Текст книги "Журнал «Если», 2003 № 10"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Евгений Лукин,Леонид Каганов,Далия Трускиновская,Владимир Аренев,Дмитрий Володихин,Владимир Михайлов,Пол Дж. Макоули,Владимир Гаков,Дмитрий Байкалов,Олег Овчинников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Но драма, которую разыграли со мной – это уж слишком! Виртуальные личности, казалось, сформировали свою маленькую субкультуру, будто сами считали себя реальными.

Мой мозг моментально почувствовал себя изнасилованным извращенной логикой – но какие открываются великолепные возможности…

С точки зрения программированной личности, внутри виртуального мира они были в известном смысле реальными, так же, как человекидля нас. Их программа создает иллюзию реальности в нашем мире. А когда голограммы взаимодействовали с живыми людьми, в контексте их искусственного интеллекта мы не представлялись другими, отличными от голограмм – мы были так же реальны для них, как они были реальны друг для друга.

В этот момент я осознал, что думал о Маляре и Скейтере в человеческой терминологии, как и собранная нами толпа. Внутренне я называл каждого из них «персона», «личность», а не «вещь», «штука». Когда это произошло? Было ли это в момент сомнений, после того как голограммы отчебучили неожиданный финт? Я общался с голограммами, взаимодействовал с ними, будто они так же реальны, как люди. Когда я «ударил» Маляра, – и чуть не свалился с балки лесов – иллюзия разбилась.

Я никак не мог успокоиться – долгие годы я поддерживал отношения с голограммой, и неважно, насколько короткие и односторонние.

Но я не один такой бестолковый. Куча людей наблюдала сценку «Падение несчастного Маляра», и все считали представление реальным, а следовательно, открыли себя обильному потоку эмоций, обычно изливаемому на людей. Когда стало ясно, что все туфта, они спокойно вздохнули и ушли, отметив тонкий обман. Но вступили в краткое общение с голограммами. А может, как в моем случае, открылись навстречу одной из них.

Эта мысль естественно привела меня к Рэйчел. Официантка мне очень нравилась, живая она или виртуальная. Это то самое ощущение, когда иллюзия продолжается гораздо дольше, чем ты можешь ей позволить. Искусственный интеллект девушки приспособился ко мне, и это делало иллюзию взаимной симпатии более реальной.

Но теперь я был уверен: она голограмма, она для меня не может быть большим, чем героиня комикса.

Знаете, сколько людей влюбляется в персонажей фильмов и комиксов? Полным-полно. Я знаю, видел на конвентах. Мы хотим дружить с воображаемыми персонажами, и все тут! И если я свободно – ну, или почти свободно – мог поддерживать отношения с голограммой, значит, я могу смело общаться с человеком? Разве нет? Если граница между реальностью и этими голограммами столь призрачна…

Маляру я, видимо, «не нравился», еще бы – я же столкнул его с лесов. Какой еще реакции ждать от программы? Это же часть иллюзии.

Но я вправду верил, что «нравлюсь» Рэйчел.

В тот момент я осознал, в чем моя проблема, почему я сидел на лесах, размышляя о самоубийстве. Вовсе не потому, что Рэйчел голограмма, а из-за того, что для всех на свете я сам был голограммой. У меня не было кучи приятелей, потому что я долго избегал реального мира, погрузившись в мир рисованных фантазий, делая «что положено» и всячески создавая иллюзию присутствия в реальном мире. Другие люди, вероятно, просто игнорировали меня, как не замечают серый фон.

Надо было подольше находиться в реальном мире, занимаясь настоящими делами, не замыкаясь в границах своего маленького виртуального мирка. Пришло время строить отношения с людьми, а не пассивно дожидаться волшебного случая. Надо поучаствовать в этой жизни, хотя бы для разнообразия!

Надо бы попробовать жить.

– Простите…

Я быстро обернулся на голос девушки. Она была милой и хрупкой, длинные светлые волосы собраны за спиной, загорелая кожа золотилась на солнце. Ясные зеленые глаза вспыхнули, когда она робко протянула руку, чтобы коснуться моего плеча.

– Ты настоящий?..

– Ага, – кивнув, я схватил ее за руку. – Такой же, как и ты.

Ее рука была прекрасна. Плотная. Настоящая. Живая.

Она немного расслабилась, но высвободила свою руку.

– Хорошо, тогда скажи, где тут кафе «Вавилон»?

Я указал вниз по улице:

– Два квартала в ту сторону. Хотя он не так хорош, как «Доджис», – улыбаясь, добавил я, слегка приосанился, чтобы намекнуть на свой интерес к девушке, и указал большим пальцем в сторону забегаловки на противоположной стороне.

Она изогнула бровь, но ничего не сказала.

Я ожидал какого-то оправдания, типа «У меня в «Вавилоне» назначена встреча», или «Я замужем», или чего-нибудь в том же духе. Но девушка лишь изогнула бровь и ждала продолжения.

– Меня зовут Энгус, – представился я, снова протягивая ей руку. – Выпьем кофейку?

– Джойс, – ответила она, и ее лицо слегка просветлело, когда она тепло пожала мою руку. – Конечно, с удовольствием.

Мы перешли через дорогу к «Доджису». Когда я открывал дверь, пропуская новую знакомую, я остановился и бросил взгляд вдоль улицы. Маляр поприветствовал меня взмахом руки и улыбнулся. Джойс тоже взглянула в ту сторону, но, кажется, не заметила его. Она молча улыбнулась мне.

Рэйчел кивнула мне из-за стойки и указала на мой всегдашний столик. Но когда официантка направилась в нашу сторону, клянусь, я видел эти жуткие колесики, вертящиеся за ее голографическими ногами. Кошмар! Мы с Джойс скользнули на сиденья, и Рэйчел мгновенно оказалась рядом.

– Привет, Энгус. Тебе как обычно? – Она поставила на стол пару щербатых кружек и плеснула в них немного горячего кофе, широко улыбаясь. – А твоей новой подружке?

Подружка. От такого определения я немного покраснел, но в глубине души мне это понравилось. Да. Моя подружка.

– Два «как обычно», – сказала Джойс, улыбнувшись мне, даже не зная, что такое мое «как обычно».

– Ты новенькая в городе, милочка? – вежливо спросила Рэйчел.

Я очень удивился, обнаружив, что сердце несется вскачь, потом понял, каким олухом был все это время. Рэйчел была ненастоящая. Ей совершенно все равно, один я здесь или с девушкой. Джойс была для Рэйчел посетителем, ничем более.

Рэйчел болтала с Джойс пару минут, прежде чем вернуться к другим клиентам, дружески расспрашивала о ее работе и семье, создавая атмосферу радушия. Я внимательно и восхищенно слушал их болтовню, по-настоящему заинтересованный. Когда Рэйчел отошла, меня вдруг осенило, что я уже слышал эти вопросы раньше. Рэйчел четко придерживалась ряда стандартных вопросов, разработанных и заложенных в программу официантки, чтобы и Джойс, и любой другой посетитель чувствовал себя Особым Клиентом – каким был в этом заведении я в течение последних лет.

И любой другой посетитель.

Кто-то когда-то сказал, что надо понять себя, прежде чем ты сможешь понимать других. Этот кто-то был совершенно прав. Я всегда склонялся к мысли, что чужая душа – потемки. Но, видимо, все люди по сути одинаковы, такие же, как и я. В глубине души каждый всегда ждет дружеского участия, хоть малой симпатии от кого-то, так же, как и я. Многие просто не знают, где и как ее найти. А некоторые даже не пытаются. Мне повезло, потому что Рэйчел и Маляр, да и все остальные голограммы показали мне человеческую суть. Все так просто, и очень странно, что я не замечал этого раньше. Надо было лишь открыть глаза и увидеть.

Я открыл глаза. И нашел Джойс. И теперь чувствую себя прекрасно. Впервые в жизни я перестал быть серым фоном.

Перевела с английского Татьяна МУРИНА

Ричард Ловетт
Уравнивание

Сознание вернулось в хаосе красок, которые расплывались узорами, пульсировавшими в барабанных ритмах, настолько оглушительных, что, казалось, мир сотрясался. В ушах стоял непрерывный рев. Я понятия не имел, где нахожусь, мало того, едва соображал, кто же я на самом деле. Впрочем, тут не было ничего необычного. За последние двадцать лет я проходил через это столько раз, что почти привык. Но потом внезапно в мозгу словно щелкнуло, и все прояснилось. Зрение сфокусировалось, яркие краски поблекли, превратившись в приглушенную пастель потолка, барабанная дробь и рев отступили, стихнув до шепотка сердцебиения и мерного ритма дыхания. Я лежал на кушетке в кабинете уравнивателя.

Мне не следовало приходить в себя так быстро. Что-то, должно быть, пошло наперекосяк, прервав процедуру прежде, чем она набрала силу. Я попытался сесть, оглядеться, хотя бы перевести взгляд с потолка на стены, но не пустили фиксирующие ремни, опрокинув назад с такой силой, что я едва не потянул мышцу.

– Ну-ну! – упрекнул голос, донесшийся откуда-то справа. – Вы же не новичок в таких делах! Кому лучше вас знать, как опасно дергаться сразу же после уравнивания!

Хозяин голоса медленно вплыл в поле зрения. Лысеющий коротышка с небольшим брюшком, выряженный в лабораторный халат уравнивателя. Странно, в сон меня погрузил другой… И кабинет, как я теперь понял, оказался другим… Там, где раньше был книжный шкаф, теперь стояла вешалка. Там, где висела фотография, изображавшая солнечный закат в пустыне, красовался акварельный пейзаж с елями и заснеженными горами.

Я заснул в Кейптауне, в Южной Африке. А проснулся, судя по всему, на Западном побережье Северной Америки.

– Значит, все кончено? – выпалил я, удивленный столь быстрым возвращением голоса.

– Разумеется. Можете считать, что весь следующий год вы снова…

Он справился со своими записями.

– …на беговой дорожке. Но сначала вам необходимо обрести чувство равновесия.

Он расстегнул ремни, которыми я был привязан к кушетке.

– Когда почувствуете, что готовы, можете сесть.

Я поднял руку, поднес к глазам, осторожно сжал пальцы в кулак, разогнул по одному. Что-то определенно было не так. Движения – плавные и естественные, без дрожи и судорожных подергиваний, как это обычно происходит в первые минуты, пока мозг приспосабливается к контролю за новым телом. Я снова согнул руку и машинально поскреб там, где чесалось. Неприятные ощущения сразу прекратились: я нашел «критическое место» с первой попытки.

Мне стало не по себе. И хотя вскакивать так рано – совсем уж глупая затея, все же не мешает узнать, что, в конце концов, происходит.

Я опасливо приподнялся на локте, потом свесил ноги на пол, искоса наблюдая за уравнивателем.

– Надо же, как вы быстро адаптируетесь, – заметил он. – Я просто поражаюсь, до чего лабильны спортсмены.

– Это все тренировки, – промямлил я. – Они учат слушать свое тело. Но…

Я осекся. Едва не выпалил: «Но не до такой же степени».

Это еще зачем? Откровенничать с ним?

Пытаясь двигаться заученной походкой (но вместо этого скользя с неописуемой легкостью), я приблизился к зеркалу, занимавшему целую стену.

– Хочу посмотреть, как я буду выглядеть весь этот год.

Фигура в зеркале была высокой, тонкой, я бы сказал, скелетообразной: типичный бегун на длинные дистанции. На нее уже успели напялить красно-белый спортивный костюм, и, к счастью, новое тело ничуть не напоминало предыдущее. Уравниватель оказался прав: перенос разума прошел успешно.

И все же что-то было неладно. Координация возвратилась чересчур быстро. Я чувствовал себя так, словно пробыл в этом теле не один день. Более того, оно выглядело знакомым. Хотя последние достижения в уравнивании сделали легкую атлетику безумно популярной – сущий рай для спортсменов, в котором большинство забегов кончается рывками перед финишем, – в мире всего несколько сотен настоящих бегунов, так что всегда есть вероятность узнать свое новое тело. В принципе, такого не должно быть, но, говорят, иногда случается.

За последние уравнивания я побывал в Южной Африке, Австралии, Японии, Кении и Финляндии. Где бы ни выступало это тело прежде, я не встречал его ни в одном из этих мест. По крайней мере, оно не использовалось никем, кто знал бы, что с ним следует делать.

Так где же я встречал его раньше?!

Но тут, сообразив, что вряд ли уместно перебирать столь антиэгалитарные [3]3
  Эгалитаризм (букв.) – представления о необходимости равенства в распределении богатства и доходов. В широком смысле – система мер, направленная на нивелирование каких либо качеств, способностей и т. д. (Прим. ред.)


[Закрыть]мысли в кабинете уравнивателя, я попытался выбросить крамолу из головы.

Ничего не получилось.

Словно собака, упорно грызущая кость, я возвращался к ней, сначала воскрешая недавние воспоминания и постепенно переходя к более тусклым. Густые курчавые волосы – очень характерная черта, но я не мог припомнить ничего подобного у своих предыдущих соперников. Я взбодрил память – и неожиданно кое-что стало проясняться. Это было абсурдно, нелепо и до того противоречило здравому смыслу, что я едва не отмахнулся от собственной идеи.

Правда, найти ей подтверждение оказалось легче легкого. Но для этого мне пришлось подождать, пока уравниватель выйдет из кабинета.

Чувствуя себя последним дураком, я нагнулся и задрал правую штанину спортивного костюма. Вот он… именно на том месте, где я его помнил: шрам, длиной почти в дюйм, уже побледневший от времени. Памятка давно прошедших лет, когда я налетел на садовую скамейку, играя в салочки в детском саду.

Я был поражен, оглушен и сбит с толку. Я разделся до трусов и принялся тщательно изучать свое тело. Кто-то – вернее, предыдущие владельцы – неплохо позаботился о нем. Мышцы тугие и накачанные. Ни унции лишнего жира. Шрамов прибавилось, но ни одного послеоперационного. Я помял пальцами щиколотку, которую несколько раз растягивал в детстве, и нашел ее в отличном состоянии. Хотя наверняка можно сказать только после хорошей тренировки.

И тут я вспомнил про уравнивателя. Мне следует признаться во всем и пройти процедуру заново.

Нужно позвать его. Произошла ошибка. Надо отказаться от этого тела.

Этого требует закон! Я с преувеличенной осторожностью стал натягивать на себя одежду. Я знал, как пользоваться этим телом, следовательно, получил незаконное преимущество. Я не заслужил его: и без того прошлый сезон для меня был успешным. Слишком успешным.

Но я продолжал одеваться.

Будь проклят общественный долг, мне нужно мое тело.

…Мне четырнадцать. Я стою в кабинете своего первого уравнивателя, одновременно нервничая, гордясь оказанной честью и сгорая от волнения. Теперь все дети подвергаются уравниванию в четырнадцать лет. Это обычная процедура, и поговаривают, что скоро допустимый возраст снизят до двенадцати.

Вот уже два года как я был самым быстрым в интернате – редкая удача, когда разум бегуна естественным образом контролирует тело атлета. И я всеми силами стремился показать себя, стать первым в команде способных подростков.

«Диагностика одаренности показывает, что у вас два пути, – сообщил уравниватель. – Благодаря тренировкам ваше тело пригодно для карьеры стайера. Разум может быть уравнен либо для поступления на подготовительные медицинские курсы, либо для продолжения занятий бегом. Повезло, что у вас есть выбор. Что бы вы предпочли?»

«Идти за своим телом», – не задумываясь, выпалил я.

Уравниватель в ужасе охнул.

«Молодой человек, это одно из самых антиэгалитарных заявлений, которые я когда-либо слышал. Если бы не ваш возраст, я бы внес замечание в досье. Поверьте, меня так и подмывает послать вас на медицинские курсы, только чтобы преподать достойный урок».

Бег – это все, что меня интересовало, и тогда всего лишь из-за своей идиотской реплики я потерял бы возможность заниматься любимым делом!

«Я… я говорил о другом, – еле слышно пролепетал я. – Просто я выбираю тело и знаю, что не смогу его сохранить. Это… это очевидно».

Уравниватель долго молчал, а когда заговорил, упрек оказался на удивление мягким.

«Тело мало что значит… но ты хотел бы попробовать, верно?»

Одним нажатием клавиши этот человек мог уничтожить мои мечты. Правда, над ним стояли уравниватели рангом повыше, а уж над этими высился безликий монолит Уравнивания, но даже самый ничтожный уравниватель в глазах подростка – существо, приближенное к Богу. В сравнении с ним тренеры и школьные учителя были ничтожествами. Впервые я стоял перед человеком, способным принять решение, которое может изменить мою судьбу.

Но все же в манере поведения этого уравнивателя, в его отношении ко мне было нечто вызывающее на откровенность. И я, к собственной досаде, вдруг обнаружил, что усердно киваю.

«Согласен, сэр. Знаю, это неправильно, но я столько тренировался, что… что вроде бы не помешает посмотреть, каким станет мое тело».

«Я так и думал. Однако не надейся. Если ты станешь бегуном, тело и разум будут распределены по разным учебным заведениям. И нет гарантии, что либо ты, либо твое тело когда-нибудь закончите это самое заведение и получите профессию».

Это мне, разумеется, было известно. Однако каким бы окончательным ни казался выбор перед первым уравниванием, всегда есть шанс не выдержать испытаний. Люди и тела, не прошедшие отбор и не получившие высокой оценки, становятся заводскими рабочими и продавцами. Иногда я завидую им, хотя бы потому, что их уравнивают, только если грядет повышение в должности. Но я испытываю подобные чувства постоянно – во время бешеного вращения огней, когда мое сознание борется за контроль над очередным новым телом.

В четырнадцать лет все это казалось таким далеким…

«Ты все еще хочешь быть бегуном?» – спросил уравниватель.

«Да, сэр. Это все, о чем я мечтаю с тех пор, как помню себя».

«Но ты понимаешь, что случится, если твое желание исполнится? Ты необыкновенно азартен, обладаешь поистине боевым духом. И чтобы уравновесить это, тебя всегда будут наделять неполноценным телом. Бегать будет не так легко, как сейчас».

«Знаю, сэр. Ничего, все в порядке. Я верю в Уравнивание».

Уравниватель снова замолчал и, хотя по-прежнему смотрел на меня, мыслями явно был далеко. Я попробовал скрыть неловкость, воскрешая в памяти узор на ковре. Возникло неприятное ощущение: он читает в моей душе, вытаскивая на свет Божий секреты, которые я боялся открыть даже себе самому.

Когда уравниватель заговорил снова, мое сердце подпрыгнуло, но слова его были прямыми и откровенными.

«Вера в себя – хорошая штука, Андру. Что же, пусть так. Но на будущее… следи за тем, что говоришь, иначе попадешь в беду. А теперь убирайся. Жду тебя в День Уравнивания Спортсменов, то есть в будущем месяце».

Я смылся, благодаря его за решение, но искренне страдая от выговора.

– Я верю в Уравнивание, – твердил я себе. – Хочу верить. Разве этого недостаточно?

– …вот, выпейте-ка. Вы слишком резко встали. Все спортсмены чересчур самонадеянны… Вам нужна помощь?

Интересно, сколько я простоял перед зеркалом? Очевидно, слишком долго. К счастью, уравниватель не понял, в чем дело.

– Спасибо, – пробормотал я. – Наверное, вы правы, я излишне тороплю события, но, думаю, сейчас все в порядке… Скажите, где я теперь живу? Мне пора.

– Уверены? Впрочем, спортсмены – народ крепкий. Профессия, должно быть, обязывает. Это Ванкувер, Британская Колумбия. Добро пожаловать в Канаду, и тому подобное. Если любите свежий воздух, здесь его хоть отбавляй. Центр города – пешеходная зона с воздушными мостиками между зданиями, и все такое. Говорят, здесь сплошные дожди, но сам-то я никогда не суну носа на улицу. Предпочитаю оставаться дома. Кстати, о доме…

Он сверился со своими записями.

– …Арко-блок, 51С.

Я кивнул. Вообще-то, после каждого уравнивания мне приходится записывать подобные сведения, иначе я их просто забываю. Но сегодня моя память была сверхъестественно острой, словно я провел все эти годы, начиная с первого уравнивания, где-то между второй и третьей кружками пива и только сейчас трезвею. В принципе, я давно понял, что острый ум складывается из двух понятий: «интеллект» и «способности». Поэтому уравнивание так хорошо срабатывает для докторов, адвокатов, художников – и уравнивателей. Если ваш интеллект куда выше, чем необходимо для избранной профессии, уравнивание притупляет его невеликими способностями. Если же вам достался, мягко говоря, не первоклассный интеллект, уравнивание компенсирует его разнообразными способностями. Думаю, это имеет какое-то отношение к трансмиттерам [4]4
  Механизм передачи между нервными клетками (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]и строению головного мозга, хотя я никогда не разбирался в биохимии.

Уравниватель продолжал выдавать информацию.

– Квартира номер 3702. Дверь открывается только на отпечаток вашего пальца. Не пытайтесь идти пешком – это около двух километров. В городе хорошо развита система скользящих дорожек с картами местности в каждом квартале. – И, положив руку мне на плечо, он добавил: – Бегайте в стае.

При этом вид у него, был такой, словно уравниватель давал благословение.

– Помните, победителем может стать КАЖДЫЙ. Желаю, чтобы на вашу долю досталось определенное количество выигрышей, но во имя Уравнивания, будем надеяться, что победы и поражения окажутся в допустимых пределах.

Мой последний шанс признаться во всем.

«Если меня поймают, – думал я, – пощады не будет».

Я пожал руку уравнивателю, пробормотал несколько благодарственных фраз и с деланной осторожностью направился к двери.

Впервые за долгое время я чувствовал себя прекрасно. Живым. Слишком живым, чтобы запереться в четырех стенах. Кроме того, на завтра назначены региональные соревнования, и я хотел испробовать тело. Теоретически, лучший способ для этого – найти терминал и запросить Сеть, где тренируются местные профессионалы. Но профессиональный трек небезопасен: я хотел проверить скорость, и результаты могли бы вызвать недоумение среди знатоков. Поэтому я плыл вместе со скользящей дорожкой, пытаясь обнаружить вывеску спортивного клуба, куда был разрешен доступ посторонним. И нашел его почти сразу, хотя дорожка пронесла меня мимо. Я вышел на следующем перекрестке, вернулся к входу и обнаружил обычный ассортимент теннисных кортов и тренажеров. Выходит, единственное место для бега – залитые дождем улицы, которых, очевидно, никогда не видел уравниватель? Но табличка уведомила, что клуб умудрился втиснуть четырехсотметровую туннельную беговую дорожку в периметр административного здания, шестью этажами выше. Раздевалка, что было особенно приятно, оказалась на том же этаже.

Я совсем забыл, насколько тесны подобные клетушки, особенно по сравнению с раздевалками для профессионалов. Правда, клаустрофобией не страдал и вполне мог часок-другой потерпеть низкие потолки и узкие коридоры.

Стащив свой спортивный костюм, я швырнул его в шкафчик и нажал большим пальцем идентификационную панель, чтобы запереть замок. Еще одно нажатие открыло дверь в помещение для разминки. Несмотря на то, что была середина дня, здесь толпился народ. Я пробрался к свободному мату, ловя по пути недоуменные взгляды и почти физически ощущая волну возбуждения при виде моей красно-белой формы: спереди кленовый листок, а на спине гордая надпись: «Команда Канады».

Честно говоря, все это чушь. Только вчера я был членом команды Южной Африки, в следующем году вполне могу оказаться бразильцем. Но внимание привлекали не столько сами символы, сколько указание на мой статус бегуна. Форма – просто знак того, что я профессионал высокого класса, и неизменно привлекает внимание.

Впрочем, сегодня я предпочел бы остаться незамеченным. В первую минуту я решил уйти, но потом передумал. Вряд ли кто-то из присутствующих донесет на меня: большинство просто не способно отличить первоклассную тренировку от средненькой.

Приступив к обычной разминке, я поразился неподатливости собственных мышц. Наверняка все дело в напряжении. Я боялся, что Уравнивание обнаружит свою ошибку, и меня поймают до того, как я вообще соображу, что намереваюсь делать. Можно выиграть завтрашний забег, но мне хотелось большего. Совершить нечто по-настоящему значительное, то, что смогу позже вспоминать с гордостью, каким бы суровым ни оказалось наказание. У меня есть всего один шанс, до того как система Уравнивания заподозрит неладное.

Я потрусил на беговую дорожку. Первый круг прошел медленно, наравне с любителями. Вокруг меня вскоре образовалась группа дилетантов, наслаждавшихся состязанием с профессионалом.

И тут я сообразил, что они так же антиэгалитарны, как и я.

Но я уже был в своей стихии: мчался вперед, прислушиваясь к своему телу и опасаясь той боли или судорог, которые преподносят былые травмы. Не почувствовав ничего, я стал наращивать темп, улыбаясь про себя, когда мои спутники – один за другим – оставались позади. Я бежал легко, с чуть большей скоростью, чем позволяло мое предыдущее тело. Координация была идеальной. Щиколотка не подводила. Давно уже я не чувствовал себя так хорошо.

«Разум и тело – единое целое», – подумал я и впервые не ощутил укола совести.

Последние четыреста метров я просто пролетел, как на крыльях.

«Интересно знать, на что я способен!»

Достигнув финиша, я задыхался, но был на седьмом небе. И не мог поверить секундомеру: лучшего результата на отрезке в четыреста метров я еще не достигал! Собственно, это был лучший результат этапа для любого стайера, бегущего на десять тысяч метров. Если я сумел добиться такого на дистанции, которую никогда не преодолевал на соревнованиях, что меня ждет завтра?!

– Попробуй, – раздался чей-то голос аккурат у моего локтя.

– Что?

Я повернулся и отыскал владельца голоса – седеющего бородатого старичка в потрепанном спортивном костюме.

– Давай, попытайся, – повторил незнакомец. – Завтра, на отборочных.

Он читал мои мысли!

– О чем вы? – надменно осведомился я.

Старик покачал головой:

– Здесь не место для разговоров. Давай сделаем еще круг, только помедленнее. Немного придем в себя.

Не дожидаясь согласия, он встал на дорожку, предназначенную для медленного бега, и потрусил себе потихоньку. Я колебался, боясь ловушки, но желание узнать ответы перевесило опасения. Коротким спуртом я догнал его и притормозил, семеня следом.

– Что же я должен попробовать?

– Не просто победить. Думай масштабнее! Иди на рекорд.

– Рекорд… – тупо повторил я.

Что знает этот человек? Неужели он следил за мной? Так почему же не звонит в Уравнивание?

– Я вас не понимаю…

– Послушай, Андру… да, я знаю, кто ты. Почему ты сохранил это тело и не потребовал повторного уравнивания?

«Интересно, почему? – спросил я себя. – Может быть, потому, что чувствую себя в нем естественно».

– Что вы знаете о моем теле? – спросил я, не ответив.

– Достаточно. Нет времени для объяснений. Послушай, тебя не тронут до соревнований, а потом… Дольше сохранять это тело ты не сможешь. Поэтому поставь рекорд завтра, если желаешь воспользоваться случаем. Нанеси удар Уравниванию.

В этом последнем предложении содержалось столько всего, что я опешил.

– Удар? – тупо повторил я. – Зачем? Я простой бегун… Не вмешивайте меня в политику!

Старик замахал руками, словно отгоняя комаров.

– В таком случае я возвращаюсь к прежнему вопросу: почему ты сохранил это тело?

На этот раз я знал ответ.

– Я хочу бегать!

– Может, бег и есть твоя политика? А впрочем, решай сам. Просто если хочешь чего-то достичь, действуй побыстрее.

– Я даже не знаю, насколько подготовлено тело, сколько оно тренировалось. Что будет, если у меня не получится?

– Тогда тебе конец, и некоторым хорошим людям тоже. Это может случиться, даже если ты победишь, хотя трудно сказать заранее… Но, по крайней мере, наши усилия будут вознаграждены.

Я хотел задать вопрос, но старик прошипел:

– Смени тему, сейчас мы окажемся в толпе.

Черт возьми, я сгорал от любопытства. Но он был прав, поэтому я послушно начал:

– Это зависит от тела. Если я узнаю, что обладаю хорошим рывком перед финишем…

Секундой спустя нас догнала группа бегунов, и меня снова окружили восхищенные почитатели. Старик отстал, пробрался сквозь толчею, поднял потрепанную спортивную сумку и исчез в толпе, спешившей на скользящие дорожки.

Направляясь к своей новой квартире, я перебирал в памяти подробности этого странного разговора. Рассеянно приложил большой палец к замку, шагнул внутрь и остановился, обозревая жилище. Ничего не скажешь, Уравнивание прекрасно справляется с подобными вещами. Интерьер выглядел знакомым, как и картина над диваном… но детали отличались.

«С точки зрения Уравнивания, квартиры – как люди, – понял я. – Каждый различен, но различия могут быть сглажены: главное – впечатление».

Мои размышления были прерваны донесшимся из спальни шорохом. Секунду спустя из двери выплыла женщина в помятом красном платье; она небрежно отводила с заспанных глаз пряди длинных темных волос.

– А, вот и ты, – приветствовала она. – Прости, что встречаю в таком виде. Устала сидеть без дела, вот и решила вздремнуть.

– Извини, забежал на трек, потренироваться.

– Неужели? – воскликнула она. – По-твоему, это разумно? Вот я после уравнивания едва ноги передвигаю. Спотыкаюсь на каждом шагу!

Она провела рукой по платью в тщетной попытке разгладить морщинки.

– Взгляни, на что я похожа. И все потому, что прошла уравнивание всего два дня назад! Кстати, ты мог бы растянуть щиколотку – и тогда прощай весь нынешний сезон!

– Таковы все бегуны, – осторожно заметил я. – Норовят при каждой возможности испытать новое тело.

Она сменила тему:

– Что хочешь на ужин? Поскольку завтра ты бежишь, вряд ли следует заказывать что-то жирное или тяжелое.

«Она знает, что нужно спортсменам, – подумал я. – Значит, уже жила хотя бы с одним».

Я не всегда получаю женщин после подобных процедур: такие удовольствия Уравнивание распределяет только при условии успешного сезона, как дополнительный стимул. Награждает сексом, хотя и наказывает телом, в котором становится все труднее завоевать тот же приз в следующем году. Мне уже третий год подряд выделяется компаньонка, и я заметил, что они проходят уравнивание по графику, сходному с моим. Вот и эта женщина прошла уравнивание между двумя назначениями. Я впервые задался вопросом: так ли уж необходимы повторные процедуры женщинам, когда они меняют временных спутников, или это делается для того, чтобы разорвать эмоциональные привязанности – нет ничего лучше неоднократного уравнивания, чтобы вынудить тебя начать новую жизнь… Впрочем, какое мне дело?

– Как насчет спагетти и зеленого салата с помидорами и огурцами? – спросила она.

В голове мелькнуло неприятное воспоминание.

– Только без лука, пожалуйста. От него у меня несварение.

– Что? Как это ты умудрился так быстро узнать?

Следи за тем, что говоришь!

Я лихорадочно пытался вывернуться.

– У одного из моих предыдущих тел была аллергия на лук, вот с тех пор я и осторожничаю. На всякий случай.

Женщина кивнула.

– Понимаю. Люди часто путаются. Такое происходит на каждом шагу.

Она одарила меня кривоватой улыбкой, открывшей, между прочим, отличные зубы.

– Я ведь блондинка, верно?

И, не дожидаясь ответа, подошла к кухонной панели и принялась программировать ужин.

Я ел молча, сначала тревожась, что сделал очередную ошибку, потом молчал от благоговения, поскольку каждый глоток пробуждал очередную волну почти забытых воспоминаний. Ощущения – это функция тела, а не разума, и, очевидно, разум не может окончательно приспособиться к переменам. Наслаждаясь каждым кусочком, я сознавал, что со своего первого уравнивания ни разу по-настоящему не чувствовал вкуса.

Насытившись, я отодвинул тарелку и развалился на стуле.

– Хватит, и больше не предлагай, иначе завтра я не смогу бежать… Расскажи о себе.