Текст книги "Флейта Нимма (СИ)"

Автор книги: Марина Кимман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Не ерничай! – строго сказала она и топнула ногой. – Я на твоем месте прислушалась бы к чужим словам. Я не понимаю, почему Ян ему верит, хотя его собственная дочь так и не вернулась из совместной с Ксашиком поездки.

Последние слова прозвучали чересчур громко – Виорика снова вышла из себя. Художник невольно оглянулся: окна "гостиницы", казалось, следили за ними. Карты и флейта лежали в его постели, и внезапно он подумал, что их очень просто найти. Любому, кто задастся такой целью.

– Ян и Ксашик могут вернуться в любую минуту, – сказал художник.

Виорика кивнула и пошла к воротам.

– Спасибо! – громким шепотом сказал он. – За предупреждение.

Флейта оказалась там, где он ее оставил. Засыпая, художник подумал о том, какой же это был странный день, куда более странный, чем множество предыдущих.

Он помнил, что женщина в храме Детей Хаоса – Шати – говорила про табличку. Та, что вызвала к жизни силу, способную исполнять самые заветные желания.

Она ему приснилась. Плоский, неровный кусок коричневой глины, с одной стороны которой был нарисован знак – два листа, восточный и западный, походили на цифру восемь, положенную набок; северный и южный вместе смотрелись как песочные часы.

Табличка лежала на черно-белом полу, присмотревшись к которому, художник с удивлением узнал клавиши пианино, только закрученные в спираль. Все остальное разглядеть почему-то не удавалось, но Аллегри знал – это должен быть Храм Музыки, и ничто другое.

Рядом с табличкой, разбитая, лежала маленькая расписная дудочка. Увидь Аллегри ее где-нибудь на сельской ярмарке, он, не задумываясь, прошел бы мимо – детские игрушки его не интересовали. Казалось странным, как такая вещь могла сломать судьбы стольких людей.

Ключ к решению загадки – как оживить флейту – скрывался там, в Храме Музыки. От художника требовалось только прийти и забрать его.

Ксашик решил остановиться во Флахе на несколько дней – перетереть со старыми знакомыми, провернуть несколько сделок… Аллегри наконец-то купил ту самую нижнюю одежду, которую он поначалу принял за женскую ночнушку.

Что ж, как бы это не выглядело, жизнь оно действительно облегчало – теперь художник смог ходить по городу без ежесекундного желания почесаться.

Выяснилось, что Виорика – это не кто-нибудь, а двоюродная сестра Яна, которая всю свою жизнь мечтала стать актрисой. Об этом поведал кузнец на второй день пребывания их во Флахе.

– Нет, чтобы замуж выйти – уже третий десяток пошел! – она все шатается по балаганам и просит, чтоб ее взяли хоть на роль третьей статуи в правом ряду. Вздорная баба! – сказал Ян, стукнув кружкой по столу. – К тому же она любит таскать у постояльцев всякую мелочь. Сколько с ней не говорил, не уймется никак!

Еду в гостинице подавали прямо на кухне, такой же маленькой, как и все остальные помещения в этом доме. Хотя как подавали – суетился по большей части хозяин, время от времени убегавший в мастерскую, проверить, все ли там в порядке. Обычно он возвращался уже тогда, когда половина кушаний приобретала цвет и изысканный запах жженной тряпки.

Аллегри, слушая речь хозяина, поймал себя на странном ощущении. С одной стороны, художник уважал такую упертость, стремление к своей мечте, но… поведение женщины говорило о полном отсутствии вкуса и таланта. Он был почти уверен, что зрители заплатят Виорике только за то, чтобы она не выходила на сцену.

На следующий день Ян проводил их до границы города, которая кончалась огородами – все-таки Флах был деревней, как бы он не пыжился показаться чем-то большим – и, попрощавшись, всучил в руки Аллегри какой-то сверток и быстро ушел.

– На что спорим? – спросил Ксашик, бросив взгляд на художника.

Тот вопросительно изогнул бровь.

– Подарок. Что там, как думаешь? В прошлый раз Ян подарил мне, не поверишь – он хохотнул, – котенка!

Дедок после Флаха явно был в приподнятом настроении, в отличие от Аллегри. Любые задержки в одном месте, даже на пару дней, отдаляли его от цели.

– Судя по тому, что это не шевелится, это либо мертвый котенок, либо… не котенок, – пробурчал он и аккуратно потянул за край свертка. Затем молча передал его Ксашику.

– Булочки! – присвистнул тот. – Не-е, все-таки ему следовало родиться женщиной, или, на худой конец, семью завести.

– Кстати, а у тебя есть семья, Ксашик? – вдруг спросил художник.

Тот снова хохотнул и кинул сверток с булками в телегу.

– Бочки, – он повернулся и хлопнул ближайшую по крышке, – лошадь и дорога, вот моя семья! – сказал Ксашик, переврав слова песни, которую они вчера слышали на рыночной площади. – Моя старуха умерла уже с десяток лет как. Оттуда была родом, – он махнул рукой назад, где едва различимой точкой виднелся Флах.

До Вершнайте был день пути, до Хох-Блайе – еще два. Если бы не это странное место, о котором предупеждала Виорика… Как его там? Лихтен-Тот? Тотен-Лихт? В прямом смысле – белое пятно в путешествии художника. Неопределенность не то что пугала Аллегри, а скорей досаждала ему, как муха на недавно вымытом окне.

Дорога петляла между холмами, которые становились все выше и неприветливей – серые каменистые возвышенности, покрытые пожухлой травой и снегом. В отличие от Чатала, где зима играла яркими красками, здесь все было тусклым и даже на вид холодным.

Аллегри поежился.

Виорика не выходила из его головы. Она очевидным образом пыталась ему помочь – или думала, что помогает, но честное слово, художник намного счастливее без знания этих – совершенно безосновательных – слухов про Ксашика.

Он так глубоко задумался, что не заметил, что рядом с ними кто-то есть. Рядом с телегой гарцевала лошадь, на которой, поедая те самые булочки – и когда только успела стянуть? – гордо сидела Виорика.

Аллегри моргнул. Только что он думал о ней, и вот, пожалуйста.

Реакция деда была тем самым проколом в его маске, которого художник подспудно ожидал с самого начала их путешествия.

– Нет! – неожиданно громко завопил он. Крик разнесся по холмам, и не знай Аллегри, что это Ксашик, он бы подумал, что кого-то убивают.

Виорика пожала плечами.

– Я еду не с Вами, – количество булочек уменьшалось с каждой секундой. – Мне просто по пути.

Аллегри даже восхитился такой непробиваемой наглости.

Дед сплюнул.

– Не доедешь, – процедил он.

Виорика широко улыбнулась. Ксашик сплюнул еще раз посмурнел.

Дальше – хуже. Холмы – выше, воздух – холоднее, молчание – тяжелее. Аллегри поймал себя на мысли, что он как арестант, которого куда-то ведут не слишком разговорчивые конвоиры.

И хотя художник всю жизнь предпочитал одиночество, для него такое положение казалось тягостным.

Вершнайте стоял в стороне от дороги. В принципе, заезжать туда не имело смысла – об этом Ксашик говорил еще на границе Айзернен-Золена и Чатала. Тем не менее, он решил остановиться там на ночь.

– Отдохнем перед последним рывком.

Отдыхать предполагалось даже не в деревне. Вершнайте оказался первоклассной, эталонной дырой. Располагался он на горе, и его жители, судя по всему, интересовались только своим домашним скотом. Что старуха, кормившая корову, что пастух овец не отвлеклись от своего занятия, когда Ксашик осведомился, где можно поесть или заночевать.

В конце концов, их поиски были вознаграждены. Мальчишка, то и дело шморгающий носом и весьма неаппетитно вытирающий его рукавом, отвел их на окраину и показал на отдельно стоящий дом.

– Для гостей, – буркнул он и сразу смылся.

Дом выглядел брошенным. Вероятно, дело было в окнах, маленьких, запыленных, почти на самом уровне земли…Они смотрели на гостей, как слепой плотоядный крот после зимней спячки.

– Жуть какая-то, – отозвалась Виорика, подъезжая к частоколу. – Ну ладно, – она пожала плечами и, спешившись, открыла калитку. – Вы там идете?

Ксашик проворчал что-то себе под нос и отправился вслед за ней.

Нет, дело не в окнах, думал Аллегри, ступая по скрипучим половицам гостевого дома. Что-то другое тревожило его, может, запах сырости, может, пыльные подоконники с отпечатками чьих-то ладоней – шут разберет.

Выбор, впрочем, стоял между ночевкой на улице – со снегом, ветром и прочими прелестями, – и склепом, в котором всего этого не было.

Виорика разожгла очаг, Ксашик вышел по каким-то делам. Огонек немного разгонял гнетущую атмосферу дома, так что Аллегри мало-помалу заснул прямо на лавке.

– Аллегри! Аллегри! – шепот был таким настойчивым, что хотелось закрыть уши и в полусне посылать всех подальше. – Красные небеса! Вставай уже!

– Что за "красные небеса" вы постоянно поминаете? – недовольно отозвался художник, открывая глаза. Вокруг стояла тьма – очаг погас. Судя по всему, это был самый глухой час ночи.

Он скорее угадал, чем увидел, как Виорика закатила глаза.

– Потом, потом. Не спи! Мне кажется, – она еще понизила голос, – Ксашик что-то замышляет.

Аллегри бросил на нее скептический взгляд, впустую, впрочем – все равно ничего толком не видно было.

– Почему ты так решила? – сонным голосом спросил он, переворачиваясь на другой бок. Все-таки лавка была крайне неудобной.

Ее ответ художника не очень интересовал. Ну какой нормальный человек разбудит другого, смертельно уставшего, чтобы поделиться с ним ни на чем не основанными подозрениями?

– Ну, мы собирались уезжать сегодня в четвертом часу утра. Без тебя.

– А-а, – Аллегри зевнул, – ясно. Ну ладно, утром… того, поговорим… Погоди, что?!

Сонливость как ветром сдуло. Аллегри сел прямо и уставился на силуэт Виорики.

– Я сказала "собирались". Как видишь, я все еще тут и даже не совсем одета, – она хмыкнула. Затем, вновь серьезно, – он сказал, что ты ему не нужен, а вот меня он может подбросить до Ротен-Эрца.

На вкус Аллегри, звучало странно, особенно если вспомнить, как Ксашик к ней относился.

– С чего вдруг такая щедрость? – спросил он.

Виорика пожала плечами и присела рядом.

– Слышал бы ты, как он разозлился, когда я отказалась. Чуть ли не шипел, что-то про "сдохнете" и "сами виноваты". А потом… – она содрогнулась, – я нашла в своей постели это.

Виорика бросила на колени художнику что-то длинное и склизкое. Ко всему прочему, оно еще и светилось, таким слабым и неверным светом, что казалось галлюцинацией.

– Что это? – он смахнул вещь на пол.

– Ободранная змея. Она была еще жива, когда я ее нашла. И очень агрессивна, кстати.

Аллегри порадовался, что вокруг темно. Рассматривать подробности ему не хотелось.

Однако кое-какой вопрос не давал ему покоя.

– С чего ты взяла, что Ксашик – автор этого, кхм, чуда?

– Где ты видел живую светящуюся ободранную змею? – задала наводящий вопрос Виорика. – Магия, грубая и очень нехорошая. Проследить, кто автор этого чуда, – она брезгливо пошевелила ногой трупик змеи, – не составило никакого труда. Он же больной. Может… – Виорика замялась, – поедем вместе? В обход? Я знаю места…

Художник растер ладонями лицо, пытаясь окончательно проснуться.

Он не мог позволить себе терять время. Флейта ждала; он чувствовал ее нетерпение. Если существовала дорога длительностью неделю, идти в обход целый месяц для него не имело смысла. Аллегри верил, что пока не сделает то, ради чего он отправился в путь, он не умрет, и эта вера была сильнее здравого смысла.

– Я остаюсь.

– Ты ненормальный!

Художник пожал плечами и снова улегся на лавку.

– Мне нужно в Ротен-Эрц, – просто сказал он, и попытался заснуть.

Однако до самого рассвета ни Аллегри, ни Виорика так и не сомкнули глаз.

Утром диспозиция, казалось, осталась прежней: двое на телеге, одна на лошади. Но это только на первый взгляд. Даже не очень внимательный наблюдатель рано или поздно заметил бы напряжение, сковывающее эту троицу.

В полдень выглянуло столь редкое в этих краях солнце. Художник вдруг понял, что ему очень этого не хватало в блеклых холмах Айзернен-Золена. Он всю жизнь прожил на юге.

Ксашик спрыгнул с телеги, и, держа одну из лошадей за поводья, сказал:

– Я еду дальше только при одном условии. Ты, – он ткнул пальцем в Виорику, – держишься от меня подальше.

Виорика заставила лошадь отступить на один шаг.

– Достаточно? – осведомилась она с нахальным видом.

– Не меньше тридцати метров, – отрезал дед. – Можешь ехать впереди, можешь позади, мне без разницы, но только не приближайся.

– А кто вам сказал, что я еду с вами? – ехидно спросила она. – Так, небольшая конная прогулка до Ротен-Эрца, и какое счастье – попутчики!

– Я жду, – Ксашик остался таким же непреклонным. Судя по всему, он действительно не шутил. Пока Виорика не отъехала, дед внимательно следил за ее передвижениями, и только потом забрался обратно на телегу.

– Что это было? – спросил Аллегри.

Ксашик пожал плечами.

– Я терпеть ее не могу, – просто сказал он и взялся за вожжи.

Ближе к Хох-Блайе холмы окончательно превратились в горы. На Эонике, где художник прожил большую часть своей юности, было несколько хребтов, но они ни в какое сравнение не шли с этими.

Было слышно, как осторожно ступая по наледи, цокает лошадь Виорики. Телега едва помещалась на узкой дороге: с одной стороны возвышалась стена, а с другой виднелась пропасть.

Величественное это было зрелище и безжалостное в своей красоте, в то же время. Вряд ли бы эти горы пощадили случайного путника. Первые несколько дней на такой высоте Аллегри даже задыхался. Ксашик, глядя на него, снисходительно качал головой. Что там с Виорикой, посмотреть не представлялось возможным – дорога петляла, да и не до того было художнику. К счастью, скоро стало полегче, а потом недомогание и вовсе сошло на нет.

Хох-Блайе раскинулся в седловине между двумя высокими горами, Закатной и Рассветной. Путники подъезжали со стороны Рассветной, по более-менее хорошей дороге; мимо Закатной шла другая, заброшенная тропа. Как позже выяснилось, вела она к Ротен-Эрцу, через короткий путь, но пользовался им только Ксашик. Остальные, если им надо было туда, ехали в объезд – и тогда путешествие занимало больше месяца.

Как и во Флахе, Ксашика здесь знали. Художник заключил это из того, как смотрели на их повозку прохожие: долгими, внимательными… настороженными взглядами. Причем, увидев Аллегри, они успокаивались и делали вид, что заняты своими делами.

Почему-то это обеспокоило его больше всего. Художник невольно прикоснулся к рукаву, там, где была скрыта флейта, не то пытаясь защитить ее, не то – поддержать себя.

Ксашик решил, что оставаться на ночь здесь не имеет смысла. Они поели, причем Виорика сидела за соседним столом и делала вид, что не имеет к ним ни малейшего отношения, затем искупались. Ксашик даже успел вздремнуть за это время. Виорика было заявилась к ним в комнату, но стоило ей переступить порог, как дед проснулся и выгнал ее. Не иначе, спал с открытыми глазами.

Какая жалость, думал Аллегри. Впервые за все время путешествия по Айзернен-Золену им встретилась приличная гостиница, в которой было бы даже приятно отдохнуть. Недолго, конечно. Вместо этого они снова отправлялись в ночь и холод.

– Тотен-Лихт будет ближе к вечеру, – внезапно сказал Ксашик, когда с момента отъезда прошло часа два.

Художник вздрогнул. Значит, то, что рассказывала Виорика – правда? Тотен-Лихт существует?

Дед правил телегой с невозмутимостью каменного истукана. Однако настойчивость, с какой Аллегри ждал ответа, заставила его ответить.

– Там я кликну знакомых головорезов и вас убьют.

Пару мгновений они ехали в тишине.

Затем дедок фыркнул, увидев лицо художника.

– Навешаю лапши на уши, а вы и верите. Расслабься. Минуем горы, а там до Ротен-Эрца рукой подать.

Ксашик стал более разговорчивым и дружелюбным, хотя заметить это, наверное, мог только человек, тесно с ним общавшийся как минимум неделю.

Когда они спускались с очередной седловины по скользкой и узкой тропе, им открылся вид на Тотен-Лихт. В горной гряде он выделялся своим серовато-голубоватым цветом, словно его накрыло полупрозрачным туманом. И все.

Аллегри никогда бы не догадался, что это именно он, не назови его Ксашик.

Выходило как-то глупо. Виорика ворвалась к нему ночью, чтобы рассказать досужую сплетню; затем она зачем-то увязалась за ними (хотя она говорила, что ей надо попасть в театральную труппу Ротен-Эрца, художник не верил – чего ж она ждала столько лет?); разбудила его ночью, наговорила на Ксашика.

И Тотен-Лихт оказался обычной горной цепью.

Дорога, и до того не выглядевшая безопасной, ныне превратилась в узкий каменный мостик, на котором телега едва помещалась. До Тотен-Лихта оставалась пара часов, и за это время повозке предстояло преодолеть несколько таких мостиков, впрочем, коротких.

– Я много раз здесь ездил, – сказал Ксашик.

Видимо, Аллегри все-таки не до конца с собой справился и обрел нежно-зеленый цвет лица.

Впрочем, его можно было понять – камешек, выбитый из-под колеса телеги, очень долго летел вниз, и, в конце концов, скрылся в тумане. Звука удара они так и не услышали.

Затем что-то – не вполне понятное – произошло. Горизонт наклонился, а одна из лошадей повисла над пропастью, запутавшись в упряжи. Кажется, телега бы устояла, но животное брыкалось, и все вместе потихоньку сползало в пропасть.

– Красные небеса!!! – услышал Аллегри. Виорика, увидев, что случилось, резко сократила дистанцию.

Бочки опасно накренились, и не падали только благодаря многочисленным веревкам. Сам Ксашик болтался прямо рядом с брыкающейся лошадью. По его побледневшему лицу было видно, что силы у него очень скоро закончатся.

Аллегри ухватился за оглоблю. Карабкаясь по ней, правда, значительно медленнее, чем мог бы в юности, он все-таки вылез на тропу.

Телега неумолимо сползала. Вдвоем с Виорикой они едва сдерживали ее, причем ключевым словом было "едва". Все-таки Виорика была женщиной, а Аллегри никогда не уделял физической силе большого внимания.

– Надо избавиться от чего-нибудь! – крикнула Виорика. – Лошадь! Бочки! Что-нибудь!

– Я вам покажу бочки!!! – отозвался дед.

– Ну лошадь тогда!!! – часть тропы под телегой осела, камешки полетели в пропасть. Виорика, уперлась рукой в землю, но скольжение не прекращалось. – Нож!

– Где? – нервно отозвался Аллегри.

Она закатила глаза, затем, переложив упряжь в рот, задрала юбку. В сапоге у нее оказался небольшой, не шире пальца, но очень острый кинжал. Она подтолкнула его к художнику. – Быстрее!

Аллегри схватил его и одним движением перерезал упряжь.

Лошадь сорвалась. Ксашик проводил ее долгим взглядом.

– Чего стоите, – сказал он сварливо, – вытаскивайте меня, в конце концов. Хотя нет, телегу!

Лошадь Виорики пришлось пристегнуть к телеге. Теперь они с Аллегри могли отпустить – она веревки, он – оглоблю.

Телегу со скрипом вытащили обратно на мостик, с дедом впридачу. Радости на его лице не наблюдалось, скорее даже наоборот.

– Садись в телегу! – рявкнул он на Виорику.

Она пожала плечами и на нетвердых ногах забралась на бочки.

Мог бы и поблагодарить, подумал Аллегри про себя. Похоже, тапамор и в самом деле был для деда важнее всего на свете. Художник, конечно, и раньше видел, как он печется над ним, но чтобы до такой степени…

Хотя, может, дело было в том, что он просто недолюбливал Виорику.

Дед очень хотел, чтобы женщина оказалась как можно дальше от повозки, но теперь, когда ее лошадь шла в упряжи, это стало невозможным. Его нервозность становилась все более очевидной по мере того, как они приближались к Тотен-Лихту.

Когда они были совсем уже близко, дед попытался нащупать что-то у себя за пазухой. Это выглядело как простой жест, как бывает, когда ищешь вещь, которая должна быть на своем месте. Но… затем на его лице проступила паника.

Они въехали в серо-голубую дымку Тотен-Лихта. В тот же момент художник понял, что все слухи об этом месте – правда. Стоило им переступить некую границу, как все вокруг залило нестерпимо ярким белым светом, таким, даже сквозь полуприкрытые веки было больно смотреть.

Лошади этого как будто не замечали и продолжали спокойно идти вперед, а вот с Ксашиком… С Ксашиком происходило что-то странное.

Свет пожирал его. Одежда, как лед в кипятке, плавилась под воздействием этого сияния, а когда ее не стало, начала исчезать кожа, мышцы, кости…Аллегри краем глаза видел кричащую от страха Виорику. Звуков почему-то не было.

Повод упал из рук деда, а сам он вывалился на тропу. Последним, что увидел художник, был позвоночник Ксашика. Он медленно превратился в тот же свет, что окружал его, и пропал.

Несколько минут Аллегри ждал, что с ним случится то же самое. Судя по лицу Виорики, она думала о том же самом. Однако телега ехала вперед, и ничего не менялось.

– Что это было? – сказала Виорика беззвучно. Художник передернул плечами.

– Выберемся отсюда, поговорим, – произнес он одними губами.

Момент, когда сияние стало ослабевать, а копыта лошадей, наконец, зацокали по дороге, стал одним из счастливейших в жизни Виорики.

А что насчет Аллегри, то он задавался вопросом, что же его спасло. И не так уж много вариантов ответа приходило ему на ум.

Карт у деда не было – путь он находил по памяти. Аллегри надеялся, что тропа, по которой они едут, не перейдет в развилку или тупик. Окончить свою жизнь в этих горах, в то время как они каким-то непонятным чудом выбрались из Тотен-Лихта, было бы крайне несправедливо.

Ночью потеплело. В такую погоду есть вероятность оказаться под лавиной, поэтому для ночлега художник выбрал одну из пещер, коих здесь было множество. Костер развели перед входом, предварительно убрав снег с нависающего над ним валуна.

Виорика притащила из пещеры небольшой красный камень и бросила его в очаг.

– Ты что делаешь? – отозвался художник. Дрова были частично сырые, найденные по пути, частично взятые с собой из Хох-Блайе, но в любом случае их следовало беречь и не швыряться в костер посторонними предметами. К тому же ветер, время от времени задувающий снег снаружи, не позволял ему гореть ровно.

– Смеешься, что ли? – спросила Виорика. – Мы едем в Ротен-Эрц, а ты даже не знаешь, чем он знаменит? Кроме тамошней театральной труппы там добывают…

– Ну конечно, я отправился в путь только затем, чтобы осматривать достопримечательности, – перебил ее Аллегри, вороша костер палкой. – Делать больше нечего.

– А кстати, зачем?

– Что – зачем?

– Зачем ты едешь в Ротен-Эрц? Ты не похож на человека, которому что-то нужно в этом городе. Честно говоря, ты и на человека-то не очень похож, – она улыбнулась. – Весь такой… изможденный. Я еще во Флахе подумала, что ты либо очень давно не спал, либо болеешь…

"О боги, когда же она замолчит…" думал Аллегри. Он знал, что его вид оставляет желать лучшего, но получать подтверждение из чужих уст было не очень приятно. Да и не в этом дело.

В такую погоду хотелось просто молчать.

Он даже не сразу заметил, как в пещере стало тихо. Виорика, кажется, поняла, что ему не хочется разговаривать. Она достала кастрюлю и вышла наружу, за снегом.

В любом случае, Виорика была не тем человеком, которому хотелось бы довериться, думал художник. Странно, что такая мысль вообще пришла ему в голову – никогда раньше он не нуждался в чьем-либо совете или одобрении. Его жизнь, как и флейта, были исключительно его делом, и допускать в них кого бы то ни было казалось святотатством.

Виорика вернулась и с лязгом поставила кастрюлю на костер.

– Ладно, сделаем вид, что тебе не все равно, зачем я сама еду в Ротен-Эрц, – сказала она.

Примерно с таким же интересом Аллегри мог бы рассматривать булыжник. Но Виорику это не смутило. Почему-то она решила избрать художника в свои поверенные. Вероятно, подумал он, это связано с отсутствием свободных ушей на много километров вокруг.

Памятуя о ее склонности к дешевым представлениям, он приготовился услышать невероятную историю о жизни безвестной сироты Виорики из глухой деревушки.

– Понимаешь, я должна была быть там с самого начала, – начала она. Моя мать мне обещала, что там я буду счастлива. Но как я туда ни стремлюсь попасть, всегда что-то в последний момент рушит мои планы.

Против воли Аллегри прислушался.

– А чем Ротен-Эрц отличается от других городов? – спросил он. – Что в нем такого особенного?

Виорика сидела, обхватив себя за колени. Только глаза поблескивали в пламени костра. Она походила на маленькую девочку сейчас; художник понял, что он может себе представить, какой она была, скажем, в пятнадцать: чуть пухловатая, с наивной верой в чудеса и желанием завоевать весь мир, если не красотой, так своим обаянием.

– Ну, сначала мне обещали, что там я выйду замуж. Фактически, меня продали за определенную сумму, но тогда я этого не понимала. Просто видела, как рада мать, и радовалась вместе с ней. Зря, как выяснилось. Вилфрид был богатым, но при этом немного… странным. "Тысяча разнообразных приключений повесы Филлиса" по сравнению с ним просто детская сказка.

Она поморщилась, видимо, вспоминая что-то. Учитывая, что в молодости Аллегри тоже, бывало, почитывал эту книжку, он мог себе вообразить, какого рода "странности" она имела в виду, Виорика, впрочем, не горела желанием касаться этой части своей жизни.

– В общем, мы поженились в моей родной деревушке и через пару месяцев засобирались к нему в Ротен-Эрц. Боги, как я была рада и одновременно боялась этого! – она поежилась. – Словно настоящая – взрослая – жизнь могла начаться только после того, как я увижу этот город.

Она на секунду призадумалась, затем пожала плечами и полезла в свою сумку.

– Проголодалась я, – сказала Виорика, доставая кусок вяленого мяса. – Так вот. До Ротен-Эрца мы так и не доехали – попали в лапы бандитам. Мужа убили, а я… Наверное, даже сейчас это прозвучит неправдоподобно… особенно сейчас. Я рассмешила их собственноручным исполнением сценки из "Вурфаренских матрон".

– Я так понимаю, это трагедия? – не мог удержаться от подколки художник.

– Ну вот, я же говорила. А разбойники, между прочим, были так благодарны за представление, что не прикоснулись ко мне и пальцем, а потом довезли до ближайшей деревни. Конечно деревни, в том районе и городов-то никогда не было, – пробормотала она про себя. – Как бы то ни было, с тех пор ничто не может меня переубедить, что я плохая актриса. Хотя, надо признать, разъяренная толпа с тухлыми помидорами чуть было не поколебала мою веру, – она слабо улыбнулась.

– Ты решила, что будешь играть в театре после этого? – спросил Аллегри.

Она неопределенно пожала плечами.

– Нет, наверное, нет. В тот момент я думала только о том, чтобы выжить, больше никаких желаний и мыслей не было. На самом деле все случилось чуть позже. В Драйзин, туда, куда меня привезли бандиты, приехал ротен-эртский цирк. Я тогда еще не знала, что он знаменит не только в Айзернен-Золене, но и в других странах. Ты не представляешь, Аллегри, сколько жизни было в том, что я видела! – художнику на мгновение показалось, что в зрачках у нее мелькнули разноцветные огоньки сцены. – Я словно с ума сошла. Дождалась, пока артисты закончат, вломилась к ним за кулисы, и заявила, что они должны взять меня с собой.

Это походило на правду: Аллегри вспомнил, с каким маниакальным упорством она пыталась его прикончить, когда он чуть не задавил ее во Флахе.

– Что было потом? – спросил он, хотя заранее предполагал ответ.

– Что-что. Посмеялись и выставили на улицу. Дескать, девочка, ты для своих лет нагловата и к тому же необразованна. Вот повзрослей, поучись, тогда и подумаем, – она опустила голову. Будь Виорика птицей, Аллегри сказал бы, что она нахохлилась. – В чем-то, они, конечно, были правы. Все эти годы я готовилась, и готовилась, и готовилась… Но люди почему-то стали хуже принимать мои выступления. Не знаю, в чем тут дело. Может, я излишне стараюсь? – сказала Виорика про себя, даже особенно и не ожидая ответа.

Она подняла с пола камешек, и, подбросив его вверх несколько раз, зажала его в кулак.

– Все равно, я, так или иначе, попаду во Фламменшайн. Тот цирк, – пояснила она в ответ на вопросительный взгляд художника. – Когда доберусь до Ротен-Эрца. А после того, что с нами случилось, у меня просто нет права на поражение, – Виорика широко улыбнулась.

Снаружи раздался чуть приглушенный ветром грохот: где-то в горах сошла снежная лавина.

– Кстати, я так до сих пор не могу понять, почему Ксашик умер, а ты нет, – сказал Аллегри задумчиво.

Виорика тоже выглядела озадаченной.

– У меня была теория, почему, но, вероятно, она не работает, – она похлопала себя по шее, словно пытаясь найти что-то, и затем вытащила кулон на тонкой цепочке. Аллегри он показался смутно знакомым. – Я стащила это у Ксашика на одном из привалов. У тебя же нет второго такого?

– Можно посмотреть?

Виорика некоторое время колебалась, затем отдала ему подвеску.

Аллегри уже видел ее один раз, еще на границе Чатала и Айзернен-Золена. Уже тогда у него сложилось впечатление, что это не простая штучка и что Ксашик имеет свои причины ее скрывать. Немного погодя он понял, что именно смущало его в кулоне: письмена на деревянной пластине, заключенной в серебряную оправу. Было в них что-то сходное с той табличкой, которую он видел в храме Музыки в своем сне.

Художник невольно подумал о флейте. Его предположение подтверждалось. Инструмент, не способный издать ни звука, все-таки спас его от безжалостного света Тотен-Лихта. Предположение, конечно, слишком необоснованное, чтобы принять его за правду. Но других у него не было.

Он вернул кулон Виорике.

– Похоже, что-то или кто-то хранит меня от опасностей, – заметил Аллегри вполголоса.

У входа в пещеру между тем намело небольшой холмик; воздух словно сгустился и потемнел. Хорошо было здесь, тепло и тихо. Хотелось спать. Художник прилег рядом с костром.

– Есть в тебе что-то пугающее, – сказала Виорика, но он этого уже не услышал.