Текст книги "Флейта Нимма (СИ)"

Автор книги: Марина Кимман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

У одной из лошадей внизу вдруг странным образом свернулась шея; она упала и задрыгала ногами, разбрызгивая кровь из внезапно появившейся раны.

Аллегри ничего не замечал.

Следы Виорики возле его костра.

Нет, это невозможно, возразил он сам себе, но вышло неубедительно.

В конце концов, кто украл амулет Ксашика?

Чувство было плоховатое, как будто съел какую-то гниль. Паршивое, в общем, чувство.

Художник встал. Пару минут назад он не мог решить, что лучше – спуститься или подниматься дальше. Сейчас вопрос отпал сам собой.

Куда делся страх высоты? Аллегри не смотрел вниз, его интересовало только, где Виорика. Точнее, где флейта. А потом уже – Виорика.

Злость поддерживала его даже тогда, когда руки уставали и начинали соскальзывать, с, казалось бы, самых удобных камней.

Хотя понятие удобства в этих горах сильно разнилось с тем, к чему привык Аллегри в своей жизни.

Внезапно его охватил страх – а вдруг Виорика, неведомо каким образом, сломала флейту? Ему, к счастью, никогда не удавалось даже царапины на ней оставить, но кто знает?

Рука сорвалась. Проклиная все на свете, Аллегри заставил ее снова схватиться за скалу, хотя мышцы свело и пальцы как-то нехорошо посинели.

Еще раз, и еще раз. Руки все чаще отказывали ему; он понял, что если не передохнет или сейчас не вылезет наверх, то сорвется. Мысль казалась отстраненной, как будто Аллегри и тело Аллегри были не совсем связаны друг с другом.

И тут стена кончилась.

Ветер затих. До его слуха донеслись странные звуки – странные здесь, в горах. Музыка. Услышь Аллегри ее в каком-нибудь городе, он бы не удивился. Но здесь?

Художник оглянулся.

Виорика стояла на вершине горы. Силуэт выделялся на фоне предрассветного неба и, казалось, светился. Ее ноги занесло снегом, глаза были молочно-белые, безумные… В руках она держала флейту – его флейту – и флейта пела.

Как же так, подумал он. У него ни разу не получалось извлечь из нее мелодию. Да что там – ни звука, если не считать тот день, когда она впервые оказалась в его руках.

Виорика перестала играть. Она опустила флейту, и, посмотрев на художника, улыбнулась. Ничего хорошего в этой улыбке не было: гримаса злобного, почти звериного торжества.

Она никогда не будет играть в твоих руках, сказала она. Даже у меня, бесталанной и нелепой Виорики, получается, а у тебя не выйдет. Никогда. Нимкогда. Ниммнимммкогда… – ее голос звучал так, как будто говорило несколько женщин одновременно.

Это странное "нимкогда" отдалось в его голове, словно удары молота. Отряхнувшись от снега, Аллегри побежал к ней, молча, не отрывая взгляда от ее лица. Все это время она не переставала бормотать "ниммниммниммкогда…".

Ее тело медленно скатилось по склону. Он посмотрел на свои ладони и увидел много красного, и флейта тоже… в этом. Кинжал лежал чуть поодаль.

Что произошло, спросил себя художник, и потом… Потом его память исчезла.

Мальчик по имени Динни всегда спал до полудня, за что получил прозвище "соня". Пока что ему это разрешали – он был самым младшим в семье.

В тот день так случилось, что он проснулся раньше всех, в полчетвертого утра. Мать должна была встать через час, вслед за ней подтягивались старшие сестры Динни, затем, почти уже взрослый, брат – наколоть дров для очага. Вскоре поднимался отец, который, позавтракав, спешил в Ротен-Эрц, где он служил в конторе, занимавшейся продажей красного угля. Платили ему две золотых монеты в неделю, и эта сумма составляла большую половину дохода семьи.

На потолке за ночь появился новый потек. Динни иногда думал, что это лужи, которым по какой-то причине не нравится лежать на земле, и потому они переползают на потолок. Родители сильно на них ругались.

Он немного полежал, прислушиваясь к сонным звукам в доме. Снаружи завывал ветер.

Мальчик откинул одеяло. Спать не хотелось.

Он знал, что в сенях сейчас холодно – зимой в доме старались топить печь только для того, чтобы приготовить пищу и совсем не замерзнуть. Но пить хотелось, а вода была только там – стояла под лавкой в нескольких ведрах.

Он тихонечко открыл щеколду, и, стараясь не скрипеть дверью, проскользнул на кухню. Пол был холодный как лед. Едва не отдавив кошке хвост – услышала, что кто-то из хозяев проснулся, и сразу прибежала выпрашивать еду – мальчик вышел в сени.

На поверхности воды застыл тонкий ледяной слой. Динни разбил его и с удовольствием, перепрыгивая с ноги на ногу, съел несколько хрустящих пластинок. Они таяли во рту, кололи язык и при этом скрипели на зубах – странное сочетание, но мальчику нравилось. Он бы ел их постоянно, но летом льда не бывает, а зимой родители за это наказывали.

Во дворе раздался скрип. Динни легко отличал привычные звуки дома от непривычных, и потому сразу насторожился.

Мальчик на цыпочках подкрался к единственному в сенях окошку, так же тихо пододвинул к нему рядом стоявший табурет. Затем, откинув полотенце, которое здесь служило чем-то вроде занавески, Динни выглянул во двор.

Сквозь ветер и снег ехала повозка. На месте возницы, сгорбившись, сидел старый мужчина. По всей видимости, он спал. Одежда у него была заляпана чем-то бурым, а руки сжимали что-то длинное и тонкое, по виду не то трость, не то дудочку. Однако Динни больше заинтересовали животные, которые исполняли роль лошадей.

Динни раньше видел волков – в цирке Фламменшайн их дрессировали и заставляли выделывать всякие штуки; но то, что тянуло повозку, лишь отчасти напоминало этих хищников. Так мог бы выглядеть волк, нарисованный ребенком по мотивам страшных сказок. Клыки во рту и когти на передних ногах примерно совпадали по размеру – почти с локоть длиной, а шкура была настолько белой, что почти сливалась со снегом. Голова казалась ненормально плоской.

За повозкой волочился полусгнивший труп лошади.

Динни застыл. В нем одновременно боролись два желания: закричать и убежать или остаться, чтобы посмотреть, что будет дальше. Умом он понимал, что шуметь опасно, поэтому решил по возможности тихо вернуться в комнату.

В этот момент один из волков повернул голову, и мужчина на телеге тоже посмотрел на мальчика. У животного разума во взгляде было на порядок больше. Динни не сдержался и все-таки закричал.

Повозка остановилась. Волки выжидающе посмотрели на мальчика, и было в их взгляде что-то такое, отчего Динни сразу же замолчал. В доме установилась тишина: мальчик понял, что все проснулись от его крика и теперь ждут, что будет дальше. Наконец, послышался топот – судя по манере походки, это мама спешила ему на помощь.

"Если расскажешь, мы вернемся", раздался в его голове сдвоенный голос, волка и старика. Затем пришли картинки – дом, полный крови и трупов, в которых мальчик с ужасом узнал своих родных.

Он кивнул, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не зареветь.

Волки перешли на рысь. Старый мужчина все смотрел и смотрел на него, пока не скрылся из виду.

Мать была почти рядом.

Мальчик оглянулся: какое объяснение придумать? Его взгляд упал на ведра, из которых он пил буквально пять минут назад.

Опрокинув одно из них, он упал в лужу.

В сенях заскрипела дверь.

– Динни, ты… Ох, Динни, как ты нас напугал, – сказала она слабым голосом, затем, словно рассердившись на саму себя, скомандовала. – Марш в постель! Весь дом перебудил! Из-за такой ерунды!

Накрывшись одеялом, мальчик вдруг понял, что ему еще не раз приснится сегодняшнее утро.

Глава 13. Из тумана – в неизвестность

Смешно сказать, но даже под землей я почувствовал, что мы покинули Исинграсс. Как будто что-то изменилось, даже в воздухе.

А если еще не поздно вернуться? Тогда, в Мэфе, я пошел за ойгуром, потому что боялся, что убьют меня и мою семью. Может, Винф солгал мне тогда?

Я помотал головой. Нет, не может быть. Я помнил взгляд Осевого тогда, в той гостинице.

Омо шла впереди, освещая путь белым светом своего гелиала. Как ей удается с ним управляться? Я до сих пор не мог понять, что именно во мне служит толчком к тому, чтобы он появился, если, конечно, исключить сильные эмоции. К тому же, как только Омо стала меня избегать, его свет стал ослабевать. Вот уж не думал, что когда-нибудь это станет меня беспокоить.

– Лемт, если ты не поторопишься, тебя сожрут пещерные крысы. Или кое-что похуже, – сказал Винф.

Он шел передо мной. Ему не надо было оборачиваться, чтобы меня увидеть.

Я подозревал, что он улыбается. Такой тонкой, ехидной улыбкой, какая свойственна только представителям северных народов. Они хитрые, эти ойгуры, никогда не поймешь, что у них на уме, говорил мне отец.

– Старик сказал, – Винф говорил вполголоса, но так, чтобы мы слышали оба, – что ход ведет к реке. До этого примерно полтора дня, но мы задержимся здесь еще ненадолго, до ночи, чтобы разминуться с тенями.

Омо кивнула.

Я впервые задумался, а что это он так ей покровительствует? Причем с самого начала, когда мы только встретились в том ойомейском трактире и по определению знать ее тогда не могли.

Нет, этого не может быть. Со мной что-то не так. Или?

Я еще тогда пожалел ее. Ведь мне ойгур рассказывал, что "сливные порока" уже с десяти лет испорчены примерно так же, как многие проститутки и пьяницы со стажем.

Нет, не может быть. Омо сильно отличалась от тех женщин в ойомейском порту. Хотя ругалась и пила… сначала.

Почему я вообще об этом думаю? Не иначе сошел с ума.

Про клятву он мне, кстати, рассказал, почему он взял ее только с меня. Дескать, мы с ней слишком связаны, и все, что случиться со мной, отразится и на ней. И наоборот.

Ну-ну.

– … может, расскажешь, как здесь оказались теневые стражи? – спросил Винф у нее вполголоса.

Я очнулся ненадолго, но размышления никуда не делись. Засели где-то в глубине сознания, примерно там же, где за мной наблюдали глаза существ, монотонно повторяющих странное слово "нимм". Они, по правде говоря, вот уже дня четыре никуда не исчезали. Раньше я бы спросил у ойгура, что с ними делать, но теперь… где гарантия, что сам Винф не связан с их появлением?

– Папочка послал, откуда еще им здесь взяться, – буркнула Омо. Затем, когда я думал, что на этом разговор окончен, она добавила. – Странно. Я не знала, что они могут выходить за пределы Ойомея. Отец заключил соглашение с правителями соседних государств, что такого не случится. И почему он так долго ждал, чтобы вновь послать их?

– Саван, – сказал Винф, – он действует не только на людей. Не уверен, что даже Степной пес мог бы помочь нам, если бы мы застряли здесь в настоящий Саван.

Мы остановились передохнуть. Я сел поодаль… Мне казалось, так безопасней, хотя опыт говорил об обратном. Винф коротко взглянул на меня – но ничего не сказал.

Стоило мне отвлечься от их разговора, как я понял одну вещь. Теперь голоса в голове стали громче. Гораздо громче.

Это их "ниммниммнимм" сведет меня с ума.

Мне вдруг показалось, что тени здесь какие-то чересчур живые. Они колыхались в такт странному бормотанию чудовищ внутри меня и словно приглашали присоединиться к ним. Нимм.

Следует держаться поближе к Винфу и Омо, чтобы меня не забрали. Я уже приподнялся со своего места, чтобы присоединиться к ним, и тут вдруг понял, что сама по себе эта мысль подозрительна, и, вероятно, мне не принадлежит. Тогда откуда она в моей голове?

О боги.

Я обхватил голову руками.

– Лемт?

Чей это голос?

Я снова сел, так полностью и не поднявшись. Ойгур и девчонка смотрели на меня, но виделись далекими и неважными, словно сквозь туман.

Ниммниммниммниммниммниммниммниммниммниммниммниммнимм…

Почему я не замечал красоты этого… Нет, я не мог больше сказать, что это "бормотание". Это песня. Изначальная, нечеловеческая. Как она могла меня раздражать? Достаточно было прислушаться, чтобы проблемы и тягостные мысли растворились в плавных ритмах – плавных, не монотонных.

Зачем мне Винф, зачем девчонка? Я все могу сделать сам, и в том числе составить картографию материка. Картография. Да я же забыл о ней.

В самом деле, стоило ли цепляться за них?

Там, снаружи, тебя ждет помощь, сказали существа-тени, и чем раньше ты выйдешь из пещер, тем быстрее её получ…

Боль была похожа на треск разрываемой ткани. Я узнал ее сразу, но терпимой она от этого не стала, все равно казалось, что кто-то наматывает мои внутренности на кинжал.

Лемт, все нормально?

Голос ойгура. Он сразу заглушил песню существ. Я, скорчившись на каменном полу пещеры, с сожалением наблюдал внутри себя, как они уходят. Но они вернутся, стоит Винфу отвлечься. Я знал это наверняка.

А сейчас, пока он стоит так близко и внимательно смотрит на меня, надо притвориться, что все хорошо. Я открыл глаза, и, хотя все еще помнил о боли, слабо улыбнулся. Омо сидела чуть поодаль и смотрела на меня взглядом, в котором явственно читалось недоумение… недоверие? Я не поручился бы; за последний месяц именно так она ко мне относилась – с недоверием, как будто я сделал ей что-то плохое. Хотя когда бы успел.

Когда голоса пели в моей голове, меня такие вопросы не волновали.

Ночью – если, конечно, это была ночь, в пещере толком не разберешь – я проснулся с четким осознанием того, что оставаться здесь больше нельзя. Желание уйти куда-нибудь подальше – от Винфа, Омо, всего – сделалось невыносимым.

И я поднялся и пошел. Переступил через Омо, захватил сумку и пошел в темноту. Гелиал мне не удавалось зажечь, поэтому я выставил вперед руки и пригнулся.

Я понимал, что поступаю правильно, но сердце все равно колотилось как сумасшедшее. Казалось, оно стучит даже громче моих шагов.

Да, как я и думал. Сначала тихо, как журчание лесного ручья, затем все громче и громче, голоса внутри меня запели "ниммниммнимм…". Мне больше не нужны было всматриваться в темноту. Песня сама вела к выходу. Достаточно было позволить ей звучать.

Ход стал чуть уже.

Час или два или три прошли незаметно. Пора выходить, подумал я, и голоса прекрасных существ со мной согласились.

Вот и дверца.

Я приподнял ее: вместе с холодным ветром в пещеру ворвался свет зимнего солнца. Он на время ослепил меня.

Дверь грохнулась на место.

Ведомый песней существ, я сделал шаг вперед, затем еще один. Казалось, звуки в моей голове заполняли все пространство вокруг. Я почти видел, как существа приближаются ко мне, и, когда мои глаза привыкли к окружающему свету, понял, что не ошибался.

Зачем я убегал от теневых стражей? Мелодия "нимм" была каким-то образом связана с ними. Чем ближе становились тени, тем громче и властней звучала музыка. Песня растворяла то, чем был я всю мою жизнь, превращала самую суть моего естества во что-то, что могло быть основой нового – и лучшего – мира.

Голова закружилась. Я упал на колени.

Тени оказались совсем близко. В каждой вдруг появились щели, до крайности смахивающие на рот; зубами были клочья темного тумана. Сквозь них я мог видеть горизонт.

"Пой вместе с нами".

Я не мог сопротивляться, да и не хотел. На этот раз песня возникла где-то глубоко внутри меня. Там, в этом месте, никогда не было разума, ни даже подсознания, одна чистая сила, из которой однажды появился человек, названный моим именем.

Я не успел шевельнуть губами, когда зажегся мой гелиал, впервые за долгое время. И на этот раз он пел вместо меня, черно-красным светом. Мое тело задрожало в такт, рты-щели теней раскрылись, и сквозь них я увидел Степь, по которой что-то быстро двигалось в нашу сторону.

Какая разница… кто это… что это… я видел рассвет нового мира. Еще чуть-чуть, и человека по имени Лемт Рене не станет, и, осознав это, я испытал дикое, почти злое ликование.

И столь же дикий гнев, когда я понял, что что-то возвращает мне человеческий облик. Мне не хотелось принимать какую бы то ни было форму, потому что с тенями, не осознавая себя, было неожиданно хорошо и уютно. Это недоумение – как, почему снова здесь? – оказалось в сто тысяч раз мучительней, чем боль, которую когда-либо причинял мне Винф.

Ну конечно. Кто еще мог меня вернуть. Конечно, ойгур.

Я открыл глаза и понял, что ошибся.

– Теперь ты такой же, как твой тоскующий друг, – сказал Степной пес. – Полумертвый. И когда я исчезну, постарайся не выходить на ту сторону.

– И что будет? – ответ, впрочем, меня не сильно интересовал.

– Иначе они снова придут, и на этот раз – из тебя, Лемт. И тогда мне придется забрать тебя к себе.

Пес некоторое время смотрел на меня, размышляя о чем-то. Вокруг нас была все та же заснеженная Степь, но тут и там зияли черные дыры. Они – тени – оставили такие же там, на другой стороне, куда мне теперь заказан ход.

– Вы похожи, – прервал молчание Степной пес. – Даже больше, чем я думал сначала. Только он смог справиться с теми, кто хотел забрать его, а ты не хочешь и пытаться.

– Почему это, – я даже не потрудился придать своему голосу хотя бы видимость возмущения. – Я борюсь…

Степной пес покачал головой.

– Я вижу, когда лгут, Лемт. – Он в первый раз назвал меня по имени. – Тебе будет сложнее, чем ему. Намного.

Я пожал плечами.

– Сейчас сюда придут твои друзья…

Как же, друзья.

– …береги их. Если кто-то и может тебе помочь, то только они.

Он исчез, не оставив даже следов на снегу.

Мой гелиал все еще горел, все тем же черно-красным светом. Я поднес к нему руку, и он стрельнул в нее маленькой молнией, не больно, так, словно погладил.

– Тебе лучше придумать объяснение, что ты здесь делаешь, – услышал я голос ойгура. Холода в нем было больше, чем снега вокруг. – И откуда здесь все эти… ямы.

Я поднял голову. Я понял, что до этого мне не приходилось видеть Винфа в ярости. Омо только что вылезла из туннеля и, увидев меня с моим гелиалом, застыла на месте. Я также понял, что до этого не видел ее по-настоящему испуганной. Мне очень не понравилось, что она смотрела на меня так. Как будто я был каким-то чудовищем. Она даже попятилась к двери.

– Да так, прогуляться решил, – сказал я.

Крайне необдуманные слова с моей стороны.

Внутренности снова скрутило, как бывало, когда ойгур хотел наказать меня.

"Ты хоть понимаешь, как ты напугал бедную девочку?", прокричал он в моей голове.

– Да понимаю, – прохрипел я, скрючившись на снегу.

Винф подошел и присел рядом со мной, внимательно разглядывая мое лицо. Я постарался отползти от него подальше, но он остановил меня.

"Что с тобой?", спросил Винф.

Каждое слово вызывало приступ боли – я съежился еще больше и смог только послать ему презрительный взгляд.

Сколько можно надо мной издеваться, хватит уже!

Гелиал полыхнул.

Моя боль и гнев исчезли, вместе с красным светом, и наступила тишина.

Я, наконец, открыл глаза. Винф упал, едва не провалившись в одну из ям.

Омо стояла надо мной. Я обратил внимание, как напряжены ее пальцы, как будто они только что были обожжены или парализованы.

Она посмотрела на меня почти с ненавистью, затем отодвинулась.

– Ты не представляешь, какую тяжесть я ношу в себе. Тебе не следует ломаться. Ни при каких обстоятельствах, – сказала Омо. – Иначе… иначе я…

Она замолчала. Я пожал плечами, осторожно – тело все еще боялось боли.

– Что бы ты там не задумала, меня это не пугает, – сказал я.

Еще бы, после всего, что случилось.

Омо явно не ожидала такого ответа. Несколько мгновений она рассматривала меня, словно пытаясь понять, шутил я, или нет. Затем ее лицо помрачнело. Отвернувшись, она присела рядом с ойгуром, который все еще не подавал признаков жизни. По крайней мере, я не мог увидеть, дышит он или нет.

– Зачем ты его ударил? – донесся до меня ее голос.

– Лучше спроси, за что бы я его не ударил, – пробормотал я, поднимаясь. Ноги не держали, поэтому пришлось сесть обратно.

– Что ты там говоришь?

– А что с ним?

– Обморок, что-что.

Все-таки пришлось подойти. Она держала ойгура за руку и думала о чем-то. А может, считала пульс.

– Вообще-то я сам не понял, как это вышло.

– Я знаю, – сказала Омо.

– Зачем спрашивала тогда?

Она пожала плечами.

– У меня также было, – проговорила она с усталым видом. – Только тогда попало моему папе… отцу. После этого меня выкинули из дворца, но при этом не позволили уехать из города.

– По его поручению?

Она кивнула.

– Даже странно, как быстро может человек поменяться в своем отношении. Этот удар – как и мой тогда – не смертелен и не оставляет последствий, – сказала Омо. – Мой отец об этом знал, и все равно… поступил так, как он поступил.

Она потрепала Винфа по щеке, тот сморщил нос. Несколько неожиданная гримаса для его обычно малоподвижного лица.

– Давай подвинем его, – предложила Омо. – Эти ямы не внушают мне доверия.

Она взялась за ноги, я обхватил его за плечи. Когда мы подняли ойгура, он очнулся и посмотрел на меня. Было в этом взгляде нечто такое, отчего я почувствовал себя виноватым.

– Ну? – я не выдержал.

Он помолчал, подбирая слова.

– Ты уверен, что сам сможешь справиться?

Я отвел глаза.

– Да, – сказал я.

Нечто опасное следовало за мной по пятам. Как бы мне не хотелось снова услышать песню нимм, расслабляться было нельзя. Пес снова помешал бы мне, да и Винф постоянно находился рядом.

Кажется, мне удалось задеть ойгура, потому что в один прекрасный день – точнее, ночь, потому что Луна стояла высоко и садиться пока не собиралась – он обратился ко мне со странным предложением.

– Я вижу, – начал он, – тебя тяготит наше путешествие.

Ну, скажем так, я старался этого не проявлять, но оно как-то само вырывалось. На привалах я садился подальше, и вообще старался держаться в стороне.

С Омо было как-то непонятно. Иногда я перехватывал ее взгляд, в котором было что-то похожее на сожаление.

Хотя были, в общем-то, проблемы и посерьезней. Например – способность Винфа пытать меня. Я все же сказал ему об этом.

– Сдается мне, в этом виновата смесь взаимодействий, – пробормотал он про себя.

Я пожал плечами.

– Сам подумай, сначала я связал тебя клятвой, затем выяснилось, что ты Атмагар, затем – что у тебя способности шамана. А затем я пытался поговорить с тобой без слов.

Мне не совсем было понятно, к чему он клонит. Да и спать хотелось – все-таки ночь наступила давно, и Луна светила как в последний раз. Я очень утомился за день, больше от мыслей, нежели от физической нагрузки.

– Что ты скажешь насчет того, чтобы я освободил тебя от клятвы? Возможно, ты тогда перестанешь падать на землю всякий раз, когда я пытаюсь мысленно с тобой поговорить.

Я не сразу понял, что он имеет в виду, а когда все-таки осознал – моя сонливость исчезла. С какой стати? Ведь когда он совершал тот обряд в пещере, недалеко от границы с Ойомеем, не было сомнений в том, что нарушение клятвы грозит ему разглашением тайны, а мне – смертью. С чего это вдруг он решил облегчить мне жизнь?

Я подумал, что, возможно, чего-то не понимаю. Что совсем запутался.

– Ну, давай, – сказал я, хотя сомнение никуда не делось.

Винф приподнялся со своего места.

– Стой. Мне вдруг пришла в голову одна мысль. Точнее, вопрос, – я не знал, как сформулировать. Такое ощущение, будто в мой разум запустили рой пчел. Сосредоточиться было трудно.

Да что со мной такое? Таким больным я себя никогда не чувствовал.

Винф выжидающе смотрел на меня. В его глазах плясали четыре огонька – два от костра, два от луны.

– Зачем тебе это? – спросил я.

Он пожал плечами и отвел взгляд.

– Мне показалось, что-то пошло не так, когда я пытался поговорить с тобой мысленно.

– Я не услышал ответа.

Он зло взглянул на меня. Омо, которая снова копошилась в земле – и как ей только не надоедает? – цыкнула про себя. По крайней мере, ей так казалось, что про себя. Я-то все прекрасно услышал.

– Ты согласен или нет? – спросил Винф.

Я пожал плечами.

– Да.

Мной владело равнодушие. В самом деле, какая разница, с клятвой или без.

– Ладно, – сказал Винф, поднимаясь. – Только будет больно, имей в виду. Обряд требует жертву. Повернись.

Жертву? Какую?..

Он оттянул воротник моей куртки и положил ладонь на затылок. Я вспомнил, что именно там был горящий треугольник, когда Винф взял с меня клятву полуострова Ойгир. Тогда шею саднило еще неделю. Что ж, если будет так же больно, ничего страшного. Бывало и похуже.

Несколько мгновений ничего не происходило, разве что чувствовал холод, где кожа была открыта, и тепло ладони ойгура – весьма жесткой, надо сказать.

Затем контуры невидимого треугольника стали наполняться огнем. Прямо как в тот раз, еще немного – и будет ожог. Но, против ожиданий, от ладони Винфа почти сразу повеяло прохладой, как будто по контурам провели кусочком льда. Еще через секунду он отнял руки.

– И это все? – спросил я.

Оглянулся: ойгур стоял позади меня на коленях, и держался за голову, как будто боялся, что она может укатиться. Я услышал шорох. Это девчонка метнулась к Винфу.

– Эм, Винф?

Он помотал головой.

– Ну вот, – сказал он, – восемнадцати лет жизни как не бывало. Тебе же восемнадцать, Лемт?

Я кивнул, не совсем понимая, к чему клонит ойгур.

– За клятву требовалась жизнь. Твоя жизнь, Лемт. А поскольку я освобождаю тебя от нее, я же и расплачиваюсь.

Если бы в песчаный замок кинули камнем, эффект был бы сходный. В счетный раз за этот день я задал себе вопрос, а зачем он это делает? Поведение ойгура не укладывалось в рамки. Вообще ни в какие. Если, конечно, он не сумасшедший.

Он встал и побрел к своей постели. Омо поддерживала его за локоть, как будто Винф был глубоким стариком.

– Все, спим, – сказал он, и, похоже, сразу заснул.

Омо накрыла его одеялом.

– Я не могу понять почему, но мне это не нравится, – сказала она шепотом, – это далеко не все. Зачем он снял с тебя клятву?

Весна пришла и в Степь. Проявлялось это в том, что мы чаще проваливались под снег – наст был уже не таким крепким. Да и в воздухе появилось что-то особенное. Оно словно разгоняло ту подозрительность, которая напала на меня в Исинграссе.

Для меня было удивительным, что запах весны одинаков и в Мэфе и в Степи, хотя, казалось бы, такое расстояние. Я даже и представить себе не мог, как отсюда добраться до дома.

– Ты знаешь, – сказала Омо, – я смотрела на тебя через обсидиан.

Винф шел впереди, так далеко, что казалось, будто он стремился убежать от нас.

– И что?

– Все, что мне говорили про тебя Старик и Анкем – правда. Меня, до сих пор удивляет, почему ты мне нравишься. Я должна тебя ненавидеть.

– Что они тебе наплели?

Она ускорила шаг. Я остановил ее.

Как только мы перестали идти, сразу стал слышен шум ветра. Только где-то вдали скрипел снег под ногами ойгура.

– Отпусти меня, – я увидел, что на лицо Омо снова наползает маска отчуждения. Та самая, которая так надоела мне за последний месяц.

Я как-то сразу забыл про песню нимм и вопросы, что мучили меня чуть ли не с самого начала путешествия. Что-то подсказывало мне, что снова вызвать ее на откровенность будет непросто. Если не невозможно.

Я убрал руку и постарался говорить чуть спокойней.

– Омо, расскажешь мне, что случилось тогда в Исинграссе?

Она помотала головой.

– Не могу.

– Если не скажешь, я не смогу помочь.

Вместо ответа она пошла вперед.

Боги, где мне взять столько терпения?

– Ну что ж, тогда будь что будет, – сказал я.

Я устал думать, что и как и почему. Будь что будет.

Парадоксальным образом возле реки было суше, чем в самой степи. Наверное, связано это было с тем, что в определенный момент ее берега стали подниматься. Сначала я думал, что так сложилось с течением времени, Однако когда мы подошли поближе, то увидели остатки кирпичной кладки. Кому-то в древние времена потребовалось огородить реку. Знать бы, зачем.

Я вдруг вспомнил о своих записях. Я не вел их, начиная с болот Мин-Мин, хотя когда-то поклялся себе, что сделаю все возможное, чтобы собрать материал для карты материка.

Интересно, можно ли чувствовать стыд перед бумажками.

Мы поднялись наверх. В некоторых местах сквозь кирпич и щебень проросли деревья. Корни у них были куда больше, чем крона.

Ветер здесь дул куда сильнее, чем внизу, хотя высота холма едва ли достигала трех метров. С другой стороны пролегала Аруни – снег на ее поверхности уже приобрел бледно-голубой оттенок, какой бывает за несколько дней до начала ледохода. Я бы не рискнул прогуляться по нему.

– Еще три часа ходу, и там будет мост, – сказал Винф. – Затем пару дней по дороге, и мы на месте.

– Где именно? – спросила Омо.

После нашего с ней последнего разговора она еще больше побледнела – посерела – хотя кто ее знает, с таким же лицом она однажды мучилась желудком, когда съела что-то не то в Исинграссе. Лучше не спрашивать.

– Возле Поющей пустыни живут отшельники. Нам туда.

Он, хмурясь, сидел на корточках возле небольшой кучки дров. Огонь никак не хотел загораться, а если все-таки удавалось его зажечь, он тут же гас.

В конце концов, дрова все-таки занялись. Мы сгрудились вокруг костра, спасаясь от сырости.

Я на секунду почувствовал себя так, как будто не было вовсе этого проклятого Исинграсса, Старика, Дома ожидания и Анкема. Как будто все как прежде.

А утром я проснулся один. Понял это еще до того, как открыл глаза – просто было что-то особенное в звуках ветра. Что-то звенящее.

Костер потух, оставив после себя черное пятно и запах мокрой золы. Вещи Омо лежали на своих местах, постель она убрала. Ее сумка с камнями была открыта; несколько самоцветов лежали на земле, чуть припорошенные снегом. По непонятной причине именно это обеспокоило меня. Она никогда так не обращалась со своими сокровищами.

Винф исчез, как будто его никогда и не было. Ни вещей, и даже вмятины на снегу в том месте, где он сегодня – сегодня? – спал. Не говоря уже об отпечатках ног.

Беспокойство нарастало. Еще вчера я бы обрадовался тому, что меня оставили в покое – я откуда-то знал, что они ушли не просто так, – но то, что Винф снял с меня клятву, запутывало окончательно. Так не должно было быть. Зачем он тогда говорил, куда надо идти? Может, он хотел, чтобы мы встретились возле Поющей пустыни?

Я закрыл глаза, надеясь снова уснуть, но сон не шел. Перевернулся на другой бок. Первым, на что упал мой взгляд, был обсидиан. Он лежал совсем рядом с моей постелью.

Омо никогда не расставалась со своими камнями, снова промелькнула мысль. И не разбрасывала их.

Края у осколка были острыми, порезаться проще простого. Что именно Омо видела через него? Мне ни разу в голову не пришла мысль попросить посмотреть.

Я подобрал его.

Сначала небо. Через обсидиановое стекло оно виделось насыщенно-синим, почти черным, горизонт слегка расплывался. Река оставалась такой же, только где-то ближе к горизонту мигала яркая точка. То, что я увидел потом, заставило меня вскочить – холм, на котором мы ночевали, оказался ничем иным, как общей могилой для нескольких десятков людей. Души, которых пас Степной Пес, частично происходили отсюда.

В остальном Степь напоминала ту, которую я увидел, когда мы с Омо заблудились в темноте. Те же псы и те же души, обычно невидимые.

Я порезался. Обсидиан упал в снег, вслед за ним – несколько капель крови. Мое беспокойство тревожило меня больше, чем боль в руке. Стало ясно, что сидеть спокойно я не смогу, тело требовало движения. Хоть какого-нибудь, желательно – не бессмысленного.