Текст книги "Я - машина"
Автор книги: Мари Слип
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
– Ну… я не знаю, – застеснялась она, – Я себе все по-другому представляла.
Он расстегнул ширинку. Потом положил лапу ей на затылок и попытался пригнуть ее голову вниз.
– Я люблю тебя, – уверенно сказал он, – Это главное, а теперь сделай мне приятно.
Она вскочила на ноги и отбросила его руку в сторону. Ее глаза наполнились слезами.
– Почему вы все такие?! – вскричала она.
– Ты что кричишь, дура!? – злобно прошипел он.
– А как же любовь? – чуть не плача, прошептала она.
– Иди сюда, будет тебе любовь.
– Это не любовь.
– Много ты знаешь о любви! Смотри, одна останешься. Твои подруги все уже при парнях. А ты в девках ходишь. В твоем возрасте об этом даже стыдно говорить!
– Пусть лучше одна, чем с тобой! – снова крикнула она и решительно отступила.
– Эй, котенок, – сменил он интонацию, – Я же люблю тебя, забыла? Ну, иди ко мне. Ты сделаешь все, о чем я попрошу, а потом…
Его руки потянулись к ней.
– Подонок! – крикнула она, потом, отвернувшись от него, быстро зашагала из беседки в парк.
Он такого поворота событий не ожидал. Соскочив со своего места, мужчина кинулся за девушкой.
Он настиг ее рядом с кустами волчьей ягоды, в которых прятался я. Повалил ее на землю и, оскалившись, прошипел:
– Я целую неделю тратил на тебя бабки, а ты, тварь неблагодарная, даже минет сделать не можешь!
– Я буду кричать! – сквозь слезы сдавленно проговорила она.
– Да кричи, люди сбегутся и увидят тут такое! Вот позору-то будет! А так все произойдет быстро и мирно, никто и не узнает. Так что будь умной девочкой и молчи.
Она лишь жалобно пискнула в ответ. Он уже стягивал с нее джинсы. Я замер и не дышал, а потом медленно встал со своей скамейки и рванулся прочь через кусты. Они были так заняты друг другом, что не обратили внимания на шум.
Отбежав метров на десять, я оглянулся. Они по-прежнему валялись на земле. Мне кажется, я даже услышал, как она сказала ему:
– Я тебя так люблю!
Что ж, теперь стало понятно, что они не так уж и не подходят друг другу.
***
На следующий день я стоял в очереди за пособим по безработице. Здесь было шумно. Любить это место было невозможно. Описать тоже.
Стоя в очереди каждый месяц, я научился различать людей, и по какой причине они не могут найти работу.
Вот женщины с лицами, как моченые груши. Сухая, морщинистая кожа обтягивает кости черепа, но в глазах нет тоски, только животная жажда жить. Они живут целым кланом, пока их дети воруют на рынках еду или грабят квартиры. Наверняка среди них есть и те, кто работает уборщицами, или, например, гардеробщицами. Но они никогда в этом не признаются, а так и будут официальными «безработными». Ведь им нужны лишние копейки на выпивку.
Их сожители тоже здесь стоят, похожи на бездомных. Небритые, уставшие, опухшие. Есть и прилично одетые, такие встречаются редко и вообще не понятно, что они здесь делают.
Есть и люди, которых я жутко боюсь. Они одеты странно, вычурно, рассеянны и отрешены. Чаще всего им меньше тридцати. Похожи на наркоманов, но они не наркоманы, уж я-то это знаю.
Они – мое подобие, и так же, как я смотрю на них со страхом, они смотрят на меня. Мы отвратительны друг другу, потому что мы напоминаем самим себе о своем существовании. Мы еще не имеем справок от врачей, но мы уже знаем, что сошли с ума. Нам лень следить за собой, нам лень делать какие-то усилия, чтобы жить. И работу мы не можем найти лишь потому, что не вписываемся ни в один коллектив. Нас отовсюду гонят. Мы смущаем людей.
Заглядывая в окна, я никогда не встречал их там. Только здесь. Мы получаем свое пособие и, облегчено вздыхая, бежим на волю. Нам неуютно среди людей, нам душно в кабинетах. Нормальный человек на эти деньги, что нам дают, от силы может прожить пару дней, мы живем месяц.
Но у нас есть большой плюс, в отличие от остальных людей, которые приходят сюда. Мы никогда не ссоримся, не деремся, не пьем. Нам все это не нужно. Мы молчаливы, мы замкнуты, мы не доставляем хлопот.
Я заглядываю в окна, и подобные мне люди тоже чудят как-нибудь по-своему, на свой манер. Но они должны чудить, по-другому подобные мне люди жить не могут.
На полученные деньги я купил самой дешевой китайской лапши и хлеба, сложил все это дома в холодильник. Потом отправился дальше заглядывать в окна.
Уже на улице меня посетила мысль, что я совершенно бесполезен.
Просто идеально бесполезен.
***
В тот вечер я подошел к дому в четырнадцать этажей. Сбоку к нему прижимаются пятиэтажки, магазины и автостоянки. Задрав голову, я наблюдаю облака, которые плывут над этим «небоскребом». Стекла окон отражают красное заходящее солнце. Вся стена дома – в этом алом свечении, точно в фосфоресцирующей краске. Полоски белого и красного кирпича тянутся ввысь. В небе показался самолет, и меня как будто «замкнуло». Снова эффект «Ван Гога» посетил меня – мир стал ярким и красочным, как будто кто-то выкрутил ручку контрастности на полную мощность.
Около одной из лоджий я увидел люльку с мотором. Это было сделано для рабочих, которые работают на высоте. Длинные железные тросы уходят под самую крышу, а наверху располагается железное приспособление, которое держит всю эту конструкцию.
Я зашел в подъезд, поднялся на нужный этаж и вышел на балкон. Люлька висела, прижавшись к балкону сбоку, оттого с нее можно было спокойно заглядывать в окна. Причем, делать это с комфортом на любых этажах. Интересно, почему ее никто не охраняет? Эдак любой вор сможет беспрепятственно пробраться в любую квартиру. Хорошо, что я – не вор.
Я вспомнил, что когда-то боялся высоты, но почему? Вот смотрю сейчас вниз, но мне совсем не страшно, потому что я не ощущаю пространства, не ощущаю полностью этой реальности. Не ощущаю трехмерности окружающего мира. Он одномерен. Одномерный мир просто состоит из очередности событий, в нем нет пространства.
Одним прыжком я преодолел перила лоджии и оказался в люльке. От моего прыжка она зашаталась, канаты натянулись, я ухватился руками за ее края. Теплый воздух поднимался снизу, он шел сплошным потоком от асфальта по стенам и уходил в небо. Мне стало уютно и хорошо.
Подъемный механизм очень простой. Катушка для каната, электромотор, редуктор и три кнопки. Одна красная – это стоп, и две черных вниз – верх. К электромотору вместе с железным канатом тянется черный провод, который наматывается на отдельную катушку поменьше.
Я нажал кнопку «вверх». Загудел мотор, и люлька стала подниматься.
На последнем этаже я остановился. Внизу копошились люди, похожие на муравьев, ездили игрушечные автомобили. Сизый дым окутал город, горизонт тонул в дымке. Еще дальше простирался военный аэродром. Прямо перед моим лицом было окно, мило зашторенное розовым тюлем. На подоконнике стояли цветы. От этого окна веяло теплом и светом.
Открывшаяся моему взору небольшая комната была также мило украшена цветами, коврами и большим аквариумом.
Мне оставалось ждать, когда появятся хозяева.
Вскоре они появились.
В комнату вошел мужчина, который держал за руку ребенка. Мужчина крупный, с большим животом, в милицейской форме с погонами сержанта. Я очень хорошо запомнил его синие лучистые глаза. Взгляд у него – добрый, детский, невинный. Должно быть, у ангелов точно такой же.
Ребенку – это оказался мальчишка, одетый в красные шорты и рубашку в горошек – около десяти лет. Лицо заплакано, щеки раскраснелись от волнения.
Мужчина, по-видимому, его отец. Он что-то крикнул и с силой толкнул ребенка в комнату. Тот упал на пол и снова заплакал.
Я сильно удивился подобной разительной перемене и несоответствию взгляда «ангела» с его поведению, прижался к окну, и мне показалось, что я услышал, о чем они говорят.
– Ты думаешь, мать всегда будет защищать тебя? – голос отца звучал зловеще, – Черта с два! Вот мы одни, дома ее нет, и теперь ты можешь сколько угодно лить слезы, они тебе не помогут!
Мальчик отвернулся от отца, зажался в угол между шифоньером и кроватью и всхлипывал, растирая слезы по лицу.
– Ты думаешь, я злой? – продолжил отец, – Ты еще вырастешь и поймешь, что я был с тобой сказочно добр. В мире все по-другому. Через восемь лет ты пойдешь в армию, и скажешь мне спасибо за то, что я приучил тебя к армейским порядкам заранее! А если ты хоть слово скажешь матери, я тебя прибью.
Слова эти были сказаны спокойным, уверенным голосом. А глаза оставались все такими же ангельскими.
– Ты жалок, – сказал сержант.
Два стремительных шага в сторону мальчика. Крепкая рука хватает его за ворот рубахи и рывком поднимает над полом. Тонкие, как у куклы, ноги безвольно повисли в воздухе. Мальчик смотрел на сурового отца такими же синими, как у него, заплаканными глазами и с покорностью ждал любой своей участи.
Отец делает еще шаг и вот он стоит перед квадратным зеркалом.
– Посмотри на себя, – говорит отец, – Эта заплаканная девчонка – это ты! Ты хочешь быть девчонкой? Или может, ты ждешь, что тебя пожалеют за эти слезы? Ты вырастешь и поймешь, что жалеть тебя никто не будет. А будешь ныть – вырастешь девчонкой. А хочешь, я тебя выряжу девчонкой, и тогда реви себе на здоровье? Девкам, можно реветь.
Мужчина с силой швырнул сына на кровать.
Мальчик весь сжался. Он перестал реагировать на слова и угрозы.
Отец продолжал что-то выкрикивать. Я уже не разбирал слов. Потом хлопнула дверь, и мужчина исчез. Мальчик остался совершенно один в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов. Потом он встал с кровати, вытер слезы кулаками и подошел к окну.
За окном в строительной люльке стоял я.
Наши взгляды встретились.
Мальчик не испугался меня, даже не удивился. Он лишь облокотился на подоконник, отодвинул в стороны горшки с цветами и прижался лбом к стеклу. Потом прижал к стеклу и свои узкие ладошки.
Я сделал то же самое. Мы как будто прикоснулись к ладоням друг друга. От нашего дыхания стекло слегка запотело.
– Мне уже не страшно, – сказал он.
– Я вижу, – ответил я.
– Папа всегда такой, он не любит меня.
– Я вижу.
– Он никого не любит. Но лишь потому, что сам боится людей. Вот покричит на меня, и ему становится легче.
– Я все видел.
Мальчик шмыгнул носом.
– Ты видел все, но не все понял.
– А что я не понял? – удивился я.
– Ты думаешь, что я несчастен, ведь так?
Я кивнул.
Мальчик принялся объяснять:
– Но по-настоящему я становлюсь несчастным, когда вижу, как мои родители сходят с ума. Я позволяю им меня наказывать, лишь бы им стало чуть-чуть легче. Я очень хочу, чтобы они были счастливы. Папа покричит на меня, даже иногда побьет, а потом он успокаивается и уже может продолжать жить. У них ведь жизнь тяжелая. Я не люблю видеть их слезы. Это невыносимо.
– А как же ты сам? – удивился я.
– А я… а я потерял свое «Я», я его прогнал. И мне стало легче, намного легче. Когда нет «Я», когда не чувствуешь себя, можно многое пережить, и тебе не будет больно.
– И как же ты без «Я», не тяжело? – спросил я.
Мальчик пожал худенькими плечами.
– Ну… иногда тяжело, когда за себя надо бороться в этом мире. Но для таких случаев у меня много масок. Например, когда в школе я дерусь, и надо дать сдачу, я вспоминаю какого-нибудь героя из фильма, например, Рэмбо или Робокопа или Супермена, и делаю как он. Сам становлюсь им.
– А если тебе надо будет подружиться, какую маску ты надеваешь?
– Ну… – мальчик нахмурился в задумчивости, – Я и не дружу ни с кем, потому что масок для дружбы не существует. У меня под кроватью много коробок со всякими интересными конструкторами и головоломками. Когда мне становится совсем уж одиноко, я достаю все это и изобретаю машины, корабли, самолеты. Мне нравится мечтать о том, что ждет нас в будущем, я придумываю машины будущего.
– Ты очень странный мальчик, – говорю я.
– Ты тоже, – отвечает он.
Я молча смотрю в его глаза. Они мне до боли кого-то напоминают. Но кого? Я не могу вспомнить. Светлый, чистый, синий взгляд, как у его отца или как у ангела, но это не то… Что-то другое...
– А что ты будешь делать, когда вырастешь? – спросил я его.
– Не знаю, – он застенчиво улыбнулся, – Может, стану изобретателем. Ведь должен же кто-то придумывать машины. Я их понимаю, машины – как живые люди для меня, только живее.
– А если твои родители не перестанут плакать?
– Перестанут, я им помогу, – сказал он, – Я найду средство, которое поможет им стать добрыми. Они ведь злые потому, что этот мир вложил в их головы ценности, которые на деле вовсе не ценны. Они думают, будто они взрослые и потому знают мир, и в этом мире у них одна цель – вечный поиск денег, работа, карьера. Вот они и ругаются, потому что не могут угнаться за собственными мечтами. Которые на самом деле вовсе не их мечты. Вот смотри, они работают и зарабатывают ровно столько, сколько хватает, чтобы жить и растить детей. Но они злятся потому, что хотят зарабатывать больше. А зачем больше-то? Для чего? Ведь на жизнь хватает, а большего им и не потратить – они просто не придумают, на что. И все же они хотят больше, они страдают, если кто-то зарабатывает больше, и радуются, когда узнают, что кто-то зарабатывает меньше. Они рвутся за повышением на работе, ругаются с сослуживцами, постоянно из-за этого нервничают, хотя запросто могут жить и не ругаться – надо всего лишь не рваться за повышением. Зачем оно нужно-то? Они все хотят, чтобы их дети были прямо вундеркиндами, чтобы учились на одни пятерки. А ведь дети могут быть счастливы, даже если будут учиться на одни двойки или вообще не будут учиться. Они хотят казаться умными и набивают шкафы книгами по психологии, но читать их правильно они не умеют. Они хотят казаться богатыми и покупают новую стиральную машину, когда и старая стирает отлично. А когда у них что-то не получается, они срываются на своих детях. В этом и заключается вся их боль. А мы своею покорностью лечим их.
– Это все просто тщеславие, для взрослых это нормально… – покачал я головой.
– А тщеславие оттого, что они перестали видеть настоящие ценности. Они преследуют ложную цель, они идут за миражами. И страдают от этого. А чем больше страдают, тем упорнее гонятся за миражами и опять страдают.
– Ну, таков мир, – почесал я затылок.
– Таков мир взрослых! – поправил мальчик и лукаво улыбнулся, как мудрый серафим, – А у нас есть свой мир, где совсем другие правила. То есть, у нас совсем нет правил и ограничений. Мы живем в настоящем, реальном мире, в котором все возможно. У нас все делается ради одной цели – ради познания. А у них жизнь – это их «Я», вокруг которого крутится Вселенная.
Я улыбнулся на это.
– Но ведь и ты станешь взрослым?
Мальчик рассмеялся высоким, звонким смехом.
– А вот и нет! – сказал он, – Какой же ты глупый! Те, кто живет настоящим, никогда не взрослеет и не стареет. И даже никогда не умирает. Мы, вечные мальчики и девочки, вечные дети, мы, взрослея, остаемся такими же неиспорченными, какими нас задумала природа. Ведь и в десять, и в сто лет можно продолжать познавать мир, а не гоняться за мнимыми наградами, которые разрушают время.
– Но это же странно, бессмысленно, – нахмурился я.
– Так говорят только те, кто успел испортиться и повзрослеть. Они думают, что быть «не хуже других», а то и «лучше всех» – это смысл жизни. А не гнаться за миражами – странно и бессмысленно. Чтобы не быть странными и бесполезными, они взрослеют и становятся «как все», «не хуже других», или «лучше всех». Но есть люди, которые не взрослеют. Например – ты!
– Я? – я опешил. Даже приоткрыл рот от удивления.
Мальчик улыбнулся.
– Ну да! Кому еще взбредет в голову забираться так высоко, чтобы подсматривать чужую жизнь? Ты познаешь и анализируешь.
Я нахмурился. Какой-то очень уж странный ребенок. Кого он мне напоминает? Я точно уже видел его когда-то. Очень давно, но видел. Я уже разговаривал с ним. Он мне до боли знаком – весь, от макушки до пяток, от взгляда до голоса.
Мальчик постучал в окошко рукой. Я очнулся от раздумий.
– Скоро снова придет мой папа, – сказал он, – Я не хочу, чтобы он увидел тебя здесь.
Я кивнул головой в знак, что я все понял.
Потом нажал рукой на кнопку, люлька с механическим скрежетом медленно поехала вниз. На улице уже было прохладно.
Мне казалось, я все еще слышу его голосок.
– Хотя, наверное, мои родители не увидели бы тебя. Они ведь не смотрят в настоящее будущее, только в мнимое.
Больше я его не видел.
Люлька еще долго гудела, спускаясь все ниже и ниже. Когда моя нога коснулась земли, я понял, что встретился с самим собой. Я узнал этот взгляд.
Это был я сам, машина, вечно познающая мир и себя самое.
Книга мудрости
Мой друг Артем зарабатывал на жизнь тем, что продавал всякие безделушки в магазинах. Раньше он был продавцом, сегодня стал менеджером. Разницу между первым и вторым он не понимал, и даже не пытался понять. Просто, как и большинство серых людей, он работал изо дня в день, зарабатывал себе ровно столько, чтобы оплатить квартиру и не протянуть ноги с голоду, тем и был доволен. Он даже выглядел как-то совсем обычно – чуть вытянутое лицо, не молодое, не старое, типовая короткая стрижка, узкие непримечательные губы, прозрачные светлые глаза неопределенного оттенка. Одет он всегда был тоже обыкновенно – в серое пальто осенью и в какую-нибудь мятую рубашку и брюки весной. Я не знаю, что он носил зимой или летом, так как не встречал его в это время года. Но точно знаю, что он был «человеком-невидимкой».
Если ему случалось подать голос, его никто не слышал, а разговаривали лишь по необходимости. В остальное время он был молчалив, отстранен, всеми забыт.
На работе же он надевал маску добродушия. Вот он что-то продал, что-то рассказал забавного и сразу же «исчез», так как стремился заранее предотвратить попытки поговорить с ним более эмоционально, более лично – в такие минуты он начинал чувствовать себя неуютно.
Артем приходил домой в семь часов вечера. Он вставлял ключ в замочную скважину, слышал до боли знакомый щелчок, и думал о том, что этот звук, как популярный мотивчик, не выходит из его головы. Так пять дней в неделю звучит это «щелк»!
Внутри его ждали серые стены однокомнатной квартиры. Мать живет в деревне, квартиру она оставила ему, а своего отца он не помнил. Здесь не осталось ничего от обоих этих людей. Лишь полки с книгами, старое радио, пожелтевшая раковина на кухне и пыльный палас. Правда, на окне в банке еще рос лук. Артем и сам не знал, для чего он его посадил. И почему именно лук?
Иногда Артем думал о том, любит ли он свою квартиру.
Здесь нет телевизора – никакой новой информации. Только радио иногда хрипит современные мелодии.
Но был еще письменный стол, на котором валялось множество микросхем, паяльник, канифоль, олово, военный осциллограф, пятидюймовые дискеты и множество проводов. Это был настоящий хаос. Резисторы и транзисторы, как маленький народец, заселял этот мир. Тут отдыхал человек, тут он работал, тут жили его мечты. Даже книги по радиоэлектронике и программированию стояли лишь для вида, их покрывала многолетняя пыль.
Артем иногда думал, что этот стол привязал его к себе бесконечной любовью. Его кошмаром становилась мысль о том, что, придя однажды домой, он не обнаружит этого стола. Что тогда он будет делать? Куда пойдет? И для чего вообще дальше жить? Но как дитя ждет возвращения матери, так и стол ждал его с работы.
Здесь же громоздились горы коробок из-под лапши, которые Артем не успевал выкидывать, грязные стаканы с остатками заварки, а также ложки и вилки, брошенные наспех. На спинке старого, затертого стула висела куча одежды. Брюки, футболки, майки, а под столом валялись старые носки. Лишь раз в неделю или в две он убирал это все, но тратил на это не более пятнадцати минут. Ровно столько времени он тратил на еду за целый день.
На столе стояла его гордость. Монитор ВТЦ, и компьютер ZX-Specrtum. А на дворе стоял уже 2006 год. Это цифра весьма важна, если мы хотим проникнуть в мир Артема.
Но сначала я расскажу о Спектруме. Не все сразу, а постепенно, прерывая свой рассказ.
Спектрум родился в Англии. Придумал его талантливый инженер сэр Клайв Синклер.
Такую историю вам расскажет почти любой советский спектрумист. Для советских людей он был почти божеством.
Вырезка из газеты:
«Сэр Клайв Синклер после выпуска ZX-80 и ZX-81 изобретает замечательный компьютер ZX-82, который позднее назвали ZX-Spectrum. В апреле 1982 года он выходит в свет. Компьютер пользуется большой популярностью, и Синклер выпускает в 1983 году Микродрайв и Интерфейс 1. Эти устройства позволяют работать с данными быстрее, чем на кассетах. Кроме того, там есть последовательный порт (RS232) и возможность объединять компьютеры в сеть. В 1984 году появляется вариант с улучшенной клавиатурой и радиатором в блоке питания, который называется ZX Spectrum+. И, наконец, в 1986 году выходит Sinclair Spectrum 128, в котором 128 килобайт памяти, но можно переключиться и в режим с 48 килобайтами. У него также новая операционная система со встроенным калькулятором и расширенным Бейсиком. Но в 1986 году Sinclair Research LTD обанкротился. Права на производство спектрумов приобретает „Амстрад“. С 1986 до 1988 года „Амстрад“ выпускает три модели: Amstrad Spectrum+2, +2A и +3 с дисководом».
В то время компьютеры были в сотни, а то и в тысячи раз медленней, чем сейчас. Говорят, что Спектрум стал популярен потому, что Клайв Синклер нашел нужное соотношение между мощностью и ценой. В то время компьютеры были очень дорогими и позволить их себе могли только состоятельные люди. Популярность Спектрума была столь велика, что по всему миру создавались клубы любителей как этого компьютера, так и игр, сделанных для него. А сэр Клайв Синклер стал человеком-легендой.
Но судьба Спектрума в Англии сильно отличалась от его судьбы в России. Здесь купить себе настоящий фирменный Спектрум было большой проблемой, это еще слабо сказано! А если нельзя купить, то оставался только один выход – создать самому. И как утверждают некоторые радиожурналы, схемы аналогов Спектрума переписывали друг у друга даже в трамваях на коленках. Люди сами брали в руки паяльники, схемы и создавали себе Спектрумы, «биномы», «пентагоны», «ленинграды», и прочие клоны. Которые часто были даже несовместимы друг с другом.
Но точно также как и в Англии, у нас создавались целые клубы любителей этого компьютера. Люди собирались либо в радио-кружках, либо на рынках, где бойко шла торговля играми и программами для этого компьютера. Там люди знакомились, там они встречались, там они собирались в компании, чтобы совместно воплощать в жизнь новые идеи.
***
Артем заваривает кофе, делает бутерброд, садится за стол и молча ест свой ужин. Он напряженно смотрит в одну точку, застыв в бесконечности. Мне кажется, он счастлив в этой бесконечности. Но вот мой звонок заставляет его вздрогнуть. Торопливо дожевывая кусок, вытирая пальцы о футболку, он поднимает к уху трубку сотового телефона.
– Привет, что делаешь? – спрашиваю я.
– Только пришел домой, ужинаю, потом сяду за компьютер буду игру доделывать.
– И много уже сделал?
– Вчера движок дописал, полночи сидел, все думал, как градус рассчитать. Придумал. Работает.
– Может, прогуляемся?
– Нет, у меня работы полно, ты же знаешь.
Я вздыхаю.
– Ну, как хочешь. Мое дело предложить.
– Может, в следующий раз?
– Может, – соглашаюсь я.
Мне нужна минута, чтобы придумать, как продолжить наш разговор. С ним всегда сложно. Он – как кукла, у которой нет эмоций, я пытаюсь его разбудить.
– Я тебя не понимаю, – говорю я. – На День Рождения тебя звал, ты не пришел, на праздники звал, ты не пришел. У тебя то работа, то какие-то дела, а меж тем я точно уверен, ты сидишь дома и ничем, кроме программирования, не занимаешься. И постоянно говоришь, что у тебя дела.
– Ну, это тоже дело, – упрямо возражает Артем.
– Слушай, тебе бы хоть разок напиться, пообщаться с девчонками, расслабиться. Смотри, в следующий раз не позову! – шутливо угрожаю я.
– Буду смотреть, – отвечает он без улыбки.
Он выключает сотовый, раздаются гудки.
Я вспоминаю, как произошло наше знакомство с этим человеком. И понимаю, что уже не помню всего, слишком уж это было давно. Наверное, в начале девяностых. Тогда программисты собирались на рынках большими толпами и обсуждали свои проблемы. Вообще, программисты – это странные люди. Среди них, бесспорно, много интеллектуалов, но умный человек умному человеку рознь. Одни уже имели свой бизнес, другие работали в серьезных фирмах, третьи были безработными и любили выпить, четвертые и вовсе слыли эксцентриками, которых сложно понять. Но каждый из них был оригиналом. Были тихие, были странные, были умные, были замкнутые, были говорливые.
Артем был невидимкой. Закрытый, странный, тихий, не добрый и не злой. Человек серого цвета. Наверное, в одной такой «тусовке» я с ним и познакомился. Что-то делал сам, что-то программировал, но я был вечным студентом, а Артем был иным. Он знал все о компьютерах, о математике. Он был опытнее, вот я и обратился как-то к нему за советом. А что программировал, какую программу писал и для чего – уже не помню.
Прошло примерно десять лет с нашего знакомства. Многое успело произойти в нашей жизни, я изменился, забросил старые компьютеры и стал заниматься музыкой. Артем не смог бросить Спектрум.
За десять лет многие мои друзья женились и имели свои семьи, кого-то даже не стало. Артем как-то не задумывался о будущем. Женщины сторонились его, друзья у него были только по переписке. Я даже не знаю, считал ли он меня своим другом. Наверное, нет. Но от этого его жизнь становилась для меня более интересной.
***
Артем снова на работе. Он стоит у служебного входа магазина и принимает товар на склад. Все внимательно пересчитывает, что-то записывает в блокнот.
В городе цветет теплый и солнечный май. Рядом с магазином стоит грузовая машина «Газель», и из ее кабины доносятся современные танцевальные ритмы. Это – музыка нового тысячелетия. Лишь иногда по радио вдруг транслировали хиты девяностых или даже восьмидесятых. Такие песни вгоняли Артема в тоску. Он вспоминал под их звуки ушедшие годы и огромные «тусовки» программистов на радио-рынке. «BBS», «Fidonet», «Черный ворон», «НЛО», тысячи загадочных символов проносилось в его голове. Символов, о которых не знало молодое поколение, о которых не вспоминали взрослые люди.
Он складывает товар на полки аккуратно, как будто укладывает в люльку маленького ребенка. Ставит в блокнот роспись и приветливо улыбается водителю. Тот тоже ставит свою роспись, садится в «Газель» и уезжает. Сизый дым медленно тает в воздухе.
Хлопнула дверь, и Артем остался на складе один. Он продолжал раскладывать товар. Магазин был большим и просторным, а склад – маленьким и неуютным. Теснотища – заденешь одну коробку, и весь товар повалится на пол.
Скрипнула дверь, ведущая в торговый зал. На пороге склада появилась высокая худая женщина с длинными, светлыми волосами, завязанными в пучок на затылке. Директор магазина. Ее лицо почему-то всегда было красным, наверное, в детстве оно было сплошь покрыто веснушками.
– Тебе еще долго? – спросила она Артема.
Он отрицательно мотнул головой, давая понять, что скоро заканчивает свою работу.
– Это хорошо, я сегодня уйду с работы пораньше, Аня заболела, остаешься за главного. Не забудь все закрыть, а магазин поставить на сигнализацию.
– Не забуду, – говорит Артем, натягивая на лицо улыбку.
Как назло, вечером хлынул необычайно мощный поток покупателей. Артему пришлось туго. Ему нужно было стоять на кассе и одновременно обслуживать покупателей по соседнему залу, где располагалась оргтехника. Да еще какой-то человек заказал сделать сто ксерокопий. Это на полтора часа работы. А до конца рабочего дня оставался час.
– Мне фоторамку, – говорит какая-то женщина.
– Покажите мне вон ту дискету, – говорит какой-то подросток.
– А какие батарейки лучше? – спрашивает какая-то старушка.
Весь этот гудящий поток проносится перед глазами. Артем перестал запоминать лица покупателей, и часто переспрашивал, что они хотели. Охранник стоял у двери, наблюдая за рабочим процессом. Наверное, он сочувствовал продавцу.
Магазин пришлось закрывать позже обычного. Допечатав последнюю ксерокопию, Артем кивнул охраннику, чтобы тот никого не пускал.
Когда ушел последний клиент, продавец удовлетворенно вздохнул.
Охранника звали Андрей. Он отслужил в армии и сразу пошел в охрану. Молчаливый, здоровенный, уверенный в себе, дело свое знает, цепко следит за каждым посетителем. Однажды даже поймал вора.
Но вот все закончилось. Охранник закрыл входную дверь и вышел через черный ход. Артем опустил жалюзи, вернулся в магазин и открыл кассу. Ему надо было пересчитать деньги.
Он пересчитал два раза. Не хватало тысячи рублей. Если учесть, что он зарабатывал за день пятьсот, то сумма не малая. Пересчитав третий раз, он понял, что действительно по запарке что-то напутал, выбивая чек. Самое обидное, что с утра надо будет сдать кассу. Обычно касса сдается вечером, но сегодня директор ушел раньше, вот и придется завтра отвечать за недостачу. А это, как минимум, высчитают с зарплаты, лишат премии, и еще штраф могут наложить.
Артему захотелось заплакать от досады. Он так старался быть внимательным, но его вечная проблема рассеянности дала знать о себе именно сейчас. Сначала он успокоил себя мыслями о том, что могло быть и хуже. Эта мысль не возымела эффекта – всегда можно сказать, что могло быть и хуже. Но платить недостачу все равно придется. Дома у него лежало восемьсот рублей, вставал вопрос, где взять еще двести.
Вот тут он и вспомнил про меня.
Набрав мой номер, он терпеливо принялся ждать, когда же я подниму трубку.
– Привет, Артем, – сказал я, – Что-то случилось?
Обычно он сам просто так никогда не звонил, потому меня и встревожил его звонок.
– У тебя есть двести рублей до зарплаты? – спросил он.
– Найдем. Тебе срочно?
– Мне сегодня нужны деньги.
Я замолчал. В то время как зазвонил телефон, я сидел в баре и мирно попивал пивко. Его звонок застал меня врасплох.
– Ты сможешь, сам за ними подъехать? – спросил я его.
– Лучше ты ко мне, – заупрямился он.
Для меня это был шанс пообщаться с ним, и я, во что бы то ни стало, решил настаивать на своем.
– Я не могу сейчас, у меня встреча важная, никак не могу сорваться. Ну что тебе стоит приехать?
Он задумался.
– Хорошо я приеду, где тебя искать?
Я улыбнулся своей маленькой победе. Назвал ему адрес.
Артем решил так – сейчас он едет ко мне, занимает деньги, утром приходит раньше всех на работу и докладывает в кассу недостающую сумму.
Я сидел в баре, смотрел телевизор на подставке под самым потолком и медленно пил светлое пиво. На самом деле я люблю темное пиво, но всегда беру светлое. Ирония судьбы заключалась в том, что у меня на темное аллергия. Стоит выпить кружку, как я весь покрываюсь красными пятнышками.
