Текст книги "Принцесса на бобах"
Автор книги: Марина Мареева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
И когда эта девочка-сокурсница, аккуратненькая, большеглазая, повернулась к нему в студенческой столовке, поставила на его поднос две тарелки с гуляшом и гречкой, сказала решительно, тоном приказа: «Ешь! Я же знаю – ты без стипендии! Ты же скоро в обморок грохнешься от голода! Ешь. И не спорь, пожалуйста…» Когда эта девочка повернулась к нему – он почувствовал, понял: здесь можно согреться. Мамино тепло. Тепло, сострадание, нежность. Он снова не сирота.
Через год они поженились. Надя была москвичкой. Он помнил, как посреди бестолковой студенческой свадьбы он набил морду подвыпившему сокурснику, хихикавшему пьяненько: «Димон, колись, давай по-честному: ты не на Надьке женишься – на Москве!» Дима двинул ему в рожу так, что сокурсник отлетел к стене и медленно сполз по ней на кафельный пол ресторанного сортира.
Дима женился не на Москве – на своей Наде. А то, что это не любовь была, а тоска по теплу, по родной душе, по женским рукам, которые обнимут легко и ласково… Что ж, кто не ошибался в восемнадцать-то лет? Да и ошибся ли он? Он нашел то, что искал. И тепло, и участие, и родную душу. Долгих десять лет Надино тепло его согревало. Пока он сам все не разрушил, кретин.
Бывшая жена открыла перед ним дверь своей новой квартиры.
– Видишь, как тебя встречаю? – спросила она вместо приветствия, гася неловкость усмешкой. Она была в махровом халате. Волосы спрятаны под высокий тюрбан из полотенца. – Это я сейчас голову сунула под душ, – пояснила Надя, смеясь. – Хотела к твоему приходу волосы по-новому уложить… Мудрила, мудрила… В итоге фен сожгла и на голове черт те что…
– А где Никита? – нетерпеливо перебил ее Дима.
– Никита?.. Проходи.
Дима огляделся – среднестатистическая квартирка. Сирая обитель рядового итеэровца.
– Никиту Олег на охоту с собой забрал, – сказала Надя. – То есть это как будто бы «охота». Они тут начитались Майн Рида, про Чингачгуков всяких… Никита просто бредит охотой теперь. Олег придумал, что они поедут на дачу к приятелю, в Кратово, будут там из детских ружей присосками резиновыми по жестянкам стрелять…
Дима слушал ее, давя в себе новую вспышку бессильной злобы на этого Олега, неутомимого массовика-затейника, Чингачгук его побери… Значит, сына он не увидит. Снова не увидит.
– Ладно, – вздохнул Дима. – Я тут денег привез, держи. Я поехал.
– Спасибо. – Надя взяла из его руки пачку денег. – Только ты не уходи так сразу. Поболтай со мной хотя бы ради приличия… Как тебе наша берлога? Ты же здесь в первый раз.
– Берлога – она берлога и есть. – Дима хмуро огляделся. – Давай я вам квартиру куплю нормальную? Не для охотника твоего – для Никиты.
– Спасибо. – Жена насмешливо прищурилась. – Спасибо, не нужно. Нам и здесь хорошо. Три комнаты, у Никиты отдельная… Ты знаешь, – добавила она, помолчав, – мне действительно здесь хорошо.
– А со мной было плохо? – спросил Дима угрюмо.
– С тобой было прекрасно. Ты же знаешь, я тебя любила. И люблю… – Она произнесла это с усилием. – Было прекрасно… Только тяжело очень. Ну, не вышло из меня жены «нового русского». Насмотрелась я, милый, на этих жен… Девяносто-шестьдесят-девяносто. Дом моделей. А во мне росту метр шестьдесят, и к тряпкам я всегда была равнодушна, сколько бы ты мне их ни покупал… Ты знаешь, какая для меня была мука тащиться с тобой на эти приемы… Стоят кобылы в шелках от Армани, разглядывают меня, как через лупу… Будто я – ископаемое.
– Ну, перестань, – поморщился Дима. Жена стояла совсем рядом. Он притянул ее к себе. – Ископаемое… Скажешь тоже!
– Ты не представляешь себе, как я зажималась и комплексовала! – Жена ласково взъерошила его волосы. – Ты у меня такой роскошный, и я – рядом. Типичная училка. Очечки, челочка… Идем как сквозь строй… Мимо этих новых жен «новых русских»…
– Новых жен, верно, – пробормотал Дима, прижимая ее к себе все крепче и крепче. – Они же все жен поменяли. Как коней на переправе. А я…
– Ты тоже хотел, – вздохнула Надя. – Подсознательно… Нашел себе певичку…
– Надя, – пробормотал Дима, дурея от родного тепла, пытаясь развязать узел на поясе халатика. Узел был затянут туго-натуго и не поддавался. – Надя, иди ко мне… Иди! Черт, что ж ты так его затянула…
– Нет. – Надя вырвалась, отошла и села в кресло. – Не нужно.
– А чего ты меня звала? – спросил Дима, помолчав.
– Значит, у тебя с ней все? – ответила Надя вопросом на вопрос, испытующе глядя на бывшего мужа. – С Ларой твоей? Надоела? Новую завел?
– Новую? – недоуменно переспросил Дима.
И вспомнил о Нине. Да, усмехнулся про себя. Если это и можно назвать романом, то романом весьма нетипическим. Нетривиальным.
– Дима! – В голосе бывшей жены звучала печальная нежность. – Мой тебе совет: обжегся на молоке – дуй теперь на воду. Будешь новую искать – ищи с материнским началом. Знаешь, есть тип такой – женщина-мать. Вроде меня. Ты же у нас большой ребенок. Это совсем неплохо, что ты надулся. Это даже хорошо. Признак настоящего мужчины.
Нина вошла в посудомоечную и устало поздоровалась с товарками. Ей никто не ответил. Здесь сейчас было не до нее: все сгрудились вокруг мерно урчащего гигантского агрегата.
Огромная, заморская, судя по дизайну и многочисленным лейблам, машина заглатывала грязные ножи и тарелки и выпускала их из огромного зева ослепительно чистыми… Тут же все сушилось и сортировалось.
Нина подошла поближе к диковинной штуковине и внимательно ее осмотрела, потом перевела взгляд на хозяина заведения. Жора взирал на машину-«посудомойку» с благоговейным трепетом, изредка поглаживая ее ладонью по гладкому боку. Жесты эти были исполнены такой сладострастной неги, словно Жора не до кухонного агрегата дотрагивался, а ласкал любимую в час долгожданного свидания.
– Да-а… – протянула Нина, усмехнувшись. – Жор, ты теперь уволишь нас всех за ненадобностью?
– Тебя оставлю, – пообещал Жора. – Тебе вообще велено зарплату втрое повысить.
– Кем велено? – поинтересовалась Нина, заранее зная ответ.
– Димкой. – Жора снова положил ладонь на сверкающую поверхность супермойки. – Это Димка нам ее подарил. Шикует. Немецкая машинка, вон представитель фирмы лопочет. Хайнц! – крикнул Жора. – Хайнц, битте, еще тарелочку кокни! Хайнц его зовут, – добавил Жора, понизив голос. – В честь кетчупа, наверное.
Белобрысый Хайнц с готовностью шваркнул об пол тарелку – та не разбилась. Нинины товарки, очевидно, в который раз наблюдающие за этим аттракционом, вяло похлопали в ладоши.
Товарки были сумрачны и молчаливы: над ними нависла угроза возможного увольнения. Машина-«штрейкбрехер» (тоже ведь немецкое словцо, между прочим!) делала свое дело исправно и четко, не требуя ни ежемесячной зарплаты, ни надбавки к ней, ни дополнительных выходных.
– Класс! – восхитился счастливец Жора. – Видишь, тарелки не бьются. – Он повернулся к Нине, сияя. – Она их какой-то пленкой покрывает невидимой, машина. Прочность им придает.
– А это Дима пришлепал? – спросила Нина, кивнув на листок бумаги, приклеенный скотчем к боку машины. На листке было выведено крупно: «$5000».
– Ага, – кивнул Жора. – Цена, наверное. Дороговато, конечно. Но это его проблемы. Если ему денег не жалко…
– Это он меня во столько оценивает, – пробормотала Нина чуть слышно. – Это не машине цена. Мне.
– Тебе?! – поразился Жора. – Да брось… – Он оглядел Нину так, будто в первый раз видел. – Что, правда, что ли? Ну, это он… – Жора запнулся, с трудом подбирая слова, – мощно переплатил. Круто!
Нина уже не слышала этих слов. Она вошла в зал и взглядом отыскала Диму.
Дима сидел за своим столиком и в упор смотрел на Нину.
– Вставай! – приказала она, подойдя. Господи, как ей хотелось сейчас запустить ему в рожу соусником! Или вот этой салатницей… Собственно, а что мешает?
– Бить будете, графиня? – усмехнулся Дима, словно прочитав ее мысли. – Ваша светлость, я готов стерпеть любые муки.
– Вставай! – повторила Нина сдавленно.
Дима встал и поднял вверх руки. Сдаюсь, мол, ваша взяла.
– Идем! – прошипела Нина, кивнув в сторону двери.
– Оружие сдавать? – спросил Дима, похлопал себя по карманам, достал мобильный телефон, потом бумажник и протянул было Нине.
– Иди, иди. – Она снова кивнула на дверь.
Дима вздохнул, сунул телефон и бумажник обратно в карманы, сложил руки за спиной, как арестант, и, ссутулившись, повесив голову, пошел.
Публика, с неподдельным интересом наблюдающая за происходящим, одобрительно заржала.
– Эт-то есть наш последний, – пропел Дима, коленом открывая дверь, – и решительный бой… С Интернациона-алом… – Он вышел на улицу, провожаемый удивленным взглядом вахтера. – Что-то я, батя, революционные гимны полюбил, – сообщил Дима вахтеру доверительно. – Не к добру… Воспрянет! – пропел он с энтузиазмом. – Род! Людской!
– Твоя машина? – спросила Нина, выходя следом. – Садись и уезжай.
Дима молчал, глядя на нее с какой-то бесшабашной пьяной тоской.
– Когда же ты поймешь наконец, – произнесла Нина тихо, – когда ты поймешь, что я у тебя ни гроша не возьму? Когда?
Димин охранник уже стоял за спиной хозяина.
– Ты зачем сюда этот агрегат приволок? – со злостью спросила Нина. – Ты, может, пятерых баб работы лишил! А у них у каждой – семеро по лавкам!
– Да? Правда? – Дима почесал затылок и растерянно пробормотал: – Вот об этом я как-то не подумал…
– А когда ты думал-то вообще? Ты когда-нибудь думал о ком-нибудь, кроме себя? О чем-нибудь, кроме своих «бабок»?
– Не хами, – огрызнулся Дима, трезвея на глазах. – Ладно, – добавил он сумрачно. – Слушай, я не хотел тебя обидеть. Не хотел… Давай я тебе просто так денег дам? – предложил он внезапно, с каким-то почти детским простодушием. – Ну, просто так!
– Давай лучше я тебе! – И Нина полезла в карман плаща. – Вот сколько тут… Целковый… Я потом тебе еще наскребу! Я тебе наскребу, только отстань от нас! Исчезни!
– Шеф, поехали. – Владик почти силком затолкал шефа в машину.
Машина рванула с места.
Нина проводила ее взглядом. Перевела дыхание, постояла неподвижно, стараясь успокоиться. Может быть, хоть теперь отстанет? Что еще нужно сделать, что еще нужно сказать, чтобы отстал?
Вечером следующего дня Нина вошла в свою квартиру, волоча за собой сумку на колесах.
В кухне роскошествовало семейство. Нина глянула на пиршественный стол и ахнула. Костя варварски, неумело кромсал ножом ананас. Вовка лопал черную икру прямо из банки, ложками. Мать вспарывала упаковку с семгой, нарезанной аппетитными ломтиками.
Ирка, восседающая во главе стола, вытряхивала из открытой сумки все новые и новые гастрономические изыски. На стол летели палки салями, банки с оливками, свежая клубника в пейзанских корзиночках…
– Ира! Откуда?! – спросила Нина потрясенно. – Ты ограбила супермаркет?
– Ага! – хохотнул Костя. Он уже расправился с ананасом и вскрывал теперь блок «Ротманса». – И табачный киоск заодно. Я на шухере стоял.
– Нет, правда… Кроме шуток… – Нина внимательно посмотрела на домочадцев. – Откуда это все? На какие шиши?
Домочадцы переглянулись и потупились.
– Просто удачный день был на рынке, – пояснила дочь, поднимая глаза на Нину.
Нина недоверчиво прищурилась. Ирка стоически выдержала материнский взгляд.
– И потом, я куртку свою продала, – добавила дочь, храня на губах ангельскую улыбку. – Ну, кожаную. На фига мне зеленая, цвет не мой… Мамуль, садись, гульнем!
Нина вновь обвела пирующих напряженным взглядом. Ох, не нравилась ей эта великолепная четверка, уминающая за обе-восемь щек балычок и икорку!
– Ладно, я пошла, – сказала она наконец. – Мне сегодня два подъезда мыть, свой и Валькин, она отлеживается…
– Ма, ты завязывай там шваброй махать! – крикнула Ирка ей вслед. – Мы теперь проживем! Нам теперь надолго хватит…
Вернулась Нина домой за полночь. Еле передвигая ноги, доползла до кухни, рухнула на табурет. Размотала косынку – челка прилипла к мокрому лбу, длинная прядь выбилась из узла волос, кое-как сколотого на затылке… Господи, сколько седины! Совсем сивая. Сивая, старая баба. Старуха Изергиль.
Ким Бессинджер улыбалась Нине с постера, водруженного Иркой над обеденным столом. Нина устало взглянула на заокеанскую диву. Еще бы тебе не улыбаться, лапуля. Мне – сорок, а тебе – сорок пять, я читала, я помню. Я в свои сорок выгляжу на «полтинник», ты в свои сорок пять на двадцать девять. У тебя – «Девять с половиной недель», у меня – десять с половиной подъездов… Такая вот арифметика. Каждый вечер ступеньки считаю со шваброй наперевес…
Со стола не убрали, свинтусы, спать завалились… Огрызки фруктов, пустая бутылка из-под «Чинзано» (Костя «уговорил», мать не пьет, Ирка, слава Богу, тоже), коробки, банки, груда конфетных оберток… Откуда у Ирки такие деньги? С чего это она вдруг так раскошелилась? Ирка – особа весьма прижимистая, экономная в тратах, расчетливая, – в Костину родню крестьянскую, привыкшую каждую копеечку считать. С чего бы это? Ну да, она продала свою куртку… А что она крикнула мне вслед? «Нам теперь надолго хватит». Надолго?!
Нина решительно встала. Вышла в прихожую, открыла платяной шкаф. Вот она висит, Иркина кожаная куртка. Даже спрятать ее не потрудилась, засунуть куда-нибудь подальше, врет ей в лицо нагло! Так… Куртка на месте. Тогда откуда у Ирки деньги?
Дима. Нина закусила губу, тупо глядя на эту чертову куртку. Это Дима ей деньги дал. Больше некому.
Все. Приехали. Край. Что делать?! Убить ей его, что ли? Дима… Змей-искуситель… Мефисто из «новых русских». Мать подкупил, Костю обработал – ладно, это еще можно пережить. Но Ирка! Ирку она ему не отдаст. За дочь он ответит.
Плохо понимая, что делает, Нина содрала куртку с «плечиков», ринулась в комнату дочери. Растолкала мирно спящее, распластанное, великовозрастное свое чадо.
– Ма, ты чего? – Ирка села на постели, сонная, лохматенькая, в коротковатой своей ситцевой пижамке. – Мне в шесть вставать, ты зачем…
– Это что? – перебила ее Нина гневно, потрясая курткой перед заспанной Иркиной рожицей. – Что ты врешь мне? Откуда у тебя деньги?!
Ирка мрачно молчала. Вовка завозился на соседней постели.
– Это Пупков? – допытывалась Нина. – Это он тебе деньги дал?
– Ну, он! – заорала Ирка. – Он! Он!
– Не ори. – Нина швырнула куртку в угол комнаты. – Вовку разбудишь… Все!
Она метнулась в прихожую. Принялась сдирать с себя рабочую робу, еще не зная, что сделает дальше, как поступит, что предпримет. Одно она понимала отчетливо – больше она терпеть не будет. Не будет! Она сейчас что-нибудь придумает… Нужно же его остановить наконец!
– Мама, опомнись! – Ирка выскочила в прихожую. Она была испугана не на шутку. – Мама, что с тобой? Ты куда?
– Как ты его нашла? – Нина уже натягивала плащ. Руки дрожали, пуговицы не лезли в петли. – Как ты нашла Пупкова? Это ты его нашла или он тебя?
– Я, – пролепетала дочь, переминаясь с ноги на ногу. – Он папе номер пейджера оставил. Я ему предложила… – И она замолчала, осекшись на полуслове.
– Что ты ему предложила? – выкрикнула Нина затравленно. – Себя? Меня?
– Свою фамилию! – отчеканила дочь со злым вызовом, переходя от обороны к нападению. – Свой титул! Я тоже Шереметева, между прочим!
– Какая ты Шереметева! – Нина обессиленно привалилась спиной к стене. – Титул… Совок ты, совок! И ты, и я… Титул… Аристократка! Да ты за целковый на задних лапах ходить готова!
– Не за целковый! – возразила Ирка запальчиво. – За пять тысяч баксов.
– Какая разница, – усмехнулась Нина, застегнув наконец последнюю пуговицу на плаще. – Разницы-то никакой.
– Как это никакой? – выкрикнуло Нинино практичное чадо.
Вот он, рынок вещевой, купи подешевле – продай подороже! Как она не хотела, Нина, чтобы дочь становилась лоточницей! Как не хотела, как противилась этому… Не зря!
– Как это – никакой разницы? – повторила Ирка гневно. – Пять тысяч «зелеными»! Да я сегодня у него в офисе…
– Ты там была? – спросила Нина быстро. – А где у него офис?
– В Казарменном. Домик такой лиловый… Турки строили, он меня поводил, все показал, там даже зимний сад есть…
– Тебя в детский сад водить надо – не в зимний. – Нина открыла входную дверь. – Вымахала тетка здоровенная, а мозги – как у пятилетней.
– Мама, ты куда? – Ирка схватила Нину за руку. – Час ночи!
– Пусти! – Нина вырвалась, шагнула за порог и захлопнула за собой дверь.
Она выскочила из подъезда, забежала в соседний. Поднявшись на второй этаж, нажала на кнопку звонка. Здесь жила Валентина, Нинина подружка. Звонить ей в час ночи было свинством, конечно: Валентина отлеживалась после аборта, приходила в себя.
– Валь! – Нина стукнула в дверь кулаком. – Валь, это я! Открой!
Дверь открылась. Валентина стояла на пороге, кутаясь в шаль.
– Ты чего? – спросила она угрюмо и посторонилась, пропуская Нину. – Спятила? Второй час.
– Я же знаю – ты не спишь. – Нина по-прежнему стояла за порогом. – Дай молоток!
– Сейчас, – кивнула Валентина и исчезла в недрах квартиры.
Валентина обладала редкостным для одинокой бабы качеством: она никогда не лезла в чужую жизнь, никогда не задавала лишних вопросов и никогда ничему не удивлялась. Всякая иная на ее месте как минимум поинтересовалась бы сейчас у Нины, на кой хрен ей молоток в час ночи, не собирается ли она, Нина, шарахнуть им кого-нибудь по темени, а если собирается, то кого и за что.
Валентина была не такая. Валентина была кремень-баба. Жаль, с мужиками ей не везло. Может, потому и не везло, что – кремень. «Была б ты, Валька, помягче, – говорил ей очередной знакомец перед тем, как слинять бесследно, – была б ты попроще, глядишь, и сладили бы…»
– На, – сказала Валентина, вернувшись через минуту и вручая Нине молоток.
– А побольше нет? – Нина скептически оглядела молоток. – Ладно… Дай выпить чего-нибудь…
– Воды? – уточнила Валентина.
– Водки! – рявкнула Нина, засовывая молоток в карман.
Аккуратно выщипанные Валентинины брови медленно поползли вверх. Валентина едва не нарушила многолетнее правило – она удивилась несказанно. Водки Нина не пила сроду. Она вообще не жаловала это занятие. Пара рюмок «сухого» на вечерних долгих женских посиделках – это Нинин «потолок», Нинина доза.
– Сейчас принесу, – вздохнула Валентина, пересилив себя, так и не спросив ни о чем.
Она сбегала в кухню. Вернулась, держа в одной руке чайную чашку, наполненную «Столичной», в другой – блюдце с тремя сухопарыми золотисто-пегими шпротинами.
– Я чтоб быстрее – в чашку… Рюмки – в комнате, – пояснила она, протягивая Нине чашку. – Все не пей. Рухнешь.
Нина молча выпила водку и вернула Валентине пустую чашку.
– Мамочки родные! – охнула Валентина, глядя на подругу с состраданием. – Надо мне было в кофейную чашку налить, она поменьше… На, заешь рыбкой.
Нина покачала головой и, повернувшись, стала спускаться по лестнице. Ступени еще не успели высохнуть – поблескивали влажно. Главное – не поскользнуться, не оступиться… Блестят… Еще бы – она сама их тряпкой натирала полчаса тому назад.
Водка подействовала мгновенно и безотказно. В голове шумело, все плыло перед глазами… А что вы хотите? Ночь без сна, устала, как не знаю кто, да нанервничалась, да на пустой желудок…
Нина вышла на улицу. Подошла к кромке тротуара. Ночь. Тусклый свет фонаря. Ни души. Ага, вон какая-то легковушка несется от перекрестка… Нина подняла руку, «голосуя».
Шофер притормозил. Она нагнулась к окну. Господи, что она делает? Ночью «частника» ловить… Ничего, у нее молоток в кармане. Ей теперь сам черт не брат!
– В центр, – сказала Нина. – На Казарменный.
Дима гнал по ночной Москве, летел на «зеленый», благо, пусто – ни машин, ни людей. Полчаса назад ему позвонила Ирка, Нинина дочь. Крикнула в трубку, плача взахлеб:
– Дмитрий Андреич! Это Ира! Ира Шереметева, помните меня? Дмитрий Андреич, мама к вам в офис поехала!
– Зачем? – спросил Дима сипло, растирая сонные глаза. Он только что уснул. В кои-то веки уснул пораньше – день был тяжелый, нервный, они готовились к ярмарке в Братиславе, Дима устал зверски, отрубился без снотворного, и – на тебе!
– Зачем в офис? – повторил он недоуменно. – Там нет никого, кроме охраны.
– Дмитрий Андреич, я не знаю – зачем, она не в себе, она узнала о том, что я у вас была! – прорыдала Ирка в трубку. – У нее истерика!
– У тебя, похоже, тоже, – вздохнул Дима. – Ладно, детка, ты там давай бай-бай. Не хлюпай. Я сейчас поеду туда, все улажу.
Теперь он гнал машину по Бульварному кольцу. Он поехал один. Не взял с собой ни охранника, ни шофера.
Гнал на третьей скорости, думал только об одном: где она? Что с ней? Одинокая баба глухой ночью в этом городе… В этом городе, где и днем-то теперь опасно, где и в солнечный полдень на людной улице Бог весть что может с человеком случиться.
Он поймал себя на мысли, что – надо же – он о ней тревожится, будто о родном человеке. Странно… Как это случилось и когда? Чужая женщина, так нелепо втянутая в орбиту его жизни. Чужая женщина, от которой он ни разу человеческого слова не слышал, – только ледяная издевка, только гневная отповедь… Чужая женщина, а вот ведь уже не чужая! Он гонит машину, он торопится, он встревожен не на шутку, он боится за нее, думает о ней…
Вот она! Слава Богу… Дима вздохнул с облегчением.
Нина подходила к переулку. Она еще шла по Бульварному, ковыляла на нетвердых ногах.
Дима сбавил скорость. Поехал медленно.
Пригляделся к одинокой путнице внимательно… Выпила она, что ли? Что-то ее то вправо, то влево заносит… Выпила, не иначе. Мало ему Лары, в последние месяцы их недолгого сожительства пристрастившейся к коньяку. И эта туда же…
Нина свернула в переулок. Дима притормозил на перекрестке, провожая Нину внимательным взглядом. Пья-аненькая… Ну, выпила сегодня – это еще не значит, что каждый день попивает. Сегодня у нее повод был. Причина. Побудительный мотив. Ирка. История с Иркой… И, собственно говоря, почему это его занимает, – трезвенница она или нет? Ни в жены, ни в любовницы он ее брать не собирался. Чужая женщина. Вольна поступать так, как ей вздумается…
Нина между тем добрела до его офиса. Остановилась. Обхватила плечи ладонями.
Дима достал мобильный телефон, набрал номер офисной охраны.
– Костров, – сказал Дима в трубку. – Это я опять. Ты ее видишь?.. И меня?.. Ну, умница. Все, не суетись. Все в норме.
Он разговаривал с охранником, не сводя с Нины внимательного взгляда.
Нина подошла к двери офиса. Вынула из кармана молоток и, помедлив, легонько тюкнула им по застекленной двери.
– Дмитрий Андреич, что за цирк? – заорал охранник возмущенно. – Она, блин, стекло раскокает, а нам сиди и пялься?
– Костров, тебе что было велено? – спросил Дима миролюбиво. – Давай, включите там телек. Наши с Белоруссией играют.
Он сунул телефон в карман… Нина все еще стояла возле дверей офиса. Дима положил скрещенные руки на руль, уткнулся в них подбородком.
Нина снова шарахнула молотком по двери, на сей раз порешительней, посильнее, – стекло выдержало и этот удар. Стекло было особенное, суперпрочное, уж Дима-то знал.
Нина опустилась на каменный выступ у стены. Молоток она положила рядом с собой. Кажется, она плакала. Дима прищурился, всматриваясь: да, она ревела, обхватив вздрагивающие плечи руками. Довел бабу, скот… Доигрался.
Дима смотрел на нее со смешанным чувством покаянного стыда, острой жалости, смятения… Он же хотел как лучше! Он всегда хочет как лучше, а кончается все одним и тем же. Они плачут, его женщины («Но это же – не твоя женщина! А, неважно…»), они плачут, и упрекают его во всех смертных грехах, и говорят, что он туп и бессердечен…
Нина тем временем подняла голову, вытерла слезы, взглянула в сторону машины… Ага, увидела его. Узнала. Сейчас и эта будет кричать, что у него нет сердца. Еще и молотком по темени тюкнет, с нее станется. Даром что голубых кровей, норов – как у Салтычихи.
Дима вздохнул, открыл переднюю дверцу и приготовился к неминуемой каре.
Нина подошла к машине вплотную и встала у открытой дверцы, утирая слезы.
– Молоток забыла, – сказал Дима вместо приветствия. – Поди забери. Вещдок. Улика.
– И хорошо, что забыла, – зло возразила Нина. – А то не удержалась бы, саданула бы тебя по башке, скотину!
Значит, он был прав. Его предчувствия его не обманули. Некрасовская женщина. Под горячую руку лучше не попадаться. Коня на скаку остановит и череп тебе раскроит.
– Садись, – сказал Дима, хлопнув ладонью по соседнему сиденью. – Прибить ты меня всегда успеешь. Было бы желание!
– Я тебя просила по-хорошему! – выкрикнула Нина, по-прежнему стоя возле машины. – Как с тобой еще? Что тебе еще сказать нужно, чтобы ты… Со мной не вышло, ребенка совращаешь?
– Какого ребенка? – изумился Дима, вылезая из машины. – Окстись!
– Девочке восемнадцать лет! Не трогай девочку!
– Так она сама пришла! – возмутился Дима, подходя к Нине. – Я ей денег дал и отправил с миром!
– Сколько ты ей дал? – Нина смотрела на него с бессильной ненавистью. – Сколько? Говори!
– Ну-ка, успокойся! – скомандовал Дима неожиданно жестко.
Он сжал Нинины плечи и встряхнул ее хорошенько. Она притихла. Она отвыкла от… Да нет, какое там – «отвыкла»! Она и не знала никогда, что такое гневная, короткая мужская отповедь, несколько отрывистых быстрых слов, звучащих как приказ… Приказ, которому нельзя не подчиниться.
– Садись в машину. – Дима подтолкнул ее к открытой дверце.
Нина послушно опустилась на переднее сиденье.
– Слезь с газеты! – Он выдернул из-под нее листы. – Газету свою учредили, «Русский лесопромышленник»…
– Владелец заводов, газет, пароходов, мистер Твистер, миллионер, – пробормотала Нина чуть слышно.
Она еще пыталась обороняться, язвить. Для вида, для проформы. Дима был другой, новый, и он ей нравился такой. Она ничего не могла с собой поделать – нравился. Спокойный, властный, немногословный.
– Ну-ка, повернись ко мне! – Он достал из кармана чистейший носовой платок и, положив левую ладонь ей на затылок, правой рукой с зажатым в ней носовым платком принялся стирать с Нининых щек черные разводы потекшей туши.
– Не трогай меня… – сказала Нина жалобно, не предприняв тем не менее ни малейшей попытки вырваться.
– Нужна ты мне, – усмехнулся Дима, осторожно касаясь платком ее скул.
У него были красивые руки. Очень мужские. Крупные, сильные… Без обручального кольца. А, ну да, если он затеял эту историю со сватовством, значит, холост. Собственно говоря, какое ей до этого дело?
– Мистер Твистер, – произнесла Нина устало. – Что тебе от нас надо? Что тебе еще нужно?
Не ответив, он сунул платок в карман и включил зажигание, а через пару минут уже мчал по ночному Бульварному кольцу, молча глядя перед собой.
– Тебе нужно нам всем доказать, что ты – хозяин жизни, а мы – быдло, – продолжала Нина чуть слышно. – Что цена нам – копейка в базарный день. Что ты нас всех купить можешь, оптом и в розницу. Благо, «бабок» у тебя – немерено… Грязных, – добавила она глухо.
– Грязных?! – переспросил Дима и резко затормозил. Нина едва не ахнулась лбом о стекло. – Это почему же грязных, мадам?
– Потому что отмывал, – пробормотала Нина, опасливо покосившись на него. – Что я, не знаю, как вы свои состояния сколачиваете? Все знают. Отмываете грязные деньги.
– Я ничего не отмывал! – заорал Дима, побелев от ярости. – Я вам, мадам, не прачечная! Я просто вовремя начал! Вы еще кармизмом-фридеризмом бедным детям котелки забивали, а я уже свое дело раскручивал! С нуля! Вот этими руками! Плюс Левкин нюх и Левкина оборотистость! Три года как заведенные! Ни сна, ни отдыха…
– Ну так что, пожалеть тебя? – зло прищурилась Нина.
– Ты пожалеешь, – хмыкнул Дима. – Со своей спесью высокородной, с гонором своим, пятак ему цена.
– Открой дверь! – Нина потянулась к ручке.
Ей было худо – тело сотрясал мелкий озноб, тошнота подступила к горлу. Похмельная муть и истерика, все вместе. Вот не умеешь пить – и не пробуй, горе-забулдыга.
– Сиди! – рявкнул Дима, перехватив ее руку. – Куда ты, такая, в три часа ночи? Сиди, я тебя до дома довезу.
– Выпусти меня, мне плохо! – Нина умоляюще посмотрела на него и призналась, помешкав: – Я водку вообще не пью. Хлопнула двести грамм на голодный желудок…
– А-а… – Какое-то время Дима обалдело молчал. – Так это мы сейчас закусим… И запьем.
Он рванул машину с места. Миновали пару-тройку домов – вот он, ночной магазинчик под нарядной вывеской. Благословенны новые времена, да здравствует дух свободного предпринимательства! Что бы они делали в ночной Москве пятнадцатилетней давности? Полночи волоклись бы в шереметьевскую ресторацию, потом оставшиеся полночи уламывали неподкупного швейцара… То ли дело теперь, когда на каждом углу, у каждого перекрестка – бар, мини-маркет, казино, ночной ресторан…
– Может, в ресторан? – предложил Дима.
– Ну да. – Она нервно засмеялась. – В мой. В наш. У Жоры глаза на лоб вылезут. Ты – за столик, я – к мойке. Каждому – свое.
– Нет, ну зачем туда-то? Здесь недалеко, на Рождественке, – дивное местечко…
– Дима, – вздохнула Нина. – Предложение, конечно, интересное… Только я ведь плащ на свои опорки надела. В которых я лестницы драю.
С каким-то веселым вызовом она расстегнула пуговицы плаща – мол, смотри, любуйся. Не забывай, с кем имеешь дело. С посудомойкой-уборщицей. Я тебе не Лолитка твоя в прикиде от Диора. Вот моя рабочая роба. Униформа стареющей Золушки, проворонившей все свои балы, упустившей всех своих принцев.
– Я, между прочим, тоже, – хмыкнул Дима, быстро расстегивая пальто, – не для выхода в свет одет. Твоя наследница меня разбудила с воплем: «Скорее! Спасайте маман!..» Нет, ну я не в пижаме, конечно, но все же…
Он был в стареньком «хэбэшном» джемпере и в джинсах.
Они взглянули друг на друга и улыбнулись, не сговариваясь. Сразу все стало проще, легче, свободней.
– Ладно, – сказал Дима. – Сиди, жди меня. Я мигом.
Он вышел из машины и исчез за дверями ночного магазина. Едва дождавшись, пока он скроется, Нина повернула к себе зеркальце заднего обзора. Оглядела себя в нем критически, придирчиво. Черт, ни помады с собой, ни карандаша – глаза подвести… Впрочем, что тут сейчас подводить – заплаканные глаза с припухшими веками? Волосы подколоты кое-как. Она вытащила заколку, пару шпилек – волосы упали на плечи. Все, что у нее осталось от былой красы, – густая грива цвета воронова крыла да походка. Умение держать спину. Прямая спина, отменная стать… Порода, господа. Порода!
Может быть, оставить их распущенными? Нина снова оглядела себя в зеркале, повертела головой так и эдак… Густые пряди прямых темных волос… Вроде ничего… Ну, нет! Чтобы он понял, что она тут для него прихорашивалась? Много чести!
И Нина, решительно подняв волосы вверх, щелкнула заколкой. Старая дура! Еще час назад, дрожа от благородного гнева, шла громить его лавку, а теперь крутит головой у зеркальца, поправляет челку, губы накусывает, чтобы были ярче… Дура. Нужна ты ему! Он сам тебе это сказал.
