и явно пристыженный.
– Нам надо поговорить, – объявил он.
Уже много недель я убеждала себя, что все хорошо. Но стоило лишь взглянуть на Джорджа в ту минуту, как стало ясно: пришло неизбежное.
Он смущенно откашлялся.
– Меня отправляют обратно в Мадрас.
Я пыталась поймать его взгляд; Джордж отводил глаза. Мы оба понимали, что это решение принято нарочно, чтобы разлучить нас. Уже довольно давно его начальство требовало, чтобы он прекратил со мной встречаться.
– Я могла бы поехать с тобой, – вымолвила я наконец.
– Ты сама понимаешь: это невозможно.
– Я для тебя недостаточно хороша, так?
Он промолчал.
– Очевидно, я гожусь тебе в любовницы, а больше ни для чего.
– Элиза, ты знаешь, что я всегда буду тебя любить. Но ничего хорошего из этого не выйдет. Если мы продолжим наши отношения, моя карьера, считай, загублена. Ведь ты – жена офицера, и этого не изменишь.
Опустившись на колени, он сжал мои руки в своих.
– Ну пожалуйста, прости меня.
Он не скоро осмелился поднять взгляд. А когда все же посмел, я оттолкнула его прочь. Дрожа всем телом, я едва смогла открыть дверь.
– Я могу еще некоторое время оплачивать твои счета, – предложил он.
– Уходи!
– Но что ты будешь делать?
В этот миг я его ненавидела. Неужто он в самом деле вообразил, будто деньгами может успокоить совесть? Взглянув на него в последний раз, я увидела Джорджа таким, каков он был на самом деле: человек слабый и трусоватый.
Я тряхнула головой:
– Видеть тебя не хочу! Уходи. Навсегда.
На следующий день я отправилась к ювелиру, который славился умением держать язык за зубами, и продала изумрудную брошь. Вернувшись домой, я застала свою горничную Эллен в моей собственной спальне у зеркала. Волосы у нее были подняты и сколоты на макушке, на шее красовалось мое ожерелье. Когда я вошла, Эллен и не подумала смутиться. В сущности, до сих пор я к ней толком не приглядывалась, а сейчас рассмотрела. Ее каштановые волосы блестели, кожа была гладкой и нежной. Глаза напомнили мне глаза Брайди – такие же карие, с золотыми крапинками. Ее бы приодеть – и Эллен превратилась бы в сущую красотку.
– Вы мне должны деньгу за два месяца, – сообщила она.
– Я скоро заплачу.
– Ну, это я уже слышала.
– Так как же быть? – спросила я.
– Можете заплатить вещами. – Эллен указала на платье из розовой тафты, небрежно брошенное на кровать.
Она же подыскала мне новое жилье – домик в лондонском предместье, в Айлингтоне. Мы уговорились, что Эллен останется со мной, а я буду вместо жалованья отдавать ей платья и безделушки. Я не тешила себя иллюзиями, будто Эллен – преданная служанка которая не покинет свою госпожу в трудный час. Верна она была не мне, а моему гардеробу и драгоценностям.
От Пикадилли до Айлингтона ехать целый час. Улицы здесь немощеные, в сырую погоду грязь была непролазная, в воздухе стоял густой дух конского навоза и сена. Из окон моего нового дома открывался вид на коровье пастбище. Я храбро притворялась, будто все хорошо. Если я и пала, то среди порядочных и достойных людей. Свежий воздух и простор благотворно повлияют на здоровье, а мой домик пусть небольшой, но чистый. Комнаты я обставила в богемном стиле, надеясь, что они будут смотреться оригинально – а не попросту бедно и убого.
Как только в обществе пошли слухи о моем бедственном положении, меня один за другим навестили несколько джентльменов с предложением помощи. Я остановила свой выбор на маркизе Солсбери, полагая, что без труда смогу им управлять. Маркиз был пухлый господин лет тридцати, с изрядным брюшком, непокорной черной шевелюрой и розовым блестящим лицом. Хотя он взялся оплачивать мои счета, я твердо намеревалась держать его на расстоянии. Однако после нескольких посещений театра и обедов в дорогих ресторанах обуздывать маркиза становилось все труднее. Когда он сделался слишком пылок, я принялась рассуждать о тонкости и ранимости своей души, а также о том, что перенесенная в Индии малярия подорвала мое здоровье, и врач запретил мне переутомляться.
Вскоре уже никакие отговорки не помогали. Поэтому, когда маркиз являлся с визитом, я просила Эллен входить в комнату каждые десять-пятнадцать минут. Она так и делала, и в конце концов это превратилось в комедию. Не выдержав, маркиз однажды в гневе выбежал вон.
– Придется вам завести себе другого джентльмена, – сказала Эллен.
Я лишь покачала головой, понимая, что у меня попросту не хватит духу.
Сидя в своей крошечной гостиной, я подвела невеселые итоги. Деньги, что тайком от мамы дал майор Крейги, почти совсем разошлись. Ювелир, которому я отнесла подаренные маркизом бриллиантовые серьги, сказал, что бриллианты фальшивые. В банке отказались выдать деньги, пока Томас не переведет на мой счет очередную сумму. Дома Эллен устроила мне выволочку. Плата за дом просрочена, и как раз сегодня пришли новые счета. Подсчитав оставшиеся средства, я выяснила, что у меня на руках есть несколько банкнот и горстка мелких монет.
Через несколько дней свободная независимая жизнь кончилась. Экипаж с лошадьми вернулся в конюшню, мебель я продала. Эллен в качестве платы получила фальшивые бриллиантовые серьги и светло-зеленое шелковое платье. В одном я была уверена: платья нежных расцветок мне больше носить не придется. Любовь имеет цену, и я заплатила очень дорого. Продав последнее, что имела, я внесла деньги за комнату и погасила большинство счетов. Затем, с жалкими грошами в кармане, я отправилась в Эдинбург к миссис Ри.
Сцена пятая
Белая кружевная мантилья
Глава 17
Эдинбург показался мне унылым и мрачным; знаменитый замок высился над городом, точно зловещее напоминание: еще шаг – и тебя замуруют в холодной подземной темнице. Был хмурый октябрьский день, и уже сгущались ранние сумерки, ложась на улицы и дома, как сырой заплесневелый саван. Люди кутались в темные тяжелые пальто, лица казались худыми и неприветливыми. Экипаж со стуком катился по булыжной мостовой, а мне вдруг вспомнилась бабочка с лазурно-серебряными крыльями, которая вывелась из куколки у Джорджа в каюте, когда мы плыли из Индии. Мы выпустили бабочку на волю, надеясь, что теплый ветер отнесет ее к берегу, не желая видеть, как она неизбежно погибнет у нас на глазах. А сейчас я по собственной воле сдалась судьбе.
Миссис Ри встретила меня тепло, ничуть не удивившись моему приезду.
– Ты молода, – сказала моя добрая тетушка. – И больше не будем говорить о происшедшем.
У меня слезы навернулись на глаза.
– Я не заслуживаю вашего сочувствия, – пролепетала я растроганно и благодарно.
Жизнь у миссис Ри текла плавно, размеренно, с усыпляющей ум монотонностью: чаепития, посещение церкви, вышивание. Прием гостей походил на собрание церковных прихожан. Если со мной вдруг заговаривал один из приглашенных мужчин, миссис Ри мгновенно появлялась рядом. Она вновь и вновь рассказывала порядком измененную историю моей жизни, как будто надеялась, что благодаря многократному повторению выдумка станет истинной правдой. Рассказ неизменно завершался тем, что, едва я полностью оправлюсь от падения с лошади, сразу вернусь в Индию к мужу.
Если я пыталась возражать, миссис Ри поспешно меня уводила.
– Речь идет не только о твоей собственной репутации, – напоминала она. – Нельзя забывать о твоем супруге и отчиме. И что немаловажно, о моем добром имени также.
С самого начала она четко объяснила, что у нее в доме запрещено: разговоры о политике, чтение газет и романов. Когда я заикнулась о конных прогулках, тетушка решительно покачала головой:
– Не забудь, что ты повредила спину.
– Но вы же знаете: я вовсе не падала с лошади.
– Давай не будем ссориться.
Огромное количество времени отводилось рукоделию. Миссис Ри полагала, что нет лучшего способа занять ум.
– От праздных рук только и жди беды, – говорила она.
Если бы только от них, думалось мне.
Мы с ней вдвоем шили приданое для хрупкой бледной девушки, которая была помолвлена с молодым офицером. Мне казалось, что она непременно умрет родами. Чтобы принести ей хоть немного удачи, по внутренним швам на нижних юбках я пустила крошечные веточки белого вереска.
Лишь изредка я выходила под вечер из дома, и то лишь для унылых прогулок в ботаническом саду. Под ногами хрустел стылый гравий, меж голых ветвей висела мокрая от дождя паутина, с деревьев падали тяжелые холодные капли. Шагая по аллеям, я обдумывала свои возможности. Можно стать гувернанткой при детях или компаньонкой одинокой дамы. Выбор невелик, однако никаких иных достойных занятий жизнь не предлагает.
Я вышивала. Воткнешь иголку, протащишь нитку, снова воткнешь… Сначала вышивала зеленой шерстью, потом – красновато-коричневой, затем – нежно-розовой. Менять цвет мне не нравилось: ритм стежков нарушался, это раздражало. Чем крупнее рисунок, тем проще было вышивать. Сегодня я уже трижды меняла нитки, а время еще даже не приблизилось к полудню.
Последние четыре месяца я помогала миссис Ри с вышивкой, которую она делала лично для себя. До сих пор тетушка не заметила, что вышедшие из-под моих рук фрукты отличаются от тех, над которыми трудилась она. Мои были куда спелее, сочнее, роскошнее; а некоторые, наоборот, с помятым бочком, темным пятнышком. Порой я втихомолку вышивала среди фруктов крошечных мушек и паучков. Дальше – больше. Из яблока выглядывал червяк, по листу ползла фруктовая мушка, переспелая груша обмякла и потекла. Вскоре скучная чаша с фруктами оказалась полна жизни.
В начале марта пришла судебная повестка. Миссис Ри как раз обнаружила плоды моего тайного украшательства; стоя в гостиной, она восклицала:
– И что дальше? Гоблины, драконы, эльфы? Ты просто не можешь сдержать себя, да?
Не знаю, чем бы дело закончилось: то ли она потребовала бы, чтобы я распустила вышитых жучков-паучков, то ли позволила им остаться, – но тут раздался стук в дверь.
Узнав, кто именно пришел, миссис Ри побелела.
– Господи! – шепнула она одними губами.
В дом явился судебный пристав.
– Вы – миссис Элиза Розана Джеймс? – обратился он ко мне.
В ответ я лишь кивнула; он продолжал:
– Вам надлежит явиться в Арчский суд[15] в Лондоне восьмого декабря тысяча восемьсот сорок второго года.
– Зачем?! – изумилась я.
Пристав неловко переступил с ноги на ногу.
– Вам предъявлено обвинение в супружеской измене, мадам.
Когда он ушел, я рухнула в кресло.
– Как Томас мог?! Так со мной обойтись!
– Ах, боже мой! – сокрушенно вздохнула миссис Ри. – Лейтенанта Джеймса явно оповестили о твоих приключениях. Клянусь, он узнал об этом не от меня.
– Но ведь он первый мне изменил. Я же именно поэтому от него и ушла.
– Это не имеет значения, – возразила миссис Ри.
– Как не имеет?! – вскричала я. – Он – неверный муж!
– Ты великолепно знаешь, что мужчина может поступать, как ему заблагорассудится.
– А я заявлю в суде, как было дело. И предъявлю встречный иск.
Миссис Ри прикусила губу.
– Ничего не получится. Единственное основание, на котором ты могла бы с ним развестись, – чрезвычайно жестокие побои.
– Он меня бил.
– Но не до смерти. По закону, муж вправе наказывать свою жену.
– Значит, закон несправедлив!
Миссис Ри тяжело осела в кресло и покачала головой.
– Ты уязвила его гордость. Он тебе это не спустит.
– Но как я стану жить? – внезапно ужаснулась я. – Если Томас со мной разведется, то и денег высылать не станет. Я останусь без гроша.
Миссис Ри нервно сцепила руки.
– Не знаю, чем тебя утешить. Это конец. Уж так скверно, что хуже быть не может.
– Ну как он может так со мной поступать?!
Миссис Ри вынула из рукава новой платок и промокнула глаза.
– Господи! – вздохнула она. – Бедная моя, несчастная детка.
У себя в спальне я долго сидела не шевелясь, глядя в одну точку. Милая миссис Ри была расстроена даже больше, чем я. Она так старалась уберечь меня от позора, и вот – я обрушила позор на нее. Она ни словом не обмолвилась, но я понимала, что не могу оставаться с ней под одной крышей.
После развода Томас не просто лишит меня средств к существованию – по его милости я окажусь вне общества. Я буквально видела его лицо, искаженное холодным бешенством и жаждой мести. Обвиняя в супружеской неверности, он намерен опозорить меня и уничтожить. Каждая подробность моих отношений с Джорджем станет известна, мое имя будет втоптано в грязь. Когда суд закончится, моя жизнь будет кончена тоже.
Я размышляла о Джордже, заново переживала время, которое мы провели вместе. Вспоминала, как мы робко целовались, наглядевшись на дельфинов и летучих рыб. Как засыпали в объятиях друг друга в отеле «Империал». В течение этих коротких, ни с чем не сравнимых месяцев я полностью отдалась любви – и что получила взамен?
Внезапно во мне все восстало. Сколько можно меня топтать, в конце-то концов? Я – молода и полна жизни, мне всего двадцать два года; я – женщина, а не какой-нибудь ветхий, рассыпающийся в труху пенек. Когда я сбежала с Томасом, мне уже тогда твердили, что я погубила свое будущее. Когда я влюбилась в Джорджа, мне снова прочили погибель. Теперь муж задумал со мной покончить. Однако я дважды избежала верной погибели; избегу ее и сейчас.
Я бросила взгляд кругом. Моя милая спаленка, моя тюрьма, где стены оклеены обоями в цветочек. По крайней мере я могу избавить миссис Ри от дальнейших неудобств. Попрошу у нее только одно: денег, чтобы добраться до Лондона.
Уложив вещи, я спустилась вниз.
– Куда же ты? – горестно спросила моя добрая тетка. – Что ты станешь делать?
Я расцеловала ее в обе щеки.
– Не тревожьтесь. Я о себе позабочусь, обещаю.
Мы неловко стояли в прихожей, затем миссис Ри привлекла меня к себе и крепко обняла. Я прильнула к ней. Как не хотелось отпускать!
– Простите, – пробормотала я, отстранившись.
Она отвела мне от лица выбившуюся прядь волос.
– Не забывай: на свете есть люди, которые тебя любят.
Я покинула Шотландию под громкий стук дождевых капель. Возле Мурфутских холмов река Твид подмыла берега, и вода плескалась на самой дороге. Сильный ветер бился в бок кареты, грозя опрокинуть. Возница хотел повернуть назад, но я отказалась. Вместо этого кричала ему, чтобы гнал лошадей – быстрее, быстрее, навстречу ветру и дождю.
Глава 18
Сидя в подпрыгивающей на ухабах карете, я рассмотрела конверт, который миссис Ри отдала в последнюю минуту перед отъездом. Письмо принесли вскоре после того, как у нас побывал судебный пристав; нам было не до письма, и конверт остался лежать на столике в прихожей. Да и вообще, зачем читать то, что я уже знаю?
Несколько раз, когда лошади замедляли бег и карету начинало меньше трясти, я вынимала конверт и принималась разглядывать заново. Плотная белая бумага потерлась, помялась, один уголок порвался. Письмо было опущено в Калькутте двенадцатого декабря 1841 года, целых три месяца назад. Адрес написан рукой моей матери. Буквы неровные, прыгающие, словно мать с огромным усилием сдерживалась. Я представляла себе, как ее праведный гнев изливается на бумагу, а затем течет из Калькутты в Эдинбург – через Бомбей, Портсмут и Лондон. Мне буквально слышались упреки и обвинения, прорывающиеся сквозь потертый конверт. «Как ты могла так поступить со мной, со своим отчимом, с бедной миссис Ри?» Не стоило и открывать. Не знаю, отчего я не выбросила письмо сразу. Материнские упреки звенели у меня в голове, вовсе не обязательно было их видеть облеченными в слова на бумаге.
Перевернув конверт, я внимательно рассмотрела печать.
Три часа спустя я ее вскрыла.
В конверте оказалась одна-единственная карточка из плотной тисненой бумаги, с черной рамкой. Никакого письма, никаких злых упреков. В недоумении и тревоге, я вынула карточку, прочла скупые типографские строчки. Перечитала. С трудом осознала их смысл. Показалось: я падаю, я тону, а стены кареты то вздымаются до небес, то вдруг опадают. Я вцепилась в подлокотник, карточка с траурной рамкой качалась и плавала перед глазами. Мелкий, аккуратный шрифт, коротенькие строчки. Официальное сообщение о смерти майора Патрика Крейги.
«Не может быть!» – думала я.
Я заново перечитала сообщение, пытаясь найти в нем что-нибудь еще. Должно же быть что-то еще – слова соболезнования, упоминание о последних словах майора Крейги, его последняя мысль, воспоминание! Как могут эти короткие пустые строки означать такую невообразимую утрату? В сообщении говорилось, что мой отчим похоронен на военном кладбище в Динапуре; там же был похоронен отец. Мне вспомнилось, как я стояла возле матери, одетая во все черное, и моя одежда – точная копия ее наряда, хотя я совсем еще кроха. Перед нами – глубокая могила в сухой пыльной земле, над горками благовоний курятся дымки.
Я зажмурилась. В висках молотками билась кровь, в груди болело.
Быть может, это я преждевременно свела майора в могилу? В скрипе колес, в стуке лошадиных копыт слышался голос матери: «Сумасбродная, взбалмошная девчонка. Погоди: ты еще получишь по заслугам». Нет, неправда. Не может такого быть. В его смерти я не виновна! А тихий упорный голосок нашептывал: «Ты уже потеряла одного отца. Как же умудрилась потерять и второго? Кому нужна такая скверная девчонка, как ты?»
Безуспешно пытаясь сдержать слезы, я ударилась головой о стенку кареты, снова и снова. В памяти мелькали воспоминания и образы раннего детства. Вот папа Крейги сплетает руки и показывает на стене шевелящиеся тени – кролик с осликом. Вот он дарит мне засахаренный орех и обещает, что мы теперь будем одной семьей. А вот папа Крейги приносит домой попугайчика Полли и учит говорить: «Люби Лизи, люби Лизи».
Задернув на окошке грязные занавески, я прижала к лицу кулаки, но все мои беды и горести пробились сквозь них и нахлынули разом. Я заплакала, и это был плач маленького беззащитного ребенка. Я была четырехлетней крохой, у которой умер отец. Я была ничего не понимающей семилетней девчушкой, которую отослали из дома куда-то за тридевять земель. Я рыдала, пока не заболело горло и не вспухли глаза, пока не промокли от слез рукава моего пальто.
В течение долгих лет, что я жила в Шотландии, а затем училась в школе, майор Крейги писал мне письма. Именно он был той ниточкой, что связывала вместе разноцветные лоскутки моей жизни. Я вспомнила нашу встречу в Калькутте, когда я уехала от Томаса. «Какая ты у меня красивая девочка», – сказал майор с теплой улыбкой. Когда мы с ним прощались на причале, помню, мне было стыдно, что я его подвела. И все же, что бы со мной ни приключалось, я ни на миг не усомнилась: майор будет меня по-прежнему любить. Он был моим ангелом-хранителем. Я принимала его как данность, как можно принимать озеро, на берегу которого стоит твой дом, или гору, у подножия которой живешь. А теперь порвалась очередная ниточка, связывавшая меня с прошлым, и я заново ощутила себя совершенно одинокой в огромном неласковом мире.
Вытерев слезы, я в последний раз перечла строчки в траурной рамке. Я не была на похоронах в Индии, однако могла почтить память майора здесь и сейчас. Я сунула уголок карточки сквозь решетку печки; плотная бумага потемнела, затем на ней вспыхнул огонек. Выпрямившись, я держала горящую карточку в воздухе, а желто-оранжевые язычки пламени пожирали страшные слова. Когда имя майора Крейги уже нельзя было разобрать, я выбросила карточку в окно. Порыв ветра подхватил ее, вскинул к небу, она ярко вспыхнула – и исчезла.
Глава 19
Не прошло нескольких дней, как я обзавелась квартирой в фешенебельном районе Лондона и горничной в черном шелковом платье, в чьи обязанности входило открывать дверь гостям. Неважно, что новые шторы приобретены у сомнительного продавца, что платье Эллен еще не оплачено, а денег у меня едва ли хватит на месяц. Медлить нельзя. Уже совсем скоро некоторые знакомые господа получат записки с сообщением, что я буду рада видеть их у себя.
Приехав в Лондон, я первым делом явилась к Эллен. После моего отъезда в Шотландию она вернулась на Хаф-Мун-стрит, где жила раньше. Я попросила возницу остановиться возле ее дома, и, едва Эллен вышла на улицу, я жестом пригласила ее сесть ко мне в карету.
– Те серьги-то – фальшивые, – объявила она первым делом.
– Неужели? – удивилась я притворно. – Маркиз клялся, что это алмазы-«розочки». Подумать только: какому человеку я доверяла!
Услышав, что я прошу снова поступить ко мне горничной, Эллен прищурилась.
– Сколько платить будете?
– А сколько нынче платят?
– Шесть шиллингов в неделю. Коли не можете платить монетой, тогда вещами.
– Отдаю платье из розовой парчи, если приступите прямо сразу. Что скажете?
– А туфли к нему розовые есть?
– Есть. – Я не сдержала улыбку.
– Тогда лады.
После этого я заставила Эллен поклясться, что она сохранит мою тайну, и обрисовала свой план, а также призналась, что средства мои крайне скудны. Миссис Ри дала пятьдесят гиней, от денег майора Крейги осталось несколько фунтов, последний перевод от Томаса я оставила на банковском счете – на самый крайний случай. В шкатулке лежат кое-какие драгоценности, но я понятия не имею, сколько они стоят, а больше у меня совсем ничего нет. Узнав, какими средствами я располагаю и что мне нужно, Эллен поставила условие:
– Тогда платите больше. Восемь с половиной шиллингов.
В конце концов мы сговорились на семи.
Я предложила снова поселиться в Айлингтоне, однако Эллен решительно воспротивилась.
– Нужных господ туда не зазовете, – объяснила она.
Пока Эллен искала подходящее жилье, я наведалась к знакомому ювелиру на Бонд-стрит. В прошлое свое пребывание в Лондоне я не раз к нему заглядывала, и мы с ним были в хороших отношениях.
Мистер Смолбоун был подвижный, ловкий человечек с тонкими пальцами аристократа. На его сдержанность вполне можно было полагаться: он не задавал лишних вопросов и тем более сам не болтал языком.
– Аа, миссис Джеймс, – приветливо встретил он меня и проводил к себе в мастерскую, где не было лишних глаз и ушей.
Я подала свое обручальное кольцо; ювелир поджал губы и взвесил его на ладони.
Каждый раз, открывая шкатулку, я видела это кольцо, угрюмо притаившееся в уголке и как будто бросающее мне обвинение. Точно ночная жаба, оно поблескивало мрачным черным глазом; большое, тяжелое. Квадратный черный камень был окружен мелкими прозрачными камушками.
– Несомненно, это фамильная драгоценность, – изрек мистер Смолбоун. – Вы уверены, что желаете ее продать?
– Совершенно уверена.
Я не любила это кольцо: оно напоминало только о дурном. Томасу его оставила умирающая бабка – на смертном одре она сняла его с пальца и отдала со словами: «Для твоей будущей жены». А Томас мне его подарил спустя несколько месяцев после свадьбы; видно, вообще случайно вспомнил. Даже не спросил, нравится ли мне кольцо, по руке ли. Я и надевала-то его раз или два, единственно, чтобы угодить Томасу, а потом бросила в шкатулку, и там оно хранилось до сего дня.
Ювелир тщательно рассмотрел кольцо в лупу.
– Интересно! Центральный камень – темный турмалин, а вокруг – алмазы.
– Это хорошо? – спросила я с надеждой.
– Удовлетворительно.
Мы оба остались довольны сделкой. Эллен загодя назвала цену, которую стоило запросить, и мистер Смолбоун примерно так и заплатил. По словам моей ушлой горничной, вырученная сумма позволит мне продержаться в Лондоне не меньше месяца.
На следующий же день мы поселились в скромной квартире на тихой улице неподалеку от квартала Ковент-Гарден.
– Ну, как вам оно? – осведомилась Эллен, имея в виду жилье. – Конечно, не бог весть какая роскошь, но лиха беда начало.
– А оно мне по деньгам?
– Ну, уж придется поджаться и оплатить.
Эллен, казалось, знала цену всему на свете. Разговаривая с ней, я обогащалась массой сведений. На улицах она то и дело указывала на какую-нибудь даму и с удовольствием сообщала, сколько стоит ее наряд.
