Текст книги "Нефть"

Автор книги: Марина Юденич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Дон аккуратно и бесшумно, как вышколенный официант, разливал кофе из серебряного кофейника. Круглую вазочку с теплыми, источающими аппетитный аромат корицы булочками Лиз заботливо придвинула поближе к Мадлен. И незаметно – так же, как вошла, исчезла.

– Остается одно… – покончив с официантскими обязанностями, Дон легко присел на кончик кресла, бесцеремонно подвинул к себе булочки.

– В Лэнги полагают.

– Нет! – Мадлен, не пригубив, поставила чашку с кофе на блюдце так резко, что звон фарфора показался звоном разбитого фарфора, но блюдце уцелело и только наполнилось горячим ароматным кофе, выплеснувшимся из чашки.

Дон поднялся было, заменить чашку, но Мадлен остановила его довольно резко.

– Сядь, пожалуйста. Этим есть кому заняться. А вот кто займется Коржаковым, должен сказать ты.

– Я и начал. В Лэнгли…

– Никаких Лэнгли. Они уже сделали все что, что могли, ровно год назад, и об этом мне теперь с утра напоминают все информационные агентства. А президент приносит соболезнования Ельцину в связи с годовщиной страшной трагедии.

– Но генерал Коржаков – не больница в Буденновске.

– Он больше, Дон. Он единственный человек, которому доверяет Ельцин.

– Это не главное, – Стив допил свой кофе и аккуратно поставил чашку на место. Полемику вокруг Лэнгли и тех способов, которые готовы были предложить тамошние друзья Дона, он пропустил демонстративно. И все понимали почему. Год назад Стив был против операции в Буденновске, полагая, что, несмотря на пролитую кровь, акции силовиков – а значит, и Коржакова – в глазах Ельцина только вырастут. Не потому, что операция окажется удачной, а потому что нападение окажется реальным. Это были его слова, сказанные прошлой весной тем же людям, но в другом кабинете. Тогда Дон и пара его плечистых коллег, приглашенных для беседы, оказались речистее. Теперь – вспоминать об этом вслух никому не хотелось, но вспомнили все.

– Тогда – что же?

– Главное – это будет формальный повод отложить выборы. Страна окажется втянута в хаос, в этом хаосе Ельцин, безусловно, поставит на сторонников Коржакова. Премьерское кресло займет Сосковец, который – после всех необходимых выборных процедур – и станет президентом России. Ну, не сразу, через год-другой.

– С Сосковцом, говорят, тоже можно договориться.

– Вероятно. Но это значит все начинать сначала. Это раз. Два. Он человек совершенно другой формации, из числа «красных баронов», которые готовы продать многое, но.

– Родиной торговать… – внезапно по-русски и с какими-то грозными, театральными интонациями вставила Мадлен.

Дон удивленно поднял глаза.

Стив, напротив, кивнул удовлетворенно.

– Да. Наш сценарий написан и уже наполовину осуществлен под людей следующего поколения: прагматиков и космополитов. Мы умеем работать и договариваться с ними, они отдают себе отчет, что будет, если они нарушат обязательства. Их деньги, в конце концов, в наших банках, у половины из них европейские и израильские паспорта. Это наши ребята. Сосковец, говорите? Может – Лебедь? Или все же Зюганов? Дайте, пожалуйста, спички, Мадлен.

– Зачем?

– Я торжественно сожгу сценарий в вашем камине.

– Не выйдет. Камин разжигают исключительно принимая послов.

– Отлично. Терпеть не могу запаха жженой бумаги, – похоже, Дон доедал последнюю булочку, – ну, раз все закончилось так хорошо… Мы сохранили Коржакову жизнь. И не сожгли сценарий Стива… может быть, Стив будет так любезен, чтобы поведать, каким видится ему финал.

– Думаю, я отвечу на этот вопрос завтра.

– Берешь тайм-аут.

– Нет. Сегодня, возможно именно в эти минуты, «семибанкиры» встречаются с президентом, они изложат ультиматум. Он должен будет что-то ответить. Тогда и станет ясен финал.

– А если он не станет отвечать?

– Финал будет другим. И только.

– Но он будет?

– Вне всякого сомнения, госпожа госсекретарь.

Или не будет, как полагает большой нефтяной Тони, но на этот случай – существует вариант два. И только один вопрос – когда? Тогда или теперь?

2003 ГОД. МОСКВА

Узкая дверь нашего безопасного приюта, нашей маленькой дешевой кафешки с трудом пропустила его внутрь. Она заскрипела, затрещала, звякнула треснутым стеклом и с такой силой задела стоящий у входа столик, что на нем опрокинулись пластиковые стаканчики. Слава богу, пустые – люди из-за столика только что вышли на улицу. Они вышли, а он зашел. Большой, аккуратный, почти красивый в своем темном – явно не дешевом костюме и белоснежной рубашке, затянутой у ворота тугим темным галстуком. Не здешнего полета птица, не местной красоты мужчина. Все, побросав дела, смотрели на него. Однако ж довольно напряженно. Появление особей другой популяции – всегда настораживает другую. Тем паче в Москве, где почти никто и никогда не ждет лучшего. По крайней мере, в людном, малознакомом месте. Впрочем, они беспокоились напрасно – его интересовали только мы.

– О, Елизавета Михайловна, что-то мы опять вас потеряли.

Улыбка на его широком лице была искренней. Готова поклясться – он действительно рад был нас видеть. По-настоящему.

– Что-то вы стали какие-то невнимательные, – Лиза язвит без особой, впрочем, досады.

Рано или поздно все равно предстояло обнаружиться. Не пускаться же в бега по полной программе. Впрочем, я пока и не видела оснований. Лемех рвется к власти? Ну, так не он один. Что такого успела узнать Лиза, а в скором времени, очевидно, узнаю я, чтобы «мочить нас в сортире» или где придется, навлекая на себя кучу возможных и вероятных неприятностей. К тому же из прессы, правда, мельком и не так, чтобы слишком всерьез, я знала, что у самого Лемеха нынче не слишком ладные отношения с нынешней властью. Как говорится, таперича, – не то, что прежде. Из фаворитов-любимчиков, из дуайенов олигархического корпуса он, похоже, медленно, но неукоснительно пикировал вниз. Согласно заявленному новым президентом принципу равноудаленности. Словом, страшно мне пока не было. Любопытно – да.

– А знаешь что, – говорит Лиза, когда мы оказываемся на улице, – давай заедем в наш офис. Во-первых, ты еще не видела – новый. Во-вторых, хочу показать тебе, как бывшему журналисту, кое-какую прессу и познакомить с нашим пресс-секретарем. Если не возражаешь.

– Нет. Я сегодня уже свободна совсем.

– Поедем со мной, а твою машину, если хочешь, оставим на стоянке.

– Зачем на стоянке? – легко вклинивается в беседу красивый мужчина в дорогом костюме – наши ребята погонят следом, если доверяете.

– Было бы что доверять – ключи от моей Toyota RAF4. Были когда-то и мы рысаками. Теперь вот скромные японские машинки. Зато компактные и послушные.

Впрочем, золотистый Bently Лизаветы тоже не так уж велик. В салоне – запах дорогой кожи, так пахнет почему-то только в очень дорогих машинах, независимо от того, сколько им лет. И слегка – пряными Лизиными Joy от Jean Patou, неизменными на протяжении всего нашего знакомства. Выруливая со стоянки, она – тем не менее – замечает слабое шевеление моих ноздрей.

– Да. Вот такое постоянство. С четырнадцати лет, можешь себе представить. И знаешь почему? Прочла в каком-то тамошнем глянце, что это духи Джеки Кеннеди. И все. Копила, клянчила у мамы, папа – тот иногда просто мог подкинуть пятерку – на булавки. Тогда они стоили безумно дорого, около 400 фунтов. Словом – не прошло и года, как я торжественно вылила на себя полфлакона и в истерике была отправлена мамой в ванную – отмываться до тех пор, пока сама не перестану чувствовать запах, а посторонний сможет почувствовать с расстояния не менее одного метра. Протокол, мать его.

– Ты была такой поклонницей Жаклин?

– Я ее боготворила. И страдала от того, что не брюнетка, а рыжая. Красить волосы, понятное дело, мне бы никто не позволил. И стричь не позволил. Мне даже черные очки, как у нее, надеть не разрешили.

– Почему?

– Потому что солнечные очки носят на пляже, а все остальное – надуманный буржуазный шик.

– А потом? Уже в Москве.

– Ну… Знаешь, в Москве я довольно быстро повзрослела. А когда становишься взрослым – кумиры теряют свою прелесть, вернее – ты перестаешь в них верить. Как в том, что куклы живые, а подарки на новый год приносит Дед Мороз.

– Многие не перестают. Я про кумиров.

– Это не от большого ума, кажется. Или от невозможности наблюдать объект с близкого расстояния. Пусть даже – со сцены.

– А Лемех разрешает тебе самой водить машину? – спрашиваю я, вспоминая баталии собственные и ее, Лизаветы, с нашими мужьями, которые категорически были против нашего самостоятельного передвижения по городу. Объясняя это, разумеется, соображениями безопасности, хотя на самом деле мне всегда казалось, что дело ни в какой не безопасности. А в чем-то другом. Разные могли быть причины, но только не эта.

– Да. На пятнадцатом году совместной жизни стала представлять меньшую ценность. Амортизация, как ты понимаешь. Новые модельные ряды. Ну и прочее. Оставил – вот – охрану на «хвосте», которая – разумеется – больше следит, чем охраняет.

– Один мой друг, большой специалист в области организации личной безопасности, произнес однажды гениальную по своей точности фразу. Любая охрана, сказал он, в любую минуту легко превращается в конвой.

– Ты права. Он гений.

– Ну, не во всем. В охранном деле – однако ж – стопроцентно.

Так, за разговорами о духах и охранниках, мы скоротали путь. Офис – огромное здание в центре, окнами на Кремль. Мрамор, стекло, вокруг – гектар английского газона. По газону – редко – голубые ели. Почти кремлевские, и мысли в этой связи навевают соответствующие. И я говорю об этом Лизе. Она кивает:

– Собственно, это такой прием Лемехова арсенала – штришками, штрихами, деталями, мелочами и разными действительно серьезными штучками – провоцировать определенные ассоциации. К примеру, день рождения одного из первых лиц в государстве. У Лемеха с утра – в кабинете огромный букет цветов и скромная коробочка с хорошо узнаваемым логотипом. Невелика, неприметна. Но лежит так, что заметна каждому, О цветах – и разговора нет. Клумба. К концу дня Леня исчезал вместе с заметными дарами, ничего никому не объясняя. Большинство понимает все правильно. То есть так, как нужно Лемеху. Как обстояли дела на самом деле – не знал никто, кроме охраны, да и та вряд ли что понимала: мало ли в каких особняках справляют какие праздники. У богатых, как известно. К тому же я совсем не исключаю, что подарок действительно попадал по назначению. А может, и не попадал. Или попадал, но отнюдь не из рук Леонида. Сплошной туман. Любимый лемехов камуфляж. В итоге – в сознании людей рождалась необъяснимая уверенность в Лемеховой близости к верхам. Самым-самым. Это теперь-то, когда все – как это – равноудалены…

Новичков подобное величие приводит в трепет, у людей посвященных – рождается чувство собственной ущербности: «Если это так – а я отчетливо чувствую, что это так – стало быть, мною что-то упущено, что-то пронесли мимо моего вездесущего носа. Убью гадов!» – последнее относится к когорте собственных клевретов, ответственных за связи с Олимпом. Справедливости ради, надо отметить – были времена, и близость действительно была. Но, похоже, закончилась.

– Еще тогда, в 1996-м?

– Нет, конечно. Тогда все было в лучшем виде. И люди были другие, и обычаи, и нравы. Да что там нравы – эпоха была другая.

– Но сошел-то он с ума именно тогда?

– Ни с чего он не сходил, прости, не договорила и ввела в заблуждение. Это мне – глупой малообразованной стареющей женщине показалось, что у мужа появились какие-то бредовые идеи. Это я, можно сказать, повредилась рассудком, а вернее – мне его просто не хватило, чтобы понять – все рассчитано с филигранной точностью. И все будет.

– Что будет?

Она обнимает меня за плечи, и я понимаю этот жест как предложение замолчать.

– Знаешь что, пойдем, поднимемся в библиотеку, я покажу тебе последние публикации, и пригласим по дороге нашего пресс-секретаря, мало ли – у тебя возникнут вопросы.

Я не возражаю. Я понимаю – у Лизы есть план, и она неукоснительно его исполняет. В лифте у нее рождается еще одно решение – случайно или это часть задуманного плана, я не понимаю, потому просто следую Лизаветиным – как бы случайным – идеям.

– Кстати, ты же не видела и кабинет Леонида и нашего Малевича.

– Малевича? Ну, не в кабинете Леонида – уж точно.

– Заскочим на минутку – там действительно сумасшедший дизайн. И ему наверняка будет приятно, что ты побывала в гостях. Пусть и в его отсутствие.

Переступив порог кабинета, я первым делом упираюсь взглядом в Малевича. Огромное полотно на белой, шероховатой стене. Под ним – вытянутый, волнообразный рабочий стол, размером с маленькое летное поле: зеленоватое муранское стекло в паутине серебристого металла. Странно и страшно. Хрупкий на вид, к тому же безобразно – по мне – искореженный металл удерживает на весу холодную плоскость массивного стола, заставленную всевозможной техникой, заваленную книгами, альбомами, журналами и газетами. Красное кресло со стеганой спинкой. Похоже, ему виделся трон. Разумеется, на колесиках, иначе взлетную полосу стола не объехать. Однако ж главный фокус, не в этом. Высокой спинкой кресло-трон развернуто к двери, и, стало быть, входящих Леонид встречал именно так, спиной.

– Он хотел постоянно видеть картину, – Лизавета дает пояснения голосом опытного экскурсовода. Ровно. Уважительно. Но без восторженных придыханий.

Ах, вот оно что! Мило. Особенно если учесть, что прежде Лемех ни черта не смыслил в живописи, и долго искренне хохотал, впервые увидев репродукцию какого-то из квадратов. Почему-то я помню это хорошо. И Лизавета, видимо, помнит. Потому и привела меня в кабинет.

– Миллион долларов? За это?!!! Я нарисую лучше. И дешевле, клянусь! Теперь, оказывается, он не мог ни на минуту оторваться от полотна. Что ж! Люди меняются.

– Но когда человек входил? – меня по-прежнему занимает проблема общения с человечеством в присутствии Малевича.

– Если разговор был долгим, он поворачивался.

– И? – я оглядываюсь. В другом конце огромного кабинета, у противоположной стены, маленький красный диван. И крохотный столик подле него.

– Они общались.

– Он за столом, а они…

– Да, это диван для гостей.

– И он никогда не приближался?

– Нет. При мне, по крайней мере.

– А друзья? То есть ближний круг?

– Они собирались в другом месте – в овальном зале. Хочешь взглянуть? Там немного Босха.

– В другой раз.

Черт бы с ним, с Босхом. Меня основательно интересуют те, кто имел счастье лицезреть Малевича. Интересно было взглянуть, как визитеры приближались к столу, чтобы пожать руку хозяину? И что потом? Пятились задом, в лучших имперских традициях? Жаль, не увижу, вероятно. А спросить неудобно пока.

1996 ГОД. ВАШИНГТОН

Стив заглянул в кабинет Мадлен и, не обнаружив там никого, вернулся за дверь. В просторное, ухоженное и увитое цветами царство Лиз – личного секретаря Мадлен Олбрайт.

– Что такое? Она тебя прогнала? – лицо Лиз выражало крайнее изумление.

– Ее там нет.

– Это невозможно. Она там. Даже когда она выходит – извини – в свой личный туалет, у меня загорается лампочка.

Не сговариваясь, они почти рука об руку направились к личному кабинету Мадлен. Комната была пуста.

– Вот видишь, – начал было Стив… и осекся.

Из– за тумбочки стола отчетливо проглядывала – едва ли не ее точная копия – полная ляжка госсекретаря. Лиз молча потянула его за рукав. Слава богу, Мадлен не заметила их вторжения.

– И что она… там… – Стив не уверен был, что вправе задавать такие вопросы, но Лиз отозвалась легко.

– Очередная брошка. Ты же знаешь, она неровно дышит к брошам. И периодически их теряет. Только и всего.

– Только и всего, – стоя на пороге собственного кабинета, госсекретарь довольно похоже передразнила собственного секретаря. – Моя брошь при мне. А вот документ, ради которого этот молодой человек который час ошивается на нашем седьмом этаже, куда-то задевался.

– Как это задевался? – Стив почти выкрикнул это, хотя крайне редко повышал голос.

– Успокойся. Шифровальщики уже несут копии. Там два документа, и оба, мне кажется, очень важны для тебя.

Разумеется, шифровальщик шел целую вечность. И еще полвека – Лиз расписывалась за документы. Когда формальности были закончены, Стив потянулся за папкой.

– Нет, дорогой. Здешние порядки установлены не нами, и мы не станем их менять. Сначала это увидит Мадлен.

– Ну, ладно. Я пойду тебе навстречу, – Мадлен нацепила на нос тонкие очки без оправы, отчего сразу стала похожа на старушку в магазине, выбирающую писчую бумагу. – Слушай. Это докладывают посольские. Но… это же старая бумажка. И я ее уже читала. Что ты за фокусы выбрасываешь. Стив?

– Читайте, пожалуйста, следующий документ все объяснит.

– Очень на это надеюсь… Иначе…

«15 марта 1996 г. произошло событие, которое имело все основания, дестабилизировать ситуацию в России до степени государственного переворота и прямого столкновения сторонников и противников распада СССР. Государственная дума РФ приняла решение об отмене Постановления Верховного Совета РСФСР от 12 декабря 1991 г. о денонсации Договора об образовании СССР. Таким образом, теряло юридическую силу постановление ВС РФ, денонсирующее подписание Беловежского соглашения. Наиболее радикальные депутаты Государственной думы на этом же заседании потребовали привлечь президента России Б.Н. Ельцина к уголовной ответственности за совершение государственной измены и иные преступления против государственной власти, предусмотренные Конституцией бывшего СССР. Были высказаны также предложения взять Б.Н. Ельцина под стражу в зале заседания Государственной думы. В ответном слове Б.Н. Ельцин назвал решение Думы провокационным и сообщил о своем решении немедленно подготовить ряд документов о роспуске Государственной думы и запрете Коммунистической партии РФ. Кроме того, он объявил о своем решении о переносе сроков выборов президента РФ на более позднее время, приведя в качестве примера два года. Немедленно, не покидая своего места в зале заседания Государственной думы, президент Ельцин дал распоряжение о подготовке надлежащих документов. Заседание Государственной думы было объявлено закрытым».

– Забавно. Тебе не кажется, что он входит во вкус?

– Во вкус?

– Ну да. Ему нравится разгонять собственный парламент. А мы дружно его в этом поддерживаем. Интересная складывается коллизия, дружок, не находишь?

– Можно подумать, нам остается что-то еще?

– Нам не оставалось ничего больше. Но если он сделает это снова и снова с пальбой и трупами на улицах.

– Не сделает.

– Потому что уже упущено время?

– Да ничего еще не упущено. В 1993-м скандал с парламентом, если вы помните, начался еще в сентябре. Или – августе. А пушки стреляли в октябре. Время здесь ни при чем. Но есть другая причина.

– Что такое? – Она спустила очки на самый кончик носа, и жесткий проницательный взгляд уставился прямо на Стива. – Ты что-то затеял, не согласовав со мной. Или с Доном.

– Нет. Это всего лишь эксперимент одного из наших мальчиков третьей волны.

– Кого именно?

– Лемеха.

– Лемеха. Самая, пожалуй, адекватная фигура, не находишь?

– Нахожу, потому и разрешил ему поэкспериментировать. Практически самостоятельно.

– И в чем же суть эксперимента?

– У вас на столе второй конверт.

– Из Лэнгли. Совершенно секретно. Лично. В единственном экземпляре.

– Мне выйти?

– Зачем же? Мне, слава богу, дано право решать, кого знакомить с какими документами. Итак…

Очки снова вернулись на исходные позиции:

– «23 апреля 1996 года в 6 часов утра…» Господи, что это он возвращает сталинские обычаи, работать по ночам?

– Не знаю, может, у него бессонница, как у всех алкоголиков. Пожалуйста, прошу вас, продолжайте.

– Да продолжаю, продолжаю: «…на территории загородной резиденции Президента в «Горках-2», было созвано закрытое совещание, в котором принимали участие В. Черномырдин, О. Сосковец, силовые министры и руководитель президентской администрации Н. Егоров. Б. Ельцин ознакомил собравшихся с разработанным планом по существу очередного государственного переворота и попросил высказаться. Большинство участников поддержало намерения президента. Возражения высказал министр внутренних дел А. Куликов, который заявил, что коммунистическая партия контролирует законодательные органы власти в половине регионов России, и если она выведет народ на улицу, то, возможно, часть военнослужащих Министерства внутренних дел перейдет на ее сторону, что будет означать вооруженное противостояние. После этого своими сомнениями поделился и В. Черномырдин. Ельцину пришлось закрыть заседание, так и не сформулировав никакого решения.

В дело вмешалась Татьяна Дьяченко, которая довольно энергично высказалась против нарушения конституционности. Она убеждала отца в том, что расправляться с коммунистами путем запретов бесполезно, что коммунистическая идеология в головах у людей и никаким указом новую голову им не приставишь. Длительная беседа с глазу на глаз, в ходе которой угроза отхода Запада от поддержки Ельцина прозвучала не один раз, сломила президента. Практически принятое решение было отменено».

– Yes! – это было впервые за годы работы с госсекретарем. Стив Гарднер, безупречный, воспитанный в хорошей семье, педантичный и даже слегка чопорный и подверженный некоторому снобизму, Стив Гарднер сопроводил громкий вопль характерным энергичным жестом и уставился на государственного секретаря США в видом победителя. Надо отдать должное, Мадлен сохранила невозмутимость.

– И?

– И мы решили эту проблему. Дискредитации, а затем и отстранения Коржакова со всеми его силовиками, вместе взятыми. Все.

– Прости. Но мои мозги, очевидно, работают не так быстро, как твои, – придется дать некоторые объяснения.

– Вчера ночью она победила. Одна – целую армаду боевых генералов. Он послушал ее, а не их.

– Ну и что? В следующий раз будет наоборот.

– Нет. Она его дочь. И она слишком долго зависела от всей этой гвардии. Теперь она не отступит. Это будет драка. Коварная. Жестокая. Но согласно моему сценарию – она победит.

– Значит, у тебя уже есть сценарий.

– Разумеется.

– И он называется «Татьяна».

– Нет. Татьян много. Он называется «Дочь».

– Я видела ее несколько раз – обычная молодая женщина, милая, но не слишком располагающая к себе, по-моему, забитая – я имею в виду не физическое воздействие, – как все женщины в семье Ельциных. Ты предлагаешь ставить на нее? Но скажи – что мы знаем о ее политических взглядах, кроме этой цитаты из Лэнгли? Где гарантии, что и она поддержит отмену и перенос выборов – ей, полагаю, как никому понятно, насколько слаб и беспомощен Ельцин.

– Все так. Ну, вот смотрите – два чаши весов. На обоих – проигрыш отца на выборах. Однако на одной чаше еще один груз – ненависть. Она ненавидит Коржакова и его команду, долгое время управлявших – в сущности – ее семьею. И ею лично. Вдобавок она с симпатией относится к Чубайсу.

– Иными словами, у нее нет выбора?

– Нет.

– А силы противостоять Коржакову и команде?

– Силу ей заменяет ненависть и ярость.

– Да, это иногда бывает мощным стимулом. Что ж. Полагаю, ее досье есть в моей – твоей папке. Кстати, я заглядывала в нее недавно и обратила внимание – документов изрядно прибавилось.

– Я работаю, мэм. Когда вы первый раз позволили мне работать с папкой, вы сказали, что хотели бы превратить ее в хранилище оперативной памяти и аналитики, притом, что кроме сухой фактологии вас интересуют подробности и детали, чтобы иногда можно было просто почитать на ночь, как занимательную беллетристику.

– Я так сказала?

– Слово в слово.

– И что же – она теперь такова?

– Почти.

– Хорошо, Стив. Тогда я хотела бы почитать сегодня на ночь – уж не знаю, в качестве беллетристики или дамского романа, – досье Татьяны Ельциной.

– Дьяченко.

– Это не имеет значения.

– Разумеется, мэм. Я как раз работал с ее файлами – там появилось много нового, что и позволило мне…

– Дело за малым, Стив, – чтобы я позволила тебе…

Стив Гарднер понял, что перегнул палку. Но даже это не могло испортить его настроения. Это была красивая игра. В успехе которой он не сомневался. Вопрос был только в долгосрочности успеха, здесь он целиком и полностью полагался на опыт большого Тони. Иными словами, успех будет недолгим. Потом? Потом на арену выдут психи. Что будет дальше, Стив не знал.

2003 ГОД. МОСКВА

В библиотеке, оформленной в классическом английском Chippendale, полотна – после Малевича и Босха боюсь даже и предположить, чьи – похоже на «маленьких голландцев». А Лиза – как назло – забывает о роли экскурсовода. И я понимаю, почему.

За столом в центре зала нас ждет высокая яркая блондинка с простым, круглым, милым – какие бывают у северных русских крестьянок – лицом. Глаза у нее тоже «северные» – ледяные в синеву. Тонкие светлые волосы, слегка завиваясь, легким естественным каре обрамляют улыбчивое, с ямочками на щеках лицо. И все это – я определяю на глаз, но безошибочно – свое, натуральное, потому так гармонично и радует глаз. Ничего особенного, но классическое «блондинка» не пришпилишь, как бы ни хотелось. Не глупа и вполне профессионально, талантливо даже изображает радушие и желание помочь. И симпатию.

– Я читала ваши статьи и эссе – жаль, что не пишете больше, – это мне.

– О, так я давно не пишу.

– Так и я давно не читаю.

Молодец, она явно моложе нас с Лизаветой лет на десять, если не пятнадцать, но тонко уходит от сравнения не в нашу пользу. И – готова ради этого даже «состариться» годков на пять-шесть. С нее не убудет. А тетки, глядишь, растают. Кстати, зачем? Зачем расслаблять теток. Что хочет услышать от нее Лизавета? Или это обычная бабская злость – потому что уж эту-то Лемех не пропустил ни за что.

– Помнишь, группа Антона под руководством Михаила Григорьевича делала большую программу персонально для Леонида?

– Разумеется. Это основная наша разработка. Но она… Не для печати. Понимаете, Елизавета Михайловна…

– Это вы, Юлия, по-моему, не совсем понимаете, кто перед вами – ближайший друг нашей семьи, известный журналист и политтехнолог и, возможно, человек, который возглавит весь проект в его медийной и PR-части. Талый лед в глазах блондинки отчетливо крепчает, превращаясь в белые колючие льдинки. Она взбешена, и непонятно, что так мучительно коробит душу: то ли команда выдать секретный план, то ли сообщение о том, что я могу возглавить некий штаб. Да что уж там – предвыборный штаб Лемеха. Лиза рискует, ледяная блондинка может в любую минуту связаться с Лемехом (в том, что есть и у нее такое право и такая возможность, я не сомневаюсь ни на минуту), и тогда… А что, собственно, – тогда? Откроется вранье. А Лиза скажет, что вдруг решила пригласить меня на работу. Да, черт возьми, но я не знаю, что произошло между ней и Лемехом, прежде чем она решила, что он готовит государственный переворот, хочет ее убить, и выкрала документы – в общем, довольно безвинные. Не доказывающие ничего, кроме того, что Леонид Лемех сторонник парламентской, а не президентской республики. Но блондинка никуда не звонит. Через несколько минут передо мной на столе тонкая папка, озаглавленная: «PR-стратегия – Леонид Лемех – русский Сорос».

– Спасибо, Юля. Мы больше не станем вас задерживать.

– Но могут возникнуть вопросы…

– Тогда мы, конечно же, вас пригласим.

Они пикировались – разумеется, не на равных – еще несколько секунд. И кончилось все, разумеется, плохо для блондинки, потому что – сама мед и патока – Лизавета Михайловна попросила ее, раз уж она действительно совершенно не занята, приготовить нам кофе. И чего-нибудь – к кофе. А если в библиотеке не найдется, потому что не держат, дабы вдруг не завелись мыши, – сходить в бар. И даже денег предложила на покупки: ну как это «потом» – вдруг у вас нет сейчас. Словом, выволочка по полной. Но я не смогла насладиться. Я уже погрузилась в чтение. «PR-стратегия – Леонид Лемех – русский Сорос». Данная стратегия почти целиком строится вокруг личности г-на Лемеха, как создателя в России фонда, аналогичного Фонду Сороса, но на средства, заработанные российским бизнесменом. В этом случае имидж благотворительной организации и ее миссия являются производными от имиджа первого лица организации. В ходе создания г-ну Лемеху имиджа русского Сороса решаются следующие задачи:

• легитимизация богатства и общественного положения г-на Лемеха;

• корректировка имиджа Лемеха (был олигарх, а стал меценат);

• узнаваемость Лемеха широкими аудиториями;

• привыкание к тому, что Лемех не только и не столько жесткий бизнесмен, сколько настоящий гражданин своей страны, ведущий активную общественную и благотворительную деятельность;

• обеспечение роста доверия и симпатии населения к идеям и высказываниям Лемеха и к бизнесменам в целом.

Данная стратегия является двухступенчатой. Сначала в представлении российского населения закрепляется образ г-на Лемеха как «благодетеля», но не политика, за счет чего достигается построение не только положительного имиджа, но и создание устойчивой хорошей репутации. На втором этапе, после достижения узнаваемости, хорошего отношения и, через определенное время, доверия к г-ну Лемеху со стороны населения, начинается распространение им демократических идей. Если эти идеи будут исходить не от «олигарха», а от «русского Сороса», они будут выглядеть для населения более легитимными, за счет чего большая часть населения будет к ним восприимчива. Благодаря созданной на первом этапе программе репутации мецената идеи, исходящие от г-на Лемеха, будут восприниматься населением с большей степенью доверия и симпатии. Блондинка Юля, разумеется, принесла нам кофе и каких-то вкусных крохотных печенюшек к нему, хотя ни я, ни Лизавета не могли сказать с уверенностью, что по дороге из бара она не плюнула, и не по разу, в каждую чашку и не покатала печенюшки по полу, прежде чем красиво разложить на подносе. Но мы решили исключить этот фактор из восприятия. И просто пить кофе.

– Знаешь, какой у меня первый вопрос? – я с удовольствием засунула за щеку тающую во рту печенюшку, пусть бы она полежала на полу, под столом и даже в мусорном ведре. Великое это дело – грамотно исключить фактор из восприятия.

– Кто автор опуса?

– Ну, это ясно без слов. Брунгильда.

– Хм, почему ты зовешь ее Брунгильдой?

– Не знаю. Что-то северное. Жестокое.

– Она из Карелии. Но училась в Штатах, на наш грант, разумеется. Думаю, он заприметил ее еще в старших классах школы. Ездил в Петрозаводск тогда часто.

– И ты так спокойно вешаешь ей лапшу на уши.

– Совершенно спокойно. Вернувшись из Штатов, она немного перестаралась.

– Собралась за него замуж?

– Ну, это они все собираются на втором месяце траха. Потому завязывает он обычно на третьем. – Нет, она покусилась на большее: на свободу его «Я». Ну, попыталась исполнить роль альтер-эго, что ли. Которое все знает, понимает и всегда найдет правильный ответ и правильное решение, чего бы это ей ни стоило, такая знаешь преданная интеллектуальная Никита. Охранительница. А Лемех этого не терпит, для него свобода распоряжаться собой – в доме, в еде, в бизнесе, в любви… в телевизионной программе – условие жизни. Словом, достала она его настолько, что он поделился своими мудовыми страданиями даже со мной. Рассказал, кстати – потрясающую историю. В Лондоне он, как всегда, поселился в своем любимом The Dorchester, а ее поселил где-то в другом месте.