Текст книги "Я - машина"
Автор книги: Мари Слип
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
– Именно для этого, – кивнул Александр Петрович, – Есть два способа решить проблему Вадима. Первый способ – это консервативное лечение, клиника, лекарства, терапия. Второй способ – гораздо интереснее… Роман подавил зевок, смутился, попытавшись снова состроить заинтересованное выражение лица. Но сам не знал, что причина его сонливости – транквилизатор.
– Так что же это за способ? – спросил Вадим, тряхнув головой.
– Скоро все узнаете, – ответил Александр Петрович.
И оба парня почти сразу же повалились на диван крепко спящими.
***
Доктор притащил тела пациентов к себе в кабинет, здесь уже все было приготовлено. Две кушетки, укрытые белыми простынями, хирургические инструменты, кабеля, компьютер.
Александр Петрович с усилием свалил тело Вадима на одну кушетку, а тело Романа на другую. Окно было все так же плотно зашторено, горели лампы дневного света. На одной из ламп повредился стартер, и теперь она слегка жужжала, словно забавляясь игрой на нервах у растрепанного хозяина.
Александр Петрович глубоко вздохнул, натягивая резиновые перчатки и маску. Выбросил из головы все посторонние мысли. Но они все же настырно лезли в голову.
«Если завтра кто-то скажет, что я сошел с ума, он будет прав. Я действительно сошел с ума. Но не сейчас, а тогда, когда мои родители орали, что ненавидят друг друга. Но… Но если все удастся, если я все смогу изменить… Сколько людей тогда поймет, почему так важно слушать друг друга! Они смогут ощущать боль чужого человека как свою, и больше никогда никто никого не ударит и не обидит. Все будут счастливы. Может быть, даже я…»
Он старался не думать о странном поведении Лайки, об этом необъяснимом побочном эффекте. Откуда такая агрессия? Ведь если она получила часть разума Графа, то должна была скорее стать добродушной и ленивой… Хотя, может быть, она получила как раз ту часть, что была скрыта даже от самого Графа? Страшно подумать, что может случиться с людьми. Но Александр Петрович не намерен был отступать.
Он успокоился, его сердце стало биться спокойнее, а движения снова стали твердыми и скоординированными. Операция длилась шесть часов. За все это время Александр Петрович больше ни разу не подумал о людях, совести, преступлении и прочем подобном. Он весь ушел в работу. Единственное, о чем он жалел, это о том, что у него нет ассистента. Пара лишних рук ему бы не помешала.
***
Роман никогда не думал о том, что может чувствовать другой человек. Впрочем, он все же задумывался о боли физической, которую на его глазах испытывал кто-либо.
Он помнил, как в детстве, когда огромные тополя обнимали небосвод разлапистыми ветвями, а люди вокруг него казались огромными и важными, он увидел странную картину.
Это был яркий солнечный день. Жара стояла невыносимая, и в ту пору прямо на дороге возле его дома можно было увидеть настоящих майских жуков, которые так редко появляются в большом городе. Другие дети его возраста ездили на трехколесных велосипедах, давя этих жуков. И гибель живого существа, пусть даже такого ничтожного, как жук, вызывала у Романа глухой протест. С одной стороны, он понимал, что жалеть насекомое не стоит, с другой стороны, он всегда ставил себя на место слабых и беззащитных.
И в тот же день он увидел процессию, мрачно вышагивающую по улице в траурных одеждах. Впереди всех шла какая-то старушка с черно-белым портретом в руках. Хоронили мальчика, который выпал из окна восьмого этажа, играя со своими друзьями. Вспрыгнул на подоконник и облокотился на марлевую сетку, какие натягивают на окна, чтобы мошкара не летела в квартиру. Роман запомнил маленькую тонкую девочку, на которую взрослые повязали черную шаль. Кто-то сказал ему, что это сестра погибшего мальчика. И именно она запомнилась Роману ярче всех. Она была спокойной и в то же время бесконечно несчастной и испуганной. Она была олицетворением краткости жизни и неумолимости смерти. И пустоты. Роману иногда казалось, что все его воспоминания – это короткие вспышки, черно-белые картинки, за которыми скрывается пустота. И вдруг он увидел удивительный мир.
Это была великая любовь, непонятная для него, и недоступная для его обыденного мышления. Роман увидел себя со стороны. Это было удивительным открытием для него. Этот «он» совсем не походил на того «него», каким он привык видеть себя в зеркале. Похоже на то, как будто смотришь видеозапись.
Но отретушированную.
Он увидел прекрасного юношу, в котором не было изъяна, юного синеглазого бога, за которого стоило отдать жизнь. Его стоило любить всем сердцем, прощать все и все терпеть. Роман понял, что смотрит на себя самого чужими глазами. Глазами Вадима.
Он увидел некоторые моменты своей жизни, которые заставили его почувствовать стыд. Например, они однажды подрались. Роман был выше и сильнее Вадима и легко подмял его под себя, но Вадим не сопротивлялся. Он даже был счастлив в тот момент. Хотя Роман и дрался по-настоящему, Вадим никогда не бил в полную силу. Он проиграл не столько потому, что был физически слаб, а скорее потому, что не хотел причинять боль своему другу. Своему любимому человеку.
Когда проходят все чувства, и человек осознает, что в его жизни нет тепла, он уходит в себя, замыкается и исчезает для других людей. Это произошло с Вадимом, и Роман почувствовал все это как свои личные переживания. Он почувствовал всю тоску своего друга, и понял, отчего тот сходит с ума, пьет, и медленно загоняет себя в могилу. Его любовь не имеет смысла. Но почему же он никогда не говорил о своих чувствах?
Роман заплакал от досады и злости.
***
Вадим увидел иную картину. Он тоже увидел себя со стороны, и это было печальное зрелище. Он стоял перед своим другом жалкий, нервный и забитый. Как будто в кривом зеркале – неловкий, до безобразия неуклюжий. Но таким человеком легко управлять, делать с ним, что заблагорассудится. Стоит только намекнуть такому человеку, что ты интересуешься им, и вот он уже весь перед тобой обнаженный и беззащитный, трепетно ожидающий любого наказания за несовершенные проступки. Такого человека хотелось специально обидеть, хотелось сделать ему больно, ведь он с такой радостной покорностью принимал каждый удар судьбы. Делая ему больно, получаешь удовольствие. Поразительно, как он все это выдерживает. Может быть, ему самому это нравится?
А еще иногда этого человека хотелось обнять и пожалеть, но внутренние запреты не позволяли сделать этого. Как может мужчина обнимать мужчину – так? Ужас! Отвратительно! И хоть иногда, в своих снах, Роману хотелось это сделать, к черту такие сны. Всего лишь сны.
Но зачем же тогда он сам позвал этого слабого человека в свою жизнь? Им обоим просто было одиноко. Роман просто хотел немного развеяться. И вот… драма. Этот человек сошел с ума, он стал невыносимым. Он сдался и потерялся в своих снах. Но ведь он мог бы быть другим, если бы его просто любили. Но любить мужчину мужчине… это странно. А слышать от него признания в любви – противно.
Роман дарил Вадиму свою дружбу, как милостыню нищему. Это давало ощущение превосходства. Это было приятно.
Вадим заплакал от досады, поняв, что это жалкое ничтожество – он сам – не достойно уважения, а тем более любви.
***
С момента операции прошло два дня. Александр Петрович сидел за компьютером, и снимал показания с электродов, вживленных в мозг своих пациентов. Все это время он ничего не ел, только пил крепкий чай, и даже не замечал, как день сменяет ночь. Он спал не больше четырех часов в сутки. И даже во сне был окрылен своим открытием.
Роман и Вадим лежали в спальне на кровати и диване.
Александр Петрович регулярно проведывал их и приговаривал:
– Потерпите, голубчики. Пусть сейчас вам плохо, но вскоре вы будете понимать друг друга, как самого себя и все будет в порядке. Операция прошла успешно, была опасность того, что вы останитесь парализованными на всю жизнь… но все закончилось благополучно.
Александр Петрович улыбался, потом снова садился за компьютер и рассматривал свои причудливые графики.
Теперь Вадим – это Роман, а Роман – это Вадим.
«Теоретически, – рассуждал Александр Петрович, – я мог бы просто передать воспоминания одного человека другому, этого было бы достаточно, чтобы они друг друга полностью узнали и поняли. Но это далеко не так! Чтобы по-настоящему понять человека, нужна не только его память, а частичка его собственной логики, мироощущения. Один человек, прыгая со скалы, ощутит радость полета, другой – ужас. Это никак не передашь словами. Это не поддается законам памяти. И почему, например, мы считаем, что те же нищие – несчастны? Почему мы удивляемся, что они не стремятся восстановить прежнюю свою жизнь? Может быть, потому, что в своей жизни они нашли что-то такое, что лучше простой обывательской человеческая жизнь? Может, это – полная свобода. Свобода от работы, семьи, друзей, и самое главное – это одиночество, которое для некоторых людей может быть слаще меда. Но всего этого нам не понять. Вот если мы могли бы прожить жизнь нищего с его ощущением мира, возможно, мы увидели бы в этом нищем нечто большее, чем просто жалкого человека. И, может, даже позавидовали бы ему!»
***
Через несколько дней оба пациента окончательно пришли в себя. Первым делом попросили воды, а потом обвинили доктора в том, что он маньяк, и пригрозили судом.
– Что вы с нами сделали? – спросили они одновременно.
– Я сделал вас счастливыми, – с жаром ответил Александр Петрович, – Теперь вы будете понимать друг друга, как самого себя. Но прежде… Скажите мне, что вы чувствуете? Снилось ли вам что-нибудь?
Роман прошептал:
– Мне снились кошмары. Я видел, как кто-то большой и страшный постоянно наказывает меня, избивает и запирает в туалете с выключенным светом. Я не могу дать ему отпор, мне больно и тоскливо. Я даже боюсь желать ему смерти и желаю ее себе.
– Это же… Это же мое детство, – прошептал Вадим, – А большой и страшный человек – это мой отец.
– Да я знаю, – ответил Роман, не глядя на него, – Я все знаю. Я знаю, почему ты не дал ему отпор, я знаю, почему ты не любишь женщин. Я знаю, что ты нашел во мне. Мне страшно и холодно. Я так одинок, так одинок.
Александр Петрович осторожно возразил:
– Но ведь вы такой оптимист и весельчак!
– Не знаю, – отвечал Роман, – Теперь мне плохо, я хочу спать, я страшно устал. Но не могу уснуть, моя голова забита всякими глупостями. Я пытался придумать вечный двигатель и систему алгоритмов для наилучшего выживания в нашем обществе. Какой-то бред!
– Я всегда об этом думаю, – посмотрел на него Вадим, – Ложусь спать, но лежу с открытыми глазами часа два-три и думаю о мире. Придумываю всякие вещи.
– Это ужасно, – покачал головой Роман, – Как можно жить со всем этим? С этим бредом. С этим страхом. С этой невыносимой тоской, с этими болезненными воспоминаниями, с этими снами, которые кажутся более настоящими, чем реальность! И…с этой чертовой любовью… Вадим смотрел на него немного искоса. Совсем чуточку скривившись. Александр Петрович внимательно слушал. Весь обратился во внимание и слух.
– И теперь я знаю, почему Вадим стал художником, – продолжал Роман, – Я-то всегда думал, что рисовать начинают только одни придурки, которым в жизни больше нечем заниматься. Он пошел учиться рисовать, я поступил на экономический факультет. Я думал, что он просто глупый, молодой, несерьезный, теперь я знаю… У него не было выбора. Это не он выбрал свою судьбу. А судьба выбрала его. Только рисуя, он мог жить. Теперь мне все понятно. Кроме одного…
– Чего же? – Александр Петрович чуть наклонился вперед.
– Что будет с нами дальше? – подал голос Вадим, гневно посмотрев на доктора, – Это для вас мы уникумы. А на самом деле – уроды. Сумасшедшие с раздвоением личности.
Александр Петрович принялся убеждать его, что после непродолжительного курса реабилитации все придет в норму. А сам старался не вспоминать о странных переменах в личностях Лайки и Графа. Конечно, если у собак может быть личность.
– Черт. Не хочу здесь больше оставаться! – воскликнул Вадим, спрыгнув с кровати, – Немедленно верните мне мою одежду и выпустите отсюда! Я этого так не оставлю! Это вмешательство в личную жизнь и нанесение тяжких телесных!
Александр Петрович грустно повесил голову.
И вдруг заметил, что Роман сидит неподвижно, обхватив колени руками и глядя в пол.
– Роман, что с вами? – с участием поинтересовался Александр Петрович, – Вам плохо?
– Нет. Мне просто не хочется ни о чем говорить. Грусть прошла и… мне хорошо.
Вадим нервно одевался, бормоча угрозы и ругательства. Александр Петрович хотел было сказать еще что-нибудь, но вдруг раздался звонок в дверь. От неожиданности Александр Петрович вздрогнул. Вместе с ним вздрогнул Роман. Лишь Вадим оставался холодным и спокойным. Звонок повторился снова.
– Надеюсь, это милиция, – осклабился Вадим, – Вас посадят. Вы маньяк! Вы нас изуродовали! Какого черта мне сейчас так хреново, как никогда в жизни не было?!
– Вам больно? – спросил Александр Петрович, не обратив внимания на все остальные слова.
– Да, черт побери, мне больно! Представьте, что вашу душу выворачивает наизнанку!
В глазах Вадима стояли слезы. Он задыхался. И отвернулся, чтобы никто не видел, если вдруг он заплачет.
Звонок повторился снова и стал тренькать все настойчивей.
– Наверное, это кто-нибудь с работы, – предположил Александр Петрович и отправился открывать.
Доктор глянул в дверной глазок и увидел Зину – молодую медсестру. Вот. Он оказался прав. Наверняка на работе его потеряли – ведь он даже не позвонил и не придумал правдоподобных отговорок. Просто пропал на несколько дней.
Решив соврать, что заболел, Александр Петрович открыл дверь. И вдруг в квартиру вломился целый отряд милиции. Тщедушного пожилого человека прижали к стене и защелкнули на запястьях наручники.
– Стоять, не двигаться!
– Только не делайте ему больно, – закричала Зина откуда-то, казалось, издалека, – Он не преступник, он просто старый больной человек!
– Вы не понимаете, не понимаете! – тихо простонал Александр Петрович, но на его слова никто не обращал внимания. Его поволокли из квартиры.
***
Стоило добросовестному и обязательному Александру Петровичу не выйти на работу без предупреждения, как его сослуживцы забеспокоились. Кроме того, пропал один из его пациентов. И друг этого пациента. Милиция выяснила, что последний, с кем должны были общаться двое молодых людей, был старый психиатр и неудавшийся нейрохирург. Операцию по спасению пропавших удалось провернуть быстро. Но не вполне удачно.
Художник вышел к милиции сам и сказал, что в комнате остался еще один человек. Но Роман бросился в кабинет доктора, забаррикадировался там и некоторое время крушил аппаратуру, колбы, склянки, стеллажи с книгами. Потом затих. Когда взломали дверь, Роман был мертв. Он перерезал себе горло скальпелем. То, с чем Вадим жил двадцать восемь лет, для Романа оказалось невыносимым.
***
Александр Петрович был признан невменяемым и приговорен к принудительному лечению. У него пытались выяснить, что же такого он сделал со своими пациентами, и зачем ему это было нужно. Но он замкнулся и перестал общаться с кем бы то ни было.
А через пару месяцев умер.
***
Вадим жив до сих пор. Счастлив в браке, имеет двоих прекрасных ребятишек. Распродал все картины и забросил рисование. Не стало времени. Ведь он поступил на экономический факультет.
01.01.2001
Я – машина
Я – машина, которая исследует мир и самое себя.
Такая странная мысль пришла ко мне утром.
Я встал на ноги, потянулся. Мое окно выходит во двор, вместо синего неба я вижу многоэтажный дом из красного кирпича. Из-за этого дома солнце не может заглянуть ко мне в комнату.
Кактус стоял в стакане на окне, верхушка растения пожелтела, земля засохла. Грязный тюль, похожий скорее на половую тряпку, свисал до самого пола. Местами на нем проступали желтые пятна. Я все никак не мог заставить себя сделать уборку. Да мне и времени не хватало на это.
Иду на кухню, чтобы попить воды, потом заглядываю в холодильник. Там пусто. Только несколько бутылок из-под водки, да банка из-под кабачковой икры, поросшая пушистой плесенью изнутри.
Я уже не помню, с чего все началось – почему я вдруг перестал следить за собой. Я не мылся, не убирался. По дому ходил либо в одних трусах, а то и вовсе без них. А кто мог меня пристыдить за это? Никто. Ведь я жил один в своей двухкомнатной квартире, которая досталась мне от матери.
На полке стоит черное советское радио «Маяк», иногда я его включаю, сажусь на табуретку и сквозь треск и шум пытаюсь понять, что происходит в мире.
Иногда слушаю музыку.
Больше вроде ничего не делаю.
Но все-таки я умею испытывать сильные эмоции. У меня есть тайная страсть. Это – чужие окна и то, что за ними происходит.
После переезда в этот город, а это случилось, когда я учился в девятом классе, я страдал от того, что у меня не было ни друзей, ни знакомых. Новыми друзьями я не сумел обзавестись, а старых не мог забыть. Это был период своеобразного аутизма.
Вот тогда что-то и произошло со мной, я и стал часто бродить в одиночестве по городским улицам, чтобы лишний раз найти интересное окно, в каком-нибудь доме. А потом подолгу стоять под ближайшим деревом и наблюдать за чужой жизнью.
Я наблюдал генез.
***
Светило яркое солнце. Воздух пах гнилой листвой, пропитанной весенней талой водой. Первые, самые нежные зеленые листочки пробивались на свет, лопались почки, над зеленой травой кружились бабочки. Было тепло.
Я натянул рубаху в фиолетовую клетку и потертые черные джинсы, обулся в старые туфли, у которых почти отвалилась подошва. Мои длинные сальные волосы спутались и имели жалкий вид. Всего полгода назад я был аккуратно коротко стрижен.
Пройдя несколько дворов, я нашел окно, которое заинтересовало меня. Тяжелые красные шторы обрамляли его по краю. Весь подоконник был заставлен цветами разных видов. Вьюнки тянулись к потолку и уходили вглубь квартиры. Отсюда можно было рассмотреть даже огромный кожаный диван, журнальный стол, большой старинный шкаф, забитый книгами, и ковер, висящий на стене.
Очень уютная комната. Напротив этого окна стоял старый тополь. Я взобрался на одну из его веток, прижался к сырому шершавому стволу и принялся ждать, когда в моем окне произойдет что-нибудь необычное.
Я ощущал себя охотником с ружьем, поджидающим свою жертву. Время в такие моменты течет необычайно медленно, все проблемы отходят на задний план, мое Эго растворяется в моем ожидании. Меня больше нет.
Какая-то женщина, совсем еще не старая, но уже «в годах», с аккуратным пучком волос на затылке и в длинном домашнем платье голубого цвета, заходит комнату, в ее руках поднос, на котором стоят две крохотные чашки и вазочка с печеньем. Она ставит поднос на журнальный столик. Сама садится на кожаный диван, который сильно проминается под ее весом. Наверное, она собирается пить чай. Но не одна – она наверняка ждет еще кого-то. Я вижу ее очень хорошо, могу различить, как поднимается от мерного напряженного дыхания ее грудь, я вижу ее грустные глаза и даже морщинки под ними.
Скорее всего, в этой комнате должен произойти какой-то очень важный разговор.
И вот появляется мужчина. Большой, высокий, с усами и с брюшком, одетый во что-то домашнее, но очень опрятное, с мокрыми волосами и перекинутым через плечо полотенцем – принимал душ, судя по всему.
Вот он садится рядом с ней. Мое воображение уносит меня к их разговору, я почти наяву слышу каждое их слово.
– Что же нам делать, Виктор? – взволновано спрашивает женщина, передавая мужчине одну чашечку.
Голос у нее приятный, бархатный, как у старомодной учительницы пения или французской гувернантки.
– А что тут сделаешь? – мужчина разводит руками.
– Ну, ты же глава нашей семьи, придумай, что-нибудь. Скажи ей, что ты против этого брака.
Виктор наклоняет голову к чашке и делает аккуратный глоток. К печенью он не притрагивается. Какое-то время в комнате царит тишина и напряжение. Мне кажется, женщина готова заплакать.
– Ей всего семнадцать лет. Она еще ребенок, – гневно восклицает она после паузы. – Я не позволю ей испортить себе жизнь. Она еще колледж не закончила. Я хочу, чтобы она сделала карьеру, стала сильной, самостоятельной, умной женщиной, а не просто замужней квочкой!
– Но ты же вышла за меня, не доучившись? – сердито возразил мужчина.
– Я была совсем глупой. Ну и что с тех пор было в моей жизни? В нашей жизни. Ты работаешь, я целыми днями сижу дома и от скуки вожусь с цветами. Вот и все. Ты того же желаешь ей, чтобы она так вот всю жизнь мучалась? Ну не молчи же!
Мужчина снова делает глоток чаю. Он уже не сердится, наверное, за долгие годы супружества успел привыкнуть к эмоциональности жены.
– Если бы он был мужчиной, а не мальчишкой, или имел перспективы в жизни, или богатых родителей. Ты видел его? Это же бестолочь, от которого не будет толку! Кого она себе выбрала? А как будут над нами смеяться соседи…
– Я тоже был бестолочью, и частенько попадал на пятнадцать суток за дебоши, – перебил ее Виктор.
– Ну, я знала, что в тебе есть что-то, я это видела. И вот ты полковник милиции! А ее ухажер занимается тем, что бренчит на гитаре в подъездах.
– Значит, хулиган лучше музыканта?
– Оба хороши, – немного растерялась женщина, – Найдет еще себе нормально парня… Послушай, ты же полковник! Забери его в милицию!
– За что? – удивился мужчина.
– За что хочешь, придумай, что-нибудь. Ну, хотя бы за наркотики! Посади его! И тогда не будет свадьбы!
– А если наша дочь уже успела эмм… «залететь»? – парировал он.
Женщина покраснела. Ее возмутили эти слова.
– Как это залетела?! Она же ребенок, ей всего семнадцать! Господи, думай, что говоришь!
Мужчина лишь покачал головой.
– Сейчас другие нравы. Рожают и в тринадцать. Вдруг и правда забеременела? Кому тогда она с ребенком будет нужна, если я ее жениха, как ты говоришь, посажу?
– Ну… Ну я не знаю, – женщина упрямо продолжала искать выходы из ситуации, – Ну тогда договорись с военкоматом, пусть его в армию заберут! Чтоб никак не отвертелся. Это и не тюрьма, но тоже неплохо. За два года Света успеет его забыть, доучится, сделает карьеру.
– А ты свою дочь спросила, нужна ли ей учеба и карьера? – усмехнулся Виктор, – А может, она домохозяйкой хочет стать, детей растить?
– Она еще маленький глупый ребенок, она ничего в этом не соображает!
– Тебе видней, – мужчина почти улыбнулся.
– Что значит, мне видней?
– Успокойся.
– Ах, успокоиться?! – женщина начала задыхаться от негодования. Да, в ней погибла настоящая МХАТовская актриса!
– Лида, просто вздохни поглубже и успокойся. Сначала двадцать лет ты устраивала истерики мне, теперь нашла себе новую жертву. Твою дочь.
– Нашу дочь. Слышишь – нашу, – подчеркнула она, – Когда наша дочь в тридцать лет прибежит обратно и скажет, что ее жизнь не удалась, в этом будешь виноват ты!
Мужчина пожал плечами.
– Я ее никогда не трогал и пальцем, и не обижал ни единым словом. Ты ее постоянно третируешь. Если она и будет несчастной, то виноваты в этом будем мы оба. Ты – потому что пытаешься заставить ее жить чужой жизнью, а я – потому что не мешал.
Они еще некоторое время сидели молча. Потом вдруг оба повернули головы в сторону – наверное, в дверь позвонили. Мужчина встал и пошел открывать.
Через некоторое время он вернулся. Вместе с ним в комнату вошли молодые люди – красивая черноволосая девочка, худенькая, как прутик березки, и мальчик, такой же худой, как она, патлатый, большеглазый, какой-то несуразный.
Лицо Лидии перекосилось в отвращении. Виктор оставался спокойным, он сел и продолжил пить чай.
– Привет, мама, – сказала Света. Парнишка тоже поздоровался с родителями своей невесты. Потом Света взяла его за руку и повела в свою комнату.
Мать не выдержала.
– Молодой человек, – сказала она сурово, – Как вам не стыдно появляться в этом доме?!
– Мама! – вскрикнула девушка.
– Иди в свою комнату, – гневно прикрикнула на нее мать, – Мне надо поговорить с твоим молодым человеком!
Виктор, как видно, смаковал ситуацию. Подросток покраснел, как рак, и переминался с ноги на ногу.
– Оставь нас в покое! – вскричала девушка, – Слава, проходи в мою комнату и не слушай ее.
– Я в доме хозяйка, – ответила ей мать, – А его ноги здесь больше не будет!
Женщина поднялась со своего места, она опять гневно дышала со своей роскошной МХАТовской артистичностью.
– Тогда и меня здесь не будет! – заявила ей дочь и потащила своего безропотного Славу в коридор.
– Виктор! – возмутилась женщина, глядя на своего мужа, – Сделай хоть что-нибудь, не позволь ей уйти! Она глупая, совсем не понимает, что я о ней забочусь!
В прихожей слышались всхлипывания Светы – она нервно, в истерике зашнуровывала свои ботинки. Как мало надо, чтобы обидеть молодость…
– Если ты сейчас уйдешь, – вскричала женщина, – Обратно можешь не возвращаться! Пусть твой хахаль тебя и содержит!
Мужчина допил чай, нашел на диване пульт и включил телевизор. Его интересовал футбол.
...Только что мною была прожита чужая жизнь, чужая проблему. А я люблю решать чужие проблемы, люблю анализировать их.
Эта женщина наверняка убеждена, что муж, точнее, сам факт замужества, испортил ей молодость. Учеба, карьера, самостоятельность – вот, о чем она мечтала. И тут появился он – сильный мужчина, хулиган и бандит, как это романтично и авантюрно! Молодая кровь вскипела, Лидия не глядя вышла замуж за Виктора, и пришлось забыть обо всем, кроме семейного очага. А теперь она пытается заставить свою дочь прожить другую – ее неудавшуюся – жизнь. И молчаливый несуразный паренек просто попал под удар. Стал мишенью накопившегося недовольства жизнью. Ведь полковника милиции истериками не проймешь…
***
После этого окна мне нужно было отдохнуть. Сцена была слишком эмоциональной и волнительной.
Я вышел на большую площадь, где располагалось здание городская Думы, несколько фонтанов, киоски, в которых продавали мороженое. Пестрая толпа неспешно гуляла по бульварам и тротуарам.
Около самого большого фонтана с десяток бодрых пенсионеров сажали тополя. Здесь стояла машина ЗИЛ, в кузове которой было полно саженцев, лопат и граблей. Эти люди озеленяли город. Они громко смеялись, вспоминали молодость, иногда ругались. Над фонтаном вились мелкие пичуги и громко, тревожно кричали.
Любой желающий мог присоединиться к акции по озеленению. Я подошел к этим людям, выбрал себе лопату и молодое тонкое деревце и принялся за работу. Один старый дедушка указал мне место, где следует сажать.
Я выкопал небольшой пласт серой земли и сбросил его рядом с ямкой. В траве копошились насекомые. Я ощутил блаженство.
Когда яма стала достаточно глубокой, я отложил лопату в сторону, взял деревце и аккуратно воткнул его в землю. Руками присыпал корни, потом всю выкопанную землю я покидал в яму и слегка притоптал. Кто-то принес несколько ведер воды, и я полил мой саженец.
– Дереву, – сказал кто-то рядом тихим голосом, – После такой пересадки нужно много воды, чтобы восстановить свои силы. Так что лей больше, не стесняйся. Ведра четыре сразу – будет нормально.
Я с превеликим удовольствием переворачивал на свежевскопанную землю ведро за ведром. Я был почти счастлив.
Мое дерево пустит корни и вырастет огромным и сильным, может быть, даже переживет меня. Если, конечно, не засохнет через пару дней – может не прижиться.
***
После этого я отправился в небольшой скверик неподалеку, уселся на скамейке среди кустов волчьей ягоды, и уже оттуда, никем не замеченный, принялся наблюдать мир. Рядом со мной стояла старая беседка, окруженная зелеными тополями. Внутри беседки находилось несколько скамеек, прибитых к ее стенам, гнилые столбы держали покосившуюся крышу. Здесь валялось множество бутылок, одноразовых стаканов и куча каких-то пакетов.
Я сидел среди кустов, наслаждаясь тишиной, когда в беседку вошла пара. Девушке было лет восемнадцать, мужчине – около тридцати. Она была юной, темноволосой красавицей с большущими глазами, и было что-то домашнее и задушевное в ней – джинсы с аппликацией из страз и цветов, розовая кофточка. Наивная маленькая фея. А он был небрит, пьян, уже имел небольшой животик, и такую же не большую лысину на макушке.
Странная пара. Они не подходят друг другу. Интересно, как и где вообще они могли встретиться?
Мужик присел на скамейку и выудил из черного полиэтиленового пакета бутылку вина, шпроты, газетку и пару стаканов.
– Тебе надо расслабиться, – сказал он, обращаясь к девушке, – Сегодня хороший день. Выпьем вина?
– Ну, только один стаканчик, не больше, – ответила фея.
Красная жидкость льется в стакан. Девушка «считает ворон», мужичок похотливо пялится на ее грудь.
В течение пятнадцати минут я узнал, о чем говорят люди, которым нечего друг другу сказать. Дискотеки, погода, животные, сотовые телефоны – они обсудили все на свете. После первого стакана пошел второй.
Похоже, девушка расслабилась. Она уже чуть развалилась на скамейке, взгляд ее блуждал. Вероятно, она совсем не пьет. Либо в вине что-то было. Хотя, откуда? Он ведь наливал прямо из бутылки, а бутылка до этого была запечатана.
– Слушай, – сказал вдруг мужчина, – А у тебя много парней было?
Фея отрицательно покачала головой.
– Мало?
– Не было еще, – почти прошептала она и с трепетом заглянула в его глаза.
– Так… тебе вроде уже восемнадцать! Как ты так сохранилась?
– Ну… – протянула она, сморщив лобик, – Понимаешь, мальчики моего возраста только об одном всегда и думают, и таращатся только на сиськи. А мне хочется, чтобы во мне видели человека, а не только мою грудь. Понимаешь?
– Конечно, – кивнул он, пьяно ухмыльнувшись, – Да все молодые – дураки. А ты и правда – умница. Ты не как все эти вертихвостки, которые шароебятся по дискотекам с малолетними идиотами.
Фея немного покраснела.
– Но все же, – продолжал он, – Не стоит задерживать этот момент, иначе навсегда останешься одна. Понимаешь, женщина так устроена, что ей непременно нужно потерять девственность до восемнадцати, иначе потом никто уже не клюнет на нее. Я взрослый, я знаю, о чем говорю.
Девушка замерла.
– Лучше это сделать со взрослым мужчиной, который имеет опыт и который, самое главное, не бросит тебя, получив свое.
– А ты… – прошептала она, – А ты любишь меня?
– Ну конечно, – ответил он хорошо заученным чувственным тоном.
– Честно-честно?
– Честней не бывает. Иначе стал бы я с тобой тут пить вино?
Мужчина улыбнулся. Сверкнул железный зуб.
– Я по любви хочу, – прошептала она.
Его рука упала ей на коленку.
– Так по любви и будет, – снова улыбнулся он, и рука его поднялась выше.
– Что прямо здесь? – удивилась она и покраснела.
– Ну, а что? – в свою очередь удивился он, – Тут тихо, никто не мешает, романтика – цветочки, свежий воздух. Презерватив у меня есть. Друг друга мы уже знаем почти неделю. Все свои, чего ждать то?
