Текст книги "Нефть"

Автор книги: Марина Юденич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Я – гей. Как видишь – дело тут совершенно не в тебе. И – честное слово, я вздохнула с облегчением.

И вспомнила Джулию – помнишь Моэмовский «Театр», и чуть было не рассмеялась.

2003 ГОД. ВАШИНГТОН

– На самом деле я могу уступить тебе свою коморку дня на два – сопровождаю президента. Так будет удобно – в том смысле, что все под рукой, и еще я, пожалуй, предупрежу своих ребят, из тех, что остаются на местах, что при случае тебе следует помочь, как если бы ты работал вместо меня. Или, скажем лучше, – по моему заданию.

Это была демонстрация неслыханной щедрости. Дон Сазерленд был в настроении, потому что оказался в списке сотрудников, летящих «бортом № 1». Тут были свои аппаратные игры и свои аппаратные радости – попасть на борт президента было почетно, тем более – в носовую часть самолета. Но столь же почетно было – занять кабинет шефа на время его отсутствия. В любое другое время Стив принял бы приглашение с радостью, к тому же – аппарат Совета национальной безопасности под рукой и едва ли не в собственном распоряжении мог весьма облегчить, ускорить работу. Вдобавок Стив любил работать в Белом доме, где каждая комната и коридор неразрывно были связаны с историей, драмами и интригами, которые – собственно – и вершил теперь Стив, разумеется, исключительно для исполнения совсем другими людьми. Но даже в этой опосредованной связи он ощущал некую связь времен, простертую – притом! – во времени и в пространстве. Это было восхитительное, волнующее чувство. Но сегодня Стив сказал: нет. Впрочем, занятый – пока еще мысленно – предполетными сборами на президентском самолете Дон никак не отреагировал на его отказ. Нет так нет.

– Предпочитаешь работать дома?

– Да.

Стиву хотелось бы сейчас сказать, что тема, рожденная на яхте человека, у которого в венах течет нефть вместо крови, так захватила его и показалось столь объемной и важной, что требует осмысления, не говоря уже о собственно сценарии, который всегда требует особой, в некотором, очевидно интеллектуальном смысле – стерильной обстановки. И уж точно – тишины. Стив не сказал Дону – и этого уж точно не хотел и не стал бы говорить ни при каких условиях, что Энтони Паттерсон предлагал Стиву остаться и поработать у него на яхте или в ближайшем бунгало. Но и там – в обстановке, которую прежде Стив наблюдал только на голливудских экранах – тоже не было стерильности и покоя. Впрочем, кукла Дона, которая тоже, разумеется, гипотетически пылилась на крючке в известной коллекции Стива – этого предложения не оценила бы. А вернее, именно что оценила, но совсем иначе, чем было оно на самом деле. И испытала бы целую гамму неприятных эмоций – от зависти до ревности. И может, даже укол подозрительности, не вздумал ли Энтони перекупить редкие парадоксальные мозги Стива. И собственно – не перекупил ли? И Стив промолчал однажды. Второй раз он также не пустился в объяснения, потому что Дону было просто не до них. Он уже парил в небе, на борту президентского лайнера, причем, разумеется, в головной части салона. Потому Стив просто сказал:

– Нет. Я поработаю дома. Если ты не возражаешь. Там тихо.

– Ну разумеется, старик.

Тишина. Она и вправду нужна была Стиву – то, что он назвал «человеческой тишиной», иными словами – никакой людской суеты вокруг, случайных вопросов, бездумных реплик и даже вежливого «будь здоров». В такие минуты его отвлекали только люди. Шум ветра за окном – сколько угодно. И даже хорошо. Тема, озвученная Энтони Паттерсоном, захватила так, как не захватывало уже давно и ничего из того, чем приходилось заниматься. Хотя приходилось вершить и весьма примечательные истории. Но это было другое. Новое. И открывало – не дай только бог Стиву ошибиться – совершенно иной пласт в истории манипуляции политическими процессами.

Надо ли говорить, что новая папка, которую – едва добравшись до компьютера – открыл Стив, называлась «Психи».

Он был верен себе – короткие, хлесткие названия, годящиеся больше для дешевых триллеров, нежели для серьезных политических сценариев. Но ему так нравилось. Потом некоторое время он писал, часто отрываясь, чтобы заглянуть в интернет, – то, что потом станет называть преамбулой. «О роли психов в истории» – можно было бы обозначить тему. Она была коротка и, в общем, не содержала ничего нового. Ситуаций, когда ход истории, иногда не вполне естественный, а вплетенный в хитрую паутину чьих-то изощренных интриг, вдруг поворачивал вспять случайный человек – как правило, душевнобольной или – по меньшей мере – не вполне адекватный, известно множество. Великое множество. Разумеется, поначалу это происходило случайно. Никто не манипулировал Геростратом, идущим сжигать храм Артемиды. Но позже – способ стал эксплуатироваться вовсю. И даже просочился на страницы модной беллетристики – Стив даже усмехнулся, ибо речь шла о любимом романе его детства – Миледи вполне оценила психическое состояние британского офицера и весьма искусно слепила из него наемного убийцу, которого в других, обычных условиях пришлось бы готовить гораздо дольше. Он вспомнил почему-то еще одну женщину – совсем из другой истории, страны, времени. Реально существующую психопатку по имени Фанни Каплан. В чью гениальную голову пришла идея вложить пистолет в слабую руку хворой каторжанки, страдающей близорукостью едва ли не в девять диоптрий, он не знал, хотя в свое время – в свое свободное время – история последних дней Ленина занимала его довольно сильно.

Но – как бы там ни было – эта психопатка, была уже совсем не случайной психопаткой. Как не был случайным психом и Рамон Меркадер. А в том, что неистовый испанец, несмотря на все свои будущие государственные награды, обладал не вполне здоровой психикой, он был убежден, ибо, по мнению Стива, ледоруб как орудие убийства – что бы там ни диктовали объективные условии – есть признак определенного психического отклонения. Он вспомнил и описал еще десяток историй, но понял, что для преамбулы этого более чем достаточно. Дальше – констатирующая часть, которую Стиву предстояло написать заново, ибо никто прежде даже не пытался соотнести это явление с проблемами политтехнологий.

Понятно, что классическая функция психов в любой политтехнологической задаче локальна. Ему (ей) надлежит лишь слегка сыпануть перца. Желательно, кайенского. Сиречь – плеснуть крови. Желательно – безвинной: женской, детской. Или собственной. Из серии «рукой разрезанной – собственных костей качаете мешок» (он любил Маяковского). И это было, кстати, о том же – о жертвенном агнце на алтаре всякой политтехнологии. Однако ж – умеренно. Дабы не переборщить. Одного-двух Маратов, пару-тройку Перовских, и немного Каплан – на десерт. Но сейчас странный холодок разлился в душе Стива.

Это случалось редко, но всегда – с неизбежностью – указывало на то, что порог, который уже очень скоро назовут значительным, существенным, а – вероятно – и великим, где-то поблизости.

И он, Стив Гарднер, – в эту секунду аккуратно ступает на этот порог, аккуратно и с некоторым даже страхом, ибо велика вероятность, что никакого порога нет, и нет даже лестницы, частью которой должен был бы стать тот самый вожделенный порожек, а есть одна бездонная зияющая пустота, которая прикинулась и лестницей и порогом, на самом же деле только ждет своей страшной дани – жертвы, сорвавшейся в бесконечность. Но к подобным экспериментам Стив привык и даже полюбил острый выброс адреналина в канун того первого шага. В неизвестность. Это было развлечение из той же серии, что и схватка некоего странного восточного единоборства, которого не было на самом деле, но которое – в сущности – могло так же отнять жизнь, как если бы все происходило на самом деле. Спорт для неспортивных. С теми же – если не сильнейшими эмоциями – вот что это было такое. Еще одно изобретение Стива. Итак, суть состояла в том, чтобы увеличить количество психов. Слегка. Или максимально – не суть. Но идея, исполненная психами, теряет всякий смысл. То есть она вполне может быть успешной и существовать, но ровно до той поры, пока не станет известно, кто именно – автор и исполнитель идеи.

И это была страшная, смертельная для любой политтехнологической идеи уязвимость. Да и прекратить исполнение можно легко, в любую минуту – просто сделать достоянием гласности, кто есть носители и исполнители идеи. Психи. Следовательно, если мы планируем план «а», в числе исполнителей и задействованных лиц должно быть предусмотрено некоторое количество «психов», в отдельной папке, на всякий случай – но если план «а» начинает давать сбой, психи вступают в игру, и – когда план «а» проваливается – никаких вопросов ни у кого не возникает. Это была идея психопата, психопатов, или – это была нормальная идея, но в какой-то момент к ее реализации подключились психи. И все рухнуло. Вкратце все складывалось стройно и логично. Технические детали никогда всерьез не занимали Стива – для этого у Дона был целый штат специально обученных мальчиков. Но возникал вопрос. И этот вопрос был уже по части Стива. Россия. Сценарий – его сценарий! – отнюдь не радикальной, аккуратной и, разумеется, бескровной передачи власти. «Преемники» – назывался этот сценарий. И – в сущности – это было действие в три этапа.

Старые элиты, единомышленники и друзья Вашингтона в условиях общего хаоса, творящегося в стране, – передают власть людям, связанным с США куда плотнее и даже жестче. Тем самым лабораторным кроликам и мышкам, выращенным уже сознательно и целенаправленно. И вот они уже – в процессе денационализации основных и наиболее привлекательных массивов государственной собственности СССР, должны были сформировать третий круг элит. Крупную национальную буржуазию, которой достанутся самые сладкие и самые перспективные куски государственного пирога. А дальше все просто. Технически. Юридически. Посредством классических хозяйственных соглашений – пирог становится пирогом общим.

Тот единственный – из двух случаев, когда Стив вблизи видел Клинтона – был тот самый случай, когда президент хвалил именно его за этот сценарий. И второй – вспомогательный. Стив назвал его «Большое отвлечение», и он – собственно – направлен был на то, чтобы надежно отвлечь тех, кто не задействован в операции «Преемники», и от самой операции, и от персонально – преемников. И все до поры шло гладко.

Но старой лисе – Энтони Паттерсону – виделся крах. А Стив – с его коллекцией трехмерных кукол, гипотетически пылящихся на крепких крючках феноменальной памяти – склонен был доверять Энтони Паттерсону безоговорочно. Сейчас даже не важно было, что, когда и каким именно образом вызовет этот крах. Стив узнает это через три-четыре часа, пораскинув, как обычно, мозгами и просмотрев кое-какую статистику. Но – психи. Каким образом они смогут стать вариантом номер два – спасательным кругом для сценария «Преемники»? Этого Стив пока не понимал.

Но должен, обязан был постичь к завтрашнему утру. И еще. Что-то смутное, тревожное, как отголосок ночного кошмара – не сохранившийся в памяти, но висящий в душе тяжелым эмоциональным сгустком. Нет, сейчас он не хотел и не мог в этом копаться. Его ждали собственные «демократические» психи и то, каким образом они спасут «Преемников», если те вдруг вздумают дать течь. И пойти ко дну.

2007 ГОД. ГАВАНА

И сегодня мы гуляем по Гаване, потому что жара притихла, похоже, на пару дней, если не больше, Атлантика веет свежей прохладой. А Гавана… Она потрясает меня все больше. Кажущейся узнаваемостью. И ни с чем не сравнимым обликом. Все – похоже, узнаваемо. Марсель или Барселона, может быть – Гавр… Все – реальное, настоящее, можно протянуть руку и потрогать прохладный шершавый камень. И даже краска кое-где сохранилась на стенах кокетливых вилл – и можно почти наверняка судить: эта когда-то была голубой, эта – нежно-розовой с белыми колоннами, обвитыми золотой виньеткой. Одновременно всего этого вроде бы нет. Потому что все – руины, каким-то чудом не рассыпавшиеся в прах. Как в фильме ужасов или ночном кошмаре.

Руины живут. Смотрят на мир пустыми глазницами выбитых окон. Болтаются на весу, как пожухлые осенние листья, сорванные невесть когда и чудом зацепившиеся за растрескавшийся карниз, ставни-жалюзи. Будто проказа или чума глодала стены домов – черные, глубокие язвы отвалившейся штукатурки.

Руины обитаемы. Колченогие стулья и столы из яркого пластика на мраморных террасах, веревки с пестрым бельем в высоких окнах, из прохладных подъездов тянет вонью дешевого жилья. Старики, старухи, дети, женщины без возраста и совсем молоденькие снуют по узким улицам под бесконечные ритмичные напевы. В прохладных парадных – судя по всему – тоже живут. Как в квартирах или домах. Прямо на лестнице, широкой и когда-то нарядной – стоял и работал старенький телевизор, пожилая негритянка расслабленно устроилась подле него в старом кресле, что-то стряпала вроде на ящике-столе, накрытом пестрой клеенкой. Я видела это своими глазами.

В сумерки, когда натруженные ноги уже гудели и слушались с трудом, а уходить с этих странных улиц-руин все еще не хотелось, на площади возле кафедрального собора мы взяли белую пролетку, запряженную послушной старой клячей, и снова пустились в путь по узким улицам колониальной Гаваны.

В полумраке, в распахнутых, не знающих занавесок и гардин окнах домов-призраков открывалась жизнь. С пожилой негритянкой у телевизора в подъезде. С попрошайками, воришками, продажными женщинами и маленькими девочками, тоже продажными, уличными музыкантами и торговцами кокаином. И многим другим – что так ужасает и притягивает одновременно.

– Стоп, – говорит мой спутник. И усталая лошадь благодарно останавливается и даже будто бы пытается косить глазом в его сторону. Что сказать все, что значит для нее, отшагавшей по бесконечным улочкам старого города целый день. – Стоп. Сегодня мы пойдем ужинать в самый старый ресторан города. Когда-то, полагаю в XVII или XVIII веке, его основали испанцы. Разумеется, завоеватели и поработители – последнее он произносит отчетливо и чуть громче, чем обычно, – наш возница говорит по-русски и очень этим гордится.

Теперь он согласно кивает головой – по поводу мерзости и коварства поработителей, но быстро меняет тему, расхваливая старинный ресторан на все лады.

– Впрочем – можно сказать, вы там уже побывали однажды.

– ????

– За бархатной портьерой «El Floridita». Да они соседствуют, хотя бар возник много лет спустя. Но это не важно.

И это действительно неважно. Потому что этот небольшой ресторанный зал, c пыльными выцветшими гобеленами на стенах и благородно истертым ковром (именно благородно, потому что это половички в прихожей от бедности хозяев истираются убого, а такие ковры – истираются благородно и становятся только дороже, чем заметнее проступают на тонком орнаменте прогалины цвета слоновой кости), с большими круглыми столами, покрытыми красным бархатом, поверх которого, разумеется, белоснежный батист, тяжелой – вопреки веяниям моды – фарфоровой посудой, и тяжелым, граненым – опять же, вопреки – хрусталем. Здесь все – вопреки.

И слава богу, что такие местечки есть везде: в Париже, Риме, Барселоне, Иерусалиме и Каире. Потому что иначе – как бы мы узнали теперь, как оно там было на самом деле? Здесь чинно и тихо. И уж не знаю, на какие ухищрения пришлось пойти хозяевам, дабы заглушить оглушительные напевы неутомимого оркестра пожилых мачо и гвалт бесконечных тамошних туристов. Здесь – мне кажется – не очень удобно говорить, потому что каждое слово, даже произнесенное шепотом, легко отлетит и немедленно затаится в одном из старинных гобеленов.

– Успокойтесь, – останавливает меня спутник. – Во-первых, все, кто когда-либо – начиная, вероятно с XVIII века – собирался обсудить какие-то тайны, рассуждал совершенно так же, как вы. И сюда не шел. Потому и те, кому по должности или из праздного любопытства хотелось бы выведать разные секреты, – даже не думали заглядывать в этот зал.

Все просто и очень логично. И я немедленно успокаиваюсь. К тому же все наши истории – какими бы недавними, свежими и памятными ни казались они мне, давно уже принадлежат истории, а потому вряд ли заинтересуют кого-нибудь здесь, в самом центре старой Гаваны.

– Стало быть, Дудаева раздобыла и привела на царство Старовойтова?

– Нет. Ничего подобного я не говорил. Она его заметила и – скажем так – испытала к нему некоторую политическую симпатию, о которой соответственно доложила в Москве. А там произошло то, что часто происходит с вашей сестрой в кулуарах большой политики. Ее оттеснили. Был тогда в Администрации президента забавный триумвират, именуемый «три Сережи» – Филатов, Шахрай, Степашин, которые генерала под белые ручки – да на чеченский трон. Ну, технически там, разумеется, были всякие народные собрания и камлания старейшин, однако сути это нисколько не меняет. Привезли. Посадили.

– Но зачем?

– Ну, это вопрос без ответа. То есть понять Старовойтову я не могу, но могу предположить некоторые тендерные мотивы. Зато – у каждого из Сереж была, вероятно, своя мотивация. Могу предположить, к примеру, что рафинированный московский интеллигент Филатов побаивался генеральского окружения Ельцина. И правильно делал – как показало время. Тогда до открытого противостояния дело не дошло, но – возможно – хотелось ему, на всякий пожарный, иметь про запас – своего генерала. Впрочем, это всего лишь гипотеза, и не слишком серьезная, если честно. Словом, это не так уж важно, и сознательного злого умысла на первоначальном этапе приведения Дудаева к власти я не усматриваю. Мелкие, собственные, частные страстишки, делишки – это да. Все началось позже. Когда Дудаев показал себя во всей красе, а сделал он это быстро. Помните, как это у старика Хоттабыча: трах-тибедох-та-тах – и независимый президент независимой Ичкерии. И ультиматумы из Кремля. И абсолютное спокойствие Грозного, подкрепленное совсем даже неплохим арсеналом. 42 танка, 66 единиц бронетехники (БМП, БТР и БРДМ), 590 противотанковых средств (ракеты с кумулятивным зарядом), артиллерии и минометов – 153 единицы, в том числе 18 реактивных установок залпового огня «ГРАД», стрелкового вооружения – около 42 тыс. стволов, из них 28 тыс. автоматов Калашникова, 678 танковых пулеметов, 318 крупнокалиберных пулеметов, 533 снайперские винтовки Драгунова, 17 переносных ракетно-зенитных комплексов, боеприпасов для стрелкового оружия – около 14 млн штук, более 150 тыс. ручных гранат. На двух авиабазах – в Ханкале и Калиновской – находилось более 250 учебно-тренировочных самолетов «Л-29» и «Л-39», которые могли нести или по две авиабомбы весом по 100 кг, или две кассеты с 32 неуправляемыми реактивными снарядами каждая.

Кто оставил все это Дудаеву? Зачем? Думаю, ответ на эти вопросы не узнает уже никто и никогда. Опустим детали. Я, кстати, совершенно случайно стал свидетелем беседы едва ли не всего нашего российского руководства в день, когда Дудаев в феврале 1993 года протащил новую Конституцию Чечни, по которой в республике практически установился режим единоличной президентской власти, парламент был распущен. Ельцин был в ярости. Бурбулис, Руцкой, Баранников, Грачев, Гайдар – возможно, кто-то еще, сейчас уж не вспомню, замерли в ожидании бури:

– Ну что будем делать? – президент говорил тихо, но его негромкие реплики, как правило, не предвещали ничего хорошего. – Вы мне говорите теперь, что это узурпация власти? И что – в ответ?

– Если вы меня спрашиваете, – отозвался Руцкой, – немедленно поднять самолеты и разбомбить… до последнего камня.

– Поздравить с избранием, – неожиданно подал голос Баранников. Ельцин развернулся к нему всем своим огромным корпусом, и непонятно было – то ли чтобы лучше вникнуть в идею, то ли – дабы уничтожить собеседника не только словами, но и массой тела.

У Ельцина это получалось как-то особенно удачно и страшно, он нависал над собеседником и, казалось, всей своей медвежьей массой готов подмять под себя и раздавить, заломить, если уж использовать таежную терминологию.

Пауза была короткой, но за это время Ельцин успел оценить идею Баранникова – война сейчас ни к чему.

– Вот и поздравляйте! – бросил коротко. И, развернувшись, вышел, ни с кем не простившись.

И это тоже была не случайная фраза раздосадованного правителя. Он не готов был к войне. Но и поздравлять самозванца он не намеревался. Правительственная телеграмма ушла следующего содержания: «Генерал Баранников поздравляет генерала Дудаева».

Однако ж все это исторические анекдоты. А знаменитая война между «ястребами» и «голубями» в Кремле была ничем иным, как войной между не слишком дальновидными и, возможно, не блещущими интеллектом государственниками, понимавшими, что Дудаева надо любой ценой убирать из республики и Кавказа в целом, и некоторой частью – я подчеркиваю, некоторой, потому что и среди «голубей» были вполне порядочные люди, искренне желающие России добра, – и людьми, продолжающими тянуть время и пугать Ельцина.

И все эти экзерсисы с Дудаевым, когда ему, практически не таясь, демонстративно внедряют под руку запредельно слабую оппозицию – тихого, интеллигентного, многодетного Автурханова, и рассчитывают зная свойства его натуры – на что? На то, что он умерит амбиции и смирит гордыню? А не напротив ли – выйдет из себя и наломает дров. Когда бомбардировщики с бомбовым грузом на борту поднимаются в воздух, имея четкий приказ нанести бомбовые удары по местам дислокации дудаевской гвардии и самого генерала. И уверенность у тех, кто отдает этот приказ, – стопроцентная. Результат будет. А генерала Дудаева и цвета его приближенных – уже нет.

А через пятнадцать минут полета из Москвы по ВЧ звонит один из помощников президента и от его имени требует остановить исполнение операции. Что, кстати, в принципе невозможно, потому что бомбардировщики со своим смертоносным грузом на борту не могут совершить посадку. Но помощнику до этого нет никакого дела, и он настаивает. А президент к телефону подойти не может, хотя откуда-то – издалека – слышится его голос, будто бы повторяющий приказ. Что остается, по-твоему, делать человеку, командующему операцией?

– Понятия не имею. Сбрасывать бомбы в какое-нибудь пустынное место.

– Молодец. Он думает так же. И лихорадочно изучает карту прилегающих к Чечне пустынных калмыцких степей, и находит пятачок. И отдает приказ.

– Кирсану звонить будем? – интересуется кто-то из офицеров.

– Обойдется, – решает тот, кто принимает решения, будто срывая зло на всю нынешнюю власть на одном-единственном президенте. А может, располагая каким-то своими соображениями на этот счет. И будто бы все обошлось. Перегорело.

Но когда летчики докладывают о том, что груз сброшен, он с нечеловеческой силой бьет кулаком по столу – и тяжелый литой браслет от часов разлетается как дешевый браслетик из бисера. Такие вот шли в то время игры. Такие вот перетягивания каната. До выборов – 1996 года – того времени, когда новая поросль была бы уже вполне в состоянии претендовать и взять власть в стране в свои руки – оставалось два года. Эти ближайшие два года Ельцин устраивал всех.

– Потому что была цель.

– Разумеется.

– И эта цель называлась – нефть. Ну, или углеводороды в целом. За ширмами войн и политических переворотов некоторые люди должны были стать собственниками. Не так ли? С тем, чтобы потом – на определенных условиях поделиться и бла… бла… бла…

– Совершенно так.

– Но зачем такие сложности? 1993-й. Нефть – что-то около 7 долларов за баррель, месторождения просто не на что разрабатывать. Слушайте, я не нефтяник, но я хорошо помню, в каком состоянии тогда была отрасль. Еще лучше я знаю – так уж случилось, для вас это, верно, не секрет – людей, которых якобы готовили в те самые национальные промышленные и финансовые элиты. Чтобы потом – уже полюбовно договорившись с ними, получить желаемое. Так далеко они не считали, поверьте. Модным словечком тогда было «тема» – что означало возможность быстро и без особых затрат поднять приличные деньги. Чтобы немедленно забыть про тему, переключившись на другую.

– Это прекрасно, что вы так хорошо помните те времена и особенности национального бизнеса.

– Помню ли я? Хотите – к примеру – короткую и очень смешную историю, наглядно иллюстрирующую эти самые особенности?

– Ну, разумеется, хочу.

– Ну, так вот, в ту пору именно – было дело – мы боролись за лицензию на организацию мобильной связи на территории одной из бывших советских республик. Кроме нас там присутствовали еще турки, и, по-моему, французы. И, разумеется, предполагалась взятка.

Мы рассчитывали на миллион. То есть – мы готовы были ассигновать миллион. В действительности лицензия «тянула» на все десять. Притом – мы были абсолютно честны. В столицу республики я прилетела за месяц до официального тендера. И сразу же вступила в конфиденциальные переговоры с доверенным лицом тамошнего президента – вице-спикером местного парламента. Надо сказать, он был большой оригинал – встречи назначал в тенистом парке, окружавшем отель, неизменно – в половине восьмого утра. Два дня подряд, едва проснувшись и наскоро проглотив чашку кофе, я отправлялась на свидание. Косые лучи утреннего солнца насквозь пронизывали тенистые аллеи, пустынные в эти ранние часы. Доверенное лицо бережно поддерживало меня под руку – и так, будто счастливые любовники, которые никак не могут расстаться после бурной ночи, бродили мы под сенью раскидистых лип и пятнистых платанов. И говорили, близко сдвинув головы, почти шепотом. Не о любви, разумеется, совсем не о любви. Отнюдь. В первый же день я предложила «лицу» популярную в те годы схему цивилизованного получения взятки. В любой указанной им офшорной зоне – хоть в экзотическом Гибралтаре, хоть в неприметном Джерси, крохотном городишке на побережье Атлантики – двадцать минут полета из Лондона на маленьком самолете внутренних линий ВА – открывается счет. На чье угодно имя. На счет поступают деньги, однако банковское соглашение составлено таким образом, что воспользоваться ими новый клиент может только тогда, когда банк получит сообщение от лица, сделавшего вклад. Сообщение – понятно – поступает в тот момент, когда получатель полностью выполнит свои обязательства. Если же по истечении оговоренного срока сообщение не поступает – вклад навсегда остается в банке. Обман, таким образом, не выгоден никому. Все было просто, понятно даже школьнику – и безотказно работало на всей территории постсоветского пространства. И даже за его пределами. «Лицо» слушало внимательно, беззвучно шевелило губами, пытаясь в точности запомнить каждое слово, донести суть хозяину, ничего не напутав. На следующий день все повторилось с точностью до наоборот. «Лицо» старательно, как школьник, вызубривший вчерашний урок, пересказало мой вчерашний спич, сверяя каждый пункт схемы: «Я правильно понял? Вы это имели в виду? Все произойдет именно так?» Я терпеливо кивала – все так. И никак иначе. Через час, уставший, но, похоже, удовлетворенный вполне, он проводил меня до порога гостиницы, многозначительно обронив на прощание: «Это очень интересная схема. Очень. Думаю, наше сотрудничество будет плодотворным». Я позвонила Антону, в полной уверенности, что дело сладилось, велела предупредить банкира о предстоящей транзакции. И с удовольствием завалилась спать: утренние прогулки – признаться – изрядно выматывали. Поздним вечером «лицо» назначило новую встречу. Хронический недосып притупил внимание – явившись в треклятые семь тридцать на «наше» место, я не сразу заметила: он был явно не в своей тарелке.

Едва поздоровавшись, мой утренний собеседник начал мелко перебирать ногами, выписывая вокруг меня загадочные круги. Не взял – привычно – под локоток, не двинулся чинно вдоль прохладной аллеи. Что-то было не так. «Конкуренты!» – мысленно всполошилась я. И ошиблась.

– Мы с большим интересом изучили вашу схему, – он замолчал надолго, продолжая при этом странное движение по кругу.

– Вас что-то не устраивает?

– Нет, отчего же. Устраивает вполне… Вот только…

– Сумма?

– Да, – немедленно отозвался он.

Я вздохнула с облегчением. Слава богу, не конкуренты. А сумма – вопрос обсуждаемый. Мы готовы были удвоить, и даже утроить. К счастью, ничего этого я не сказала. Он заговорил первым.

– Понимаете, у нас выборы, – он заходил издалека. «Пятерка» – без энтузиазма подумала я. И снова ошиблась. – Деньги понадобятся скоро, причем – здесь и сейчас, как говорят психологи. Вы меня понимаете?

– Пока – не очень.

– Ваша схема, конечно, очень привлекательна. Но ситуация у нас, откровенно говоря, довольно сложная.

– А конкретнее?

– Сто тысяч. Наличными. И – вопрос решен. А? – он наконец остановился и просительно заглянул мне в глаза.

– Чего – сто? – вид у меня, надо полагать, был ошалелый.

– Долларов, конечно, не наших же тугриков. Но – в ближайшие дни. Вас устроит?

Нас устроило. Этим же вечером муж прилетел в уютную столицу с аккуратным кейсом, в котором – как кащеева смерть в утином яйце – лежали десять аккуратных пачек, по десять тысяч долларов каждая. Наш пропуск в мир одной из самых высокорентабельных – тогда – отраслей предпринимательства. Он прибыл сам, желая удостовериться, что я не сошла с ума. Такая история.

Такой был бизнес. И вы полагаете, что кто-то в этих условиях стал бы всерьез вкладываться в углеводороды? Кто-то рассчитывал так далеко и тонко. Не верю.

Я знаю – теперь, впрочем, вернее будет говорить – знала их всех как облупленных, как собственные семь пальцев. Впрочем, «семибанкирщина» – скорее некая страшилка, навеянная конкурентами по аналогии с семибоярщиной. На самом деле заметных – на ту пору – персонажей в бизнесе было больше. Не существенно. Но больше.

– Вероятно. И история действительно смешная. И показательная. Кстати, намного более показательная, чем кажется вам в первом приближении. Вы что именно – не затруднит повторить – так удачно приобрели за сто тысяч долларов?

– Лицензию на организацию сотовой связи формата GSM.

– Великолепно. Иными словами – пропуск в один из самых высокорентабельных и стабильных сегментов рынка IT. По сей – кстати – день. А еще – вы уж простите, но вы сами первой заговорили о том, что многое про вас мне известно, – ваш покойный супруг в то же примерно время приватизировал – сиречь получил в собственность – предприятие, именуемое несколькими годами раньше не иначе, как «флагман социалистической индустрии». И отчего-то не поступил с обретенным, как многие – не снес до основания, чтобы затем… непонятно – что. А медленно и шатко, но все же попытался наладить производство. А кто-то – снес. А кто-то вот также же, почти случайно и потрясающе выгодно, возможно, всего-то за пятьдесят тысяч долларов, купил у чиновного жулика нечто, что вскорости не только не принесло прибыли, но и потребовало вложений, которые для «счастливчика» оказались категорически разорительными.