Текст книги "Колдун из Темногорска"

Автор книги: Марианна Алферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

Потом Роман внимательно осмотрел комнату, подобрал одежду пленника, бумажник, и ключи пленника. Странно, но никаких документов Алексей при себе не имел. Колдун еще раз внимательно обыскал карманы убитых, но не нашел ни паспорта, ни водительских прав похищенного. Хотя, судя по всему, Алексей прибыл в Темногорск на своей машине. И денег в бумажнике было до смешного мало.

Значит, и деньги, и права, и документы пленник где-то оставил. Спрятал. Предусмотрительный.

Роман вернулся к своей «шестерке».

– Что вы там в доме делали? – спросил Юл.

– Чем всем сейчас занимаются, тем и я.

– Не понял.

– Грабил я! – Роман уселся за руль и вывел «шестерку» на дорогу.

– Много надыбал? – скривил губы Юл, не зная, верить странному спутнику или нет.

– Всего понемногу. Шмотки клиента. Немного деньжат. Ключики неизвестно от какого дома. Хоромы потом отыщем.

– Вы чего, серьезно?.. – Юл замолчал. Потом спросил, запинаясь. – А что с теми, ну… которые в доме? Что с ними?

– Умерли. Сердце не выдержало волнения.

– То есть вы их убили? – Юл глянул на колдуна со страхом и одновременно – почти с восторгом.

– Ты знаешь, что человек в основном состоит из воды?

– Ну да… Девяносто процентов… Или что-то около…

– Так вот, я могу одним прикосновением эту воду из тела изгнать. – Он взмахнул рукой, продолжая второй удерживать руль. – Фр-р-р! – Юл вздрогнул и невольно отшатнулся. – И все. Испарилась. И человек, не человек уже, а мумия. Хоть в музее выставляй.

– Ожог у этого парня? Тоже вы?

Услышав вопрос, Роман передернулся, не в силах сладить с отвращением.

– Не надо об этом, – проговорил он глухим голосом.

От одного слова «ожог» его начинало тошнить, а вид волдыря, оставленного огненной стихией, мог довести до полуобморока. Он содрогнулся. Представилось на миг – языки пламени лижут кожу на руках и лице. Огня он боялся. До дрожи… До смерти.

– Ожог завтра смою.

– Куда мы едем? Назад? В Темногорск? – Юл оглядывался, не узнавая дороги.

– Нет, туда нельзя. Со мной поедешь. В Пустосвятово. Там отец у меня живет. Мы, похоже, в большое дерьмо вляпались. Видел, какие хоромы у шефа этих ребят? Простой ларечник на такую дачку не замахнется. А этот парень… Он зачем-то им был нужен. И как-то связан с твоим отцом. – Колдун внимательно посмотрел на Юла (тот сидел к нему в профиль), потом обернулся, глянул на лежащего без сознания на заднем сиденье Алексея, и повторил: – Как-то связан.

– Отец мороженое любил, – вдруг сказал Юл. – Мы если куда-нибудь ходили, он непременно мороженое покупал. Если я даже не хотел, все равно покупал. И всегда какое-нибудь новое. Увидит новый сорт и обрадуется: «Я этого еще не ел!» – как маленький кричит. А теперь… Он ведь новый сорт мороженого теперь не попробует. У него горло постоянно болело. Но он все равно ел мороженое.

ГЛАВА 5
Пустосвятово

В тот вечер Василий Васильевич Воробьев со своей второй женой Варварой мирно глядел в прямоугольник телеэкрана и то и дело клевал носом. Время было позднее, зато вечер пятничный, наутро идти никуда не надо. Василий Васильевич любил по старой привычке наслаждаться этим самым бездельным и потому самым любимым вечером недели. Впереди два выходных, нет ничего в мире лучше, чем предвкушение этих двух дней. В субботу женушка непременно придумается неотложные дела, а не придумает – так просто начнет ворчать по привычке. Но в полночь, в пятницу, никто не будет тебя гнать на улицу колоть дрова для бани или чинить забор.

Варвара, глядя в телик, то и дело хихикала.

– Смешно? – спрашивал Василий Васильевич, разлепляя глаза.

– Не-а, – отвечала Варвара.

– Чего тогда смеешься?

– А что делать-то?

Василий Васильевич, так ничего не поняв, вновь начинал дремать. И тут Варвара толкнула его локтем в бок. Василий распахнул глаза, все еще видя остатки краткого бредового сна.

– Машина перед домом остановилась, – шепнула Варвара. – Ты звал кого?

Василий Васильевич отрицательно мотнул головой и подскочил к окну – поглядеть. Не видно было ни зги, осенняя влажная хмарь лежала густой пеленой: местная шпана успела расколотить все лампочки на покосившихся столбах. Потом вспыхнули огни фар и погасли: кто-то сигналил, вызывая хозяев. Этот район Пустосвятово, где проживал Василий Васильевич, застроен был лет сорок назад деревянными, успевшими изрядно обветшать домиками. Соседи наживали добро медленно, скоро умели лишь пропивать. Налетчики со стороны бывали здесь редко, крали друг у друга свои. Полночные гости не вызывали у Василия Васильевича радости.

– Ты калитку на ночь запирал? – прошептала Варвара дрожащим голосом.

– Запирал, – отозвался Василий.

Да что толку запирать, если гнилой забор склонился кое-где до самой земли. Длинноногий парень легко перемахнул низенькую огородочку и направился прямиком к крыльцу.

– Во двор лезут! – в ужасе взвизгнула Варвара.

Пес Бобка тут же подал голос, но не рьяно, как лаял бы на чужого, а вежливо, дружелюбно: мол, заходи, я тебя давно признал, ну и хозяину звоночек: гости у тебя.

– Ромка никак, – облегченно выдохнул Василий Васильевич и, отворив форточку, крикнул наружу: – Рома, ты?

– Я, батя, кому ж еще быть?

– Кому, кому, найдется, кому, – бормотал Василий Васильевич, идя открывать и натыкаясь впотьмах на лопаты и грабли, не убранные в кладовую. – Чем больше о твоих фокусах слухов ходит, тем чаще к нам в дом воры шастают. Отчаялся дома водку хранить. Все равно залезут и вылакают, обормоты.

Он долго возился с замочком и, наконец, открыл.

– Мог предупредить, что приедешь, – вместо приветствия укоризненно выговорил он сыну.

– У тебя же телефона нет, – пожал плечами Роман, давно привыкший к стариковскому ворчанию отца.

Однако в дом он вошел не сразу, а, похлопав отца по плечу, скорее покровительственно, чем сыновне почтительно, вернулся к машине. Минут через пять Роман воротился вместе с белобрысым парнишкой лет тринадцати. На плече, как тюк с тряпьем, Роман нес какого-то парня, с совершенно белым, голубоватым даже лицом, и – как показалось Воробьеву-старшему – мертвого. Во всяком случае, старик хорошо разглядел, что веки человека полуприкрыты и сквозь щелки видны зеленоватые белки закатившихся глаз.

– Кто это? – спросил Василий Васильевич ошалело.

– Клиент, – кратко отвечал Роман. – Посветика-ка, я его на чердак затащу.

– Он хоть живой?

– Во хмелю он. К утру проспится.

Варвара тем временем давно уже стояла в сенцах и наблюдала непотребную картину вторжения в ее собственный дом.

– Ты бы хоть разрешения спросил! – гаркнула она в ярости, и на щеках ее выступили пунцовые пятна. – А то сам приперся без спросу, и друзей приволок. Я их не знаю, и Василь Васильевич тоже никогда прежде не видал! Может, они жулики. Теперь все жулики и воры!

– Мы не надолго, – невозмутимо отвечал Роман, уж поднимаясь по лестнице в тяжкой своей ношей. – Завтра днем съедем. Ты бы, теть Варя, нам поужинать собрала, я с дороги ужас до чего оголодал, и пацан тоже весь день ничего не ел. Кстати, знакомьтесь, это Юл. То есть Юлий Александрович.

– Что я тебе соберу? Грибы, что ли? – Варвара уперла руки в бока, – Ты с собой много привез? У меня пенсия маленькая. И у отца твоего не мильоны!

– Варя, голубушка, все-таки сын, – попытался успокоить супругу Василий Васильевич. – Припас у нас имеется.

– Мог с собой жратвы привезти, – не унималась Варвара, – чай не из последнего живет, как мы с тобой!

Как ни привык Роман к подобным Варвариным выходкам, все же его передернуло. Явился даже соблазн швырнуть старухе в лицо всю ее змеиную злобу. Но глянул на отца и остерегся.

– Некогда было, – донеслось сверху. – Завтра схожу в магазин, обещаю.

– Он непременно все купит, – поддакнул Василий Васильевич. – Ты для Вареньки конфеток шоколадных возьми. – Он повысил голос – неведомо доя кого, для сына или для жены старался. – Варя у нас женщина добрая, это она для виду сердится.

Последнее утверждение было весьма спорным. Однако, пока гости устраивались, Варвара все же посетила холодную кладовку, достала сала с чесноком домашнего приготовления, яиц, грибов маринованных да квашенной капустки. Когда Роман с Юлом спустились вниз, стол был накрыт. У оголодавших гостей разом потекли слюнки. Юл, не дожидаясь, тут же подцепил вилкой несколько кругленьких сопливых маслят из керамической плошки.

– Я маринованные грибы почти как мороженое люблю, – признался Юл.

– Во, живоглоты, – процедила сквозь зубы Варвара, и Юл, растерявшись от такого приема, уронил вилку вместе с грибами на пол.

– Мы заплатим, – пообещал Роман.

– Заплатишь, – вздохнула Варвара. – Знаем мы твою плату – рупь дашь, десять назад отберешь.

– Почему вы опять ворчите, Варвара Алексеевна? – вздохнул колдун. – В прошлый раз говорили: «Куплю телевизор японский, мигом подобрею».

– Так мы ж телик так и не купили, – признался Василий Васильевич.

– Как так? Я же деньги давал. На телевизор и на видак.

– Ты дал, кто-то взял. Уехал ты в город – на другой же день воры в дом залезли, и все твои пятьсот баксов стырили. Вот так-с. Наваждение какое-то. Чуть у меня что заведется, вещь какая, или деньга, тут же сопрут. Сей момент. Кажется уже, только всю жизнь на одних воров и работаю, сам уже жду: ну, где же они, ребятушки, почему так долго не идут, почему не крадут.

– А как же милиция? – спросил Юл, ковыряя вилкой яичницу.

– Ментам-то зачем воров искать? Хлопотно. У них свои дела поважнее, не до нас им.

– А Бобка? – Роман спросил скорее для порядку, в охранных способностях Бобки он всегда сомневался.

– Пес, наверное, гавкал, так он на цепи. Цепь до крыльца ему дотянуться не дает. Эх, наливай, – Василий Васильевич водрузил на стол бутылку самогону.

– Батя, ты же знаешь: я не пью. – Роман неприязненно покосился на бутылку.

– Урод, чистой воды урод, – вздохнула Варвара, – и в кого ты только такой вышел, а? Не иначе в Марью пошел – у нее в роду все психи были. Не пьет, не курит, ледяной водой умывается. И не женится. Ясное дело – урод.

– Батя, хочешь, я воров найду? – предложил Роман, пропустив Варварин монолог мимо ушей.

Василий Васильевич недоверчиво хмыкнул: в поразительные способности сына он никогда не верил, считая его «фокусы» чистейшим шарлатанством. Роман знал, что ему никогда не удастся убедить отца в обратном. Варвара была того же мнения:

– Ты своим дурням городским показывай всякую ерунду, – объявила она, – а нас просто так не проведешь!

Однако Роман не унимался: принес из машины белую тарелку, налил в нее колодезной воды и, взяв отца за руку, осторожно погрузил его ладонь в воду. На дне тарелки тотчас проявилось изображение: во всяком случае, Юл отчетливо различил мохнатую собачью шапку и торчащие из-под нее красные уши. Но более ничего разглядеть не удалось: Варвара будто ненароком махнула рукой, и тарелка слетела на пол.

– Это ж тарелка… – глаза колдуна так блеснули, что Варвара невольно съежилась.

– Варенька, лапушка, что ж ты неуклюжая такая, – забормотал Воробьев-старший. – Это ж кузнецовский фарфор. Марьи Севастьяновны наследство. Она мне сама говорила, что каждая тарелка стоит…

– Чего орешь-то? Ромка твой сам и разбил! – Варвара тут же пришла в себя и кинулась в атаку.

– Зачем же вы врете! – возмутился Юл. – Вы тарелку разбили! Нарочно!

– А ты кто такой?! Не дорос еще мне указывать! – вскинулась Варвара.

– При чем здесь мой рост? – опешил мальчишка.

– Я там что-то видел, – не очень уверенно сообщил Василий Васильевич, пытаясь перебить ссору.

Роман сидел, окаменев, глядя на белые жалкие осколки. Потом поднял один, повертел в руках. Скол был красный, как кровь.

– Ерундой всякой занимаются, ну чисто дети, – фыркнула Варвара. – Смотреть противно. Спать идите, чтобы я вас не видела! А то завтра будете до двенадцати дрыхнуть! Совсем нынешняя молодежь разленилась – не то что мы раньше: вставали в шесть и на работу, и так тридцать лет подряд. Теперь все спят, сколько влезет, никто работать не хочет. Только воруют.

Роман схватил Юла за шиворот и буквально выволок из комнаты в сенцы, чтобы парнишка не вздумал сказать еще что-нибудь правдивое. И вовремя. Едва Роман захлопнул дверь в жилую половину, как Юл заявил:

– Она знает вора!

– Надо же, какой догадливый! Я это тоже кое-как сообразил.

– Почему не сказал?

– Не время. Иногда и помолчать нужно.

– И что теперь делать?

– Наверх иди и на боковую. Там на кровати спальник лежит. Пуховой. Американский. С войны еще остался. В нем жарко, как в печке.

– Наш пленник не сбежит? А то возьмет и меня во сне придушит.

– Он без моего позволения ни рукой, ни ногой пошевелить не может, – заявил колдун.

Роман, как и предсказывала Варвара, проснулся в субботу поздно. Еще лежа на тахте, понял, что думать о происшедших накануне событиях он пока не в силах. Только начинал он к чему-нибудь прилепляться мыслью, как память его тут же сворачивалась в тугой жгут, и мысли враз исчезали. Ощущение было, что вступил он в бурлящий поток, и тащит этот поток его за собой неведомо куда. Подобного с Романом еще не случалось. Зачем он вообще влез в это дело, притащил сюда Алексея да еще мальчишку прихватил довеском? Ну, положим, Юл очаровал его способностью чувствовать чужую душу, у Романа тут же явилась дерзкая мечта подчинить мальчишку своей воле. Что касается Алексея, то этот человек был сплошной загадкой. Кто подарил ему ожерелье? Зачем? И почему целая свора головорезов охотилась за этим типом в светлом плаще? Плащ? Странный наряд, к слову.

Почему-то подумалось, что этот тип из службы безопасности. Но версия не выглядела достоверной.

Впрочем, отцовский дом – мало подходящее место для поиска истины. Напротив, здесь Роман всегда чувствовал себя настороженно, будто недобрый взгляд нацелен был в спину постоянно. Для своих родителей он был глупым, уродливым и бесталанным ребенком. Это единственное, в чем сходились отец с матерью, и в чем всегда были солидарны. Друг друга они ненавидели. За десять лет совместной жизни они изругались так, что, еще издали, завидев друг дружку, начинали орать, как резаные. Роман дивился их живучести: как можно скандалить изо дня в день, и не разодрать свои души на мелкие клочья. Потом этот вопрос перестал его волновать. С отцом они были людьми абсолютно чужими. Василий Васильевич не ведал, для чего явился в этот мир. Человек без предназначения, он метался от одного занятия к другому, от одной бабы к другой, каждый раз пытаясь уверить себя и других, что наконец-то открыл скрытый прежде смысл существования. Но проходил год, другой, и становилось ясно, что смысл так и не обнаружен, слепец не прозрел. В детстве Роман не понимал, почему отец скандалит, но не уходит из дома. Почему не соберет вещи и не бежит, куда глаза глядят. Он бы, Ромка, непременно сбежал. Когда вырос, понял, что Марья Севастьяновна мужа приворожила и не отпускала много лет. А потом в минуту раздражения приворот сняла. Воробьева в тот же миг как ветром сдуло. Впрочем, убежал он недалеко: всего в трех кварталах нашел новое пристанище у Варвары. Чем приворожила Василия Васильевича вторая жена, понять было трудно. Возможно, умением готовить завлекла: пироги она пекла отменные, рецепты ее солений пытались соседки разгадать уже много лет, но не могли. Воробьев-старший всем рассказывал, что наконец обрел покой и цель жизни в новой семье. Но Романа он обмануть не мог: перед ним был стареющий слепец, ощупывающий мир белой тростью.

Что касается матери, то именно от нее Роман унаследовал власть над водной стихией. Но наследство это было весьма сомнительного свойства: Марья Севастьяновна никогда не пользовалась водой так, как это делал Роман. Говорят, в молодости она много чудила, все Пустосвятово сходило с ума, да и Темногорску доставалось, но после рождения сына вдруг к колдовству охладела, лишь иногда снимала сглаз и выводила болячки, да и то лишь своим соседкам да знакомым. Если на кого-то злилась, немедля наводила порчу на воду: то колодец у соседей начинал вонять мазутом, и его приходилось срочно засыпать и рыть новый, то весной паводком смывало сараи у реки. Она никому не рассказывала о своих выходках, но Роман догадывался, чьих рук эти дела. Дед уже перед самой своей смертью обещал наложить заклятие и лишить дочь дара, да не сумел. Верно, силушка его ослабла, и старуха жила после его смерти в старом дедовом доме, как прежде, и вредничала по мелочи. Называя мать «старухой» Роман не кривил душою – родители позволили ему появиться на свет, лишь, когда сами приблизились к четвертому десятку. Оба они детей не любили, и Роман родился по чистому недоразумению. Мать приняла задержку месячных за проявление раннего климакса, а когда сообразила что к чему, срок для легального детоубийства прошел. На криминальный аборт она не отважилась – себя пожалела. Колдовским заклятием могла убить и сама, но опять же не решилась. Все это, не стесняясь, Марья Севастьяновна рассказала сыну еще в детстве. В ту минуту он почувствовал такую боль, что слезы сами хлынули из глаз. Он крикнул матери что-то оскорбительное и убежал из дома на весь день. Роман всегда считал себя человеком недобрым. Но одно он знал точно: такое он никогда бы не посмел рассказать ребенку.

Единственным человеком, который любил Ромку так, как положено любить свое дитя-кровинушку, был дед Севастьян. Возможно, любви этой было мало, чтобы с ее помощью огранить и оградить странную душу мальчонки, но Роман был благодарен деду хотя бы за то, что старик не позволил ему сделаться похожим на родителей. Больше всего Ромка Воробьев любил ходить по весне с дедом на реку, когда она вскрывалась, и на зеленой мутной воде, покачиваясь, плыли огромные ноздреватые желтовато-серые льдины. День, когда они отправлялись на реку, непременно бывал теплым, почти по-летнему жарким, а от реки веяло студеным зимним холодом. Эта розность двух стихий очаровывала маленького Романа. В корзинке у деда непременно лежал кусок жареного гуся и испеченные Марьей румяные кренделя в виде лошадок. Ромка с дедом останавливались на хлипком деревянном мосточке и кидали свои приношения в мутную, проносящуюся внизу воду, ублажая властителя Пустосвятовки.

– Душно водяному в реке, вот он лед и ломает, – объяснял дед весеннее буйство стихии.

В первый раз, когда водяной выплыл на поверхность, задобренный подарками, маленький Ромка испугался и спрятался за спину деда. Месяц в тот день был на ущербе, и водяной казался стариком – из воды высунулась голова с морщинистым зеленоватым лицом и седыми длинными волосами, вместо шапки увенчанными венком из куги[1]1
  Безлистное болотное растение.


[Закрыть]

– Целого гуся не мог принести? – ворчливо спросил водяной у деда Севастьяна.

– Кольцо возврати, – попросил дед и поклонился водяному в пояс.

– Мальчонку за колечком пришли, – ухмыльнулся хозяин реки в надежде, что дед попадется на простенькую уловку. – Ромка, пойдешь ко мне в гости?

Роман еще крепче вцепился ручонками в дедово пальтецо и отрицательно замотал головой. Дед рассмеялся, а водяной рассерженно фыркнул и ушел в глубину.

С тех пор каждую весну повторялось одно и тоже: дед ходил на речку задабривать хозяина Пустосвятовки, тот всплывал, и они ругались с дедом из-за кольца. Ромку так и подмывало нырнуть в воду, ухватить водяного за бороду, поколотить да отнять кольцо. Он даже один раз поднырнул под перила и уже оттолкнулся, чтобы сигануть вниз, но тут дед ухватил его за ворот куртки и остановил. Впервые Ромка видел деда разъяренным – старик топал ногами и орал, что без водного ожерелья в гости к водяному соваться нельзя. Водяной под мостом радостно хлопал в ладоши, наблюдая ссору. Но Роман ни тогда, ни потом на водяного не злился.

В детстве Ромка Воробьев был уродлив: тощий паренек с острыми плечами и выпирающими лопатками, с черными, торчащими во все стороны волосами. За эти волосы и узкие удлиненной формы глаза его дразнили «Батыем». Прозвище это Ромку бесило, едва услышав его, он лез в драку, и Варварин племяш Матвейка – в те времена свежеиспеченный родственник – к тому же здоровяк и обжора, в драке сломал Роману нос.

– Неужто больно? – хихикал Матвейка, глядя, как кровь течет на новенькую рубашку пострадавшего. – Может, сдачи хочешь дать? А?!

Зубы Роману тоже частью выбили в драках, а частью они сгнили до основания. На бледной, зеленоватого оттенка коже рдели крошечными вулканами красные прыщи.

Первая школьная красавица Оксана, за которой ухаживал Матвей – то есть при встрече каждый раз награждал тумаками – объявляла со смехом каждый день, что и за сто рублей с Ромкой Батыем не поцелуется.

Девчонки и мальчишки ржали над шуткой, как табун лошадей. Одна Глаша его жалела, иногда тайком угощала карамельками. Роман решил, что когда вырастет, непременно сделается известным человеком, вернется в Пустосвятово и женится на Глаше. Но мечты его развеялись прахом одним погожим весенним днем.

Было тепло по-летнему, солнце припекало, девчонки вырядились в летние платьица. Глашка из своего прошлогоднего выросла, пышные формы так и выпирали из ситцевого сарафанчика. Над Глашкой подшучивали, она обижалась. Опять речь пошла про поцелуи, Оксана в который раз выдала коронную шутку про сто рублей.

И вдруг Глашка, добрая, хорошая Глашка, глупо хихикнула и объявила:

– А я и за двести с Ромкой не поцелуюсь…

Договорить не успела, как все заржали.

Кто-то пихнул Романа в спину, и он упал. Стал подниматься. Его вновь ударили. Едва пробовал встать, его валили вновь. Удары были не особенно сильные, так, баловство, и больно тоже было не особенно. Но от обиды Ромка выл в голос.

– Мы тебя учить будем, – пояснял Матвей. – Каждый день.

В тот день Роман познал, что значит – ненавидеть. Если бы дед уже наградил его властью над водой именно в тот день, Оксана не дожила бы до вечера. Впрочем, и многие не дожили бы. Это был самый несчастный день в его жизни. Весь его остаток он просидел в дедовом сарае, забившись за поленницу дров, а ребята во главе с Матвеем и Оксаной носились по улицам с улюлюканьем и свистом, решив, что еще мало позабавились над уродцем. Дед отыскал внука в сарае уже за полночь. От старика пахло речной тиной и рыбой, и язык у него заплетался, будто дед успел приложиться к бутылке, хотя Ромка знал, что Севастьян спиртного в рот не берет. Гладя внука по голове, старик пообещал, что вскоре подарит Ромке водное ожерелье. «И вот тогда ты сможешь такое…» От многозначительности стариковского молчания у Ромки замерло сердце, и все нынешние беды показались ничтожными по сравнению с величием грядущего.

Но дед передал ему власть лишь через полгода, осенью, в день, когда Роману исполнилось четырнадцать. В холодных ноябрьских сумерках, когда снег сменялся дождем, а дождь опять снегом, дед привел его на речку, велел раздеться и войти в воду. Когда посиневший и дрожащий от холода мальчишка, наконец, выбрался на берег, дед надел внуку на шею ожерелье с водной нитью. Ожерелье было велико и болталось на тощей шее. По словам деда, нет больше на свете второго человека, имеющего такую же власть над водой, какой отныне обладает Роман. С тех пор утекло много воды – в смысле самом прямом, и переносном тоже.

Однако не все так просто было в колдовской жизни – в этом Ромка очень скоро мог убедиться. Спустя несколько дней, возвращаясь из школы, он увидел во дворе дедова дома человека в дорогом пальто. Высокого роста темноволосый незнакомец стоял к Роману спиной, так что лица его Ромка различить не мог. Зато дед был хорошо виден. Почему-то поздней осенью старик вышел на крыльцо в одной майке и старых тренировочных штанах. Босиком. Дед хватал незнакомца за рукав дорогого пальто и повторял одно и то же:

– Клянусь, не знаю я, как это сделать. Водой клянусь. Вода-царица солгать не даст.

Невольно оробев (стыдно ему было потом за свой страх, ох, как стыдно), Ромка нырнул за угол сарая.

– Если обманул дед, хана тебе, – пригрозил незнакомец.

Быстрым шагом прошел он мимо притаившегося Ромки. Невольно мальчишка опустил глаза и только почувствовал, как обдало его жаром, будто из печки.

Огненный колдун! Вот оно что! Вот почему такой ужас напал на колдуна водного. Так и стоял мальчишка, оторопев, неведомо сколько времени. Потом, внезапно очнувшись, кинулся к деду. Тот обнял его, прижал к себе. От Севастьяна пахло потом и страхом.

– Это Микола Медонос, – прошептал старик. – Бойся его.

Со своими обидчиками, с теми, кто считал себя лучше и выше, начинающий колдун разобрался легко и просто. Разумеется, высший дар дается не для сведения мелких счетов, но Роман сознательно позволил себе подобное нарушение колдовской этики. Он знал, что наделен огромной силой, и не боялся разменять ее по мелочам. Следующим летом, когда все Романовы дружки, а вернее – недруги, в жаркий июньский денек отправились купаться, вода в реке вспенилась, посреди Пустосвятовки закружился водоворот и принялся засасывать купальщиков в свое медленно вращающееся жерло. Роман стоял на горушке и смотрел. Он наслаждался воплями отчаянья и бестолковым маханьем руками. Его враги тонули. Одну Глашку пожалел и отпустил еще на мелководье: знал, что плавать не умеет. Зря. Лучше бы притопил тогда малость. Глядишь, не сиганула бы потом с моста в омут, дуреха.

Радостный день! Веселый день! Он позволил реке заглотнуть обидчиков в холодную пасть, потом заставил добычу отрыгнуть. Тела лежали на песке, как выброшенные на берег рыбины. Кто-то едва шевелился, кто-то кашлял, стонал. Здоровяк Матвей плакал как ребенок, размазывая слезы вместе с речной тиной и кровью по лицу, – от удара о корягу у него носом пошла кровь. Роман шел по берегу, трогал каждого ногой, говорил «жив» и двигался дальше. Дойдя до Матвея, он наклонился и спросил сочувственно:

– Что, носик сломан? Бедняжка! Ничего, девочкам нравятся сломанные носы.

Нельзя сказать, чтобы с тех пор его все полюбили, но что стали бояться – это точно. Поначалу пытались мстить, но вскоре оставили эту затею. Когда на дороге не просыхают лужи, а в канавах вечно плещется черная влага, вряд ли можно надеяться, что в темноте неслышно подкрадешься к человеку, который, если захочет, может утопить тебя в миске с водой.

Поначалу Роману нравилось демонстрировать свою удивительную силу. Потом надоело. Матвей и его дружки казались ему мелкими рыбешками, которые суетятся на дне наполовину высохшего пруда и воображают, что резвятся в океане. Роман знал, что его ждет именно океан, а не забытое Богом Пустосвятово.

Весной талой водой он смыл больную кожу с лица, а вместе с нею – гнойники прыщей, новая кожа получилась матово-бледной и гладкой, никто бы не признал в ней прежней жабьей, изъеденной болячками шкуры. Жесткие волосы, прежде торчащие во все стороны, он отрастил до плеч, и, вымытые сорок раз водой из Пустосвятовки, они превратились в блестящую, как вороново крыло, черную гриву. Созданный природой курносым, переломанный нос превратился в орлиный, украшенный благородной горбинкой. Гнилые клычки зубов Роман сам вытащил обычными клещами, а потом месяц пил только родниковую воду и парное молоко, и зубы выросли вновь – все тридцать два, белые, сверкающие, ровные, как имплантаты голливудской звезды. Уверенность в собственных силах изменила осанку и расправила плечи, и ни один качок в Пустосвятовке и ее окрестностях не мог тягаться с таинственной силой молодого колдуна.

Тогда-то его стали называть сатаной и по-настоящему бояться. Разумеется, внешние данные – всего лишь не стоящие внимания мелочи, но мелочи, которые доставляют так много неприятностей, а Роман не хотел, чтобы ему досаждали даже по мелочам.

В те годы его путь еще не сделался ровной водной полосой, по которой легко скользить к намеченной цели. Дорога лежала перед Романом ухабистым каменистым отвалом, острые осколки то и дело норовили рассадить кожу. К тому же он еще не изведал границы своей удивительной власти и легкомысленно считал, что вода может на свете все, ибо он – единственный, кто до конца подчинил себе эту изменчивую прихотливую стихию, которая в принципе не подчинима.

Итак, он был легкомысленен в молодости – это надо признать. Обладая удивительной властью, он мог бы легко имитировать порок сердца или какую-нибудь другую основательную хворь, с которой ни одна медкомиссия, даже самая ручная, не признала бы его годным шагать в строю. Дед Севастьян предупреждал, что в армию внуку лучше не соваться. Но Роман оставил слова деда без внимания и отправился служить срочную.

Дела складывались не особенно хорошо, но все же ожерелье его защищало: когда врач из медкомиссии велел снять плетенку, Роман лишь кратко ответил: «нельзя». Врач взял ножницы и, ни слова не говоря, принялся перерезать странное ожерелье на шее парня. Ножницы громко хрустнули и разломились. Принесли вторую пару, но она сломалась точно так же. Лицо врача из нежно-розового сделалось пунцовым. Он просунул пальцы под сплетенные нити и рванул изо всей силы. Оба пальца срезало, будто ножом, и врач грохнулся на пол без сознания. Все решили, что он сам порезался осколком сломанных ножниц. Поднялась суета, «скорая» прибыла только через час. Вся комнатка к тому времени была забрызгана кровью. Желающих снимать ожерелье с шеи Романа больше не нашлось.

Но дальше все пошло наперекосяк: и не то плохо, что его обрили – у Романа хватило ума не наделять свои волосы магическими свойствами. Хуже было другое: служить его отправили в Среднюю Азию. Место оказалось гиблое для колдуна в самом прямом смысле этого слова: вода здесь всегда была угнетена, и давно утратила свою живительную силу. Крошечный забытый Богом городок, где время остановилось четыреста лет назад. Тысяч десять жителей ютились в древних лачугах. Самым роскошным зданием считалась казарма в военном городке. Летом стояла жара градусов за сорок, а зимой в пятиградусный мороз холодно было, как в Арктике. Каждая царапина тут же превращалась в незаживающий нарыв. Впрочем, до зимней поры Роман не дослужил и не успел вкусить всех прелестей проживания в палатках на морозе.

Служба его закончилась быстро, но нельзя сказать, чтобы просто. Он не любил вспоминать о том времени, кроме пары случаев, весьма примечательных. Первый был прост как таянье снега в теплой комнате. Прибывших новобранцев отправили мыться в душ, и тут явился здоровяк-прапор поглядеть на дохляков да поучить их уму-разуму. Он сразу приметил странную плетеную штуковину на шее одного из салаг.

– Снять, немедленно! – рявкнул он и, не дождавшись ответа, шагнул на мокрый пол и погрузил кулак Роману в живот.

Колдун растянулся на склизком полу. Но не один – прапор грохнулся рядом, неестественно вывернув шею. Холодная мутная вода из душа барабанила по его лицу и булькала где-то в глотке. Но парень лежал неподвижно. Десяток свидетелей могли подтвердить, что он свалился совершенно самостоятельно. Пострадавшего увезли в местную больничку, где он пришел в себя только спустя несколько месяцев.