Текст книги "Нефть"

Автор книги: Марина Юденич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Леонид выходил из зала, как прокаженный, – руки ему не подал никто. Кроме президента, когда прощался со всеми. И этим же вечером объявился Стив. По телефону, разумеется. Причем звонил мне и умолял приехать в Америку. Вместе с Леонидом. Причем едва ли не ближайшим рейсом. Я сказала, что никуда не поеду, а Леня как хочет. Ну, вот он и захотел – улетел. А я вытащила из сейфа программу и пошла куда глаза глядят. К тебе. Потому что не к кому больше. Папины друзья давно уж покойники, детей их я не знаю. А делать что-то надо. Потому что – смотри: Дума лемеховская процентов на шестьдесят. Совет федерации – он говорит, и того больше. Если он протащит эту программу и станет премьером, и мировое сообщество его подержит, то можешь считать, что нет больше такой страны – Россия.

– Ну, мать, это ты перегнула. Что ж он с ней сделает, с Россией?

– В том же сейфе, из которого я вытащила этот проект, лежат соглашения о переуступке пользования и совместном использовании, и еще что-то в этом духе – большинства нефтяных месторождений. То же – с Газпромом. Про предлагаемых партнеров ничего сказать не могу – не знаю, ничего не говорят мне названия каких-то корпораций и консорциумов.

– Но погоди, большинство нефтяных компаний, ну кроме Газпрома разве – частные структуры. Как премьер-министр – даже сам президент – может заставить их отдать свое каким-то безвестным корпорациям?

– А знаешь, сколько компромата на каждого из владельцев этих компаний, на детей, жен, прочих близких родственников? А счета у них – и, значит, основные капиталы – в каких банках? А серьезная недвижимость? И все это вместе называется – ры-ча-ги. Рычаги влияния. Так что можешь не сомневаться, возражающих будет немного, и с ними договорятся.

– Ну, хорошо, а народ?

– Кто? Хорошо это у покойного Филатова: «Там собрался у ворот этот, как его? – народ». А что народ? В жизни народа ничего не изменится. Ровным счетом ничего. Ну, спроси у своего массажиста сейчас, важно ему, кому принадлежит нефтяная компания «Лемех-групп», мне или какой-нибудь другой даме? И он тебе скажет – если будет, конечно, честен, что ему глубоко безразлично, чью – извини – задницу массировать. Мою или какой-нибудь дебелой тетки из Южного Техаса. Повизжит – безусловно, наша славная интеллигенция, но кто ж ее, убогую, когда слушал. Часть прикупят – и они завизжат прямо противоположное. Часть – припугнут, припомнят юношеское стукачество и доносы более зрелого возраста, половые излишества с лицами, не достигшими половой зрелости, незамеченный будто бы плагиат. Часть – оставят, как есть, визжащими – дабы у мирового сообщества сложилось впечатление плюрализма мнений и свободы слова. Впрочем, мировому сообществу в этом конкретном случае гораздо важнее будет наличие дешевого собственного топлива. И за это – за теплый камелек у рождественской елки – оно, прогрессивное мировое сообщество, с радостью забудет, что была на свете такая страна – Россия.

– И что же делать? Поднимать прессу? Сейчас не те времена, половина не поверит, другая половина побежит советоваться к хозяевам, а хозяева – как я понимаю – заседали за тем самым круглым столом. Им такие утечки ни к чему.

– Нет, никакой прессы. Завтра с тобой встретим Лемеха, я покаюсь, скажу, что дура баба, не видела действительной и полной картины мира, а ты разъяснила мне кое-что, и очень вдохновилась планами, и готова помогать. И все это будет очень достоверно и удачно, потому что Лемех действительно очень уважает тебя как политического журналиста и по-литтехнолога и говорит, с твоим уходом с телевидения не стало серьезной политической аналитики. Словом – Лемех будет рад, в этом я уверена абсолютно.

– Ну, допустим. А потом?

– Потом он идет на встречу с президентом. А оттуда – я уверена – выйдет или в наручниках, или в смирительной рубашке. Потому что такое нельзя спускать с рук безнаказанно.

– А если не выйдет, мало ли какие у президента соображения? И потом – вдруг на него действительно надавят из Вашингтона?

– Ну, не надо. Не убивай во мне последнюю надежду. Ну, посмотри – на него разве можно давить? Я вот, знаешь, я однажды спросила себя – чем мне симпатичен Путин? То есть не просто симпатичен, а кажется лучшим из всех бывших наших правителей. И не смогла ответить сразу. Но потом нашла ответ. Понимаешь, я человек очень совестливый, мне часто бывает стыдно не за себя. Ну, чтобы долго не объяснять – один пример. Мы с мамой возвращались откуда-то с юга, в купе, как водится, четыре человека – мама, я, какая-то незнакомая толстая женщина и молодой моряк. Ночь, укладываемся спать, и толстуха на нижней полке немедленно начинает храпеть. Да так громко! Долго ворочается мама – не может заснуть, морячок тоже, чувствуется, засыпает не сразу, но потом все они засыпают. А я нет. И вовсе не потому, что мне мешает храп. Мне стыдно. Стыдно до слез за эту храпящую чужую тетку, понимаешь?

– Теоретически – да. Хотя я совсем из другого теста. А главное, я пока не улавливаю связи между Путиным и храпящей теткой.

– Сейчас объясню. Вот смотри, я родилась при Хрущеве, понятное дело – помнить его не могла, но задним числом все эти истории с ботинками, кукурузой, бульдозерами вызывали у меня стыд. Потом Брежнев. Особенно поздний. Мучительно стыдно за все эти его ордена, «большие земли» и «сосиски сраные», потом Андропов – облавы в магазинах, показательные расправы с брежневской элитой, самоубийство Щелоковых – стыдно, потом Черненко – просто ходячий шамкающий труп, потом Горби – вечное вранье, ни одного прямого ответа, трусость в Форосе, потом Ельцин – ну, тут куда ни кинь – от моста до оркестра. И Путин. И я вспоминаю все его годы и понимаю, что ни разу мне не было стыдно, что он глава моей страны. Не согласна я с ним была, и не раз, злилась, раздражалась, смеялась – но стыдно не было. Ни разу.

– А «тырить», «мочить в сортире»?

– Так он говорит так, как говорит народ. Может, не литературно. Но метко. Газ у нас действительно не воровали, а тырили. Гадов надо мочить, где придется. Придется в сортире, значит, там. Смысл в том, что нет такой точки на земле, где их бы не замочили. И замочили же.

– Лиза, не знаю, как Путин, но ты говоришь как омоновец на зачистке.

– А я, некоторым образом, и есть – он.

– Ладно, боец Лемех, представим все же, что он выйдет из Кремля живой и невредимый. И совершенно свободный. Тогда.

– Тогда у меня остался папин наградной «вальтер».

– Вот и приехали: две голые бабы, в дорогом элитном spa, решают замочить одного из самых богатых людей России. Спасения ее, России, ради.

– Выходит, что так, – Лиза смотрит на меня без улыбки. – Если больше некому.

2001 ГОД. ВАШИНГТОН

Некоторое время Стив занят был переездом и обустройством своего нового офиса в NDI. Потом долгими пространными разговорами с тамошним руководством о том, чем – собственно – будет заниматься мистер Гарднер. Нет, все были просто в восторге и, безусловно, отдавали себя отчет в том, как им всем повезло в том, что мистер Гарднер будет теперь работать в NDI, но непонятно, ради какого собственного научного или педагогического подвига мистер Гарднер прибыл в институт, и в этой связи – какое подразделение осчастливить его присутствием. В итоге – после звонка Мадлен, как полагал Стив, хотя напрямую об этом никто не говорил, – его оставили в покое, взяв только обещание хоть иногда, изредка, когда группа будет очень-очень интересной и перспективной, прочитать пару лекций по планированию избирательных компаний. И Стив, разумеется, обещал. Потом оказалась, что зарплата Стива в NDI как-то непропорционально высока, но с этим Стив спорить не собирался, потом выяснилось, что Госдеп каким-то загадочным образом недоплатил ему приличную сумму за те поездки в «горячие точки», в которых он сопровождал Мадлен, словом, на Стива вдруг свалились довольно приличные деньги, и он решил поездить, покататься по Европе, добравшись даже, возможно, до России, чтобы неспешно оглядеться и подумать о будущем.

О тех папках, которые еще никто не использовал всерьез, а о существование некоторых было и вовсе известно всего троим людям, но двое из них – Стив и Мадлен были теперь не у дел, Дон переместился в команду ребят, к которым тяготел всегда, – он возглавил специальную аналитическую структуру ЦРУ.

Словом, Стив предполагал дописать, переписать и написать заново несколько сценариев, но сделать это уже по возвращении, напитавшись свежими впечатлениями, проветрив мозги и душу.

Все это было так и не так одновременно, потому что уже седьмой год в спальне Стива, в сумеречном уютном углу, который первым он видел, просыпаясь, висела большая фотография красивой рыжеволосой женщины, с тонким, слегка нервным лицом и неспокойным взглядом карих глаз. Фотограф-профессионал с Манхэттена, который делал этот портрет из обычной фотографии, вытащенной Стивом из досье Лемеха, сумел многое. Фотография стала портретом, и нервная, живая худоба Лизиного лица будто обрела ту самую подвижность, которая в жизни придавала ей особенную прелесть.

И только одного фотограф сделать не смог: на портрете глаза Лизветы казались темными, в то время как в жизни Стив сходил с ума от их густой, глубокой каризны, напоминающей редкий коричневый янтарь или крепкий свежезаваренный чай, поверхность которого кажется покрытой тонкой, едва заметной золотистой пленкой. Но даже за эту работу Стив был безмерно благодарен мастеру. И даже приучил себя засыпать на том боку и в той позе, чтобы утром, открыв глаза, – первым делом увидеть ее, Лизу.

За долгие годы работы он настолько привык анализировать любую ситуацию, что и в этом случае рассчитал все до мельчайших деталей и подробностей. Расчеты были мучительными для него, никогда в свои тридцать восемь лет, вынося вердикт, он не страдал так сильно. Он понимал, что Лиза совершенно холодна и безразлична к Лемеху, и даже более того, склонялся к мысли, что в определенный момент она оставит его, наплевав на состояние и социальный статус.

Он был почти уверен, что она уйдет, не забрав и булавки, но это ничего не меняло в тех отношениях, которые могли, а вернее – не могли – сложиться между ними. Сильная, независимая, упрямая, бесстрашная, целенаправленная, порой отчаянная и безрассудная, Лизавета могла принять и полюбить мужчину, обладающего теми же качествами, но во сто крат превосходящими ее собственные.

Этот союз, безусловно, был бы обречен на тяжелое существование в состоянии постоянного эмоционального накала, противостояния и борьбы за лидерство, но это был бы по-настоящему счастливый союз. Все остальное было бы всего лишь суррогатом ее долгого брака с Лемехом и не имело ни малейшего смысла – в мире нашлось бы не так много мужчин, способных обеспечить Лизу всем тем, что мог себе позволить Лемех. Кроме того, общаясь с Лизой и пытаясь понять ее как можно лучше – потому что и ей, несмотря на любовь кукольника, отведено было место в коллекции трехмерных человеческих образцов, Стив понял, что мировоззренческие установки Лизаветы не только в отличие, но и в противовес лемеховским, крайне устойчивы и основываются на глубоком русском патриотизме.

Он покопался в документах и понял истоки этой идеологической крепости – отец Елизаветы был крупным советским дипломатом, послом Советского Союза в нескольких европейских странах, и понятно было, что основы воспитания девочки были заложены основательно, а главное, показательно – в детстве она наблюдала исключительно положительные аспекты советского строя. Критическое осмысление, которое, возможно, пришло позже, уже не могло изменить общего настроя. Никогда и ничего. Таков был вердикт, и Стив принял его как данность, как принимал любое свое заключение, уверенный в его абсолютной точности. Да, это было больно. Но живут же люди, страдающие от вечной физической боли и увечий, но не только как-то приспосабливаются к ним, но и умудряются наполнить жизнь неким содержанием, которое помогает им держаться на поверхности. Сможет и он.

Стив пока не собирался жениться, но в перспективе не исключал такой возможности, не исключал из жизни общения с женщинами, периодически встречаясь и проводя время с несколькими подругами. Тем не менее путешествовать он собирался в одиночестве.

Другое – исключалось категорически, хотя одной из подруг, по возвращении, ему, похоже, пришлось бы недосчитаться. Девочке очень хотелось в Европу, и еще больше хотелось в Европу, со Стивом. С Кондолизой Райс со дня памятного ужина он встречался лишь однажды. Они попили чаю в кондитерской, которую она, похоже, облюбовала для неформальных встреч по формальными обстоятельствам. Она была, как всегда, немногословна, улыбчива и любезна, но, покидая кондитерскую, Стив ощутил в сердце острый укол тоски по Мадлен, однако быстро все расставил по местам, разъяснив себе, что такая дружба случается в лучшем случае раз в жизни, а в рамках сугубо делового партнерства, о котором шла речь, Конди была безупречна. Она объяснила Стиву – в сущности цитируя одну из его папок, что главным направлением администрации в ближайшее время будет Ближний Восток, и в частности Ирак, специалист по которому класса Стива работает в аппарате госсекретаря. Поэтому в ближайшее время часто беспокоить его не будут.

Что же касается России, Госдеп и она лично рассчитывают исключительно на Стива. Потому, пошутила она, для связи она может использовать газеты или интернет, любое заметное событие в России будет означать его немедленное приглашение для работы.

Из вежливости, а скорее даже, чтобы дать ей возможность спокойно допить чай и расправиться с пирожным, Стив спросил, достаточно ли информации для принятия решения по Ираку. Конди, похоже, не поняла его, поскольку слишком увлечена была собственными мыслями на эту тему. Она оторвалась от пирожного и взглянула на Стива с симпатией:

– Вы тоже полагаете, что мы обязаны прийти туда и навести порядок? Стив решил не портить настроение госсекретарю, к тому же – от его мнения в этой ситуации ничего, слава богу, не зависело. При этом, отвечая, что называется, оставил дверь приоткрытой.

– Я полагаю – вполне, если для этого есть достаточно оснований.

– Основания? Мы располагаем убедительными доказательствами, что у режима Хусейна в наличии 8500 л питательной среды, содержащей бактерии сибирской язвы. Помимо этого, Ирак обладает запасом в 100–500 тонн химических отравляющих веществ. Этого количества достаточно для начинки 16 тысяч боевых снарядов. Что касается иного запрещенного согласно резолюции ООН вооружения, то иракские ракеты класса «Аль-Самуд» и «Аль-Фатах» обладают дальностью полета, большей разрешенных ООН 150 километров. Я могла бы продолжать, но тогда вам придется выслушать целый доклад. Впрочем, мы не намерены ничего утаивать, и вся информация будет в разумных пределах поступать в прессу. Этого она могла и не говорить. К тому же, произнося расхожую фразу, случайно или сознательно упустила одно-единственное слово, которое Стив Гарднер знал слишком хорошо, потому что восемь без малого лет занимался тем, что определял разумные пределы содержания той информации, которую Госдеп регулярно передавал прессе.

Дома в почтовом ящике его ожидала целая кипа ярких проспектов туристических компаний, которые он добросовестно обзвонил на минувшей неделе. И Стив уже предвкушал приятный вечер у телевизора с бокалом красного калифорнийского, посвященный любимому, так или иначе, занятию – изучению, анализу, прогнозу и принятию на их основе единственно правильного решения. Со стены на него грустно и, как всегда, немного взвинченно взглянула Лиза.

– А к вам я приеду в конце сентября. Будет уже холодно. Да? Но это ничего, ты ведь все равно почти не ходишь пешком, а какая разница, что за погода на улице, если мы немного покатаемся на твоей машине? – спросил Стив.

И только теперь заметил моргающий на мониторе конвертик пришедшего электронного письма. Лиза почти никогда не писала ему и не звонила, но каждый раз пришедшее письмо и звонок телефона заставляли испуганно и радостно сжаться сердце. А вдруг? Разумеется, это была психосоматика чистой воды, логическому анализу она не подчинялась категорически. Он вздрогнул и теперь, и, рассыпая проспекты, поспешил к компьютеру.

Письмо было не от Лизы. Но это было в высшей степени удивительное письмо – потому что отправителем его значился mr. Энтони Паттерсон. Хотя писал – как следовало из текста – кто-то из помощников или секретарей большого Тони.

«Дорогой мистер Гарднер, мистер Паттерсон был бы крайне признателен Вам если бы вы ознакомились с прилагаемым документом. И по возможности высказали свои соображения насчет серьезности описанных ниже намерений и степени их влияния мировой рынок нефтепродуктов. Всего наилучшего…»

Похоже, большой Тони с кем-то меня спутал. С кем-то из нефтяных экспертов, которых, надо полагать, побывало на его яхте не один десяток. И все, наверное, ловили дораду. Тони даже причмокнул, вспомнив аромат рыбы, поджаренной на бамбуковых палочках, и открыл файл приложения:

«19 мая 2001 года в Багдаде открылась секция защиты сирийских интересов в Ираке, на которой в числе прочего будет рассмотрена информация о планах строительства «стратегической железной дороги Тегеран-Багдад-Дамаск с выходом к Средиземному морю». Сирия реализует планы возобновления транспортировки иракской нефти через свою территорию с дальним прицелом. По некоторым данным, Сирия уже в ближайшее время начнет испытывать острую нехватку собственного жидкого углеводородного сырья. Между тем доходы от нефти (около 3–3,5 млрд долл. в год, по неофициальным данным) играют ключевую роль в поддержании сирийской экономики, особенно в финансировании оборонных статей бюджета и закупок военной техники и вооружений за рубежом. Из-за падения и резких колебаний мировых цен на нефть в текущем году многие экономические и оборонные программы Дамаска оказываются под угрозой срыва. В этой ситуации Сирия активизирует экономические контакты с Ираком, в том числе и по вопросу прокачки иракской нефти, доходы от которой могут ориентировочно составить до 400 млн долл. в год. В 1997–1998 гг. были подписаны контракты на прокладку новой нитки нефтепроводов по линии Киркук-Банияс, возобновление старой, а также строительство нового нефтеперерабатывающего завода в Баниясе, что, по расчетам сирийских экономистов, должно существенно пополнить доходную часть бюджета.

В ноябре 2000 г. Б. Асад принял решение возобновить прокачку нефти по действующему нефтепроводу Киркук-Банияс (500 миль), через который ежедневно пропускается около 150 тыс. баррелей нефти. После завершения ремонта мощность указанного нефтепровода составит 800 тыс. баррелей в день.

Для проблемной сирийской экономики это чрезвычайно важно. Сирия покупает нефть у Ирака по цене 10–15 долларов за баррель, перерабатывает ее и экспортирует продукты переработки наряду со своей нефтью по существующим мировым ценам. Транспортировка значительного количества иракской нефти через территорию Сирии осуществляется в обход санкций СБ ООН.

От поставок свой нефти в Сирию Багдад может получать около 2 млн долларов в день.

Да, что ж тут комментировать? Стив был удивлен дважды – и скоростью, и аппетитами сирийцев и иракцев. И тем, что большой Тони запросил комментариев.

Что ж тут комментировать – еще одна огромная брешь в нашей и европейской экономике. Иными словами – баррель с уже критических для нас 35 долларов легко подскочит до 50 долларов. А это сейчас для Буша будет швах. Причем очень большой швах. И что уж тут говорить о серьезности последствий? Большой Бен, как сказала сегодня Кондолиза, мог и сам прочесть мне лекцию на эту тему. Если бы захотел. Разумеется, Стив написал вежливый ответ, потом – подумав – на всякий случай переслал письмо с вложением Мадлен, и только потом, наконец, откупорил бутылочку красного калифорнийского и, устроившись у телевизора, взялся за проспекты.

Через пару часов он уже знал, что летит в Париж завтра. Ему был известен номер рейса и, разумеется, время отлета, а также отель в Париже, где его будет ждать одноместный номер с окнами на Сену. Из Парижа он летел прямо в Москву – полбутылки красного калифорнийского сделали свое дело.

И про этот перелет тоже все было известно, и про отель в Москве, – на всякий случай, – Стив был уверен, что найдет кров под крышей одного из домов Лемеха. И он был почти счастлив. Калифорнийское закончилось как нельзя более кстати, иначе парижский рейс мог бы отмениться вовсе. Но бутылка была пуста, Стив умеренно пьян и настолько еще разумен, что, аккуратно разобрав постель, улегся спать, не забыв пожелать Лизе спокойной ночи.

2003 ГОД. МОСКВА

Разумеется, Лиза просчитала все филигранно. И я не то, чтобы сомневалась в ее расчетах и знании Лемеха – двадцать лет совместной жизни легким жестом не сбросишь со счетов. Это гиря пудовая, она давит на плечи, но она же – таит в себе огромный массив знаний, из которого – если на плечах хорошая голова – в нужную минуту можно извлечь одно-единственное, важное и необходимое именно сегодня. Она все сделала именно так – и так, по ее, все и вышло. Лемех не просто обрадовался мне, он впал в эйфорию и с криком: «Ну все, теперь мы точно победим!» – долго кружил меня по комнате. Потом посерьезнел. Усадил в кресло напротив – но близко, и постоянно, случайно вроде, коротко и слабо дотрагивался руками – до колена, до руки, до плеча… Старый прием – уж не знаю, научили его всему этому американские консультанты или – как я – прочел когда-то в глянцевом журнале. Но тискал основательно. Я терпела.

– Ситуация сложная. Я встречался с помощником президента по национальной безопасности, госсекретарем, людьми из СНБ. Ситуация у них патовая. Понятно, что война в Ираке была опасной авантюрой. Но авантюры – даже опасные – порой оборачиваются успехом. Тем, кстати, и живут авантюристы. Эта не обернулась. И они завязли. Прогнозы по нефти – он произнес слово как заправский нефтяник, с ударением на последнем слове. И я чуть было не усмехнулась – давно ли ты, душенька, профессионал этого нефтяного дела – самые радикальные. При определенном стечении обстоятельств уже к середине этого века – до сотки за баррель. Ну, и газ, разумеется, без которого Европа просто замерзнет. Поверь – никто не хочет нам зла. Ни у кого в голове нет бредовых мыслей – захватить, поработить, подчинить Россию. Есть единственное понятное и – согласись – справедливое желание стабилизировать ситуацию в этой области, до четкого, почти математического понимания – в этом году мы имеем столько-то и платим за это столько, в следующем – тоже, если возникают новые обстоятельства – они разрешаются в ходе переговоров. И главное. Нефть это нефть. Газ это газ. Это бизнес, и он никогда – ни при каких обстоятельствах – не должен превращаться в оружие политического шантажа.

– А превращается?

– А ты не знаешь? Пойми. Мир принял его с симпатией. Закрыли глаза на все – на гэбэшное прошлое, на то, что за спиной – пустота.

– То есть?

– Времена одиноких монархов прошли. Сегодня лидер государства может функционировать спокойно и уверенно только в том случае, если за его спиной надежно поддерживающий его крупный бизнес, сильные политические структуры, силовики, наконец, армия, хотя это, разумеется, не лучший и совсем не демократический вариант, его любят средства массовой информации.

– Ну, эту любовь вполне в состоянии обеспечить крупный бизнес.

– Молодец! Это я уже пошел на второй круг.

– И – главное – он принят и понят лидерами мирового сообщества, понятно, что мы имеем в виду США. Так вот – ничего этого за ним не стояло. И на это закрыли глаза. И пустили за стол – как ровню. И целых три-четыре года честно пытались договориться. Порой – манкируя собственными интересами, переступая через собственное «я» – если хочешь. Речь-то идет о руководителе сверхдержавы.

– Ты о Буше?

– Ну, разумеется. Тщетно.

– Погоди, я последние годы – как ты знаешь – была довольно далека от политики. И вообще – вашего олигархического мира.

– Да. – Лемех картинно закрывает глаза, собирает морщины у переносицы, цепляет их двумя пальцами правой руки – словом, демонстрирует собственную вину, справедливость моего упрека и раскаяние. Потом сползает с кресла, встает на колени и обнимает меня, пытаясь прижать к себе как можно крепче. Чтобы я почувствовала уж наверняка – теперь эта добрая раскаявшаяся сила – со мной. Вернее – за мной, и если надо – встанет во всей своей богатырской мощи, отстаивать мои интересы. Такая аллегория. – Прости. После гибели Кирилла мы – впрочем, «мы» пусть объясняются сами – я повел себя, как последняя свинья. Грязь. Прости. Прости, пожалуйста, если сможешь.

– Успокойся, Леня и встань, мне трудно говорить – ты зажал мне рот. Никакая ты не свинья. Ничего ты не должен ни мне, ни Кириллу. Это жизнь, и она развивается по своим законам, чем выше социумы, тем более они замкнуты. Бывшим – женам, вдовам… да кому бы то ни было с меткой «бывший» – там делать нечего. И это правильно, человек может существовать и чувствовать себя комфортно только в своем социуме. Скажу тебе больше – не уверена, что мы не поступили бы так же, случись что с тобой. Тьфу, тьфу, тьфу, разумеется… – я стучу по подлокотнику кресла и попутно замечаю всплеск откровенного страха в глазах Лемеха. Ну, это понятно. Умирать страшно всем.

Он быстро возвращается в кресло, но до конца еще не вышел из роли, мнет переносицу, отрицательно мотает головой: ты не права, нет, не права. Мы люди.

– Ладно, оставим полемику о высоком. Говоря о том, что выпала из оборота, я имела в виду только то, что не очень понимаю, что такого сделал Путин за эти три года, что терпению сверхдержавы пришел конец?

– Ну, то есть как не понимаешь? Это же на поверхности. Это каждый день и вокруг нас. В воздухе ощутимо сгущается диктатура – неужели ты этого не ощущаешь?

– Откровенно говоря, нет.

– Это потому, что ты действительно выпала из жизни. Замкнулась – прости, повторю, это я виноват – в своем горе. Но открой глаза? Демократия – та самая, которую ты собственными руками строила в России, потому что я теперь говорю – твои политические программы…

– Ладо, Леня. Оставим мои личные заслуги. Я хочу услышать примеры сворачивания демократии.

– Да свобода слова, прежде всего! Все телевизионные каналы принадлежат госструктурам и говорят то, что велят из Кремля. Давление на правозащитные организации, давление на Грузию, Украину – по поводу этих спорных территорий. Постоянный газовый шантаж. В международном плане – упрямство на Балканах, требование платить за транссибирские рейсы из Европы в Азию, отказ вывести войска из Приднестровья и Южной Осетии, Сербия, отказ допустить западные компании к российским газопроводам. Слушай, я сейчас говорю несколько сумбурно и бессистемно, прости. Но уже завтра у тебя будет полный аналитический материал по каждому пункту, в котором Путин не желает идти на уступки и провоцирует Запад.

– Лучше информационный.

– Что, прости?

– Я не люблю чужую аналитику, предпочитаю информацию в чистом виде.

– Хорошо, ты получишь все, что тебе надо.

– Но, собственно, и так многое понятно – Запад недоволен Путиным, Путин несговорчив, а главная проблема сегодня – когда, как ты утверждаешь, баррель достигнет сотки.

– И перевалит, вот увидишь!

– То есть главная претензия к Путину – это отказ допустить западные компании к нашей трубе.

– Ну, не только, там есть еще целый ряд дальневосточных и северных проектов, в которых участвуют, и заметь – весьма существенными инвестициями – крупные западные компании. Сегодня их откровенно вытесняют из бизнеса. Обычным, нашим, бандитским образом – пожарники, налоговики, санэпидстанция.

– Я что-то читала про серьезные экологические проблемы?

– Правильно. Читала. И смотрела по телевидению. И миллионы людей – вместе с тобою. Так ведь я это и начал – пресса несвободна. Независимой прессы в стране больше нет. Ты, журналист с именем, – понимаешь, что это значит?

– Понимать, безусловно, понимаю, но…

– Что – но?

– Ладно, Леня. Я так понимаю, что если наше сотрудничество сложится, говорить нам еще придется долго и много о чем. Сейчас – моя задача, как я ее понимаю, подготовить тебя к встрече с президентом. Ты, кстати, получил подтверждение, она состоится?

– Да. Хотя я тоже сомневался, особенно после моей поездки в США. Эта встреча состоится.

– Кстати, о поездке. Мне нужны основные вехи и идеи, которые ты озвучивал, потому что все это, разумеется, уже известно Путину. И просчитать его реакцию, полагаю, необходимо.

– Да какая у него может быть реакция – ярость. Только ярость.

– Леня, так имеет ли смысл встречаться с человеком, находящимся в ярости?

– Знаешь старый анекдот? Хохлушка выла замуж за узбека, и тот учит ее уму-разуму. Если я возвращаюсь с работы и тюбетейка у меня на правом ухе – настроение хорошее, подарки тебе дарить буду, любить буду. А если – на левом, лучше на глаза мне не попадайся. Я злой и опасный. Она ему и отвечает: так вот запомни и ты, если возвращаешься с работы, а у меня руки скрещены на груди, я в хорошем настроении – ждет тебя борщ, галушки и моя горячая любовь. А если видишь, что руки я уперла в бока – так и знай, что мне по хую, на каком ухе твоя тюбетейка. Вот и я сейчас как та хохлушка. Мне – по хую, в ярости они или нет, потому что за моей спиной все то, о чем я тебе говорил выше – финансы, политическое влияние, Дума, которая почти в кармане, гарантированная поддержка сверхдержавы.

– Не хватает только армии и спецслужб.

– Да. Этого нет. Хотя моя служба безопасности работает во сто крат профессиональнее всей нынешней Лубянки. И знаешь почему? Потому что лучшие кадры оттуда, которые господа радикальные демократы в революционном пылу вышвырнули на улицу, работают теперь на меня. Да и НАТО, знаешь, не за горами.

– То есть в Америке тебе обещали поддержку, вплоть до вмешательства НАТО?

– Практически – да.

– Это сильно. И все же о тех обещаниях, которые ты дал в США.

– Ну, во-первых, совершено сумасшедшая по своему размаху и смыслу сделка – утилизация ядерного оружия (включая переработку оружейного плутония). Они уже сегодня готовы выложить за это 50–60 миллиардов долларов.

– Всего ядерного оружия?

– Всего ядерного оружия России, разумеется.

– Но зачем?

– А зачем тебе ядерное оружие? Вот лично тебе оно зачем? Ты ведь должна понимать, что в начале XXI века никто, пребывая в здравом уме и ясной памяти, не развяжет ядерную войну. А если и развяжет – то никак не против России. Это же аксиома. Дальше – нефтянка. Много нефтянки – блокирующий пакет «Лемеха», к примеру, готов приобрести Chevron примерно за 6–7 миллиардов долларов. Неплохо так уйти из бизнеса, как полагаешь? Я полагаю – очень неплохо. И о товарище позаботился. Лиза! Кстати, я с момента прилета не видел и не слышал Михаила. Это что еще за фокусы? Он же у нас давно не пьет, не предается никаким вольностям, словом, ведет абсолютно здоровый образ жизни, который предполагает хорошую память и свежую голову ежедневно. Лиза появилась в дверном проеме, невозмутимая, бесстрастная.