Текст книги "Принцесса на бобах"
Автор книги: Марина Мареева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Дима выскочил из магазина, прижимая к груди пакеты со снедью. Сел в машину, веселый, деловитый. Раскидал пакеты по заднему сиденью, один, самый большой, поставил Нине на колени.
– Давай, – сказал он, заводя мотор, – подкрепляйся. Тебе – как? Тебе лучше?
– Мне лучше, – кивнула Нина, открывая пакет, набитый всякой всячиной. – Это что? Фисташки? А это что за овощи?
– Это фрукты, – рассмеялся Дима. – Забыл, как называются… Помесь фейхоа, авокадо и киви… Дегустируй!
Ей совсем не хотелось есть. Но все это гастрономическое великолепие покупалось для нее, выбиралось им тщательно…
И пока он вез ее ночными московскими улицами, Нина усердно грызла орешки, вскрывала какие-то обертки, разворачивала тончайшие пергаментные кружева, освобождая от них корзинку с засахаренными фруктами.
– Это Вовке… – прошептала она восхищенно. – Можно?
– Вон. – Дима молча кивнул на пакеты, лежащие на заднем сиденье. – Там все это есть… Это для него.
– Спасибо. – Нина взглянула на него благодарно.
Он смотрел прямо, на ночное шоссе. Свет фонаря выхватил из полутьмы его профиль: высокий выпуклый лоб, крупный нос, чуть-чуть привздернутый вверх, самую малость… И подбородок – крупный, волевой.
Дима повернулся к ней и перехватил ее взгляд. Она вздрогнула и отвернулась. Еще подумает, что она им любуется! Дудки. Она смотрит в окно.
– Там еще «Мартель», – сказал Дима. – Нашла? И рюмки. Я купил рюмки.
– Я пить не буду, – отрезала Нина.
– Будешь. – Дима притормозил возле кромки тротуара. – Будешь, будешь. И я с тобой выпью.
Он достал бутылку «Мартеля» и коробку с рюмками.
– Давай как микстуру! – Дима отвинтил крышечку.
Нина наконец повернулась к нему. Он налил коньяку в две рюмки на треть, символически, протянул одну рюмку ей и сказал, улыбнувшись:
– Ну? Тебе не помешает… Давай, по капельке. В лечебных целях. Как рыбий жир.
– Скажешь тоже, рыбий жир, – поморщилась Нина. – Гадость такая!
– Давай! – Дима поднес свою рюмку к Нининой.
Выпили молча.
– Знаешь, – произнес он вдруг негромко. – Я давно хочу тебе объяснить… Нет, не оправдаться! Я ни в чем перед тобой не виноват. В принципе… Но когда ты кричишь: «Новый русский»…
– Я больше не буду, – торопливо вставила Нина.
– Подожди! – Дима досадливо поморщился. – Не перебивай. Я не открещиваюсь. «Новый», так «новый». Ничего позорного в этом нет. Никакого криминала. Дело не в этом…
– А в чем? – спросила она тихо.
– Бес его знает! – Дима налил себе еще. Она попыталась отобрать у него бутылку, но он не отдал. Выпил коньяк, повторил задумчиво: – Бес его знает… У меня три магазина, я их ненавижу! Я не тяну это дело, когда надо гнать, гнать, гнать, знать конъюнктуру, не продешевить, не упустить, там схватить, здесь урвать, тому в лапу сунуть, этому… Не вылететь из тележки, в общем…
– Не вышел из тебя «новый русский», – вздохнула Нина, подведя итог. – Не выходит. Не получается.
– Пожалуй, – согласился он задумчиво. – Иногда, знаешь, хочется туда, обратно… В начало восьмидесятых…
И он махнул рукой куда-то назад, вбок, в сторону, как будто там, за спящими домами московской рабочей окраины, за осенними деревьями, за промозглой теменью ноябрьской ночи, можно было отыскать эти самые восьмидесятые.
– Я там был нищим. – Дима снова приложился к «Мартелю». Он его уже не в рюмку наливал – глотал из горла попросту, без антимоний. – Я был пацан зеленый, тощий был, ты себе представить не сможешь!
– Тощий? – Она усмехнулась, не поверив. – Ты?
– Я, я… Это я в последние три года поплыл… Разожрался.
– Ты не разожрался, – возразила она искренне, без всякой лести. – Ты заматерел.
– Мерси вам, графиня! – И он приложился губами к ее руке. – Надо же, как вы подобрели, ваше сиятельство. Уже не язвите – комплименты отпускаете.
– Подобреешь с таких-то харчей, – рассмеялась Нина, кивнув на пакеты.
– А-а, неподкупная вы наша, вот он, ключ к вашему сердцу.
– Фисташки, – подсказала она, смеясь.
– Фисташки… – Дима снова потянулся к бутылке, но Нина отняла и завинтила крышечку. – Я был тощий, кудрявый…
– Да ну? – изумилась Нина. – Где кудри?
– Срезал. – Дима провел ладонью по коротко стриженным волосам. – Увы, мон ами… Не по имиджу. Где ты видела мистера Твистера в кудрях? Твистеру полагается быть или лысым, или «под бокс».
– «Под бокс», – согласилась Нина, и они расхохотались.
Странное дело: они смеялись и говорили взахлеб, перебивая друг друга, будто были знакомы сто лет, почти родные. Словно не было ни этого дурацкого сватовства, ни выяснения отношений, ни ее слез, ни его хамства.
– Ну дай договорить! Довспоминать! – потребовал Дима, отсмеявшись. – Да-а… Восемьдесят пятый, скажем… Давние времена! Оклад сто двадцать тугриков, и – сиди, день напролет пыхти над оптимальной формой сливного бачка… Одной рукой унитаз рисуй, другой – «Лолиту» листай под столом в ксерокопии.
– Ладно врать-то, – вздохнула Нина, вспомнив о его Лолите. Все-таки не удержалась, подпустила дегтю в мед его сладостных воспоминаний. – Лиши тебя сейчас твоего капитальца… Удавишься!
– Язва! – Дима покачал головой. – Нет чтобы дать мужику понастольгировать в кайф… Сте-ерва! – добавил он весело. – Нет, графиня, мы никогда с вами не договоримся. Классовые противоречия. Безнадега. Ладно, подброшу вас к воротам замка, хоть вы того и не стоите… Я – отходчивый. Я – великодушный.
– Ку-уда? – Нина открыла дверцу машины. – Налакался – и поехали?! Это – без меня. Благо, почти довез. Тут идти – пол-остановки.
Она вышла из машины, захлопнув за собой дверцу, и зябко поежилась, потом, не оглядываясь, помахала Диме рукой.
Она шла вперед, к дому, и знала, что он медленно едет следом. Провожает. Смотрит на нее. Она знала это – и шла, украдкой поглядывая на свое отражение в черных ночных витринах. Спина, походка, поворот головы… Все должно быть на уровне. Он сейчас на нее смотрит!
Не выдержав, Нина оглянулась. М-да… Поделом тебе, старая курица. Диминой машины и след простыл. Должно быть, свернул в переулок на перекрестке. Идешь тут, плывешь, как пава, несешь себя, как манекенщица на подиуме, а он уехал давно.
Нина подавила вздох, пошла вперед быстрее, с опаской поглядывая по сторонам, – третий час ночи, район заводской, разбойничий.
Шорох шин заставил ее оглянуться. Димина машина вылетела из соседнего переулка и, поравнявшись с Ниной, остановилась.
Нина подошла ближе и охнула чуть слышно, поднеся руку к губам. На крыше машины лежала роза. Роскошная роза на длинном стебле. Темно-красная, свежайшая, будто ее срезали только что.
Нина завороженно смотрела на розу. Где он ее достал? За какие-то полчаса, глухой ночью, здесь, на московской окраине, где и днем-то такого чуда, такой красы оранжерейной не сыщешь?
Дима выбрался из машины и встал возле нее. Он молчал. И Нина молчала. Они стояли друг против друга, их разделяла машина и роза, лежащая на ней.
Нина наконец протянула к ней руку, взяла осторожно и коснулась губами, щекой нежнейших лепестков. Взглянула на Диму.
Дима улыбался. Он был счастлив. Он сиял. Еще бы! Такой трофей, ему опять подфартило сказочно… Сказочно. Вот он на кого похож. Она подумала о том, что он похож сейчас на Ивана-дурака. На сказочного Иванушку, добывшего для своей королевы (Графини! Ну, да разница невеликая…) заветный ларец с каменьями драгоценными и златом.
Он вообще похож на Ивана-дурака. Русоволосый, светлоглазый, с этим носом своим чуть привздернутым, простодушный и хитрованистый, удачливый и прокалывающийся на ерунде, иногда – недалекий, почти туповатый, иногда – умудренный, просекающий самую суть.
– Вот мой дом, – сказала Нина тихо. – Я уже пришла. Поезжай.
– Я не уеду, пока ты в подъезд не войдешь, – ответил Дима. – Ты иди. Я тебя провожу… взглядом…
Позвонила Лара. Снова позвонила. На сей раз она была настроена решительно, по-боевому.
У Димы шло совещание, расширенное, многочасовое. Приехали поставщики из Омска, разговор был первый, трудный, на повышенных тонах.
– Меня нет! – рявкнул Дима.
– Дмитрий Андреич, – шептала секретарша в трубку. – Она умоляет соединить. Говорит – вопрос жизни и смерти.
– Ну, давай. – Дима мысленно чертыхнулся. Кивнул Леве: мол, займи паузу.
– Дима… – Он услышал Ларин ломкий, капризный, с «плывущими», нетвердыми интонациями голосок и сразу понял – пьяна. – Дима… Я лежу в ванне. В теплой водичке. – Она хохотнула коротко, навзрыд. – Бритва – вот она. Очень острая бритва.
Дима покосился на Леву, на поставщиков. Глянул на часы, матерясь про себя, сатанея от бессильной злости… Черт бы побрал этих баб с их истериками, пьяным бредом и суицидальными угрозами!
– Ты там поплещись еще часик-полтора, – сказал он в трубку тихо, стараясь говорить как можно спокойнее. – Бадузанчику себе плесни. У меня совещание. Закончится – приеду.
– Дима. – Плеск воды (похоже, и в самом деле забралась в ванну), взвинченный смех, пауза, частое дыхание. – Дима, у меня очень острая бритва.
– Ладно, – сказал он зло. – Я понял. Буду через полчаса.
Посетители замолчали разом, выжидательно глядя на него.
– Господа, я прошу меня извинить. – Дима поднялся из-за стола и сокрушенно развел руками. – Я вынужден отлучиться. На час, не больше. Лев Евгеньевич, я полагаю, что имеет смысл обсудить детали контракта…
Лева кивал, дежурно и вымученно улыбаясь. Бедный Лева! Если бы он мог сейчас сказать компаньону все, что он думает о нем! О нем, о его бабах, в которых он, Дима, запутался, о делах фирмы, на которые ему, Диме, наплевать…
Но Лева только улыбался, демонстрируя изрядную выдержку. Лева был верный служака, он умел принимать огонь на себя.
Лифт не работал. Дима метнулся вверх по лестнице. Первый этаж, второй, третий… Мелькали лестничные пролеты, он спешил, он задыхался от бега… Устал, взмок. Слишком быстро устал. Вот тебе твои пьянки и бессонные ночи – ты потерял форму. Надо бы заняться собой. Восьмой этаж… Ни фига она с собой не сделает, истеричка… Обычный бабий шантаж.
Дима подошел к Лариной двери, отдуваясь. Протянул руку к кнопке звонка… Дверь никто не открыл. Он позвонил снова. На всякий случай толкнул дверь ногой – ага, открыта!
Он вошел в прихожую.
– Лара!
Тишина. Теперь ему стало страшно. Дверь ванной была приоткрыта – там горел свет. Дима распахнул дверь и вскрикнул.
Лара лежала в ванне, запрокинув голову, привалившись затылком к кафельной стене. Глаза ее были закрыты, лицо не выражало ничего, кроме абсолютного, непроницаемого спокойствия.
Ванна была наполнена до краев. Темно-розовая вода. Темно-розовая.
Дима сдавленно застонал, шагнул к ванне, нагнулся над ней, сжал Ларины голые мокрые плечи…
Она открыла глаза, и Дима инстинктивно отшатнулся.
– Это вино, – сказала Лара, глядя на него в упор. – Красное вино. Одну бутылку я выпила, а другую вылила сюда, – она похлопала ладонью по воде, забрызгав Димин пиджак и белоснежную сорочку, – вместо бадузана.
И она закатилась хмельным смехом, растянувшись в ванне, – маленькая, ладненькая, голенькая…
Дима рывком поднял ее и содрал с крючка махровое банное полотенце. Лара обняла его, прижавшись мокрым скользким тельцем. Он отшвырнул от себя ее руки, она снова заливисто засмеялась. Влажные рыжие пряди, пахнущие вином, прилипли к ее лбу и шее.
Дима завернул ее в полотенце, отнес в комнату, огляделся, потом швырнул на диван, словно тюк.
– В спальню, – сказала Лара. – Отнеси меня в спальню.
– Сама дойдешь, – процедил Дима, стараясь не смотреть на нее.
Ничего, кроме отвращения и злости, он к ней не испытывал. Ничего. Он оглядел себя, свой мокрый пиджак, сорочку в бледно-розовых разводах…
– Дима… – Лара поднялась с дивана, оставив там полотенце, подошла к Диме, обняла его, шепча торопливо и сбивчиво: – Димочка мой… пойдем… Ну, прости меня, мое солнышко…
Он молчал, пытаясь отодрать от себя ее цепкие голые руки.
– Пойдем, – шептала Лара, целуя его и подталкивая к спальне. – Я так соскучилась… Я…
Он расцепил наконец ее руки, сомкнутые у себя на затылке. Снова огляделся, снял с кресла-качалки клетчатый плед, набросил Ларе на плечи.
– Кончай этот стриптиз трехкопеечный, – буркнул он.
– Дима, ты меня бросил? – жалобно спросила Лара.
Он глянул на нее исподлобья. Жалкая, мокрая, протрезвевшая наконец, она смотрела на него растерянно и умоляюще.
– Ты к жене вернулся? Да, Дима?
– Да, – сказал он устало.
– Не ври! Я ей звонила.
– Ты? – переспросил он, сдерживаясь, чтобы не сорваться на ор, не дать втянуть себя в новую свару. – Ей? Не смей ей звонить, слышишь!
– У тебя новая женщина? – Лара стояла посреди комнаты, кутаясь в плед, и в упор смотрела на Диму. Она знала силу своего взгляда. У нее были светлые, почти прозрачные зрачки. «Детский» взгляд, невинный, чистый, жалобный, трогательно-простодушный.
Совсем недавно этот взгляд действовал на Диму безотказно. Отмычкой к любому замку. Она склонила голову набок… Взмах ресниц, фирменный взгляд… Все. Он таял.
– У тебя другая женщина? Да, Дима?
– Да, – кивнул он и пошел к дверям, не оглядываясь.
Лара догнала его, схватила за руку, сжала запястье.
– Дима, я тебя не пущу! Не пу-щу! – задыхаясь от слез, выкрикнула она отчаянно. – Не пущу никуда! Не отдам!
Он вырвал руку. Открыл входную дверь и глухо сказал:
– Иди под душ. Ты липкая вся после этой… ванны. Понимаешь? Ты липкая!
Облаченная в робу, с ведрами в руках, Нина спустилась на несколько пролетов. Какая-то сволочь заплевала всю лестницу шелухой от семечек. Сейчас она, Нина, будет все это отмывать-отскабливать. Еще одна порция шелухи… Что же это за гнида такая? Поймаю – убью.
Она спустилась еще на один лестничный пролет. И обомлела.
Четыре вьетнамца в одинаковых комбинезонах цвета «хаки» уже тащили наверх ведра и швабры, бодро переговариваясь между собой на птичьем своем языке.
Пролопотав что-то почтительно-приветственное, они отобрали у изумленной Нины ее ведра.
Внизу, у дверей парадного, облокотившись о перила, стоял Дима. Под наброшенным на Димины плечи плащом Нина рассмотрела смокинг, ослепительно белую сорочку и щеголеватую «бабочку».
– Простите меня, ваше сиятельство. – И Дима склонил голову в учтивом полупоклоне. Выпрямившись, добавил, весело скалясь: – Я без доклада. Нарушил светский этикет, каюсь.
– Ну, хватит дурака валять, – рассмеялась Нина.
Она была ему рада и не скрывала этого. Она уже привыкла к его внезапным появлениям. Он возникал на ее пути невесть откуда, как черт из табакерки, – веселый, шумный, с очередным сюрпризом. И, слава Богу, он больше не пытался ее купить. Ее или ее злосчастный титул – не важно.
– Действительно, хватит, – согласился Дима и посмотрел на часы. – Давай по-быстрому. Опаздываем.
– Куда? – спросила Нина удивленно.
– В Дворянское собрание, – пояснил Дима деловито. – На раут.
– А лестница?
– Мальчики помоют. Я полотеров нанял, ты же видела! Поехали, поехали! – И он пошел к дверям, нетерпеливо помахав ей рукой: мол, поторапливайся.
– Я пойду переоденусь, – пробормотала Нина, теребя свою рабочую униформу и пятясь назад, – домашних предупрежу…
– Мальчики предупредят! – отрезал Дима, открыв дверь парадного. – Поехали. Прикид я тебе организую.
– Зачем же организовывать? – возразила Нина неуверенно. – У меня есть кое-что. Юбка джинсовая… Пиджак… Правда, он скорее летний…
– Мадам! – заметил Дима строго. – Это вам не вечер встречи культпросветработников. Это Дворянское собрание.
– Я не пойду, – сказала Нина, с ужасом глядя на ярко освещенные витрины магазина, у входа в который Дима притормозил. – Куда я в таком виде? Чтобы все пальцем тыкали?
Это был один из тех магазинов, которые она ненавидела. Ненавидела – слишком сильно сказано. Недолюбливала. Обходила стороной. А уж если свернуть было некуда, некогда, – Нина пробегала мимо, отводя взгляд от витрин этих шикарных бутиков, от этих манекенов с пустыми глазницами и скорбно поджатыми губами, от их роскошных одеяний.
Роскошных, стильных, суперклассных! Посмотришь и вспомнишь волей-неволей, что на тебе самой сейчас – юбка из букле, купленная еще в эпоху развитого социализма. Какое там – букле! Все повытерлось уже, одна сплошная плешь. И кофточку за Иркой донашиваю. Чистая шерсть. «Садится» после каждой стирки. Поскольку стирок было – не счесть, кофточка сия скоро сожмется до размеров подгузника.
Так что лучше на эти витрины не смотреть. Как будто их нет вовсе. Нет этих витрин, нет этих шмоток офигительных, нет этих баб, которые носят их запросто, непринужденно-небрежно, на всяких там приемах-пати-тусовках-подтанцовках.
– Я не пойду. – Она перевела взгляд на Диму. – Ты сам мне купи что-нибудь, на свой вкус.
– А переодеваться ты где будешь? В багажнике? – спросил он весело, вышел из машины и открыл дверцу с Нининой стороны. – Это же мой магазин, дуреха! Чего ты дергаешься?! Ты же со мной! Они тут все перед тобой навытяжку стоять будут.
– Твой? – поразилась Нина, выбираясь из машины. – Так ты не только мебелью торгуешь?
– Мой, мой. – И Дима пинком открыл дверь под затейливой вывеской.
Нина вошла вслед за ним в зал, залитый слепящим, как ей показалось, светом.
Зеркала, зеркала, зеркала… Кронштейны, стоящие рядами. Тончайший кашемир, кожа, матовый блеск шелков, мягкие уютные складки велюра… А вон – меха… Да какие! Бижутерия… Парфюмы… Обувь…
Нина затравленно оглядывалась по сторонам, хоронясь за Диминым широким плечом.
– Нет! – Он вытолкнул ее вперед, скомандовал зычно, по-хозяйски: – Детки, даю вам двадцать минут на упаковку вот этой… леди.
Детки, хорошенькие продавщицы, долгоногие, молоденькие, тоненькие, в фирменных костюмчиках, взглянули на Нину и на мгновение их холеные, умело подкрашенные мордочки вытянулись от изумления.
Нина стояла под обстрелом этих изумленно-насмешливых взглядов, холодея от унижения и стыда.
– Чего пялимся? – Дима грозно оглядел своих пташек. – Вспомнить не можем, где мы ее видели? Это актриса, детки. Я ее прямо со съемок умыкнул. Она там в первой серии полотерша, а во второй – звезда Бродвея!
– О-ой! – защебетали детки, сгрудившись вокруг Нины, рассматривая ее жадно. – Правда?.. Так вы – прямо из кадра?.. Это у вас… Как это… Реквизит?
Нина благодарно улыбнулась Диме.
– А мы с тобой какую серию играем? Первую? – спросила она его негромко. – И вторая тоже будет?
– А как же, – пробормотал Дима. – Будет тебе и Бродвей, и Дворянское собрание, и небо в алмазах… Так, детки! – Он повысил голос, похлопал в ладоши. – Быстро, быстро, подсуетились! Чего-нибудь понаряднее – у нас прием.
Щебеча вразнобой, продавщицы потащили Нину мимо сказочной красы одеяний, снимая с кронштейна «плечики» с какими-то костюмами и платьями всех фасонов и расцветок.
У Нины рябило в глазах, она не слишком вслушивалась в хор голосов, предлагавших ей обратить внимание вот на эту вещичку… Ваш цвет… Или – вот эту… Изюминка сезона… На осеннем показе в Париже… А может быть, вот это платье?..
– Да, – кивала Нина вымученно, – да, может быть… Конечно…
В голове шумело. Этот нестерпимый, слепящий свет… Просто она не выспалась после ночной смены, глаза болят. А где Дима? Она встревоженно огляделась.
– Дмитрий Андреевич ждет вас в машине. – Продавщицы улыбались предупредительно, мягко. – Так что вы выбрали?
– Вот это, – сказала Нина, беря первое из того, что попалось ей в руки.
– Замечательно! – заверещали феи Диминого бутика. – У вас прекрасный вкус!
Нину препроводили в примерочную. Там она посмотрелась в зеркало. Серое измученное лицо, круги под глазами, бесформенная роба. Да-а… Можно себе представить, как они шушукаются там, за плотно задвинутыми шторками, посмеиваются, перешептываются: «Боже, кого он привел? Где он ее откопал вообще? На какой свалке? Звезда Бродвея…»
Ну и черт с ними. Нина стянула с себя робу. Сняла с «плечиков» длинный приталенный жакет, короткую юбку. Ничего особенного вроде бы… Взглянула на ценник… Мамочка родная! Целое состояние, страшно надевать.
– Да! – кричал Дима, сидя в машине, держа возле уха трубку мобильного телефона. – Да, Лева, я на этом настаиваю! Какие партнерские отношения? Какие у меня с ним теперь могут быть партнерские отношения? Жулье! Наперсточник! Да, так ему и передай! Я разрываю контракт в одностороннем порядке!..
Он повернул голову влево – и осекся.
Нина вышла из магазина. Нина?! Он присмотрелся недоверчиво: да, это была она. Красивая женщина. Стройная, подтянутая. Костюм сидел на ней идеально.
– Лева, – сказал Дима, опомнившись, – Лева, я тебе перезвоню.
Нина шла к машине, медленно и осторожно, словно по минному полю. Качнулась все-таки, едва на ногах устояла, успев опереться ладонью о капот.
– Отвыкла! – пояснила она, усаживаясь рядом с ним на переднем сиденье. – Очень высокие каблуки… Видишь, какие «шпильки»? Отвыкла на высоких каблуках ходить.
Дима осторожно скосил глаза на ее ноги. Она продемонстрировала ему свои туфли, роскошную обнову, и – тем самым – свои ноги. Совершенно простодушно, без всякого тайного умысла…
Дима задержал взгляд. У нее были красивые ноги, то, что называется «точеные». Высокий подъем, узкие щиколотки, округлой, почти идеальной формы колени. Ну да, порода… Гены. Узкая кость.
– К цирюльнику теперь? – предложил он наконец нарочито буднично, боясь, что она угадает, поймет, почему он молчал так долго. – Причесочку тебе соорудим. К Звереву? У меня там свой мастер.
И он рванул машину с места, стараясь не смотреть на нее, на ее ноги, колени, обтянутые посверкивающей тонкой лайкрой.
– Посмотри, какая сумочка! – Нина показала ему маленькую стильную сумочку. – А какие перчатки! – Она стянула перчатку с узкой маленькой руки.
Она сияла, лучилась от счастья, ей хотелось, чтобы он разделил с ней ее радость, одобрил ее обновы…
Дима снова быстро взглянул на нее – изучающе, при этом преодолевая какую-то страшную неловкость, почти робость. Он словно знакомился с Ниной заново. Она была другая. Новая. Она была – женщина. Кокетливая, легкая, счастливая, уверенная в себе… Как немного нужно для того, чтобы женщина почувствовала себя женщиной! Как много, как много для этого нужно…
– Приехали, – сказал он, въезжая на платную стоянку.
– Это салон Зверева? – спросила Нина потрясенно. – Я читала… Это же страшно дорого, Дима! Я уж не говорю о костюме… И обувь, и сумочка, и парфюм…
– Пустяки. – Он улыбнулся ей. – Тут вообще-то запись за месяц… Но я сейчас позвоню, тебя примут.
– Дима, – Нина перехватила его руку, потянувшуюся в карман, за телефоном. – Я понимаю… – Она уже не улыбалась, а смотрела на него с грустноватой нежностью. – Ты сегодня занимаешься благотворительностью. Гуманитарная помощь. Для малоимущих. Для остро нуждающихся. Ленд-лиз…
Так, сейчас начнется. Дима поморщился. Сейчас начнется опять. Только-только расслабилась, помягчела, усмирила свою гордыню, на нормальную бабу стала похожа – ан нет. Опять – ехидство, опять – подколы…
Если бы он взглянул на нее сейчас, увидел ее глаза, светящиеся от благодарной нежности!
– Лапуля, – сказал он, не глядя на Нину, набирая номер своего мастера. – Я не альтруист. Я человек практический. На этот прием пускают только родовитых особ и тех, кто пришел с ними. Ты – мой пропуск, только и всего. Там будет мебельный магнат из штата Юта. Ты меня представишь. Веня! – закричал он в трубку. – Веня, это я… Узнал? Пьер работает сегодня? Мне тут одну барышню причесать-припудрить…
Он взглянул на Нину – она поскучнела. Поверила про магната из Юты, дурочка. Какой там магнат, никаких магнатов, никакой корысти… Дима просто хотел устроить ей праздник. Вывести в свет свою Золушку. Свою? Свою. Уже свою. Не чужую.
Нина сидела в парикмахерском кресле, прикрыв глаза. Бессонная ночь и усталость давали о себе знать. Красавчик парикмахер колдовал над Нининой полуседой гривой. Фен жужжал мерно, убаюкивающе…
Нина уронила голову на грудь. Вздрогнула, встряхнулась – Господи, так и задремать недолго! Вот будет конфуз…
– Седины много, – вздохнул парикмахер. – Ах, как много седины… Вот придете ко мне в среду…
Ее снова повело в дрему, в сладостную, спасительную дремоту. Такое уютное мягкое кресло… Она наконец отдыхает… Отдыхает…
– Что с вами?
Нина встрепенулась. Открыла глаза.
– Вы засыпаете, похоже? – Парикмахер смотрел на нее с удивленной улыбкой. Он уже выключил фен и теперь держал в руке баллончик с лаком.
– Я не выспалась сегодня, простите, – пробормотала Нина, выпрямляясь в кресле.
– Понима-аю, – протянул Димин цирюльник с пошловатой многозначительной ухмылкой. – О, как я вас понимаю!
«Что ты там понимаешь, кретин? – подумала она про себя невесело. – О чем ты подумал? Знал бы ты, где я провожу свои ночи. Где, с кем и как. В посудомоечной среди таких же поденщиц, как и я сама».
Она вышла из салона, подошла к стоянке, придерживая пальцами свою гриву, уложенную Диминым парикмахером с изрядной фантазией и мастерством.
Дима выскочил из машины, открыл перед Ниной дверцу.
– Я лучше на заднее. – Она улыбнулась ему просительно. – Подремлю, пока едем.
Дима молча открыл заднюю дверцу, рассматривая Нину исподтишка.
Она повернулась к нему, прежде чем сесть в машину. Красивая женщина! Какая красивая, кто бы мог подумать!
– Он меня немножко подкрасил, – сказала Нина смущенно, все еще придерживая пальцами затейливо уложенные, поднятые вверх пряди. – Глаза подвел, губы… Как это называется? Визаж?
– Что ты в них вцепилась? – рассмеялся Дима вместо ответа, осторожно отводя Нинины руки от ее волос.
– Так ветер! Видишь, какой ветер? Такая прическа, жалко ее терять.
Дима все еще держал ее руки в своих ладонях. Она не отнимала рук. Она, не терпящая чужих прикосновений, даже Костиных – с некоторых пор… Еще недавно ей казалось – она вымерзла изнутри. Ничего не осталось, никаких надежд, никаких мечтаний, кроме желания выспаться. Спать неделю, не просыпаясь. Все, предел желаний. Больше она ничего не хочет. Женщина в ней давно умерла. Так ей казалось еще совсем недавно…
– Поехали? – спросила она наконец и осторожно высвободила свои пальцы из его руки. – Я подремлю… – Она устроилась поудобнее на заднем сиденье, откинув голову назад, стараясь при этом не повредить прическу.
Дима молча кивнул. Он все понял верно. Все оценил: ее взгляд, ее смущение, тревогу и радость.
Он и сам был в смятении. Он привык иметь дело с другими женщинами. Они были разные – добрые и злые, сумасбродные и покладистые, умные и не очень. Но с ними было проще. Он почти всегда знал, что и когда им сказать, как завоевать, как удержать при себе и как с ними расстаться. Они были разными, его женщины, но они были предсказуемыми. Предсказуемые – вот верное слово. Он заранее знал, что они сделают в следующий момент.
А Нина? Поди попробуй угадай, что она выкинет через минуту! Что скажет, как поступит. Стра-анное создание… То иголки выпустит, как еж, то вдруг – мягче воска.
Он притормозил у цветочной лавки, оглянулся назад, – Нина сидела с закрытыми глазами, блаженно улыбаясь.
– Эй! – окликнул он ее негромко. – Спишь, что ли?
Она покачала головой, не открывая глаз.
– Я сейчас. – Он выбрался из машины, на ходу доставая бумажник.
Вошел в магазин, выбрал розы, темно-красные, того же сорта, что и роза, которую несколько дней назад он положил на крышу своей машины.
– Сколько вам? – Молоденькая продавщица улыбнулась ему кокетливо. – Пять? Семь?
– Семнадцать. А как называется этот сорт?
– «Королева Марго». – Она доставала розы быстро и ловко, не боясь уколоться.
– «Королева Марго»? – переспросил Дима, отсчитывая деньги. – В честь книжки, что ли? Чего так назвали невесело? Им же там всем котелки посшибали с плеч в итоге…
– Зато какая любовь была, – вздохнула продавщица, заворачивая букет в целлофан. – Настоящая любовь всегда плохо кончается.
– Вам, детка, не цветы продавать – трактаты строгать по философии, – хмыкнул Дима, идя к дверям. – Ладно, пойду представлю «Королеву» графине.
Он забрался в машину, сел за руль и повернулся к Нине.
Она спала. Безмятежно и крепко. Сидела, откинувшись на спинку сиденья, чуть свесив голову набок.
– Эй! – Дима легонько похлопал ее по руке.
Нина даже не шевельнулась. Да-а…
Он ехал по вечерней Москве, поглядывая в зеркальце на спящую Нину. Полосы неонового света ползли по ее лицу, она полулежала-полусидела в неловкой, забавной позе, свесив голову на плечо.
– Графиня! – окликнул ее Дима, подъезжая к ярко освещенному особняку. – Подъем!
Какое там… Пушками не разбудишь!
Дима с тоской смотрел на подруливающие к особняку авто с дипломатическими номерами, на нарядных, ухоженных дам («Моя не хуже!») и их спутников, идущих к парадному входу. Какого-то седенького старичка везли на инвалидной каталке. «Осколок империи! – Дима усмехнулся про себя. – Еще Керенскому поди лапку жал… Сто лет в обед, а туда же – сигара в зубах. Силен!..»
Из чрева белого «линкольна» выскочил и резво двинулся к ступеням крыльца, небрежно кивая то вправо, то влево, знаменитый кинорежиссер, миссионер, спаситель Отечества, сердцеед, душе вед…
Дима подавил вздох сожаления, провожая любимца муз и баловня судьбы восхищенным взглядом. Хорош! Поседел, похудел, барственен, вальяжен… Был бы шанс познакомиться, если бы… Дима оглянулся назад. Если бы не его Спящая красавица.
Будить ее Дима не решался. Может быть, впервые он понял, оценил в полной мере, как она там устает, ломаясь на своих десяти работах, как выматывается…
Она спала, запрокинув голову, дыша ровно и чуть слышно, трогательно, по-детски сложив руки на коленях. Дима снова взглянул на особняк. Толпа перед домом стремительно редела.
Что ж, делать нечего. Уезжать? Пожалуй… Это называется – вывел девушку в свет. «Первый бал Наташи». Дима повернул голову – спит как сурок. Ладно, хоть приодел ее чуть-чуть…
Он лихо рванул машину с места, развернулся и покатил прочь от оплота русского дворянства. Окончен бал, погасли свечи. Первый бал – комом, господа. Увы, увы…
Он подъехал к Нин иному дому. Глянул на часы – десять вечера. Глянул на Нину – спит.
Тогда Дима сбросил плащ, потом, подумав, снял и пиджак. Вылез из машины и, открыв заднюю дверцу, обустроил походный ночлег своей спутницы с максимальным комфортом: он приподнял ее и уложил на сиденье так, чтобы она могла вытянуть ноги.
Нина пробормотала что-то нечленораздельное, так и не проснувшись. Она была совсем легонькая, почти бесплотная, ему казалось, что десятилетнего ребенка он поднял бы с большим усилием.
Он подложил Нине под голову свернутый в рулончик пиджак, на секунду коснувшись рукой ее теплой щеки, мягких, уже порядком подрастрепавшихся (знал бы Димин цирюльник, сколь тщетными оказались его старания!) волос…
Нина спала безмятежно и крепко. Дима укрыл ее своим плащом, заботливо подоткнув его со всех сторон. Какое-то время он смотрел на нее, спящую, с грустной нежностью, потом забрался к себе, на переднее сиденье, зевнул, снова взглянул на часы, перевел взгляд на Нинин подъезд.
