Текст книги "Одинокая звезда"

Автор книги: Марина Казанцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

– Это я похитил, – признался Мёрф, – то есть не похитил, а взял.

– Совершенно неважно, как ты это называешь! – в упор уничтожила его миссис Валентай. – Вы оба замешаны в грязном деле, и ваш противник…

– Знаем: адвокат! – дружно сказали оба.

Миссис Валентай всплеснула руками и безмолвно осела в кресло.

ГЛАВА 28. Мартиросса

"– Нам лошади нужны, – сказал Перейра своему отряду, – мы нападем на форт испанский и возьмем все то, что нужно нам для скорого пути.

Сильнейшие и преданные люди остались вокруг него. Храбрость, как броня, хранила их от всех несчастий и опасностей пути.

Перейра, как заговоренный, без усталости, без гнева, без сетований шел по земле чужой, словно влекомый некой силой, одной ему понятной. И лишь его глазам горящим открыта цель всей нашей одиссеи.

Странная, диковинная жизнь была в стране той! Чудные города, чудные люди, удивительные божества, похожие на демонов ночных, тончайшее искусство мастеров и дикие обряды жертвоприношений.

Рубили лодки мы из вековых деревьев и плыли на плотах по рекам бурным. Миновали водопады, где радуга стояла непрестанно, переходили пропасти – открытый зев земли.

Вот встретили мы гарнизон, где за стенами испанские солдаты день и ночь справляли караул. Охраняли переплавленные в слитки воздушные браслеты и ожерелия искусных мастеров земли сей, и чаши чудные и множество других прекраснейших вещей. Из разбитых храмов камни пошли на стены цитадели, на крови мастеров замешан был раствор. Ваятели легчайших мотыльков из золота, что от дыханья в воздухе парили, как живые, камни двигали многопудовые, чтобы охрану и покой своим поработителям и истязателям жестоким доставить сим трудом.

Как взять нам эти стены, как выгнать из убежища врага? Перейра повелел по лесу разойтись и змей по сотне каждому в мешке принесть. Сам же вместе с Дэрком Макконнехи изготовил катапульту. И змей в сетях через стену ночью катапульта забрасывала в стан врага. И был переполох за неприступными стенами и крик, и вопли, и полыхал огонь. И вот открылись ворота, и побежали люди на стрелы, на мушкетов гром, на копья, на мечи.

Не трус противник нам попался, и битве потеряли мы с десяток. Но лошадей добыли, и повозки, и золота немало нам досталось, и припасов, и одежды взамен той, что проносилась на нас до нитки. И вин отменных славный погребок сим победителям попался.! От них вскружились головы, взыграла кровь и порубили мы всех пленных, и отпустили всех рабов.

Последним остался капитан, надменный офицер – испанец, который о пощаде не просил и окровавленного лба пред победителем не преклонил. Но сказал с презрением Перейре:

– Под именем убогим еврея-прозелита под чуждым небом думал скрыться от правосудия убийца подлый жертв невинных! Отродье жалкое, посмешище судьбы! Последыш вереницы имен великих, которых больше нет и по вине его не будет!

Отшатнулся Хосе и побледнел так страшно, словно его одной лишь кровью вся площадь гарнизона залита. Утихли все, не понимая, лишь тяжкий хрип, что вырывался из стиснутых зубов Перейры, нарушил мёртвость тишины. И даже стоны раненых замолкли.

– Смерти легкой ждешь? – он усмехнулся. – Твоих солдат судьбы желаешь? Чтобы я своей рукою тебя отправил к праотцам на небо, в райскую обитель за труд твой пред престолом бескорыстный? Ты не ошибся, меня смерть обошла, и от позора имя жалкое укрыло. Ко мне судьба щедра, не смею жалоб на нее я возлагать. И к тебе я буду добр, и отвага твоя без награды не останет. Ты не умрешь от сей руки презренной! Пусть милость свыше за меня твою судьбу решит и даст тебе твой жребий по заслугам.

И мы ушли с добычей снова в путь, оставивши в пустынной цитадели привязанным к столбу, прикованным цепями, за воротами, заложенными брусом, меж непогребенных трупов, отважного испанцев капитана на милость неба и на жадность гнуса.

Был труден путь наш, но смиренные лошадки щадили наши ноги от камней и наши спины от нош, их натиравшей. И веселы все были, и с удачей Перейру поздравляли, и песни пели вечерами у костров. И херес пили трофейный, и звук волынки звонко вечерний воздух оглашал, и тени их вокруг огня плясали. И смех Перейры раздавался средь возгласов ликующих, когда чаша по кругу ходила, наполненная пьянящею и щедрой на веселье влагой.

На крыльях мы к мечте летели, ведомые отчаянным и дерзким нашим вожаком. Он неудачу превращал в везение! И друзья – пираты ни один ни разу не спросили его, за какое преступленье был осужден он на галеры. Не было средь братства обычая о прошлом вспоминать.

День был, и ночь была и снова Стюарт своей волынкой высоких сосен доставал верхушки. Пел Макконнехи гэльские напевы и даже Мбонга ударами по барабану строевому рассыпал стаккато мелкой дробью с ловкостью примерной.

Пятеро Датчан и северянин Торосс, на плечи руки возложив, кружили в танце до самозабвенья, ногами взметывая пыль. Джеронимо с бочонком обнимался, а Старлейк горящих факелов метал вверх булавы и их ловил, не обжигаясь.

Я в темноту ушел и, стоя у обрыва, смотрел на воду. В ней звезды отражались, дрожа и исчезая в ряби ночной, словно рыбой поглощаемы, и нарождаясь вновь. Я не заметил, как тихо подошел Перейра и молча встал за моей спиной, невидимый в тени глубокой сосен. И лишь дыхание услышав, я обернулся. Из тьмы он вышел под свет неяркий звезд, что отражался в его раскрытых широко глазах, невидяще смотрящих в небо.

– Ты помнишь, Марвелл, – прошелестел бесплотно голос, – как на галерах ты рассказывал ночами товарищам о своей удаче? Тогда тебя помиловал судья и сохранил тебе твои он руки тем, что на галеры гребцом тебя сослал. Ты говорил, что милость эта была тебе отмеряна, благодаря чудовищному преступлению, что потрясло Испании народ. И ненависть всеобщую снискал убийца тот такую, что из уст в уста передавали его имя и проклинали с плачем каждодневно. Ты в песнь облек преступление это и песнями своими рабов несчастных участь умягчал.

Убийца тот носил прославленное имя отцов достойнейших своих. Дамиан Мартиросса – здесь, под незнакомою звездою, в чужой земле звучит оно впервые. И это имя двадцать пять годов носил он, пока не стал Хосе Перейрой, по милости судьи Коррадо. Того, что пощадил тебя и не дал за два сентаво руки потерять. Тот капитан, что опознал меня, был Коррадо старшим сыном, брат Сиквейры, Теодор Коррадо. Его под маской крови я не признал, но голос, который с детства мне знаком, узнал при первом звуке. С ним вместе умер и прервался род Коррадо. Я обречен любимым мной и любящим меня несчастье приносить. Что скажешь, Марвелл, на мое признание? Будешь ли, как раньше, благодарен убийце невинных, злодею, извергу, предателю отцов? Ты – чистая душа средь висельников и убийц. Не подниму руки я на тебя, хотя бы плюнул в глаза ты мне и проклял с ужасом и отвращением.

Я молчал и думал, и Перейра не слова не сказал, пока я не ответил:

– Я клятвы верности назад не отниму. Ты жизнь мне спас и не однажды. Каков бы ни был ты, мы вместе путь идем и вместе делим беды и удачи. И, если спасенья радости с тобой я разделил, то разделю позор и преступленье.

И Перейра молвил, простерши руку к небу:

– Я – Мартиросса! И всё случилось, как случилось, и ничего исправить я не в силах!

***

Вот наступил сезон холодный. Ветер тучи рвал и их обрывки бросал с дождем и снегом в лицо идущим. Но в шкуры теплые одеты и сыты дичью свежей и плодами щедрыми земли, мы дошли до поселения людского. Там люд был разношерстный, искатели удачи всех мастей из всех стран Света Старого. Благодаря деньгам и силе, и отваге, мы были приняты в сообщество живущих. Никаких законов в сем поселенье не имелось.

Срубили мы зимовье на всю ватагу нашу и со всеми вместе от индейцев стали жилища наши охранять. Там были женщины, и много наших в драке отнимали чужую долю, и добыча сильнейшему была наградой. А те, кому нехватка вышла, отправились на поиски подруг в селения индейские и с помощью волшебных зелий, на которые индейцы очень падки, где купили, где украли, а где обманом увели свои вторые половины. Лишь я и Мартиросса, который для всех по прежнему Хосе Перейрой оставался, согласно своему желанью, мы не имели жен.

Зима прошла и только земля оттаяла от снега, мы в путь сорвались и многие детей с собой везли и жён на лошадях, которых на порох и вино мы поменяли у индейских племен. Не все зиму перенесли, потери были в рядах у нас от зимних стуж, от индейских стрел, от хищников. И шли мы медленно, поскольку поклажи было на каждого помимо лошадей возложено. И женщины с детьми отряд наш оглашали криками и суетой.

Недобрым глазом Мартиросса смотрел на это скопище, но молчал, поскольку все мужи мечтали о радостях семейной жизни. Иначе само сокровище им было бы не нужно.

Однажды, напав на небольшой испанский форт, что в пределы крайние влиянья своего забрался, разграбили мы все, что ценность хоть немногую для нас имело. Мне попались запасы китайской тряпочной бумаги, что страшно дорога была и в Старом Свете. А в здешнем крае – дороже золота. А также мне достались чудесные с чернилами бутыли. С таким добром уединившись, я начал летопись вести. Слова, сложенные мной за долгие скитанья, старательно гусиным я пером на дивной той бумаге выводил.

Весна была в разгаре, когда на нас во время отдыха на переходе напали воины-индейцы. Мы защищали свои жизни. Но порох кончился, мушкеты бесполезны. Мечи – слабая защита против тучи стрел. Застали нас в открытом поле, и трупы лошадей служили нам укрытием. Многие лишились жен и детей и жизней своих. И противник дикий многих волосы погибших унес с собою вместе с кожей головы.

Когда собрали разоренное мы войско наше, то тридцать с небольшим мужчин осталось и женщин около десятка, и восемь орущих и зовущих мамок младенцев.

– Перейра, это совсем не то, о чём мечтали мы в пути своем. Мы не роптали, мы верили тебе, мы шли за золотом, что ты нам обещал. Но мало мы его видали, хотя ты пел нам песни про города – кубышки, про дворцы, которые ларцам подобно переполнены богатством, которое всё наше, только руку протяни! Скажи, куда твой путь ведет? Ведь кроме племен индейских здесь нет уж далее богатых городов. Где же золото?

Так вопрошали его, и нельзя их упрекнуть ни в трусости, ни в алчности и ни во лжи.

Молчит Перейра и лишь смотрит неспокойными глазами своими на побратимов, на плачущих их жен, на мертвые тела своих друзей, на разбросанные тюки. Я рядом встал, чтоб не ему лишь одному за все ответ держать.

И вот заговорил он медленно и через силу:

– Осталось мало нас. И мы в стране чужой, где каждому враги и каждый враг нам. Вы взяли жён, вы завели детей. Значит, жить решили. А раз решили, так – живите. Что толку упрёки мне бросать, много ль выбора у вас? Обидитесь – куда пойдете? Вы взяли на себя ответственность за жизни, так не будьте малыми детьми, ведите слабых сих и позаботьтесь о безопасности тех, кого вы любите. Найдем мы место и построим форт. Здесь много камня и много скал высоких. Индейцы привыкли воевать в лесах и в поле, но цитадель им не по силам. Когда тылы защищены, то можем за добычей мы выходить. И постепенно землю эту приобретем себе в имение. Где видели вы прежде такое множество земли свободной, без владельца – короля, без дани, без налогов? И постепенно будут к нам стекаться люди и будет здесь людское поселенье. И в нем законы установит не король, а вы. И такие, какие вам удобны. И дети ваши будут знатью, когда лет через двадцать, ещё при жизни вашей увидите вы их богатство и почет.

Так говорил он. И расправлялись лица, и утихал надрывный женский плач. И матери, что утеряли детей своих, прижали к груди сирот, что потеряли матерей.

– Так не было и никогда не будет, чтобы без потерь, без горя и без тяжких неудач великие дела вершились в этом мире. Как Рим начался с горстки поселенцев в земле чужой, так зародится здесь, в глуши пустынной Новый Свет.

***

Мы снова тронулися в путь, оставив позади могилы и многое из той поклажи, что не смогли с собою унести. Все молча шли, с надеждою оглядывая просторы впереди себя, ища глазами будущий приют и место, достойное для поселенья. Так шли с неделю и падали в траву высокую, едва завидев малое движение. Индейцев опасались и быстрых стрел, несущих смерть.

Вот горы невысокие на пути у нас возникли, и некрутые их вершины нас поманили доступностью своей. Перейра совет держал. Было решено оставить в месте безопасном с охраной женщин и детей. А отряду небольшому пойти разведать путь дальнейший и горные отроги осмотреть, не найдем ли мы жилища временного. Не будет ли где для поселения удобной гавани для измученных людей, плывущих в лодке ненадежной по морю жизни.

Мы трое вышли: Макконнехи, Марвелл и Перейра. Ирландец жены лишился и сына, но не мужества. Он взял к себе жену погибшего датчанина и сына приютил чужого, но им обоим стал он мужем и отцом, каких бы многие желали.

Так налегке мы двигались на север, минуя безлесую равнину, и между гор тропою пробирались. И вот пред нами явилось дивное видение: в лучах блистающих глубин и нежной зелени холмов окрестных мерцало и звало усталых путников большое озеро, словно кристалл гигантский изумруда.

Обследовали мы горы и нашли пещеру глубокую в скале высокой, увенчанной гнездовьем соколиным. Высокий вход углом в скале конической с широким основанием – треугольник в треугольнике, высокий узкий проход в толще камня вглубь и вниз. И там, укрыта в теле гор, была просторная пещера с отростками ходов тупых, где хранить удобно будет запасы на зиму, и норой глухой, с завалом каменным в конце, идущей дальше вниз. От входа открывался вид на озеро, на дальний его берег, на солнечный, на просторы земли. Она будет нашей и детям нашим родиною станет.

Вернулись мы к ожидающим друзьям и новость радостную им принесли. И надеждой усталые их лица осветились. И ликовали, и за здоровье всех мы чашу подняли, и тихий смех журчал меж женщин и детей. Все семьей одной себя мы ощутили.

Был легок переход, никто не помешал нам, никто не появился. Мы решили, что в пустынных берегах озерных, помимо нас, никто себе жилья не приобрел. Никто не покусится на владения наших будущих детей.

В пещере мы обосновались, тепла она была, и сухо даже в дожди там было. Скорее принялись мы за охоту, за которой отряду приходилось уходить на сутки-двое в лесистые края. Ловили и сушили рыбу и мясо вялили и собирали корни. Датчане ножами дерево стругали, что мы добыли и издалека принесли, и делали неловкую, но крепкую нам мебель.

Мы стали обживаться, и дети наши стали подрастать, а вход мы укрепили дверью и заложили камнем. Никто не вспоминал о золоте, здесь оно ценности не представляло Простые вещи надобны для жизни.

Джеронимо, в пути весь исхудавший и стройностью на юношу похожий, из скитаний принес нам зерна странные, цветом походящие на золото, о котором никто давно не говорил. И вот весной мы посадили их в землю, что средь скал в полянках небольших, но солнцем щедро освещаемых, в себя их приняла. И вырос стебель и плод диковинный принес. Индианки, что в женах были среди нас, назвали плод его маисом.

Так переживши зиму, в трудах мы и заботах приживались в новом месте. Но зима в пещере трудна и дымом от огня прокоптилась пещера и запасы прогнивали от тепла. Вот взялись мы перед пещерой строить дом из камня. Возвести с каминами и окнами из тонких кварцевых пластин, пока мы не сумеем стекла освоить плавку. И в металле была нужда, поскольку иззубрились мечи и затупились копья. И стали делать каменные стрелы и знатным оружейником средь нас был Торосс Синеглазый. А в подмастерьях у него служил волынщик шотландский Стюарт. Такие луки мастерили они, такие стрелы! И лучником отменным наш Сакс Старлейк оказался.

Диких коз сумели привести Датчане. В загоне, сложенном из камня и жердей, с запасом сена зимовало наше молоко. И детям нашим жизни сохраняло. Но тут нужда неодолимая была, которую ни мужество, и ни труд упорный преодолеть не помогли бы: соли не было у нас.

Шел пятый год как жили мы в жилище горном нашем. В доме просторном места стало мало и мы второй этаж из дерева надстроили. В пещере же запасы хранили и убежищем она должна служить нам в случае прихода врага. Торосс ловкий подружился с соколиной парой и стали пернатые друзья нам стражами.

И снарядить решил Перейра небольшой отряд в поход за солью – в отряде этом были он да я. И в путь обратный налегке, с оружием лишь, в пути все добывая, мы двинулись. И был Перейра, оторвавшись от каждодневной заботы о женщинах и детях, лёгок, весел и быстроног, хоть седина уже пробилась на чёрных волосах его. И в пути отбили мы от стада одичавших лошадей двух жеребцов. Перейра их объездил. В занятье молодецком он годы сбросил с плеч своих. Силён он был, и время не касалось его своей мертвящею рукой. Лишь седина висков была той малой данью, что отдал он годам прошедшим.

Мы научились ездить без седел и без упряжи, как ездят на конях индейцы. И мчались по равнинам и горам, по тем путям, где шли мы годы назад, друзей теряя и надежду. Равнинный ветер нас освежал, и радость бытия нас посетила, о которой мы забыли за годы блужданий. И Перейра о золоте заговорил, и никто его не прерывал, никто не рвал у песни его крыльев.

На два голоса мечтали о богатстве мы и грезили о блеске и о славе. И летели над землей, держась ногами за бока коней и раскинув в полете руки, словно две свободных птицы! И пели, и кричали небу, солнцу и горам о страсти о своей, о жажде и мечте! И ночью у костра, стреножив лошадей, смеялись, лежа на земле, прогретой солнцем, и не могли наговориться за годы, проведенные в молчанье.

***

Мы добыли соль, отнявши у друзей у наших, у испанцев. Нагрузили на их же лошадей, а также случайно прихватили порох, изъятый у небольшого отряда разведчиков, что новой искали для себя поживы в дебрях леса. Нагруженные и довольные, в высоких испанских седлах мы возвращались тем путем, который пролетели. И вот пришли в убежище в горах.

Там новость нас ждала. В углу пещеры дальнем взялись за возведение стены из камня, чтобы зимние запасы от тепла и дыма уберечь, случись нам прятаться там от врага. И камни для постройки брали из завала в конце пещеры. И вот, раскидав порядком каменных тяжелых глыб, вдруг уловили воздуха движение, шедшее из-за камней. И с интересом принялись разбирать и дальше каменные глыбы. Вот постепенно освободился проход и ветер холодный потянул из глубины его.

Все догадались, что человек тут потрудился, а не слепые природы силы навалили так ровно каменный завал из глыб! И решено отряду с факелами спуститься и осмотреть тот путь, которым ровный ветер дул. А это означало, что путь в глубины будет долог.

Мы взяли факелов большие связки и запаслись оружием и, наскоро простясь, пошли втроем по зеву темному горы, спускаясь в глотку самой преисподней. Ступени вскоре появились, и спуск тот стал крутым, но ровным пол был, без камней, без ям и без порогов. И ветер дул навстречу непрерывно и пламя факелов трепал, хоть просмоленное тряпье ему угаснуть не давало. Так шли мы час за часом, и ни конца не видно было, ни начала. В молчании мы совершали путь свой и вот услышали тихий, нежный звон, словно тысяч тысячи далеких колокольчиков, едва колеблясь, трепетали и звоном неземным тьму и пением тончайшим наполняли.

И вот заколебалась темень впереди, и светом таинственным озарились стены, мерцающим и слабым, и звон над головами нашими привел нас в изумление. Но, сколько ни светили мы своими факелами, сколько ни смотрели вверх, глубокая тьма без малейшего просвета скрывала от нас источник звука.

И мы пошли на свет, таясь и прячась, двигаясь на ощупь, факелы оставив позади. Обшаривая руками поверхность стен, нашли мы кольца, в которых оставались остатки факелов.

Был обитаем некогда тот коридор, которым двигались мы. И вот приблизясь вплотную к концу прохода, в котором мы скрывались, уперлись пальцами своими в решетку узорчатую. Она сверху донизу перекрывала наш коридор. И свет от факелов, что за решеткой в стене напротив, неровным светом своим преграду нашу осветил. И пальцы наши на золоте лежали!

Так долго просидели мы за преградой золотой, но ничто не нарушало нашего уединенья. Лишь треск от факелов горящих, да дивный и немолчный звон невидимых нам колокольчиков. Потом решились встать и в путь обратный отправились в молчании, от увиденного в изумленье, с глубоко потрясенною душой! Возвращались долго и вот, когда у выхода в убежище наше мы почти были, осветил светильник мой то, что не видели мы ранее, когда в дыру спускались. У подножия ступеней двоился коридор. Но мы вернулись наверх, чтобы товарищи все наши от беспокойства перестали изнывать.

Там, вне себя от потрясения, выслушивали молча братья наш рассказ. Глаза Перейры блистали, словно две черные звезды, когда он говорил о золотой решетке, и торжество его во взорах слушателей утопало. Тут Торосс поискал в кармане и вынул то кольцо, что из стены он вырвал пальцами крепкими своими. И никто не удивился, когда увидели блеск золота под копотью и пылью вековою.

И решили тут же второй пройти мы коридор, который факел мой в момент случайный выхватил из тьмы. И вот отправились опять Перейра, я и Макконнехи, и Мбонга черный. И снова шли, и долог был наш путь, и этот коридор был так же длинен. И так же тихо пели колокольцы, вызывая священный ужас у Мбонги, что вращал глазами дико в глазницах, и в возбуждении зубами щелкал.

И снова завиднелся свет неясный, как в коридоре, что остался в стороне от нашего пути. И снова мы приблизились, уж думая, что встретим снова мы решетку золотую. Но не было решетки, проход свободен был. Все наготове держали оружие, поскольку не горят там факелы в стенах, где нету ни души и где не ходят люди. Но просмотрели мы, когда возник пред нами один из обитателей убежища. Лишь Мбонга черный пантерой бросился вперед и горло вырвал у него своими белыми зубами так, что ни вопля и ни звука несчастный не успел издать, когда залился он своею кровью и мертвым наземь он упал.

Мы утащили мертвеца подальше от света и залегли во тьме, и стали ждать, когда увидим в тусклом свете появление других живых людей. Сновали они мимо с ношами своими, как муравьи, что на лесной тропе несут на кучу муравьиную кто листик, кто – жучка. Несли и эти, но не веточки растений, несли корзины с плодами, и связки факелов несли, и стопы дощечек глиняных, и много другого, что для жизни надо множеству людей, и золото несли.

Диковен облик их – не индейцы и не испанцы. И почти одежды нет на их худых телах, лишь грязные повязки на тощих бедрах, и выбриты их головы, лишь прядь одна красовалась на макушке.

Но были и другие, видать, надсмотрщики, в теле поплотнее и поосанистее, в сандалиях ременных, на руках и шее золотые украшения. С хлыстами они проходили в молчании, хотя не погоняли никого. Их лица неподвижны были и жили лишь глаза.

Потом носильщики обратно шли, и пусты темные глаза их были, подобно тем корзинам, что назад они в руках несли. Мерной поступью босые ноги топтали землю, словно одним лишь им понятный танец исполняли.

Потом прошел отряд десятка в два с оружием и в латах необычных. И впереди них шел с вельможной важностью, украшенный не просто золотом – камнями сияющими! – на руках, ногах и голове, с высоким опахалом перьевым над покатым лбом и крючковатым носом не иначе как служитель местного обряда. Значит, рабы, жрецы и армия у здешних обитателей имелись.

Мы отползли подальше и осторожно встали на ноги, и тихо удалились по темному проходу назад, туда, где ожидали нас. Там всё мы рассказали и тревога овладела нами. Мы не одни и противник странный в соседях у нас и вход в владения его у нас под боком.

Мбонга протянул нам то, что вынул из повязки убогой убитого им человека. То была коробочка из дерева, легко открылась крышка, и крошки выпали на ладонь. Торосс понюхал и осторожно взял на язык одну и ответил на вопросы нетерпеливые:

– Думается мне, что это ядовитый гриб, который у евшего его виденья вызывает, и усталость не присуща тому, кто постоянно понемногу будет поглощать его. Но разум отнимает он и делает рабом любого. Кто ж поглотит больше, тот беснуется жестоко.

Так мы нашли то, что искали, за чем предприняли поход, плыли через океан, рубились в боях жестоко, друзей теряли. Перейра выполнил, что обещал. Он к золоту привел отряд. И его так много, что и решетки, и факельные кольца делают здесь из него.

Вот она, мечта, вот цель заветная, вот Эльдорадо! Ещё не видели мы всех богатств, но поняли, что много нас ждет в тайнике подземном. Словно гномы, несут вереница за вереницей золото в хранилища рабы покорные, утратившие разум и волю от зелья дурманящего.

– Да не подумает никто из вас, что все это богатство нам даром отдадут подземные соседи наши. Будет бой и будут смерти и будет литься кровь. Во избежание больших потерь как можно тщательнее надо исследовать нам это логово. Каким путем несут они свою поклажу, и сколько воинов в сем войске, где лагерь их наземный? – так говорил нам вождь наш. – И не завтра вы возьмете в руки вожделенную добычу. Много времени нам надо, чтобы тщательно подготовить нападение. И затаиться надобно нам, не ходить открыто и стражу ежечасную нести.

И каждый день спускались мы по трое в подземелье и многое узнали. И также то, чего ранее не замечали. Так в каждом из коридоров, что от основанья лестницы двоились, в середине по пути к решетке вбок шло еще по ходу. Прошли один мы до конца и вышли лестницей на волю, через пещеру к пяти отрогам горным. И нашли сей путь Датчане и перебили стражу, что там стояла спинами к пещере. Воины не видели врага, поскольку ждали его с воли.

В другом проходе, мы назвали его Левый, тоже обнаружен выход на поверхность, и тоже охраняем. Он выходил в высокие вершины и кряжи могучие, в снега и льды. Старлейк с отрядом вышел и видел, лежа за камнями, трех воинов в меховых одеждах. И тоже он не удержался и тоже поразил всех трех издалека стрелами, даром разве лучником он был английским. И трупы скинул в камни, забрав оружие.

– Как вышло, так и вышло. – сказал Перейра, выслушав отчет. – Готовьтесь к бою. Скоро все враги узнают, что обнаружено убежище их, и что напрасно прячутся они от солнца в темных норах.

Велел он от беды подальше вывести из нашего жилья всех жен и всех детей. И живность всю увели за холмы к речушке, предварительно разведав, нет ли там индейцев.

– Ждите и молитесь своим богам. – сказал Перейра женщинам и детям. – Победа будет – будете все вы королевы, будет неудача – погибель всех вас ждет.

Необходимо было нам без спешки разведать путь, которым несли припасы, и место входа. Не зная численности войска не смели мы соваться в коридоры света.

И рыская, волкам подобно, днем и ночью, мы обнаружили тот путь, которым пробирались к убежищу с охраной носильщики. Стояла башня на утесе, из огромных глыб каменных, с бойницами. В них виднелась стража, и в проем внизу входили и выходили люди.

Прикрывшись травяным ковром из дерна вынутого целиком, согласно хитрости Торосса и Датчан, мы подползли довольно близко и видели все это белым днем. Лежали мы и ночью и видели, что ночью вход в башню закрыт каменной плитою. Но торопиться надо было, поскольку у стражи, перебитой Датчанами и Саксом, имелся пищевой запас и вода во флягах тыквенных где-то на неделю. Через неделю – самое большое – ждать надо смены караула.

Мы посчитали воинов и вышло, что лишь у башни их десяток. Видно, малочислен гарнизон. И мы приободрились.

Вот на другой день видим мы, что вереница рабов идет без корзин своих и с ними надзиратель и воины. Все в холмы направились. Прошел лишь час и вот идут обратно без рабов. Нашли потом мы общую могилу, где мертвые лежали. Значит, запасы на зиму собрали и от лишних ртов себя освободили!

– Пора! – сказал в тот день Перейра, – больше ждать не можем!

Мы не разделялись на отряды и с одного лишь входа – с башни – вошли в подземное жилище. Сначала мы стрелами сняли стражу, которая, последний совершив обход, готовилась войти и вход закрыть. Потом мы ринулись в проем и встретили внутри еще пять человек с короткими мечами. Так погиб еще один Датчанин, осталось трое их.

Пробились, сея смерть, на лестницу, ведущую куда-то вниз. Бежали по ступенькам, сбивая острыми мечами при свете факелов головы солдат, надсмотрщиков и жрецов.

Удача нас сопровождала и, потерь не ощущая, мы мчались под звон волшебный колокольцев и кричали в диком упоенье родные боевые кличи!

Летел, как ветер, Мартиросса, и ноги легкие несли его вперед, к мечте, к почету, к богатству, к славе, к признанию и к родине своей! И я бежал, крича безумно что-то. Не стены коридора видел я, не тусклый факелов огонь, а блеск жестокий солнца на галерах, мертвящий холод льдов во фьордах, летящие мне в душу ядра из пушек боевых и кровь друзей, что струями хлестала из дорогих оторванных голов и из сердец, картечью пробитых!

Ревел Торосс, подобно буре! И меч его, как молния, разил противника! Разлетались части тел, как щепки летят от дуба, когда с небес в него ударит река огня. И гром ужасный тот был крика Норда много тише!

От натиска такого, что обвалу в горах сродни, дрогнул враг и побежал и падал на бегу и погибал под сталью мечей и под ногами своих же воинов.

Домчались мы, вернее, долетели, гоня перед собою перепуганное стадо, до ярко освещенных огнями зал, где в уборах пышных жрецы готовились кровавый свой обычай исполнять. И полегли на жертвенных камнях и жертвы, и жрецы, и воины и вся прислуга. Всех поразили мы, и кровь лилась ручьями по нашим ногам.

И вот в горячке боя всё озирались мы, врага ища и не находя! Тогда потряс наш крик сие убежище да так, что камни посыпались со стен и факелов заколебалось пламя! И огляделись и было нас живых лишь девять человек!

Но жажда золота нам горе затмевала, и бросились искать мы те сундуки, те ларцы сокровищ, те золота кубышки, которых ради мы этот страшный путь прошли! Друзей теряли, кровь лили, насильничали, грабили, губили души!

Из зала с жертвенником был проход широкий на ярус выше, откуда дрожащий свет лился. Пели над головами у нас от воздуха потоков тысячи, десятки тысяч тонких колокольчиков златых, гирляндами на нитях развешанных под потолком! В безумстве не привидится жестоком тех чудес, что мы увидали, когда поднялись на верхний ярус!

Не кубышки и не сундуки, а горы, горы, горы изделий золотых, небрежно сваленных на плитах камня! Переходя из зала в зал, мы видели одно и то же: сокровищ груды, россыпи камней, подобно хламу сваленному в кучи, без всяких почестей, без стремленья сохранить их хрупкую красу, без бережливости, без трепета, без любованья!