Текст книги "Нефть"

Автор книги: Марина Юденич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– Разумеется, вижу. И многое другое.

– Тем более. Ты необходим сейчас.

– Вопрос, насколько мне это сейчас необходимо?

– Что такое?

– Ничего принципиального. Скорее – личное.

– Та женщина?

– Давайте не будем об этом, Мадлен.

– Конечно, дорогой, как скажешь. И прости, если сделала тебе больно. Но кое-что я обязана тебе сказать. Помнишь, ты спрашивал меня о моем разводе? И я ответила тебе честно, как могла бы ответить только нескольким людям в своей жизни.

– Спасибо, Мадлен.

– Теперь я скажу тебе еще кое-что из серии очень личного, но это будет не про Джо. Не удивляйся, это будет про Россию. Ты знаешь, какую роль в моей судьбе сыграла эта страна. Казалось бы – грех жаловаться, я достигла вершин политической власти, я побывала замужем за одним из самых замечательных мужчин, я родила и воспитала прекрасных детей и внуков, пора забыть то зло, которое причинила мне и моей семье эта страна. Возможно, я и смогла бы. Но дело в том, что эта страна – такова уж ее историческая миссия – всегда будет противится процессам либерализации. У русских есть хороший поэт – Александр Блок, а у него замечательная поэма «Скифы», найди и прочти, она стоит того. Смысл – понятен из названия, русские никогда не были и никогда станут европейцами, он назвал их «скифами» и, может, был не так уж далек от истины, но дело не в терминологии – дело в том, что какие бы правильные слова они ни говорили, каких бы либеральных лидеров ни демонстрировали миру – они никогда не примут наши ценности и никогда не будут следовать им. Есть высшая несправедливость, о которой я говорю постоянно – именно им, огромной, дикой, скифской стране, достались такая территория и такие природные богатства, они одни владеют такими землями, как Сибирь. Когда они слабы – они не опасны. Но глубоко ошибался адмирал Канарис, утверждая, что Россия – колосс на глиняных ногах, он дорого поплатился за свое заблуждения, Гитлер повесил его. Россия колосс, который иногда – в силу объективных исторических причин – оказывается на коленях. Но когда она поднимается с колен – это страшный, жестокий и непримиримый враг. Поэтому – лучше всегда поддерживать ситуацию, когда она не может подняться с колен. В начале 90-х всем казалось, что мы одержали окончательную победу, но я и тогда говорила, что это эйфорическое чувство триумфа приведет нас к излишней самоуспокоенности и опасному уклонению Америки от исполнения ее обязанностей в мировом сообществе.

«Любопытно было бы узнать, кто возложил на нас эти самые обязанности», – подумал Стив, разумеется, про себя. И еще о том, что надо быть терпимее к слабостям друзей. Гневная речь Мадлен, обвиняющей Россию, уже порядком поднадоела и начинала раздражать, вдобавок он слышал ее много раз. Это был известный всему Вашингтону «пунктик» Мадлен.

«Странно, что она никогда не посмотрела на эту проблему с другой стороны – что сталось бы с ее еврейской семьей, если бы победили немцы», – подумал однажды Стив, но быстро упрятал эту мысль в самый дальний уголок сознания, как весьма крамольную и даже опасную. Но как бы там ни было, Мадлен наверняка говорила с Кондолизой о нем, а вернее, о его теперешней невостребованности, и теперь Кондолиза испытывала чувство неловкости и даже, изменяя своей привычке буравить собеседника взглядом, отводила в сторону свои большие темные глаза.

– Послушайте, мисс Райс, все в полном порядке, – Стив даже положил руку поверх руки госсекретаря США, затянутой в тонкую коричневую лайку.

– Зовите меня Конди, – она поняла, о чем он, и благодарно улыбнулась.

– Так я должен слетать, похоронить Лемеха в Москве?

– Мы подумали, а почему – нет? Вы были хорошо знакомы.

– Мы были приятелями. Я жил у него дома.

– Тем более. И вы теперь почти частное лицо. Все нормально.

– Абсолютно. Но что вы хотите от этой поездки?

– Того же, что обычно хотят от вас, Стив. Анализа и прогноза, основанного на личном и близком наблюдении.

– Кстати, Конди, у меня еще не было случая задать вам этот вопрос, а он важен.

– Моя вина, – теперь она похлопала его по руке своей, затянутой в коричневую перчатку. – Задавайте.

– Если бы Лемех остался жив?

– Полагаю, продолжал бы жить, как и прежде, разумеется, как и все теперешние олигархи, – платил бы налоги и выполнял те поручения президента Путина, которые тот раздает направо и налево – стал бы, к примеру, губернатором экономически отсталого региона и посредством – уж не знаю чего – то ли собственных вложений, то ли собственного таланта – вывел его в передовые. Или выкупил у какого-нибудь музея царские ценности, проданные большевиками. Или занялся бы оснащением школ компьютерами.

– Я не о том, Конди.

– О его программе переустройства России?

– О проекте в целом.

– Он не прошел бы, даже в Думе, купленной Лемехом едва ли вполовину. Хотя, полагаю, Путин сдержал бы слово. И внес документы.

– А мы?

– Что – мы?

– Мы оказали бы ему поддержку?

– Каким образом?

– Хотя бы на уровне рекомендации Путину – рассмотреть и подумать.

– Ну, во-первых, должна вас огорчить, времена, когда Билл мог звонить и советовать Ельцину – канули в Лету. Мы не советуем Путину. Просто – не можем. Скажем так – такая практика не сложилась. Но после того как Лемех вылетел в Москву, я звонила Путину. Это было почти протокольное – он завтракал с президентом и выступал перед Конгрессом. Я должна была это сделать.

– И?

– Я сказала, что предложение Лемеха показалось нам чересчур авантюрным и мы считаем необходимым поставить в известность об этом президента России.

– И что ответил он?

– Что в России много интересных людей с интересными идеями.

– Что ж, поеду, пожалуй, взгляну на этих людей повнимательнее, вдруг окажется действительно что-то интересное. – Стив отшутился не без труда, собрав волю в кулак и сжав зубы, стараясь скрыть то, что почувствовал в этот момент. Ничего хорошего. И даже больше. Выходило, они просто сдали Леонида, но дело было даже не в этом. Это политика. Это почти норма. Хуже было другое – они даже не поставили в известность его, Стива. Человека, который придумал Лемеха от и до. И мало ли еще какие сценарии были увязаны с этим. Стив был в бешенстве, одновременно он готов был разрыдаться.

Слава богу, допивая свой чай, она ничего этого не заметила и только отозвалась на шутку.

– Согласитесь, – хотя так говорить, безусловно, нехорошо – но случай предоставляется очень удобный.

– Да уж. Лучше не придумаешь. Договорились. Я поеду с удовольствием. Конечно, он хотел ехать. Он рвался. Он мечтать не мог о такой удаче.

2003 ГОД. МОСКВА

– Народных волнений, как видите, не случилось, – посол США в Москве принимал Стива более чем радушно, уделял времени, пожалуй, несколько больше, чем хотелось бы Стиву.

Но его появление предварял звонок Кондолизы Райс, и с этим ничего уже нельзя было поделать.

– Ну, народ, насколько я знаю, не жалует олигархов. Откуда бы взяться волнениям?

– Да, но он умер спустя полтора часа после того, как пообщался с президентом Путиным.

– Да, понимаю. Из этого можно было бы испечь симпатичный пирожок.

– Не сложилось. Вы там, в Вашингтоне, по-прежнему видите идиллическую картину: либеральная общественность – против полковника КГБ. На самом деле ситуация никогда не была именно такой. Хотя первое время в адрес Путина сыпались колкости.

– А потом?

– Потом ситуация стала меняться. Не радикально. Он вообще не терпит радикализма. Педант, аккуратист, очень острожный человек, живущий по известной русской пословице: семь раз отмерь – один отрежь, он все делает неспешно, но удивительно последовательно. И так, последовательно, он начал устанавливать контроль над компаниями с государственным участием – а это огромный сегмент рынка, – расставляя там своих людей, Затем последовали силовые структуры – и снова тихие пристойные назначения, ни скандалов, ни показательных порок, как это любил Ельцин. Кстати, о Ельцине: он тихо, но твердо – как говорит, да, собственно, и делает все – дал понять Семье, что неприкасаемых, кроме ближайших родственников Бориса Николаевича, нет. Один за другим ключевые посты покинули семейные ставленники. Он повел довольно открытый разговор с крупным бизнесом, который здесь именуют олигархами, и прямо объявил правила игры, которые, насколько я понимаю, устроили всех. Не все и не сразу поверили, что договоренности будут соблюдаться, вернее – как прежде – при личном контакте можно будет оговорить для себя отдельные послабления. Но он вдобавок огласил принцип «равноудаления» бизнеса от власти. И номер – как принято говорить у русских – не прошел. Некоторых экспериментаторов предметно и показательно выпороли на Красной площади. Остальные все поняли сами. Разумеется, все это не прошло незамеченным – но должен заметить, что к усилиям государственного телевидения, едва ли не на добровольных началах присоединили свои голоса СМИ, принадлежащие олигархам.

– Иными словами…

– Рейтинг его растет довольно динамично. Кстати, его политконсультанты в качестве одного из приемов выбрали принцип отмежевания – «я не такой». Вместо дряхлого, нетрезвого, импульсивного Ельцина – молодой подтянутый спокойный человек. Они начали это, кстати, уже в новогоднюю ночь. Здесь принято: перед наступлением нового года президент поздравляет народ. Ельцин обычно делал это из своего кабинета, украшенного небольшой елочкой. Путин – первый из кремлевских лидеров – вышел на улицу. Понятно, что снимали это заранее – но было очень эффектно. Ночь, кремлевская стена, корпуса Кремля, падает снег – он в легком пальто, без шапки. Мелочи, но.

– Да, я понимаю. Красиво. Правильно.

– И вот такого красивого и правильного вокруг него сейчас делается очень много. И результат – налицо. Я готов уже сейчас назвать приблизительные цифры его победы в 2004-м.

– Полагаю, они совпадут с теми, которые сейчас вертятся в моей голове. На похороны Лемеха Стива отправился сопровождать шеф протокола посольства. Веселый и разговорчивый, он провел в Москве уже двенадцать лет, оставаясь и при республиканцах, и при демократах.

– Кажется, про меня просто забыли в Госдепе, как про одного лакея в пьесе Чехова.

– Думаю, в Госдепе просто ценят твое знание московской публики.

– Здесь говорят – «тусовки».

– Ну, так вот, ты как свои пять пальцев знаешь тусовку, тусовка знает тебя и обожает, потому что ты приглашаешь на всякие статусные мероприятия.

– Ты полагаешь, меня больше не за что обожать?

– Полагаю – есть, но мы еще слишком мало знакомы.

– Отлично, тогда сегодня вечером я поведу тебя ужинать в один сумасшедший московский дом.

– Разве по-русски не принято после похорон ехать в дом покойника…

– Да, принято, принято – это называется поминки. И теперь это обычно проходит в каком-нибудь ресторане. В данном случае совершенно точно. Ехать туда уже совсем не обязательно.

– Но я хочу.

– Хорошо, поедем, а потом я повезу тебя в московские гости… Лемеха хоронили на Ваганьковском кладбище. Шеф протокола объяснил Стиву, что это одно из самых престижных московских кладбищ, уступающее только Новодевичьему, но после дикой выходки Лемеха на совещании у президента шансы его быть похороненным на Новодевичьем были равны нулю.

Стива покоробила эта кладбищенская иерархия, и он отчего-то вспомнил Мадлен с ее скифами, но в этот момент появилась Лиза – слегка побледневшая и осунувшаяся, но такая же, как обычно, – с высоко поднятой головой и прямой спиной. Она была в черном костюме, но без шляпы и черного платка на голове, как у всех женщин. Стив не понял, что это значит и значит ли вообще что-либо, он ринулся к Лизе, хотя многоопытный спутник не советовал ему этого делать именно сейчас, потому что «затопчут» – пояснил он, но Стив его не слышал. Его действительно оттеснили от Лизы, вернее, так и не позволили подойти к ней, толпа подхватила ее и повела по центральной аллее кладбища к тому месту, где уже была готова могила. Народу прибывало, его оттеснили еще дальше, и он уж больше не видел Лизу и собственно сам процесс погребения. Только гроб на открытом катафалке, который медленно проехал сквозь расступившуюся толпу, и мельком – бледное, неузнаваемое лицо человека, утопающее в цветах. Он не был похож на Лемеха. Ничуть. Но Стив знал – смерть неузнаваемо меняет людей… Потом он слышал отрывки речей, и шеф протокола, если узнавал говорящего, а он узнавал почти всех, – давал короткие пояснения. Как понял Стив, из членов правительства присутствовал только один министр, который якобы просто дружил с Леонидом. Но представители крупного бизнеса, несмотря на недавний демарш Лемеха, были почти все. «Что это? – подумал Стив, – корпоративная солидарность? Понимание, что на его месте в любую минуту может оказаться каждый из них? Или молчаливый демарш – фига в кармане, продемонстрированная президенту Путину?» Это требовало осмысления. Его спутник настроен был более философски: – У русских вообще особое отношение к смерти. Более возвышенное, что ли. Церемония, судя по всему, близилась к завершению, Стив думал только о том, как сквозь толпу протолкнуться к Лизе или хотя бы попасться ей на глаза, но в этот момент произошло довольно странное явление. К ним – обычному посольскому клерку и частному лицу – потянулись люди. Это было почти протокольное, ритуальное движение – сложилось нечто вроде небольшой очереди. Стив пребывал в полном изумлении. Шеф протокола привычно представлял подошедших, те жали руку ему и Стиву, говорили какие-то общие слова о бренности жизни или любви к Америке, делились короткими воспоминаниями, связанными со страной, иногда – чуть ли не детскими, кто-то желал успеха в Ираке, кто-то, напротив, говорил, что это долгая и опасная авантюра. Из представлений Стив понял, что большая группа подошедших были те самый русские олигархи, которые, якобы, показывали Путину фигу в кармане, другие оказались известными деятелями культуры, режиссерами, актерами, писателями.

– Покойный был меценат, – успел шепнуть спутник Стиву на ухо в промежутке между очередным рукопожатием.

«А я– то – нет. – подумал Стив. – Что им всем от меня нужно? А этим – из списка Forbes?»

Надежды разыскать Лизу, понятное дело, не было уже никакой.

– Скажи мне, что это было? – спросил он своего спутника, когда, отыскав посольскую машину, они наконец оказались в салоне.

– Любовь к Америке.

– Что, прости?

– Русские – не все, разумеется, но большинство интеллигенции и часть бизнеса, питают к нам совершенно необъяснимые теплые, почти родственные чувства.

– Откуда же?

– Знаешь, я думал об этом. Особенно когда только приехал работать в Москву и наблюдал на приемах такое… Хм, я даже не знаю, как это назвать. Трепет? Умиление? Низкопоклонство? В общем – небывалую любовь. И я, как ты сейчас, спросил себя – почему? Откуда? Не за помощь же по лендлизу? И мне кажется, я нашел ответ, и не ответ даже – целую концепцию. Я даже придумал ей название. Только не смейся.

– Даю слово.

– Так вот, Россия – страна больших, сильных людей. Здесь их культ, их правила, их земля, здесь не любят «шибко умных», хотя знания и ученость уважают, но в сочетании все с той же смелостью и русской безрассудной отвагой. Ну, пусть я маленький и слабый, и ты наверняка мне накостыляешь, но я все равно врежу тебе футляром своей скрипки. А там – будь что будет. Но знаешь – не все же таковы? И появляются люди с комплексами. Вернее – с одним. Я назвал это «комплекс маленького скрипача».

– А почему скрипача?

– Ну, был у меня по соседству такой скрипач-доходяга. Ох, и доставалось ему от нас.

– Значит, не только в России?

– Подожди. Дослушай. Тогда поймешь, причем здесь Россия и Америка. Так вот, собственно, о комплексе. Вот представь себе. Маленький, талантливый, но слабый мальчик-скрипач, разумеется, подвергается жесткой обструкции со стороны дворовых мальчишек. Заступников у мальчика нет – ну, вышло так – ни папы, ни старшего брата… Сам он трусоват – драки боится. Жалуется маме, хнычет, взрослые одергивают сорванцов. Но любви к маленькому скрипачу это – понятное дело – не прибавляет. Тогда он придумывает – и верит в собственный личный миф – больших и сильных друзей, ребят откуда-то издалека, из другого двора, улицы, города. которые придут и накажут обидчиков. Накостыляют им по шее. И жить становится веселее. Потом мальчик вырастает. И происходит перенос детского комплекса и детского мифа во взрослую жизнь – обидчикам-властям противопоставляются заступники-власти из дальних стран. А вернее, страны – Соединенных Штатов Америки. Так вот – собственно – почему российская интеллигенция испытывает такой – едва ли не сакральный – трепет перед США. Я, к примеру, не склонен списывать все исключительно на счет голодного (тогда еще) российского бытия, меркантилизма и витальной зависимости от грантов.

– Значит мы – те самые большие хорошие парни, которые придут и надерут задницу обидчикам.

– Ну да. Как образ.

– И сегодня?

– Нет, сегодня – это уже генетическая память. Особенно у деятелей культуры. Олигархи – отдельная история.

– Да, это уже история про совсем другой комплекс.

Лизу он увидела спустя два часа в огромном зале какого-то помпезного ресторана, она сидела во главе стола, спокойная внешне, и невозмутимо слушала уже изрядно пьяные речи каких-то людей, воспевающих Лемеха, и даже благодарно кивала в ответ. Кто-то из присутствующих, видимо близких людей, собираясь уходить, направился к Лизе проститься, она поднялась – охрана, плотной стеной прикрывающая все подходы к столу, расступилась. Стив призывно поднял руку. Она увидела его и, наскоро расцеловавшись с двумя пожилыми женщинами, подошла, отмахнувшись от двинувшегося следом охранника коротким, резким жестом руки.

– Лиза, я…

– Послушай, Стив. Я не могу, не хочу сейчас говорить с тобой.

– Когда?

– Не знаю, через год, два – во мне сейчас внутри – одна сплошная пустота. Там ничего: ни боли, ни страха, ни любви, ни даже сожаления. И в этом отчасти виноват ты. Только отчасти, причем твоя часть – может, самая маленькая, даже мизерная.

– Да. Есть.

– Я понимаю, ты всего лишь делал свою работу. И не знал ничего обо мне. Я понимаю. Но говорить с тобой сейчас я не могу. Уходи. Пожалуйста.

– Но я могу?…

– Не знаю. Когда-нибудь… на то она и есть – судьба.

2004 ГОД. ВАШИНГТОН

– Надеюсь, у тебя все в порядке? – поинтересовался Стив у Дона Сазерленда, когда неожиданно по телефону тот спросил, не выпьет ли он с ним пива.

Стив – не большой любитель пива, потому название бара не сказало ему ничего определенного, зато немедленно ответила интерактивная карта Вашингтона, благо компьютер был включен. Бар «Анакостия» носил имя реки, протекавшей на юго-востоке столицы, – откровенно говоря, не самого фешенебельного, и даже – совсем наоборот, бедного и неблагополучного района, со всеми вытекающими из этого печального обстоятельства последствиями.

– В полном. А-а-а, вот ты о чем… – Дон уловил мысль на лету и снисходительно заметил. – Не беспокойся, с тобой рядом будет парень из Лэнгли.

– Аналитик из Лэнгли, – уточнил Стив.

– Ну, мы два раза в неделю занимаемся спортом. И это не фитнес, как ты понимаешь.

– Я тоже иногда поднимаю гантели. Когда затекает спина. Ладно, конспиратор, до вечера.

Бар оказался намного приличнее, нежели заранее представлял Стив, и даже вопрос – не найдется ли вместо пива бутылочки красного калифорнийского, не вызвал у бармена чувства неприязни к невысокому худощавому белому парню, одетому в слишком дорогие джинсы для этих мест. Он дотянулся до полки и, покопавшись в армаде пыльных и по большей части пустых бутылок, извлек то, что требовалось. И даже протер булку полотенцем, смахивая пыль и паутину. Единственный вопрос выдавал неожиданность этого заказа:

– Ты будешь пить из бокала, сынок?

– Да, спасибо, – ответил Стив, оставив при себе вертящееся на языке: «А что еще вы можете мне предложить?»

С бутылкой и бокалом он побродил по залу, пока пустому – было еще довольно рано – и выбрал столик в углу, который показался ему самым неприметным. Дон появился скоро, пожал руку бармену и перекинулся с ним парой фраз, из чего Стив понял, что бар «Анакостия» для Дона Сазерленда все равно что неприметная чайная для Кондолизы Райс. И еще успел подумать: хорошо бы, кто-нибудь из моих конфидентов облюбовал для подобных встреч Maison Blanche.

– Я спросил у старого Дика, не ждет ли меня кто? «Француз, – ответил Дик. – Или итальянец. В следующий раз предупреждай, когда к тебе будут приходить люди, которые не пьют пива. В этот раз обошлось – у меня была бутылка красного калифорнийского, еще со свадьбы Сюзи».

– Надеюсь, Сюзи не семьдесят лет?

– Успокойся, старик, не больше сорока, но последний раз она выходила замуж меньше года назад. Так что пей спокойно свое красное калифорнийское.

Но спокойно не вышло. Кто-то щелкнул пультом, над стойкой бара ожил экран небольшого телевизора. И сразу стало тихо. Кадры, которые сегодня Стив отсмотрел раз пять, а Дон – надо полагать – все пятьдесят, в этом баре, вероятно, видели впервые. И наступила тишина. Крупный полуголый мужчина с бородой бережно прижимал к груди младенца. Вокруг суетились вооруженные люди. Отчетливо звучали выстрелы. Русский журналист в кадре возбужденно говорил что-то, указывая рукой куда-то назад, за свое плечо. Комментатор в студии не успевал переводить. Никто ничего не понимал.

– Где это? На Балканах? Снова воюют?

– Это в России, – старый Дик тоже был в курсе событий. – Какие-то подонки захватили в заложники триста или четыреста детей. Школьников. Народ в зале заговорил разом. Дон отвернулся от экрана, отхлебнул большой глоток пива. Стив сделал шаг навстречу. Он понимал – Дону трудно. В истории с Буденновском, против которой тогда Стив возражал категорически, Дон поддержал своих будущих коллег из Лэнгли. Вышло то, что вышло, но изначальная задача – дискредитировать и отстранить от «тела» Ельцина силовиков Коржакова, решена не была. Более того, к ней даже не продвинулись ни на йоту. Теперь – как понимал Стив – ситуация была схожей. Дай только бог, чтобы автором этого сценария не был Дон.

– Я так понимаю, ты хотел поговорить об этом, – Стив кивнул в сторону экрана.

– И кое о чем еще. Тебе известно имя Ирмы Гудвин?

– Ну, это что-то вроде Дона Сазерленда и Стива Гарднера в одном флаконе. Для мисс Кондолизы Райс.

– Верно. Так вот, тебя так редко привлекают к работе сейчас именно из-за нее.

– Ну, это нормально. Она работает в штате и вправе сама решать, нужен ей свободный консультант извне или нет. Я тоже часто обходился собственными силами.

– Нет. Дело не в этом. Ирма – изначально специалист по борьбе с терроризмом, работала в нашей конторе, одновременно защитила диссертацию, и Конди потащила ее за собой. Сегодня она – как когда-то ты у Мадлен – в сущности, занимается Россией. Она, кстати, очень высокого мнения о тебе и многое из твоих наработок взяла на вооружение. В частности – теорию раскачивания лодки. Помнишь?

– Разумеется. Стабильность – враг уступчивости, лодка, готовая перевернуться – мощный аргумент принятия правильного решения. Того, которое подсказывает человек, плывущий рядом на катере.

– Да. Она, похоже, выучила это наизусть.

– Я рад.

– И напрасно. Раскачивать лодку – видишь ли – можно по-разному.

– Боже правый… Не хочешь же ты сказать…

– Я ничего не говорю, но – вспомни – как часто за время своей работы ты обращался в наше ведомство?

– Думаю, раза три, может – четыре.

– А я – на сегодняшний день – член постоянной оперативной группы миссис Гудвин. И, между прочим, как в добрые старые времена, хожу на службу в наш милый подвальчик.

– И никто из аппарата Конди не в состоянии ей объяснить, что подобные акции расшатывают лодку слабых лодочников, сильные – напротив, только укрепляют свои позиции?

– Мне не известны специалисты такого уровня. Я всего лишь аналитик из чужого ведомства. И вот кое-какая информация для аналитической записки, которую я собираюсь написать завтра. Надеюсь, ты понимаешь, что ничего этого не видел и видеть не мог.

– Этого ты мог и не говорить. Стив развернул тонкий лист бумаги.

2003

1. 12 мая 2003 года в селении Знаменское Надтеречного района Чечни трое боевиков-смертников совершили теракт в районе зданий администрации Надтеречного района и УФСБ РФ. Автомобиль «КамАЗ», начиненный взрывчаткой (около 1 т), пробил шлагбаум и взорвался. Погибли 60 человек, более 200 человек были ранены.

2. 14 мая 2003 года в Гудермесском районе Чечни во время многолюдного религиозного праздника женщина привела в действие пояс смертника. Погибли 18 человек, 46 ранены. Произошел теракт на аэродроме в Тушино (Москва), где проходил рок-фестиваль «Крылья». Две террористки-смертницы взорвали пояса шахидов. Погибли 16 человек, 57 получили ранения.

3. В ночь на 10 июля у ресторана на 1-й Тверской-Ямской улице погиб взрывотехник ФСБ, который пытался разминировать еще один пояс шахида, спрятанный в сумке, которую сняла с себя чеченка-смертница. Она находится под следствием.

4. 1 августа 2003 года произошел теракт в Моздоке (Республика Северная Осетия). Террорист-смертник на грузовике «КамАЗ», груженном взрывчаткой, въехал на территорию Моздокского госпиталя и привел бомбу в действие рядом с главным лечебным корпусом. Госпиталь был разрушен, под обломками погибли 50 человек, более 60 получили ранения разной степени тяжести.

5. 25 августа 2003 года на трех остановках общественного транспорта в Краснодаре взорвались безоболочные взрывные устройства от 200 до 400 г в тротиловом эквиваленте, начиненные гайками размером 6–8 мм и металлическими пластинами. Погибли 4 человека и более 20 ранены.

6. 3 сентября 2003 года прогремел взрыв в электричке, следовавшей по маршруту Кисловодск-Минеральные Воды. В 7.30 утра сработали два мощных взрывных устройства, которые были заложены под полотно. Мощность бомбы была около 15 кг в тротиловом эквиваленте. Погибли 7 пассажиров поезда, еще 92 человека получили различные ранения.

7. 5 декабря 2003 года мощный взрыв произошел во втором головном вагоне поезда Кисловодск-Минводы, когда электропоезд отъехал от вокзала Ессентуков на 500 м. Погибли 44 человека, еще 156 пострадало, в том числе 62 ребенка.

8. Аналогичные данные есть по 2004 году. Возможно, еще без сегодняшней истории, которая одна могла бы. – Дон не договорил и снова взялся за пиво. – И это только состоявшиеся акции. А сколько терактов удалось предотвратить их спецслужбам? А сколько командиров высшего звена уничтожить?

– Я понимаю, что это не твоя тема, но рейтинга президента Путина за этот период у тебя, случайно нет?

– Упал на 9 %. С 84 до 75 %. Весьма принципиально, как ты понимаешь.

– Особенно по сравнению с нашими – 41 %.

– Да. Но сейчас ты усядься покрепче. Потому что если ты грохнешься со стула – а ты вполне можешь грохнуться, тебя сочтут слабаком и хлюпиком. И уж точно – французом. Потому что ты не допил даже и половину бутылки своего красного калифорнийского.

– Ну?

– Она исполняет все это, руководствуясь еще одним твоим изобретением.

– И каким же?

– Психами.

– Боже правый, так это все делаем не мы?

– Знаешь, Стив, если бы ты не был моим другом так долго…

– Все! Прекрати! Сейчас не время и не место для шуток.

– Эк тебя развезло с полбутылки красного калфорнийского. Ладно. Ладно. В твоей папке «Психи» она выбрала человека по фамилии Березовский. Он каким-то образом связан со всеми этими чеченскими сепаратистами и ненавидит президента Путина. Остальное дело техники, я думаю, с ним работает даже не она сама.

– Значит это я – автор всего этого кошмара?

– Ну, не напрямую…

– Это по моему сценарию заживо горят дети?

– Стив, остановись!

– Все. Остановился. Будем пить дальше?

– Нет. Поедем по домам. Я напишу свою скромную бумажку, а ты – сделай все, чтобы Конди приняла и выслушала тебя внимательно. Потому что даже самая целебная таблетка, выпитая не вовремя или не тем, кому она прописана, может стоить жизни. А в твоем чертовом компьютере – целая аптека. А у этой сучки Ирмы Гудвин фигова туча амбиций. Понимаешь, что это такое, вместе взятое?

– Я все-таки допью свое калифорнийское, – неожиданно спокойно заявил Стив.

И Дон понял: он знает, что делать завтра. И не спеша допил свое пиво.

2004 ГОД. ВАШИНГТОН

Делать – собственно – ничего не пришлось. Утром – едва проснувшись – Стив взялся за телефон и, не включая линию, принялся репетировать текст, который должен будет сейчас произнести государственному секретарю США – госпоже Кондолизе Райс. Он делал так всегда. Иногда – если речь шла о публичном выступлении – даже перед зеркалом. Чтобы речь была максимально краткой. Это был залог успеха любого выступления, особенно если времени на него было отпущено немного. Или собеседник вообще не собирался слушать речь. Такое случалось. Несколько правильных слов, сказанных быстро и услышанных, иногда меняли ситуацию кардинально. Он только начал, обращаясь в воображаемой Райс, довольно сухо и решительно, как телефон зазвонил сам.

– Мистер Гарднер – металлический женский голос не выражал ничего, кроме того, что должен был сказать, и никаких эмоций, – госпожа Райс хотела бы видеть вас сегодня в своем офисе в два часа дня. Я могу подтвердить эту встречу?

Стив был так растерян, что чуть не ляпнул:

– То есть, не в чайной?

Но вовремя взял себя в руки.

– Да, я буду.

– Будьте добры, назовите номер и марку вашей машины и номер водительского удостоверения – пропуск будет заказан.

– Через западные ворота, мэм. Благодарю, я знаю, как найти к вам дорогу.

– Разумеется, мистер Гарднер, я должна была бы сообразить, – металл в голосе заметно потеплел.

Стив положил трубку. И встал напротив зеркала – репетиция будет долгой. Он знал – Конди, в отличие от Мадлен, никогда не пускается в пространные рассуждения, но короткими точными репликами иногда может отправить соперника в нокаут задолго до конца поединка. Но она не была настроена на поединок. Мед и патока. И кофе с его любимыми печенюшками на столе. Стив подумал про Дона – но в ту же секунду гневно отогнал эту мысль. Если только бар, названный честь реки, стал уже чересчур популярен. Но теперь рассуждать об этом было поздно.

– Я знаю, вы рассержены и даже обижены, Стив.

– Отнюдь. Я огорчен. Зол. Разочарован. Но обижаться – собственно, за что?

– За то, что ваши разработки, без согласования с вами – хотя мы и договаривались об этом – были использованы моим сотрудником. Причем – теперь это очевидно – с грубейшими ошибками. Я виновата, Стив. Простите меня.

– А те дети?

– Это уже демагогия, Стив! – ему показалось, что, произнося одно из этих слов, она оскалилась и стала похожа на большую черную кошку или даже пантеру, рассерженную и опасную чрезвычайно. – Человек, приходящий в политику, должен знать, что целый ряд нравственных установок, полученных в детстве и принятых в обществе, ему придется – и не раз – переступить, во имя целей более высоких. Мы подчиняемся закону больших чисел и политической целесообразности. Некоторые называют это профессиональной деформацией, но то же можно сказать о военном, apriori готовом нарушить главную Божью заповедь. И все. Надеюсь, мне не придется возвращаться к этой теме. Сегодня мы должны обсудить с вами две темы, касающиеся России.