сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Город по сей день окружен крепостным валом, и на вершине стены проложена симпатичная прогулочная тропа. Там растут деревья, есть парк и скамейки для пикника, и даже пара кафе. Одним ярким и теплым утром Джон ушел на пробежку, а я в одиночестве гулял по стене. И вдруг увидел ребенка. Думаю, ей было года два или три. Она собирала каштаны со стариком, который, как я понял, был ее дедом. Не знаю, видел ли ты когда-нибудь каштаны, упавшие с дерева, но они заключены в колючую зеленую оболочку. Старик бил по ним тростью, чтобы раскрыть, и говорил: «Вон он! Бери! Бери!». А она подбегала, хватала каштан и бросала его в мешочек, который держал ее дед, а после вопила: «Еще! Еще!». Картина была такой живописной, точно в кино. Такой идеальной, и я мог думать только о том, что на его месте должен быть Джордж. Джордж заслуживает того, чтобы иметь внуков. Но я до сих пор так и не смог подарить ему это счастье.
Я должен сменить тему, иначе снова расплачусь.
На днях я беседовал с Анжело. Он редко звонит, но из раза в раз умудряется меня удивить. Ты знаешь, что он надеется работать с детьми-сиротами? С подростками, в частности. Не в качестве приемного родителя, нет, но он думает присоединиться к программе «Старший брат» в качестве воспитателя. Я сказал ему, что это замечательная идея. В конце концов, он может понять этих детей лучше нас всех, вместе взятых. Еще я убедил его позволить мне оплатить его обучение. Он не ставит высоких целей. Просто хочет взять курс или два, чтобы немного раширить свой кругозор. Я считаю, это желание достойно всяческой похвалы, и страшно рад, что способен помочь. Поначалу он отказывался от денег. Все повторял, что это чересчур дорого. Но бога ради, это всего лишь деньги. Смысл их иметь, если я не могу тратить их на дорогих мне людей? Потом он битый час пытался уговорить меня принимать ежемесячные платежи. Но ты не представляешь, насколько мне все равно, вернут мне долг или нет. В конце концов мы заключили сделку. Я сказал, что если когда-нибудь обеднею до сотни долларов, то он будет обязан отдать мне все, что имеет. Но до тех пор, сказал я, мы в расчете. И точка.
О. И я взял с него слово понянчиться с нашим ребенком, когда буду в Коде, – просто чтобы заставить его поерзать. Клянусь, я услышал в его голосе панику. Ну вот, я снова вернулся к усыновлению. Я не могу думать об этом. Слишком печально.
Будь здоров, сладость. Пусть твои праздники пройдут лучше моих.
***
Двадцать второго декабря мы прибыли в Мюнхен, и Коул немедленно развил бурную деятельность. Хотя до Рождества оставалось всего ничего, он настоял на том, чтобы мы поставили елку. Первый день мы провели на базарах, которые, как и обещал Коул, оказались поистине изумительными. Он занимался поисками подарков и елочных украшений, а мы с отцом сосредоточились на еде. Здесь продавался и миндаль, обжаренный с сахаром, и пряники, и штоллены, и согревающий внутренности глинтвейн. К середине дня мои пальцы закоченели и стали липкими, а сознание было приятно затуманено алкоголем. Нос и щеки отца стали ярко-красного цвета, и когда он, блуждая между прилавками, начал пошатываться, Коул, снисходительно закатив глаза, отправил нас обратно в апартаменты.
– К тому же, – добавил он, – я не могу покупать вам подарки, пока вы стоите у меня над душой.
– Только не увлекайся. Нам еще везти все это домой.
Грейс должна была прилететь в канун Рождества. Несмотря на упорные заверения в том, что она не приедет, Коул сделал все, чтобы подготовиться к встрече. Он потратил много часов, мучительно размышляя над тем, что же ей подарить, и в итоге остановился на кашемировой шали и шокирующе дорогих драгоценностях. Я ожидал, что он будет нервничать и, возможно, сердиться на папу за то, что тот пригласил ее, однако вечером двадцать третьего, наблюдая за тем, как он выбирает ожерелье, браслет и подходящие серьги, осознал, что он испытывает умеренный оптимизм. Он хорошо скрывал его за равнодушием, но все-таки провести меня не сумел. Это было похоже на ожидание известий от Томаса. Страх и надежда уравновешивали друг друга, были двумя сторонами одной монеты, и я представлял, как эта монета взлетает в воздух и, описывая дугу, снова и снова переворачивается, попеременно являя то оживленное предвкушение, то мрачное ожидание разочарования, а потом падает вниз. Какой стороной – неизвестно.
Все утро двадцать четвертого Коул ждал, когда зазвонит телефон. По мере того, как секунды перетекали в минуты, а минуты в часы, его самоконтроль стал рассыпаться. Он не находил себе места. Ходил по квартире и поправлял рождественские украшения, словно в них каким-то образом содержался ответ. Часто смотрел на часы. Он был словно ребенок, который, несмотря на свой страх, стоял в очереди, чтобы увидеться с Сантой.
– Она давно должна была позвонить, чтобы все отменить, – сказал он мне шепотом, пока мы убирали со стола после ужина, и было неясно, какая сторона монеты блеснула в этот момент.
Из соседней комнаты до нас долетело жужжание сотового отца. Разобрать, о чем он говорил, было нельзя, но через минуту отец пришел с отчетом на кухню.
– Ее самолет приземлился. Она ждет багаж. Сказала, что будет здесь минут через сорок.
– О, – только и смог сказать Коул. Его голос прозвучал растерянно, тихо, обезоруживающе по-детски. Он стал заламывать руки и озираться по сторонам, не зная, чем бы занять себя. В нем бурлило слишком много нервной энергии. Либо он мог обуздать свои нервы и довести нас всех до безумия, либо я мог попытаться отвлечь его. Секс не сработал бы – частично из-за того, что в одной комнате с нами стоял мой отец, но в основном потому что Коулу потребовалось бы чересчур много времени на то, чтобы расслабиться и начать получать удовольствие. И тогда я налил ему немного вина.
– Иди сядь, – сказал я. – Я сам все уберу.
Закончив, я нашел Коула на диване с открытой книгой в руках. Но вскоре понял, что он не читает. Он не переворачивал страницы. Он просто смотрел на слова. Что, как я подозревал, было проще, чем смотреть на часы. Отец переключал каналы на телевизоре – без сомнений, пытаясь найти что-нибудь на английском.
Я сел рядом с Коулом и обнял его. Попробовал притянуть его напряженное тело к себе, понуждая расслабиться у меня на груди, но он не поддался. И тогда я ограничился тем, что стал поглаживать его спину.
– Тебе что-нибудь принести?
– Джонни, перестань суетиться. Я в полном порядке.
То была чистейшая ложь, но я ей не удивился. Я поглаживал его по спине до тех пор, пока он не перестал притворяться, что занят чтением. Он закрыл глаза и опустил плечи, показывая этими еле заметными жестами, что уступает.
– Я не видел ее шесть лет, – в конце концов сказал он.
То есть, целую вечность. Я поцеловал его в висок. Попытался найти, что сказать, но не нашел, потому что понятия не имел, какие слова ему нужно услышать. Что все будет хорошо? Когда, возможно, не будет? Что я люблю его несмотря ни на что? Он и так это знал.
В дверь позвонили. Коул вперил горящий взгляд в папу. Отец с молчаливым вызовом на лице тоже уставился на него. В конце концов я, раздраженный их поведением, решил проблему тем, что пошел и сам открыл дверь.
Я ни разу не видел Грейс даже на фото. Когда я думал о ней, мне представлялась стереотипная богатая стерва – высокая, ослепительная, надменная дама с платиновыми волосами и сверкающим пренебрежением взглядом.
Я ошибся по всем пунктам.
Во-первых, она оказалась старше, чем я ожидал. Мы с Коулом были ближе к сорока, чем к тридцати, и все-таки в моем воображении она была не старше пятидесяти. Я испытал шок, осознав, что она, разумеется, ровесница моего отца. Что ей, вероятно, под шестьдесят, хоть она и выглядела чертовски хорошо для своего возраста.
Следующим сюрпризом стало ее сходство с сыном. Или его сходство с ней. У них была одинаковая карамельная кожа, одинаковые волосы цвета корицы, одинаковое стройное телосложение и, что поразило меня больше всего, совершенно одинаковые глаза – совпадали не только форма и цвет, но и выражение смешанного с волнением ужаса.
– Здравствуйте, – сказала она. – Вы, наверное, Джон.
Она протянула мне руку, и я пожал ее. На ней были мягкие кожаные перчатки, которые вряд ли могли защитить от немецких морозов. Я оглядел ее хорошо сшитый костюм, мерцающие в ушах серьги с безвкусно большими бриллиантами и затянутые в тугой узел волосы. И с удовлетворением осознал, что в одном оказался прав – она уделяла огромное внимание своему внешнему виду и драгоценностям, купленным на деньги своего сына.
– Он самый, – ответил я. – Приятно наконец-то познакомиться с вами. – Ответ был банальным и несколько ядовитым, с чересчур заметным акцентом на «наконец-то». Ее улыбка дрогнула, и я испытал нечто среднее между злорадством и чувством вины.
Я сделал шаг в сторону и пропустил ее внутрь. Ее улыбка, пока она пожимала руку отцу, была широкой и искренней, а потом она повернулась к Коулу.
Он стоял совершенно неподвижно, с непроницаемым выражением на лице. Она смотрела на него с тем же отсутствием различимых эмоций. Шесть лет, и они не представляли, что делать.
Она нарушила молчание первой. Шагнула вперед и протянула руки, словно для того, чтобы обнять его.
– Коул, дорогой. Я так рада видеть тебя. Прошло столько времени…
Отступив назад, он прервал ее и вместо того, чтобы упасть в ее предполагаемые объятия, подал ей руку.
– Шесть лет. Я удивлен, что ты смогла вырваться.
Она моргнула. Было неясно, то ли она сражается со слезами, то ли подыскивает ответную колкость.
– Ладно, неважно. – Он стиснул ее ладонь и шагнул вперед, чтобы поцеловать ее в щеку. Они были примерно одного роста, хотя лишь потому, что на ней были низкие каблуки. – Ты, верно, утомилась после поездки, – сказал он, отпуская ее. – Тебе лучше присесть. Джордж, ты не занесешь ее вещи? Джонни, прими у нее пальто. Я принесу тебе бокал вина, мама. Полагаю, ты предпочитаешь белое?
– Любое, какое открыто. – Она присела на стул – на самый краешек, словно готовясь при необходимости броситься к выходу.
– Как добрались? – спросил мой отец.
– Прекрасно, спасибо. – Она нервно улыбнулась ему. Коул как-то обмолвился, что она делала пластику, но ее лицо не выглядело стянутым, как у некоторых знаменитостей. Не было у нее и чрезмерно пухлого рта, что я мог бы списать на инъекции коллагена. Если она что-то и поправляла, то умеренно и со вкусом. – Как вы здесь проводите время?
Она задала вопрос папе, но тот в упор смотрел на меня. Прямо как в детстве, когда к нам приезжал двоюродный дедушка Генри, и отец наказывал вести себя вежливо и разговаривать с ним несмотря на то, что он пах нафталином, и у него подмышками росли такие длинные волосы, что они часто торчали из-под рукавов его летних рубашек. Мне не вполне удалось улыбнуться, но я постарался придать своему лицу дружелюбное выражение.
– Неплохо. Рождественские базары великолепны. Вы видели их?
Она покачала головой, но ее внимание было обращено не на меня. Коул вернулся с бокалом вина, и ее взгляд моментально переметнулся к нему.
– Нет, но я о них слышала. Коул, ты как-то раз приезжал сюда на Рождество вместе с отцом, да?
Он протянул ей бокал. Не с красным вином, которое мы пили за ужином. Он открыл для нее белое.
– Вполне допускаю.
Она взяла у него бокал. Ее взгляд был намертво приклеен к его лицу.
– Тебе, кажется, было двенадцать.
Он отвернулся от нее, чтобы сесть рядом со мной на диван.
– Не уверен, что помню.
Глупости. Конечно, он помнил. Как же иначе?
– А вас с ними не было? – спросил я у Грейс.
Она пригубила вино и задержала бокал у лица, по-видимому, взвешивая ответ. Когда она заговорила, то ее слова были обращены не ко мне, а, казалось, к бокалу в ее руке.
– Меня, если не ошибаюсь, не пригласили, но когда я в следующий раз увидела Коула, он только об этом и говорил.
– Ерунда, – сказал Коул. – Я едва помню, что тогда было.
– Конечно, – сказала она.
Они оба отвернулись в разные стороны, словно могли найти в углах комнаты ответы или спасение. Или подсказки, как им вести себя. Атмосфера стала тяжелой и угнетающей – в ней повис не гнев, как я ожидал, но печаль незалеченных ран и невысказанных извинений. Я повернулся к отцу и увидел у него на лице отражение своего собственного замешательства.
– По телевизору, наверное, что-то идет, – сказал я. Пусть на немецком, но, по крайней мере, нам будет на чем сконцентрироваться.
Глава 4
Проснувшись рождественским утром, я оставил Коула досыпать, а сам ушел на пробежку. В такой ранний час на улицах не было ни души. Базары стояли безмолвные и пустые. Было пасмурно. Воздух был сырым, тяжелым и очень холодным, и дымка, висевшая в нем, создавала странное мерцающее свечение вокруг уличных фонарей. Мир выглядел словно в расфокусе. Голые деревья казались бесплотными и словно глумливо шептали мне, что все сегодня пройдет не так, как должно.
Предыдущий вечер, к счастью, продлился недолго. Грейс быстро настиг джетлаг, и через час после приезда она отправилась спать. Я, как послушный сын, пошел с отцом на полуночную мессу в местную церковь, хоть и знал, что мы не поймем из службы ни слова. К тому времени, когда мы вернулись домой, Коул уже крепко спал.
Наступающий день вызывал у меня тревогу и страх. Я не знал, чего ожидать. И не был уверен в том, что чувствую по отношению к Грейс. Она оказалась далеко не такой подлой стервой, как я представлял, однако по-прежнему оставалась той самой женщиной, которая не прилетела на нашу свадьбу и отказалась встретиться с Коулом в его день рождения, хотя находилась в одном с нами городе.
Несмотря на долгую и энергичную пробежку, я дико продрог. Вернувшись в апартаменты, я застал Коула выходящим из душа. Он распутно мне улыбнулся и отбросил полотенце на пол.
– Ты очень вовремя, солнце.
Я даже не стал полностью раздеваться. Я усадил его на край туалетного столика и, пока он возился со смазкой, приспустил свои тренировочные штаны. Через секунду его ноги обвились вокруг моей талии, а тело жарко сжало мой член. Ванная еще была наполнена паром. Его кожа под моими ладонями горела как в лихорадке, и повсюду витал запах клубники. Мы занимались любовью с бесшумной скрытностью юных, наполовину со смехом, наполовину с отчаянным рвением, и было так странно осознавать, что где-то в квартире спит мой отец и его мать. Позже мне пришло в голову, что все будет так же, когда мы станем родителями.
К тому времени, как я, приняв душ и переодевшись в нормальные вещи, вышел из спальни, все остальные уже проснулись и были одеты. На нас с отцом были обычные джинсы, но Грейс надела шерстяной брючный костюм, а волосы вновь убрала в тугой узел. Она выглядела так, словно находилась не в тесном кругу семьи, а на каком-то официальном мероприятии.
Коул запланировал на обед невероятное количество блюд, так что за завтраком мы ограничились булочками и кофе. Когда Грейс, мой отец и я расселись вокруг кухонного стола, Коул уже вовсю занимался готовкой, хоть я и подозревал, что это связано скорее с потребностью сжечь нервное напряжение, нежели с реальной необходимостью что-то делать.
– Посиди с нами, – сказала Грейс, когда он начал нарезать сельдерей.
– Я бы предпочел сначала закончить.
Она вздохнула.
– Не знаю, зачем ты взвалил на себя столько хлопот. Можно ведь было все заказать или нанять для готовки специального человека.
В его движениях произошел еле заметный сбой, нож на долю секунды завис над доской, но он не ответил.
– Он любит готовить, – сказал мой отец. Не столько с упреком в сторону Грейс, сколько с любовью к своему зятю. – Оставьте его.
Грейс, дернув головой, отвернулась. Это странное, резкое движение было отчего-то очень знакомым.
– Мне лишь показалось, что это ужасно хлопотно.
В конце концов мы перебрались в гостиную, где лежали подарки. Мы открывали их по очереди, по одному, максимально растягивая это занятие. Я гадал, как сложится наше следующее Рождество. Будет ли в нашем доме ребенок, который нетерпеливо сорвет бумагу с подарков? Выпадет ли нам шанс спрятать ночью игрушки под елкой? Коул изо всех сил пытался имитировать оживление, но мне было видно, что его гнетут те же мысли. Я видел, как гасла его улыбка, когда он думал, что никто не глядит. Понимали папа и Грейс, что творится у него в голове, или нет, я не знал, но они, похоже, улавливали, что что-то не так. У всеобщего настроения был неоспоримо скорбный оттенок.
Нам предстояло пробыть в Мюнхене до Нового года, и Коул, по-видимому, не хотел, чтобы мы заскучали. Его подарки состояли, в основном, из билетов: мы получили поездку на целый день в Зальцбург, ски-пассы на Альпшпитце и Цугшпитце и билеты на концерт классической музыки. Все это, вероятно, обошлось ему в неприлично крупную сумму, но я, узнав, что нам не придется всю неделю сидеть в четырех стенах и молчать, испытал облегчение.
