Текст книги "Флейта Нимма (СИ)"

Автор книги: Марина Кимман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Однако Окарина, как выяснилось, любила проводить утренние часы именно здесь. Отсюда было видно практически весь город, а хорошую погоду – и море.

Художник нашел ее сидящей на ограждении, болтающей босыми ногами и с маленькой свистулькой в руках. Несмотря на прохладную погоду, на ней был только легкий сарафан. В темно-синих косах Окарины блестел жемчуг, ее любимый камень.

Она обернулась; Аллегри поклонился.

– Я друг короля, художник Эль Аллегри, – представился он. Богиня улыбнулась. По всей видимости, она находилась в благодушном настроении и ничего не имела против общения.

– Я хотел бы задать вам вопрос, на который, наверное, только вы – как богиня музыки – и можете ответить, – сказал он. – Существует ли музыкальный инструмент, с помощью которого можно создать нечто, ранее не существовавшее на Агатхе, но при этом реальное? Окарина, в отличие от короля, не стала уточнять, что он имеет в виду. Она печально покачала головой.

– Не думаю, что такое есть хоть где-нибудь. И не думаю, что его возможно создать, – сказала она, предупреждая возможный вопрос художника.

Аллегри не верил. Мысли в его голове смешались: сон, чувство надежды, путешествие в столицу, разговор с королем… Неужели все зря?

Богиня наблюдала, как на его лице отчаяние смешивается с недоверием. Откуда взялось первое, было ей непонятно; второе же отчего-то оскорбляло ее.

– Эль Аллегри, как можно не понимать простой вещи? Даже богам недоступно сотворение нового; мы можем пользоваться только тем, что уже существует в мире. Даже ваше хваленое творчество – не более чем перестановка старых вещей местами. Стихии, наши прародители, тоже не могут создавать – они всего лишь причина – в одном случае, и последствия – в другом. Спрашивать надо у первопричины всего, у хаоса, но где он и может ли говорить вообще – даже мы не знаем. Более того, – она помедлила, – я не советовала бы даже думать о том, чтобы к нему обратиться. Его лучше не будить. Когда-то он имел силу – пусть только во время затмений. Но эти века были самыми страшными для вас, людей…

Что-то было неправильно в речи богини, Аллегри знал это. Ничто не говорило о том, что она врет; просто ее слова диссонировали со сном художника о флейте. Такой инструмент существует, он не мог в этом сомневаться.

Внезапно ему в голову закралось подозрение: а может, он просто сходит с ума? С каких это пор он по наитию срывается с места и бежит выяснять, правда ему приснилась или нет?

Сон о флейте ощущался как обещание, как если бы кто невидимый сказал: "протяни руку и возьми".

"Наверное, со мной действительно что-то не так", подумал художник, но ему уже было все равно. Всегда есть вероятность, что сон станет правдой, и ему хотелось верить в это.

3. Побег.

Океанский ветер не унимался, и если для меня это в самом худшем случае означало простуду, то для растения все могло окончиться фатально.

Как я уже говорил, занятия магией в нашей стране не одобрялись и даже более того, они могли повлечь за собой некоторые проблемы. Однако цветок, который мне оставил ночной гость, явно бы не выдержал местной погоды, а подходящей коробки для него у меня не было. Поэтому, пусть и не без некоторого риска, я все-таки решил создать слабенький защитный кокон, одно из немногих заклинаний, которые остались в моей памяти.

После того, как разрушили обсерваторию, учебник магии пропал из-под моей кровати.

Я выехал из гостиницы в полдень.

Народ давно уже ушел на промысел. На пустынных улицах перед своими лавками, совсем как береговые крабы на охоте, сидели торговцы. Я буквально чувствовал, как их взгляды цепляются ко мне, лошади, кокону с цветком… К счастью, скоро лавки кончились, и только в последнем доме мужчина в белой робе – местный лекарь, что ли? – вышел на улицу и наблюдал за мной до тех пор, пока поселок не скрылся за холмами. Во всяком случае, когда я обернулся, он все еще стоял там, приложив руку ко лбу.

Я хлопнул Семерку, мою лошадь, по шее. Хотелось быстрее оставить это место позади.

Эхо в нашей стране имеет свои особенности: оно приходит со всех сторон и по многу раз, как будто путешествуешь не один, а в целой толпе. Возможно, это могло бы объяснить, почему я не сразу заметил всадника.

Не стоило даже и пытаться сбежать от преследователя – его лошадь была из породы ойомейских рысаков. Держали их в основном аристократы, а по одежде всадник явно к ним не относился. Украл, похоже. Надо иметь очень много денег и терпения, чтобы выдрессировать такую лошадь. В неволе они не рождались, а дикие были весьма и весьма агрессивны.

Всадник нагнал меня. Я рассмотрел его: узкое, смуглое, скуластое лицо, серые глаза, которые, казалось, смотрели дальше, чем то было на самом деле, черные прямые волосы, длиной до подбородка… Ойгур? Да, точно ойгур, житель северного побережья. Когда мне случалось навещать Сенметта в Центральном городе, то постоянно натыкался на представителей этого народа.

На вид ему было лет двадцать семь – двадцать восемь.

Одежда у него и вправду была латанная-перелатанная. Полуостров Ойгир, что примыкает к нашему государству с северной стороны, слыл бедным государством с варварскими обычаями. Говорят, там даже ели конкилонок – морских улиток.

Он показался мне смутно знакомым.

Я не то чтобы испугался, скорее, насторожился. Защищаться мне было нечем – дороги у нас мирные и разбойников нет. Зачем нам копья и ножи? Это для тех народов, которые еще не додумались до использования мозгов в конфликтах.

Мужчина подал мне руку и сказал:

– Винф Искагинн. Или просто Винф.

Я уклонился от рукопожатия. Его поведение показалось мне подозрительным; чересчур любезным. Даже приторным, я бы сказал.

И все казалось, что где-то он мне уже встречался… Но вот где?

– В чем дело? – спросил я.

– Я бы поставил вопрос по-другому, – сказал новоиспеченный знакомец, не подав и виду, что заметил мой не слишком дружелюбный жест, – а именно: что следует делать – как тебя там?..

– Лемт, – с неохотой выдавил я. – Рене.

– Вот, – сказал ойгур и продолжил. – Что следует делать Лемту… Рене в ближайшие полчаса, для того, чтобы его не убили.

Таким тоном обычно говорят о погоде.

Я усмехнулся, но смешок вышел нервный.

– Мое исчезновение заметят… – я натянул поводья Семерки, лихорадочно роясь в памяти в поисках хоть каких-нибудь боевых заклинаний.

Убежать мне, конечно, не удастся. Но я мог бы попытаться.

– Ты не попадешь в Университет, Лемт. И про родных тебе лучше забыть.

Это начинало меня раздражать.

– Слушай, это не твое дело… ойгур. И не тебе советовать, что мне следует делать. На вашем полуострове только этим и занимаются – лезут, куда их не просят?

Винф сделал гримасу – что-то вроде хорошо спрятанного недовольства, и показал на круп моей лошади.

– Укравший паучью лилию приговаривается к смерти.

Я вдруг понял, почему его лицо кажется мне знакомым.

– Так это был ты? Вчера, в моей комнате?

Он ничего не ответил и протянул руку. Я отступил.

– Не думаю, что мне что-то сделают, – сказал я, впрочем, без особой уверенности.

– Ты думаешь, кто-то будет разбираться?

– Очень смешно, – сказал я.

Я хлопнул Семерку по шее и устремился вперед по дороге.

Винф не отвязывался, хотя была у меня такая смутная надежда.

– Это не шутки, придурок, – сказал он. – Хочешь жить – слезай и пересаживайся ко мне. Возьми только самое необходимое, а лошадь – отпусти.

Я продолжал ехать, как ни в чем не бывало. Винф сплюнул.

– Ну как знаешь, – он подъехал ближе. – Цветок отдай. Ты не представляешь, что мне пришлось пройти, чтобы…

Вместо ответа я пришпорил Семерку. Винф, ругаясь, бросился меня догонять. В этот момент между нами пролетело нечто узкое и длинное, ярко-голубого цвета, как будто часть неба вдруг стал стрелой. Оно застыло на мгновенье, полыхнуло светом и исчезло.

Мы остановились. Я забыл, что надо убегать, а Винф – что цветок все еще у меня.

– Видел? – спросил ойгур.

Я кивнул.

– Поисковик, – сказал Винф. – Причем поисковик-ловушка. Советую пересесть, иначе застрянешь… Ну же! Не видишь, стекленеет!

Я оглянулся. Воздух вокруг меня как будто сгущался. Семерка нервно перебирала ногами, но не сдвигалась с места… Волосы ойгура странно, как в водоросли в тихой воде, шевелил ветер, а его рот двигался медленно-медленно.

Меня передернуло. Желание спорить куда-то ушло: я перебрался на его лошадь. Каждое движение давалось с великим трудом, и, когда, наконец, мне удалось залезть на седло, то я полностью взмок.

Винф повернул в сторону от дороги. Семерка заголосила, но этот ее отчаянный крик прозвучал глухо, а скоро и вовсе замолк.

– Еще чуть-чуть, и мы бы застряли вместе с ней, – сказал Винф. – Нам нужен Океан…

Я кивнул, хотя он и не мог меня видеть. Как бы в Мэфе не презиралась магия человеческая, силу стихий никто отрицать не мог. А океан, во всей его массе – был настолько мощным источником, что перебивал все остальное. Только разум мог противостоять этой силе, и то, далеко не всегда.

– Поедем на юг, вдоль побережья, – тихо сказал Винф, едва дорога скрылась за пределами видимости. – Так они не смогут выследить нас по следам и по запаху – если вдруг надумают использовать ищеек или магию. После – переберемся через границу в Ойомей.

– Постой, – я перебил его, – что значит, "переберемся"? Какая граница?

Я все еще надеялся, что смогу принять участие во вступительных экзаменах на второй курс. Подготовка заняла слишком много времени и усилий, было бы глупо не попытаться.

Он глянул на меня через плечо. Выражение в его глазах сильно смахивало на жалость.

– Лемт, – сказал он, – пора привыкать к мысли, что отныне у тебя нет дома.

Ощущение было похоже на то, как если бы земля внезапно исчезла из-под ног.

– Если ты останешься в Мэфе, тебя убьют. Если ты свяжешься со своими родными, их убьют вместе с тобой. Ты еще не понял? Мне очень жаль, – тихо сказал он. – Паучья лилия – не та вещь, которую должны видеть простые смертные вроде нас с тобой.

Внизу виднелась лужица, покрытая тонким, еще не окрепшим слоем льда. Я смотрел, как он треснул под моими ногами… и вдруг осознал, что ойгур пытался донести до меня все последнее время.

Верить ему не хотелось. Но та стрела и застывшее время…

– Ты подставил меня, – наконец, выдавил я.

– Я не мог тебя подставить. Мы ведь не были знакомы. Да и паучью лилию ты взял сам. И если бы они не привлекли Осевых, я бы даже и не подумал врываться в твою комнату, – он подогнал рось поближе и протянул мне руку. – Вставай. Мы теперь в одной лодке.

Голова у меня шла кругом.

– У живого Лемта больше шансов хоть когда-нибудь вернуться домой, чем у мертвого, – сказал ойгур.

Я встал, пошатываясь, игнорируя его протянутую ладонь. Когда-нибудь потом пожму ему руку. Но не сейчас.

Мы выехали на берег океана.

Все прошло именно так, как сказал Винф. Океан защитил нас, смыл следы и запахи.

Хотя стоит отметить, что та же самая стихия нещадно истязала нас дождем пополам со снегом. Спрятаться было невозможно. Поселок 155:181, опасаясь лишних свидетелей, мы объехали стороной. Я с тоской смотрел на светящиеся в полумраке окна: наверняка за ними сейчас пьют горячее вино и ведут задушевные беседы. Впрочем, шут с ними, с разговорами, главное, что там тепло и сухо. А как там дома сейчас?…

Моя одежда промокла насквозь. Ойгур предлагал создать щит от дождя, но я отказался. Мне не хотелось принимать от него помощь.

– Ну и дурак, – Винф пожал плечами.

Я предпочел сделать вид, что не расслышал.

Мерзейшая погодка.

Следующий день был посвящен борьбе с неуклонно надвигающимся насморком, и даже, кажется, лихорадкой. Я молчал до последнего, но, когда мы все-таки остановились на привал, увидел, как из-за холмов, в стороне, где океана не было и в помине, выплывает корабль. Последнее, что запомнил – свое удивление от того, какой твердой бывает земля.

– Голову подними, – я подчинился. Она весила тонну, не меньше, и к тому же лежала на чем-то крайне неудобном. Как будто тонкий слой ткани набросили на камень.

Собственно, так оно и было.

Меня поддерживали за спину и пытались влить что-то в рот. Я, в конце концов, открыл глаза.

Надо мной парило большое светлое пятно, и маленькое темное настойчиво маячило перед лицом. Запах был приятным, и это немного успокоило меня.

Я сделал небольшой глоток, и сразу проснулся. Вкус был отвратительным: словно плесень, которая к тому же еще оставляла отчетливый вяжущий привкус.

К горлу подкатила тошнота. Не вырвало меня только потому, что было нечем.

Винф усмехнулся, увидев выражение моего лица.

– Пей, – сказал он, когда я попытался отстранить кружку. – Без этого ты бы не проснулся.

– Ты уже поил меня этим…?

Ойгур кивнул.

– Половину цветка на тебя истратил. Пришлось засушить, – Винф нахмурился. – Так еще слабее стал… Хотя все равно придется искать что-то другое…

Я пригляделся к отвару. На его поверхности плавали какие-то длинные волокна, похожие на волосы. Или на разваренный стебель паучьей лилии.

– А что оно конкретно делает? – спросил я, принимая напиток и садясь на постели. Попробовал пить маленькими глоточками, но так было еще противнее.

Видимо, здесь был только один выход. Выдохнув, я залпом осушил кружку. Бурда провалилась в желудок, как кирпич.

Ощущения непередаваемые.

Винф, отвернувшись, чтобы взять что-то из сумки, он сказал:

– Возвращает тело к здоровому состоянию. Раньше я думал, что оно делает это до конца… Впрочем, тебе хватило.

В руках у него был кожаный мешочек. Винф вытащил из него тонкую прозрачную пластинку с черными прожилками, и, посмотрев через нее на огонь, спрятал обратно.

– Ну, по крайней мере, теперь у меня есть лекарство. Хотя бы на некоторое время.

Я, морщась, допил варево.

Спать больше не хотелось.

С моего ложа был виден вход в пещеру. Там шел дождь пополам со снегом, как в тот день, когда я заболел. Белое одеяло ложилось на землю и тут таяло, как будто зима не могла определиться, пришла ли ее пора, или нет.

– Какой сегодня день? – спросил я. – И где мы?

– Шестнадцатый. Первоснежного месяца. Почти у границы, – сказал Винф, роясь в своей сумке. Он достал нож, провел по нему пальцем, проверяя остроту лезвия. – Нас, кстати, чуть не поймали, пока ты валялся без сознания. Пришлось сидеть в затопленной пещере полдня.

Он захватил куртку и бодрым шагом направился к выходу.

– Я пойду, соберу немного улиток.

– Вы что, правда их едите? – не выдержал я.

– А то. И ты, кстати, присоединишься, – донесся до меня его голос.

Я прикрыл глаза и откинулся на "подушку". Ну и гадость же.

В детстве мы собирали этих улиток-конкилонок в холодных водах океана, чтобы пугать девчонок, и, надо сказать, их визг с лихвой вознаграждал наши старания. Правда, потом попадало от взрослых – конкилонки выделяли чрезвычайно клейкое вещество, и порой кожу приходилось срезать вместе с прилипшей раковиной. У меня с того вемени даже шрам небольшой остался, на ладони.

– Неужели ойгуры едят их? – прошептал я.

Это прозвучало как-то нелепо в пустой пещере. Эхо гулко отскочил от стен и вернулось ко мне.

До сих пор мой невольный спутник казался мне вполне цивилизованным… Но есть конкилонок? Это было выше моего понимания.

Я одернул себя. Пора привыкать к странностям внешнего мира. К ойомейцам, безграмотным в основной своей массе, и к тому же промышлявшим работорговлей. К тем, кто посвящал свою жизнь их религии. Они должны были напиваться, спать с кем попало и жевать дурманящую траву, отчего их зубы приобретали кроваво-красный оттенок. К синдийцам, которые, по слухам, в любое время года ходили босиком и могли говорить со змеями. К осеморским дикарям, убивавшим каждого, кто имел несчастье вступить на их землю.

К ойгурам, не хоронившим своих мертвых четверть века… И евших конкилонок.

Боги, неужели все это – правда?

В полудреме мне вдруг пришло в голову воспоминание о старой обсерватории на утесе.

Я почему-то подзабыл о ней, и это казалось неправильным.

Пришлось признать, что без Винфа, без этой случайности, я бы никогда так и не сдвинулся с места. Поступил бы в университет, занялся бы наукой, женился бы, завел детей… План, конечно, неплохой, но что-то меня в нем смущало. Может, предсказуемость.

Где-то внутри меня теплилась надежда, что конкилонки, о которых говорил Винф, на самом деле не те, которых я собирал в детстве. Но когда ойгур вернулся в пещеру, с этими надеждами пришлось расстаться.

Те же самые. Треугольные черные раковины с волнообразным узором. Он свалил их возле костра, почистил, добавил пряностей, поставил котелок на огонь… и скоро от них пошел чудесный запах. Я даже подумал, что снова начался бред и мне все это кажется.

Первую раковину я съел осторожно, морщась… А вот следующие уплетал с такой скоростью, что Винф предположил существование бездонной дыры в моем желудке.

Что я мог на это сказать, кроме как умять еще пару штук.

– Судя по твоему аппетиту и пухлому розовому виду, – от этих его слов я, кажется, действительно порозовел, – оставаться здесь больше нет смысла. Завтра садимся в лодку и плывем, не приставая к берегу, пока не доберемся до Лфе, столицы. Там, по крайней мере, меньше вероятность, что нас схватят работорговцы.

Так, значит, легенда насчет ойомейцев и работорговли подтвердилась. Час от часу не легче.

– Затем мы расходимся и все счастливы. Если хочешь, могу дать тебе письмо к одному человеку, устроишься у него на первое время.

Я чуть не подавился от неожиданности.

– Вопросы? – Винф похлопал меня по спине.

– Да. Откуда у тебя лодка? И… я не то чтобы хотел оставаться в Лфе…

Ойгур нахмурился.

– Я не в первый раз пересекаю границу, – сказал он. – В прошлый раз пришлось плыть на самодельном плоту, и это была не самая приятная неделя в моей жизни. Лодка лучше, поверь мне.

– Почему бы просто не перейти по берегу?

– Ты хоть раз был на границе Мэфа? – ответил он вопросом на вопрос.

Я мотнул головой.

– У вас там магическая стена, – он увидел, как округлились мои глаза, и усмехнулся. – Тебе никогда не приходило в голову, что у вашего правительства несколько иное отношение к магии? Уверяю тебя, Мэф не логарифмы защищают. – Выходит, наше правительство действительно ее использует? В то время как остальные относятся к ней, мягко говоря, пренебрежительно…

– Это не такие уж и не связанные вещи, – ухмыльнулся ойгур. – Политика.

Я вдруг понял, что провал в моей памяти, насчет родительской обсерватории, как-то связан с этой самой общей политикой. От этих мыслей мне стало неуютно. Я поежился.

– Расслабься, – бросил Винф, рассматривая мое озадаченное лицо. – Тебя все это больше не касается.

Некоторое время мы ели в молчании. Мне не хотелось оставаться в Лфе одному. Одно дело Мэф – где я мог хоть как-то ориентироваться, где все было знакомо, и совсем другое – Ойомей, страна полулегендарная. Для меня, по крайней мере.

Кроме того, я уже понял, что ойгур знал о внешнем мире гораздо больше меня.

– Я поеду с тобой, – сказал я. – После Лфе.

Винф скептически приподнял бровь.

– А ты не хочешь спросить моего мнения?.. – он явно хотел добавить что-то вроде "Зачем мне тот, кто будет мешать все время?", но сдержался.

– Ну, скажем… карту составить. Материка.

Он посмотрел на меня как на идиота, даже попытался приложить ладонь ко лбу. Я отстранился.

В принципе, почему нет? Я ни разу не видел карты мира в библиотеках Мэфа. Самое большее, на что были способны наши составители атласов – это на собрание легенд, хоть как-то заполнявших белые пятна за пределами страны.

Однако ойгур моего энтузиазма не разделил.

– Ты берешься откусить то, что не в состоянии проглотить. Знаешь, насколько велика Агатха? Я десять лет мотаюсь по материку, и не могу сказать, что побывал везде. А что там за океаном, одни драконы знают…

– Сколько тебе лет, Винф? – перебил его я.

Он посмотрел на меня взглядом, в котором раздражение смешалось с любопытством.

– Тридцать.

– Если ты смог объездить почти весь континент, почему я не могу?

– Потому что ты молодой, глупый и самонадеянный.

– Ну, знаешь, это слишком… – я отставил ракушку в сторону и начал подниматься.

Затем медленно и осторожно сел. Несмотря на "розовый и пухлый вид", как утверждал ойгур, для драки я был слишком слаб и плохо держал равновесие.

Он хмыкнул.

– Ну-ну.

– Я все равно еду с тобой, хочешь ты этого, или нет.

Он сложил руки на груди, и, недовольно посмотрев на меня, спросил:

– И как долго ты собираешься?..

– Таскаться за тобой? – я неопределенно пожал плечами и улыбнулся.

Винф остался бесстрастным, только задумался, рассматривая что-то одному ему ведомое на стене пещеры.

– Ты же понимаешь, что мне ничего не стоит убить тебя, если ты начнешь слишком мешать? – наконец, тихо сказал он.

Небрежность этих слов ужаснула меня. Однако была здесь одна неувязка.

– Тогда зачем ты меня спасал?

Он смотрел на меня некоторое время, и я не мог понять этого взгляда.

– Действительно, – пробурчал он. – Ладно. Но я ставлю тебе условие. Так как мы будем путешествовать вместе, ты все равно узнаешь о моей… цели. Чтобы мне не пришлось тебя убивать… – повторил он, и я вдруг понял, что в первый раз это была не шутка, – я расскажу тебе о ней сам, сейчас. Но взамен… – он помедлил, – ты должен пообещать молчать.

"Всего-то?", успел обрадоваться я, но Винф продолжил:

– Не думай, что мне достаточно будет твоего слова.

Ойгур встал, и, сложив руки за спиной, стал прохаживаться по пещере. Голос его как будто стал громче; эхо усиливало впечатление.

– Клятва полуострова Ойгир, или ойгурская клятва. Магия совершенно особого рода – тот, с кого взяли такую клятву, за ее нарушение заплатит жизнями – не только своей, но и тех, кто с ним связан родством, неважно, кровным или духовным, – он посмотрел на меня. – Только если ты согласишься на нее, я позволю тебе следовать за мной.

Я никак не мог определить, серьезен он или нет, и это меня немного злило. Впрочем, что-то подсказывало мне, что молчание почти наверняка гарантирует хороший исход.

Я согласился.

Винф пробормотал что-то подозрительно похожее на слово "болван" и, опустившись на колени возле постели, положил ладонь на мой правый висок. Я почувствовал, как что-то горячее проникло мне в голову, дернулся, но ойгур сказал сидеть спокойно.

– Слушай меня, Лемт Рене, – каждое слово пульсировало в моей голове, как что-то живое. – На полуострове Ойгир много хищников, Лемт. Есть волки, есть уккот – птица-смерть, как ее называют в легендах. Но страшнее всего, – он помолчал немного, словно вглядываясь во что-то в своей памяти, – страшнее всего снежные бабочки. Они появляются к концу первого месяца зимы, когда темнеет. Если в это время выйти на крыльцо, можно их увидеть, но лучше бы, чтобы этого не случилось. Они уводят людей за собой… не всех, но того, кого выбрали, удержать невозможно. И ведь их не убьешь – прикоснешься и станешь ледяной статуей.

Потом этого человека найдут, может, в тот же день, может, через несколько лет, и тогда перенесут в Обитель сна – каменный дом на берегу океана.

Меня всегда удивляло, Лемт, что их не пытались лечить. Они не говорили, их кожа была холодна, но сердце, хоть и редко, билось. Четверть века они проводили в этом подобии сна, и только потом действительно умирали.

Моего деда и прадеда увели, когда мне было семь лет. Тогда я только-только стал учеником нашего шамана, Укшани. Других, отца и двоюродного брата – в тринадцать лет. Мать и сестру – в девятнадцать. Ты догадываешься, почему я ушел, Лемт? В поселке стали говорить, что мы прокляты.

Ванавель, еще один ученик Укшани, стал вместо меня шаманом, а я отправился на поиски лекарства для своих родных… и для себя, если вдруг и мне случится лежать в Обители сна. Однако странствия научили меня, что нельзя никому доверять, особенно если ищешь средство от сонной смерти, – Винф положил ладонь мне на второй висок. – Теперь, Лемт, говори: "Я отдаю свою жизнь за то, что я узнал, если я уйду по своей воле; если другой узнает об этом по моей вине, я умру".

Что-то словно треснуло в голове. Я подумал, что вовсе не хочу отдавать жизнь за такую сомнительную цену, однако губы уже произносили эту формулу.

Затем ойгур начертил на моем затылке треугольник, контуры которого невыносимо горели, и все – вообще все – кончилось. На некоторое время.

Очнулся я уже в лодке.

Первые несколько дней меня почти беспрерывно тошнило. И дело было не только в морской болезни. Ее я как-нибудь пережил бы, но, помимо этого, страшно болела голова. Все из-за того треугольника, который выжег ойгур на моем затылке.

Кроме того, Винф постоянно меня подкалывал. Он очевидным образом наслаждался нежно-зеленым цветом моего лица. Не будь я столь занят рассматриванием океанских глубин, непременно бы ему врезал.

Лошадь ойгур зарезал, и часть туши повялил, пока я болел. Мое возмущение оставило Винфа невозмутимым.

– Это след, – сказал он. – А взять с собой мы ее не можем, по вполне очевидным причинам. Нам не нужны три трупа в лодке вместо одного, – отрезал он, – или три трупа вообще без лодки.

Теперь эта невозмутимая сволочь завтракала, обедала и ужинала мясом, заедая сухарями и запивая чем-то весьма крепким, судя по запаху. В то время как я и кусочка не мог в себя запихнуть.

Земли не появлялась на горизонте несколько дней, и это меня ужасно нервировало. Стыдно признаться, но я, хоть и прожил большую часть жизни на берегу океана, почти никогда не купался. Океан меня пугал.

Как назло, моя семья очень любила морские прогулки. Каждый раз я цеплялся за лодку, боясь, что она перевернется, и старался не двигаться и даже не дышать.

Так что нынешняя морская болезнь была, в какой-то мере, благословением. Я, по крайней мере, отвлекся от своего страха.

Однажды, в очередной раз перегнувшись через бортик, я увидел под водой что-то блестящее. День был удивительно ясный для первых дней зимы, и сначала мне показалось, что это просто блик от солнца.

Однако уже через мгновение пятно стало намного больше.

Я отшатнулся, увидев морду, которая, казалось, состояла из одних клыков.

– Вииинф!

Мы успели только вжаться в дно лодки.

Из воды выскочила рыбка, описала над нами дугу – я успел заметить полупрозрачные крылья – а вслед за ней вылетел гигантский змей с серебристой чешуей и рядами острых, как иглы, наростов на животе. Он был настолько длинным, что, казалось, над нами повисла радуга одного-единственного цвета – цвета ртути.

Задев борт лодки шипастым хвостом и выломав из нее кусок дерева, змей скрылся. Я ждал, что мы перевернемся или на худой конец, нас зальет водой, но этого не произошло.

Винф осторожно выглянул наружу.

– Что там? – спросил я.

– Погляди сам.

Я поднялся. Там, где нырнул змей, медленно расходились круги. Никаких волн и плеска.

– Никогда их раньше не видел, – сказал Винф, – и, судя по всему, нам сегодня повезло дважды.

– Это в чем же?

Он снова принялся штопать свою куртку. Как ни в чем ни бывало.

– Видишь ли, судя по тому, что я знаю, мы сегодня видели детеныша.

Я присвистнул и с опаской оглядел горизонт. Если это детеныш, то представляю себе взрослую особь…

– А в чем еще повезло?

– Рыбка. Змеи считают их чем-то вроде деликатеса. Нам и вправду очень повезло, – сказал он и перекусил нитку зубами.

Я задумался.

– Трижды.

– Что трижды?

– Трижды повезло. Я забыл о тошноте.

Винф ехидно улыбнулся и предложил мне кусочек мяса. Вот жеж зараза какая!

В общем, я предпочел снова рассматривать морские глубины, правда, через борт старался особо не высовывался.

– Ну-ну, – усмехнувшись, подколол он и с превеличайшим аппетитом съел тот кусочек. – Приедем в Лфе, пойдем грабить императорскую сокровищницу. Я думаю, к тому моменту ты сможешь пролезть в щель двери.

В тот самый момент, когда я был готов потерять счет дням и начать сходить с ума, Винф сказал, что наше плавание заканчивается.

Лфе был портовым городом, со всеми вытекающими. В гавани теснились судна самых разных размеров – начиная от лодочек рыбаков и заканчивая кораблями, на которых ввозили специи из Синда, а вывозили – рабов и драгоценные камни, во все уголки континента. Здешние деньги меня удивили – ракушки и треугольники. В дальнем конце верфи кто-то менял кости на ковер. По берегу, вымощенному камнем, проваливаясь в ямы, ходили девушки и женщины, зазывно покачивая бедрами.

Глядя на них, я не знал, то ли жалеть их, то ли рассматривать во все глаза. Но, если честно, меня больше привлекал последний вариант.

Впрочем, Винфу это было знать необязательно, с этими его вечными шуточками.

Впрочем, ойгур очень скоро заметил мой интерес.

– Выучиться не успел, а туда же, – усмехнулся он.

Я поднял бровь, показывая тем самым неуместность его юмора. Винф тоже поднял бровь – странным образом ему удалось преувеличить этот и без того выразительный жест – и вдруг подмигнул мне.

– Можешь поразвлечься. Я пока по делам, по делам…

Я помотал головой, стараясь скрыть так некстати нахлынувший румянец. Ну что это, в самом деле, как девчонка…

– Не до того сейчас, – сказал я, так сурово, как только мог.

Мне к тому же не хотелось отвлекаться – опасался, что ойгур смоется при первой возможности. Несмотря на клятву.

Мы заплатили смотрителю гавани за нашу лодку и отправились на поиски жилища.

Я так вертел головой, что ойгур предположил, что в моих предках где-то затесался флюгер. Но здесь всё – и прежде всего – люди – настолько отличались от Мэфа… Не рассматривать их было невозможно.

Если в порту еще трудно было понять, кто из них коренной ойомеец, то ближе к центру Лфе все прояснилось.

Ойомейцы отличались золотым цветом кожи и каштановыми, почти черными кудрями. Черты лица слегка отличались от наших, мефийских – приплюснутый нос и пухлые губы. Люди из народа носили накидки из серой шерстяной ткани, длиной до колена, в то время как ноги были замотаны тряпками земляных оттенков, судя по всему, из того же материала.

Богачи и аристократы кутались в плащи из роскошной, белой и даже на вид очень теплой ткани, кто-то ходил в мехах. При этом обувь у них больше всего напоминала сандалии, и надевали они ее прямо на голые ноги.

Наш путь несколько раз пересекли рабы. Они были привязаны друг к другу и шли, сгорбившись, не смотря по сторонам и вздрагивая каждый раз, когда конвоиры подгоняли их ударами кнута.

Еще я видел ойомейцев-альбиносов, преимущественно женщин. Их запястья были покрыты татуировками в виде красных завитков. Они сидели с задумчивым видом, прислонившись к стенам глинобитных домов, иногда прикладываясь к бутылке, иногда затягиваясь самокруткой. Прохожие перешагивали через них и шли дальше, как будто переступили через камень, а не человека.

Я разглядывал альбиносов с таким жгучим интересом, что Винфу пришлось меня одернуть.

– Кто они? – спросил я, когда подозрительный переулок остался позади, и мы – как-то внезапно – оказались на рыночной площади. Она очень походила на стихийные массовые гуляния: на огромной площади раскинулись цветастые шатры, под которыми сидели женщины самых разных национальностей. Некоторые из них были закутаны в несколько покрывал, и при этом они умудрялись с удивительной ловкостью продавать свой товар и разменивать деньги.