Текст книги "Флейта Нимма (СИ)"

Автор книги: Марина Кимман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– О, я тебя понимаю, – сочувственно покачала головой одна из собеседниц. – У меня невестка тоже такая была.

– И что с ней стало?

– Родила, – бабка пожала сутулыми плечами.

– Совсем совесть молодые потеряли.

– Не иначе конец света.

Они покивали в знак согласия.

– Я слышала, – сказала старая женщина, до того не вступавшая в разговор; один глаз у нее был затянут чуть желтоватой пленкой, – на прошлой неделе пел Анкем.

Повисла тишина, даже нищенка застыла, словно забыв, что опасно оставлять на виду свои руки в чужих карманах, по крайней мере, надолго.

– Плохо дело, – это был темнокожий мужчина. Акцента в его голосе не слышалось совсем. Должно быть, он вырос или очень долго жил в Исинграссе.

Его слова как будто что-то переключили во мне, и я увидел, как этих людей накрыла почти осязаемая волна страха. Больше всего боялась нищенка. Ее худые, исцарапанные коленки под изорванным одеянием дрожали. Старым женщинам был привычен страх смерти, и они больше беспокоились за близких. Мужчина что-то просчитывал про себя, но даже вокруг него я видел отвратительный сизо-серый шлейф тревоги.

Так, судя по всему, меня опять выкинуло. Я зажмурился, надеясь, что все пропадет, но этот фокус не прокатил даже в самый первый раз, тогда, в Степи.

Не просить же Винфа каждый раз, в конце концов. Я ударил себя по щеке. Получилось громко. Но не зря – мир стал прежним.

Головы повернулись в мою сторону. Судя по взглядам, ненормальный в этой очереди был найден, но я хотя бы разрядил обстановку.

– Чой-то он? – сказала бабка с клюкой, но, не дождавшись ответа, потеряла ко мне интерес.

Винф нахмурился.

– Где-то я слышал про этого Анкема, но не могу вспомнить, где и что именно, – шепотом сказал он, и добавил, – молодец, догадался… как самому.

– Старик наверняка что-то знает, – заметил я.

– Наверняка, – эхом отозвался ойгур, – наверняка…

Не знаю, может, у меня воображение разыгралось, но когда мы шли домой, прохожие выглядели напуганными. Они шли, почти бежали по своим делам, и старались не встречаться взглядами друг с другом. Розовый цвет, который здесь встречался почти во всех домах, вдруг показался мне каким-то нездоровым.

Чтобы попасть в кухню, куда мы сгружали продукты, надо было пройти дюжину коридоров с поворотами. Помню, в самый первый раз мы не смогли ее найти, до того дверь в нее оказалась незаметной.

– Анкем, Анкем, – бормотал Винф, ныряя в очередной коридор. – Что мне это напоминает?

Ответа ему, очевидно, не требовалось. Он часто так говорил, сам с собой.

– Анкем, Анк, анк… Лемт, у тебя есть крупные деньги? – внезапно спросил он.

Я протянул ему купюру с изображением птицы на фоне дворца. Некоторое время Винф недоумевающее рассматривал её.

– Хмм, – протянул он. – Даже если эта птичка – то, о чем я думаю, и даже если она споет… Что в том страшного?

– Лучше спросить у того, кто знает, – я открыл дверь и, наконец, оказался на кухне. Как и во всем доме, здесь не было окон, и впечатление она производила не самое радостное – комнаты, которая никогда не освещалась солнцем.

Оставив покупки на столе рядом с входом в погреб, мы поднялись в библиотеку. Здесь часто можно было найти хозяина этого дома, Старика.

И точно, он сидел в кресле. На его коленях лежал толстый том с пожелтевшими страницами. Я мог бы поклясться, что книга старше меня минимум в три раза.

Он явно слышал нас, когда мы вошли, но не оторвался от чтения, перелистывая страницы и нашептывая что-то про себя. Жестом он указал нам на соседние кресла, а сам продолжил читать.

Наконец, он захлопнул книгу и посмотрел на нас.

– Какой вопрос?

– Узнали кое-что интересное, – сказал ойгур, усаживаясь поудобнее.

Старик нахмурился, положил книгу на стол и сцепил пальцы в замок.

– Ну?

– Кто такой Анкем? – спросил Винф. – Говорят, он пел на прошлой неделе.

– Забавно, как быстро распространяются новости. Особенно если их следует хранить в тайне, – сказал Старик. – Вы знаете, что Омо Бинти-Дагал уже спрашивала меня об этом?

Мы с Винфом переглянулись.

Я подумал, что Омо ведет какую-то свою игру. И что мне это очень, очень не нравится.

– Так что такое Анкем? – повторил ойгур.

Старик не торопился с ответом. Он встал, поставил книгу на полку, затем, так же степенно, как и делал вообще все, уселся обратно в кресло.

– Птица Анкем, – сказал он, сделав паузу, – живет в императорском имении, в той его части, которая зовется Янтарным лесом. Если птица молчит и ее глаза закрыты, это значит, что с миром все в порядке.

– А если нет?

– Анкем появился здесь вместе с первыми людьми, и уже тогда считалось, что его пение предвещает конец света. Еще он знает будущее каждого человека, и может дать совет, если тот действительно в нем нуждается, – продолжил Старик. – Впрочем, говорят, что далеко не всем его слова приходятся по вкусу.

Он помолчал, затем, сцепив пальцы в замок, сказал:

– И еще, говорят, что Анкем откроет глаза в тот день, когда умрет мир. Не удивительно, что после его песни в городе началась паника. Многие с минуты на минуту ожидают… Хотя никто не знает, сколько времени должно пройти с момента пения до того, как он откроет глаза. Если откроет, – поправился Старик.

– Вы не верите этому? – спросил Винф.

– Я сомневаюсь, – сказал он.

У Винфа дернулся уголок рта, как будто он хотел что-то сказать, но очень быстро передумал. Старик, впрочем, успел это заметить.

– Вы хотите спросить, чем эта легенда достовернее той, что я рассказал Омо Бинти-Дагал? Да ничем, – просто сказал Старик. – Вопрос веры. Хотя она, по большому счету, ничего не меняет. Во все происходящее кто-то когда-то верил.

Мы вернулись в нашу комнату. Винф выглядел задумчивым.

– Мне надо сходить туда, – сказал он. – К этому так называемому Анкему, d Янтарный лес.

В руках он все еще держал купюру с изображением птицы, в сотый, может быть, раз, всматриваясь в ее очертания. Казалось, ойгур искал в ней ответ на какой-то, пока еще не высказанный вопрос.

– Я думаю, тебе тоже следует пойти, – добавил он.

Над стеной, окружавшей императорское имение, нависали кроны деревьев. Закатное солнце просвечивало сквозь листья, и казалось, что они начали желтеть до начала осени.

– Долго еще? – спросил я.

Янтарный лес, судя по всему, был огромен, и стена, его ограждающая, казалась бесконечной.

На мост нас не пустили. За воротами сидел какой-то старый хрыч. Он смерил нас оценивающим взглядом.

– Нищим в обход! – наконец, буркнул старик и закрыл ворота.

Поэтому прямой путь нам был закрыт. Ничего не оставалось, кроме как тащиться на другой конец города.

К третьему часу у стены как не было конца, так и не предвиделось. Я начал подозревать, что ворот для "нищих" не существует в природе.

– Мы могли их пропустить?

– Сомневаюсь, – сказал Винф. – Янтарный лес открыт для посещения в любое время дня и ночи.

– Что-то не заметил я здесь толпы народа.

– А никто и не хочет туда. Зачем жить, если знаешь ответы на главные вопросы жизни?

– Янтарный лес, янтарный лес, – проворчал я. – Нет там никакого янтарного леса. Обычные деревья. И Анкема… тоже нет.

Ойгур вдруг нагнулся и поднял что-то с дороги.

– Вот, – он кинул мне находку.

В моих руках лежал камень красно-оранжевого цвета, гладкий и прозрачный. Янтарь? Слишком уж яркий цвет. Хотя по части камней лучше спрашивать Омо.

Я засунул его в карман куртки, и, весь в сомнениях, поспешил вслед за Винфом. Но ойгур уже исчез. На периферии зрения мелькнуло что-то темное; я повернул голову и обнаружил в стене арку. Она странным образом мерцала, как горячий воздух над камнями в летний полдень.

Сначала я подумал, что неплохо бы отойти как можно дальше.

Вообще не прикасаться к этой арке.

В следующую секунду я уже задавался вопросом, что я делаю внутри. Вообще надо бросить дурную привычку заходить в первую попавшуюся дверь. В подавляющем большинстве случаев там оказывается или кромешная темнота или что-нибудь неприятное.

Сконцентрироваться было трудно: я слишком волновался, да к тому же, где-то в глубине сознания послышался странный, монотонный звук "ниммниммнимм…". Он, хоть и негромкий, раздражал не хуже комариного писка, и, чего уж там, пугал меня.

Я мысленно отмахнулся, и тут вдруг понял, что наконец-то смог, вместе с тем звуком, избавить разум от мыслей – то, что в Доме Ожидания мне никогда не удавалось.

Это был момент, когда я чувствовал потенциальную бесконечность времени внутри себя. Знакомьтесь, вот он я: все и ничто одновременно, могущество, которое может быть уничтожено в любой момент.

Кто-то засмеялся.

– Молодец, понял.

Я открыл глаза. Вокруг бушевала буря из оттенков красного и оранжевого. Чуть присмотревшись, я смог различить силуэты деревьев – они были чуть темнее, но их местоположение как будто все время неуловимо изменялось, и даже более того, временами было трудно понять, где верх, низ, лево и право.

Стало понятно, почему это место было таким непопулярным. Мне казалось, что я вот-вот упаду, но куда и в каком направлении – непонятно, и потому даже защититься не могу.

– Я тот, – снова послышался голос, – к кому приходят, чтобы узнать ответы. Я Анкем. Хочешь ли ты узнать свою судьбу?

– Если ты смог прочитать мои мысли, ты знаешь ответ, – сказал я, пытаясь отыскать того, кто говорил.

Анкем вдруг проступил сквозь безумие красного и оранжевого. Он был не очень большим, но казался ужасающе реальным в этом месте. Дерево, на котором он сидел, тоже отличалось от остальных. Оно выглядело полупрозрачным, и кора его сияла теплым оранжевым светом. Листья-призраки колыхались на ветру, столь же хрупкие, как крыло бабочки.

Что ж, сходство с птицей на купюре достоинством в один анк угадывалось сразу. Но ни одно изображение не смогло бы передать чувство древности, которое шло от Анкема.

Птица склонила голову набок.

– И никаких вопросов у тебя тоже нет? – спросил Анкем.

И я, и он знали – не могли не знать – что это не так, и что я, несмотря на миллионы вопросов внутри меня, не спрошу у него ничего. Я не хотел знать, вот и все. Разве что справлюсь у него, куда ушел ойгур, и пойду…

– Бежим предопределенности, не так ли? – мне показалось, или Анкем подмигнул мне? – Завидую тебе. Я скажу тебе одну вещь, пусть ты меня об этом не просишь, – Анкем склонил голову на другую сторону и издал короткий смешок, как бы про себя. – Проверь своих друзей еще раз, Атмагар. Может, они тебе не такие уж и друзья, – он вдруг засмеялся, как безумный. – А теперь… иди.

Я ощутил толчок в спину.

– Эй, что это значит?

Но он только засмеялся еще громче, и выкинул меня из этого места на мостовую. Арка исчезла.

Было что-то гадкое в его так называемом совете.

Я поднялся, отряхивая ладони о штаны, и застыл на месте, увидев ойгура.

Винф выглядел странно. Он улыбался до ушей, приплясывал на одном месте и вообще всячески выражал желание отправиться в путь прямо сейчас.

Стоять, подумал я. Это было неправильно: ни при каких обстоятельствах Винф не стал бы себя так вести. И так улыбаться.

– Винф, все нормально?

Он кивнул, не меняя выражения лица. Какая-то странная улыбающаяся маска, насквозь фальшивая.

– Дружище, ты просто не представляешь, как я счастлив! – наконец, сказал он.

Дружище?

Как-то раз, еще в детстве, мне приснился кошмар. В этом сне все вещи синего цвета стали коричневыми. Ерунда, вроде бы, но… Это был очень страшный сон, из тех, что выбивают почву из под ног и оставляют после себя легкое головокружение.

Дружище, значит?..

У входа в дом ожидания стояла девочка. Хелиа, вспомнил я. В руках у нее была кукла. Судя по виду, игрушка была старше девочки раза этак в два.

Хелиа улыбалась.

– А на башнях снег растаял! – заявила она с порога.

Единственным местом в Исинграссе, где зимой все-таки сохранялся снег, были башни императорского дворца – самые высокие здания в городе. Это могло означать только одно – Саван в Степи вот-вот закончится.

Винф забеспокоился, хотя до этого сиял как хорошо начищенная звяшка.

– Какой сегодня день? – спросил он.

Я пожал плечами.

– По-моему, до месяца Тишины еще неделя.

– А она говорит, что только день, – Хелиа покачала головой куклы, как будто игрушка была полноправным участником беседы.

Мы с Винфом переглянулись.

– Сдается мне, мы пробыли в янтарном лесу чуть дольше, чем пару часов, – ойгур покачал головой. – Времени совсем мало, – пробормотал он.

В комнате все осталось на своих местах. Сумка Омо, сложенная, стояла возле кровати.

Почти везде, кроме как на ее вещах, лежал сероватый налет пыли.

– Тебе не кажется, что этот Анкем какой-то странный? – вдруг спросил я.

Винф хмыкнул.

– Он всегда говорит правду. По крайней мере, никто еще не уличил его во лжи, – сказал Винф. – И в этот раз мне хочется верить, а не сомневаться.

Он даже не подозревал, до какой степени не хотел ему верить я.

Но был ли у меня выбор?

Весна пришла в Исинграсс на следующий день. Я проснулся рано, от того, что по дому как будто носилось стадо лошадей.

Винф уже одевался.

– У них весенний ритуал, – пояснил он. – Прибираются, – ойгур поморщился, словно у него болела голова. – Как будто не могли на пару-тройку часов перенести начало… – пробурчал он.

– Омо не приходила?

Винф мотнул головой.

– Но она где-то здесь, я знаю, – сказал он. – Сегодня мы уходим, Лемт. Вечером.

В Степи, как я знал из рассказов окружающих, еще недели три простоит зима – месяц Тишины был тоже холоден, но, по крайней мере, не столь смертоносен. На моей родине такая погода, как сегодня, наступала только с календарной весной – в первую неделю Теплого вея.

Просто преступление сидеть в библиотеке, когда на улице все цветет и пахнет. Правда, в районе под мостом цвела исключительно плесень и пахло отбросами, причем круглый год, но не суть.

Был вопрос, который очень меня интересовал, и на который я надеялся до отъезда получить хотя бы косвенный ответ. А именно, мог ли Анкем лгать. И поэтому я уединился в библиотеке.

Он все-таки смог заронить в мою душу зерно сомнения. Зачем все-таки Винф взял с меня ту клятву, а с Омо ее не взял? Сам ли я стал видеть мертвых, или с его подачи? Зачем он разбил окно именно в моей комнате в той гостинице, а не в любой другой?

Мне не нравилось так думать, но мысли, однажды появившись, засели в моей голове крепко. И даже упражнения не помогали – возможно, потому что я думал, что этим как-то укрепляю свою зависимость от Винфа.

Я перевернул страницу. "Легенды об Анкеме, мудрости Исинграсса". Обстоятельная, но невероятно скучная книга.

Я подумал об Омо. Она все еще скрывалась от меня, несмотря на то, что мы жили в одной комнате. Доходило до смешного – стоило мне с ней заговорить, как она обращалась к Винфу, как будто меня вовсе не было рядом.

Стоит ли говорить, как это укрепляло мою веру в слова Анкема. Хотя видят боги, я сопротивлялся этому.

Хлопнула дверь в библиотеку.

Я было подумал, что вызвал Омо тем, что думал о ней.

Она вошла быстрым шагом и направилась к выходу на крышу дома. Увидев меня, девушка встала как вкопанная.

Она явно не ожидала увидеть здесь кого-то.

И, более того, кажется, мое лицо выдало то, о чем я думал.

Омо несколько мгновений смотрела на меня. У нее дрогнули губы, как будто она хотела что-то сказать; я поймал себя на том, что засмотрелся на них; на чудовищной, абсолютно неуместной сейчас мысли – какие они у нее, должно быть, мягкие на ощупь.

– Не пялься, – обрубила она меня и вышла из комнаты.

Я некоторое время смотрел ей вслед. Чувство было странное.

Но… книга. Я должен был ее дочитать. Анкем с его так называемым советом не давал мне покоя.

Дверь снова распахнулась, треснув по стене. Книги посыпались на пол.

– Лемт! Быстро, собирайся! – проорал Винф, даже не заходя внутрь. – В подвал!

Меня напугала паника в его голосе. Я вылетел из библиотеки, бросив книгу на кресло, и так и не найдя ответ на свой вопрос.

Жильцы дома столпились в коридорах. Никто не бегал, но лица у всех были скованы тревогой. Я немного успокоился, и тут…

Сначала мне показалось, что кто-то воткнул мне раскаленный кинжал в сердце и там его вращает. Я скрючился возле стены, пытаясь вдохнуть, но нет, даже не воздух был мне нужен, а отсутствие боли. Что за?..

– Если ты сейчас же не спустишься в подвал, умрешь!!! – проревел кто-то внутри моей головы.

Куда уж хуже, подумал я. Мне хотелось вывернуться наизнанку.

Боль ушла так же резко, как и появилась, но тело все еще сотрясалось от нервной дрожи.

Что теперь сотрет ее из моей памяти? Некоторое время я ждал, что она вернется, а затем кинулся вниз по лестницам.

Уже подходя к подвалу, я понял, что голос в моей голове принадлежал Винфу.

Как там сказал Анкем? "Смотри на тех, кому доверяешь, и думай, стоит ли им доверять", нет? Как-то по-другому…

Я помедлил, не решаясь толкнуть маленькую, закопченную дверь в подвал. Бежать отсюда? Но если ойгур так легко может залезть в мою голову, то он найдет меня везде.

Винф поднялся мне навстречу, Омо стояла чуть поодаль, в подвале, и рассматривала что-то на полу.

– Ну наконец-то, – сказал ойгур, – я уж подумал, ты не успеешь. Не стой столбом.

Омо ушла куда-то вглубь помещения. Винф за ней. Я пригнулся, колеблясь, ступил в подвал. Не знаю, что толкнуло меня вперед, хотя все во мне кричало "Назад! Он опасен!".

А может, та боль наверху и голос в моей голове мне только почудились?

Я обошел ойгура по широкой дуге.

– Винф?

Мелькнуло светлое пятно – Омо повернула ко мне лицо. Она шарила по стене. Пара-тройка неуловимых движений, и на пол свалилось что-то круглое и плоское, судя по всему, крышка люк.

– Не время для вопросов! Да лезь уже! – он толкнул меня к проходу.

– Винф, я слышал тебя в своей голове.

– Вот это новость, – буркнул он где-то позади.

– Ты лучше спроси, от чего бежим, – сказала Омо и тут же ответила, – Теневые стражи Дагала III. И кое-что еще, – Омо нырнула в тоннель.

Надо сказать, "кое-что еще" пугало меня меньше, чем мой казалось-бы-друг Винф. Но я побежал с ними. Пока что.

Глава 12. Цели и средства

Они видели одни горы, последние несколько дней. Горы с большой буквы – гигантские, седые от застарелого снега и угрюмые.

Сколько ехать до Ротен-Эрца ни художник, ни горе-актриса Виорика не знали. Но лошади тянули повозку уверенно, с легкостью проходя там, куда человек и не подумал бы ступить.

– Что же я делаю не так? – пробормотала Виорика.

Каждый день, стоило им немного отойти после кошмарного Тотен-Лихта, Виорика готовилась к поступлению в цирк Фламменшайн. Хотя как сказать, "поступление". По возрасту она давно не подходила даже в подмастерья, не говоря уже обо всем остальном, поэтому Виорика решила действовать грубее. В ее плане присутствовали элементы безумия и наглости одновременно – она собиралась просто вломиться к управляющему и поразить его своими талантами.

А они у нее все-таки были, Аллегри не мог не признать. Стащила же она у Ксашика его амулет. Ловкость рук, да и только.

Аллегри потянулся к флейте.

На месте. Нельзя было терять бдительность. Инструмент с некоторых пор совершенно не держал заклинания – все чары словно впитывались в блестящее черное дерево. Аллегри считал это хорошим знаком, несмотря на некоторое для него неудобство.

– Как ты думаешь, что не так в моей игре? – вдруг спросила Виорика.

Он очень ее волновал, этот вопрос – за последние дни она в той или иной форме задала его столько раз, что Аллегри очень хотелось ее чем-нибудь стукнуть.

Сначала он просто пожимал плечами, затем стал давать советы. Но и это не помогло.

– Виорика, я, кажется, понял, в чем дело. Ты слушаешь?

Она кивнула.

– Ты задаешь слишком много вопросов. Вместо того, чтобы работать.

– Я же хочу знать…

– Ты не хочешь. Ты просто надеешься, что я похвалю тебя.

– Намек понят, – она умолкла.

Художник мог только гадать, думает Виорика над его словами, дуется или собирается с силами, чтобы снова спросить. Вполне могло быть и то и другое и третье, кто знает этих женщин.

– Я могу сказать тебе, что искусство создается по большей части из пота и крови. Вдохновение тоже важная часть, но не настолько, как труд.

– Да ну? И как это я раньше не додумалась? – сказала Виорика. – Можно подумать, я только и делаю, что жду похвалы, и совсем не работаю, только ерундой занимаюсь.

Значит, все-таки обиделась, сделал вывод художник.

Она, пусть и частично, но была права. Ее сосредоточенность и упорство, в конце концов, внушили художнику уважение. Он сам был таким, когда-то.

Другое дело, что результат был совершенно разный. У Аллегри, даже если техника рисования хромала, картины выходили с тем, что знающие люди называли "печатью гениальности". Виорика во время своих выступлений преображалась в худшую сторону: голос становился выше и истеричнее, жесты – нервными, а сама она как будто изображала бледную умирающую лань, притом, что ее телосложение к тому не подходило никаким образом.

Он ясно видел, что ей не удастся попасть во Фламменшайн. Если только…

– Знаешь, мне кажется, ты слишком много думаешь о публике.

Виорика фыркнула.

– Какая здесь публика, две лошади и ты.

– И тем не менее.

Некоторое время они ехали в тишине.

– Я довольно долго жил на Архипелаге Чайка. Если ты так увлечена театром, тебе должно быть знакомо это название, – сказал художник.

Теперь Виорика смотрела на него так, как будто он только что свалился с Луны.

– Да ну-у? Ты? На Архипелаге?

Аллегри кивнул.

– Лучшие актеры театра Мьон практически никогда не помнят о публике. Кроме того, на время спектакля они становятся теми, кого играют. Был даже случай… Впрочем, неважно…

Аллегри замолк.

– Что, что такое? – Виорика придвинулась к нему.

– Ты знаешь, кто такой Эль Аллегри? – на всякий случай, спросил художник.

Она моргнула.

– Что за дурацкий вопрос, конечно, знаю. Ты.

– Ты знаешь, чем я занимался раньше?

– Да нет, конечно, почему я должна?

– Даже не подозреваешь?

Виорика посмотрела на него с плохо скрываемым раздражением.

– Мы, кажется, говорили про актеров Чайки.

Аллегри кивнул, вполне удовлетворенный ответом. Виорика и знать не знала, кем он был в прошлой жизни.

– Хорошо, – продолжил художник. – Так вот, в театре Мьон одно время играл Терос Руратэ…

– О, так это тот самый!.. – глаза Виорики заискрились.

Он, кто еще, подумал художник. Если бы она знала, каким он был в жизни, ее радость наверняка бы поуменьшилась. Семья Руратэ, хоть и слыла покровительницей искусств, не отличалась добропорядочностью.

Впрочем, какое это имело значение сейчас, когда художник был так далеко от архипелага Чайка и от своей "обожаемой" жены, Мелоэ Руратэ?

– Тероса иной раз приходилось выводить из роли насильно, – продолжил Аллегри, – потому что он после репетиций и особенно после премьер не узнавал родственников и друзей. Но играл он так… Этого не описать словами.

– Ты знал его лично?

– Нет, – соврал Аллегри. – По слухам. И видел в театре.

– Дела-а, – протянула Виорика.

Он пожал плечами. Затем, словно вспомнив что-то, добавил:

– У меня к тебе просьба.

Виорика посмотрела на него отсутствующим взглядом: я не здесь, я где-то внутри себя и думаю совершенно о постороннем. Судя по всему, его рассказ действительно впечатлил ее.

– Эй-эй, внимание! – Аллегри щелкнул ее по носу. Глаза Виорики обрели осмысленное выражение. – Больше никогда – слышишь, никогда! – не спрашивай у меня, хорошо ли ты играешь или нет. Мне это надоело.

Она едва заметно кивнула и вернулась к своим мыслям. Чуть позже, когда верхушки гор окрасились оранжевым цветом, а небо из льдисто-голубого стало почти черно-синим, Виорика принялась вполголоса заучивать роль.

Ночью пошел снег. Аллегри остановил повозку и стал искать место для ночлега. Задача не самая легкая, особенно если учесть, что здесь явно никто, кроме Ксашика, не ездил.

В конце концов, им повезло: неподалеку от дороги, где-то метрах в двухстах вверх по склону, стояла нависающая над каменной площадкой скала. Под ней не скапливался снег, а от ветра можно было защититься походным жилищем Ксашика, вроде тех, которых иногда берут с собой охотники зимой.

Что делать с лошадьми, думал Аллегри. Не полезут же они наверх. Кроме того, вчера он видел следы каких-то зверей на снегу. Когти у них были впечатляющими. Он от всей души надеялся, что не встретится с их обладателями.

– Предлагаю установить дежурство, – сказал Аллегри. Он спешился. – Допустим, ты спишь два часа наверху, я внизу слежу за лошадьми, потом меняемся. Как тебе такое?

Виорика пожала плечами.

– Я бы, на самом деле, пошла первой. Все равно пока не засну.

Аллегри кивнул.

– Я бы еще предложил развести два костра, один наверху, другой здесь.

Лагерь разбили быстро, несмотря на то, что художник, горе-актриса делали это второй раз в жизни.

Два полена и обломки бочки из-под тапамора – вот и все, чем можно было согреться в эту ночь. Руки от мороза и ветра одеревенели, и у него не сразу получилось высечь искру для костра.

Аллегри вдруг понял, что смертельно устал. Глаза слипались. Он улегся, содрогаясь от холода.

Внизу Виорика громко декламировала слова своей роли. Ее было слышно даже сквозь шквалистый ветер.

В детстве Аллегри порой пробуждался от запахов, особенно от запаха отцовского табака. Но никогда ему еще не приходилось просыпаться от холода.

Костер потух. Судя по всему, было три или четыре часа утра. Небо уже посветлело, но до рассвета было еще далеко.

Художник некоторое время смотрел на угольки. Час или два, как потухли, не меньше. Где же Виорика? Неужели так увлеклась репетицией, что забыла разбудить его? Или заснула?

Аллегри приподнял голову. Костер внизу едва тлел. Повозка и лошади были на месте, а вот бочки с тапамором, разбитые, валялись на снегу.

Художник вылез из-под одеяла. На скале, рядом со своим лагерем, он обнаружил два ряда следов – звериных и человеческих, причем обладатель последних шел сюда босым.

Похоже, ночью они устроили хоровод вокруг его постели.

Аллегри спустился по склону.

Рядом с телегой он обнаружил обувь Виорики и ее кинжал. Судя по всему, сняв сапоги, она сначала походила возле костра, зачем-то поднялась к нему и затем пошла вдоль дороги. Цепочка следов была неровной, как будто она не могла решить, куда идти.

Чуть выше по склону виднелись отпечатки звериных лап. Чем бы ни было это существо – или существа – оно не отставало от Виорики и не нападало на нее.

Заинтригованный, Аллегри сложил вещи в телегу и поехал по дороге, внимательно наблюдая за отпечатками на снегу.

Зачем она сняла сапоги? Он помнил, как щепетильно Виорика относится к своей одежде. Аллегри не мог представить, какая сила могла бы заставить ее пройти босой по снегу, тем более в такой собачий холод. Да и бросить кинжал… Это было совсем не в ее характере.

В определенный момент следы свернули в сторону. Художник остановил лошадей. Не следовало бросать повозку, но любопытство возобладало над осторожностью. Обвязав поводья вокруг двурогого камня, что стоял чуть дальше, художник забрал кинжал Виорики, и, утопая в снегу, пошел по следу.

Какая-то часть его разума сопротивлялась тому, чтобы идти туда. Во-первых, высота сугробов в некоторых местах была выше пояса. Во-вторых, если бы Виорика пропала, Аллегри это было бы только на руку – мыслишка слишком подлая, чтобы спокойно допускать ее до сознания. Художник и не допускал, поэтому шел, проваливаясь в снег, проклиная все на свете и больше всего – собственное любопытство.

Дальше было хуже. Виорика, под влиянием то ли безумия, то ли тапамора, то ли того и другого вместе, полезла на гору. Следы обрывались там, где начинались скалы. Аллегри оглянулся и понял, что зашел слишком далеко, чтобы возвращаться без нее. Если, конечно, она жива, в чем художник уже начал сомневаться.

Он попробовал залезть на скалу. Перчатки мешали, соскальзывали. Аллегри попытался еще раз, затем плюнул и снял их. Камень оказался таким холодным, что прикасаться к нему было больно – пальцы заледенели мгновенно. Скоро пришлось остановиться, чтобы погреть руки.

Снег больше не шел, и со своего места художник видел повозку и лошадей. Перед тем, как уйти, он положим им последнюю охапку сена, которую Ксашик купил в Хох-Блайе. Если через пару дней дорога не кончится, они, вероятно, падут.

Животные не обратили на сено никакого внимания. Натянув поводья, они попятились в разные стороны. Художник присмотрелся и не увидел ничего, что могло бы стать источником их беспокойства. Дорога и горы выглядели совершенно пустыми.

Лошади встали на дыбы.

Может, спуститься? Если сравнивать ценность Виорики и лошадей для него в этой местности, то Аллегри не мог не признать, что со вторыми шансов выжить у него больше. Как бы это цинично не звучало.

Художник поколебался еще некоторое время. Аллегри никогда особо не нуждался в компании, но к Виорике успел привыкнуть. При всех ее недостатках с ней было интересно.

Что лучше, замерзнуть насмерть вдвоем, или уехать и спастись одному?

Он глянул наверх. Стена была почти отвесной, но при этом, судя по следам Виорики на теперь уже редко встречавшемся снегу, она лезла именно по ней.

Проще спуститься.

Художник вздохнул, затянул покрепче ремешки на сапогах, снова снял перчатки. Схватившись за уступ, он, закрыв глаза – с самого детства больше боялся спускаться, чем лезть наверх – нащупал ногой безопасную выемку… И тут он понял, что что-то не так.

Не в Виорике было дело, не в лошадях, и даже не в том, что он застрял в нелепой позе между вершиной горы и ее подножием.

Флейта пропала.

За последний месяц Аллегри так привык прятать ее, что она практически не доставляла ему неудобств. Она словно стала еще одной частью его тела. Приступы паранойи немного утихли, потому что инструмент всегда был там, куда он его положил.

Кажется, я усыпил свою бдительность, подумал Аллегри.

Он рывком подтянулся и сел на скале, стал лихорадочно расстегивать куртку. Руки были как деревянные, пальцы соскальзывали с пуговиц. Одну он даже сорвал, так торопился.

Уже не в первый раз он проклинал айзернен-золенцев за их многослойную одежду. Согревала она неплохо, но пока он боролся с завязками, пуговицами и ремешками, прошло несколько минут. Почти бесконечных минут, надо заметить.

Карта была на месте. Аллегри, чтобы она не помялась, оборачивал ее вокруг флейты. Она могла пропасть только вместе со страницей атласа, и никак иначе. По крайней мере, художник так думал раньше.

Он развернул лист. Флейты не было.

Аллегри уставился на карту, словно надеясь отыскать среди гор, рек и городов, среди Храма музыки и Поющей Пустыни свой инструмент. Вот горы Азернен-Золена, Обсерватория, Степь… Названия проплывали перед его взором как бессмысленный набор букв.

Без флейты бесполезно, подумал он с какой-то внезапной усталостью, больше умственной, нежели физической.

Когда она пропала? Могла ли она просто выпасть? Шанс на это был, пусть и ничтожный.