сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
– У него большое сердце. Он заботится обо всех, кого знает, – в той мере, в которой ему позволяют. Я думаю, он будет прекрасным родителем.
– В отличие от меня. Знаете, он был прав. Я понятия не имею, как обращаться с детьми. И никогда не имела.
– Как и все мы. Пока не оказывается, что уже слишком поздно.
Она вздохнула.
– Могу я быть откровенной?
– Вы спрашиваете об этом сейчас, когда мы оба голые? После того, что мы сделали? Надеюсь, речь не о моем выступлении.
Она рассмеялась – как я и надеялся.
– Нет. О Ники.
– О ком?
– Об отце Коула.
– О. – Меня удивило ее желание обсудить бывшего мужа. – Я не знал, что его так зовут.
Она рассмеялась.
– Ну, на самом деле, его звали немного иначе. Коул Николас Фентон Дэвенпорт Второй, если хотите знать, но он предпочитал имя Николас. Он терпеть не мог, когда его звали Ник.
– Но против Ники не возражал?
– Напротив. Это имя он ненавидел даже сильнее.
И ей, разумеется, было необходимо называть его именно так. Привык ли он, как Джон смирился с именем Джонни, или же Грейс каждый раз выводила его из себя?
– Коул редко о нем вспоминает.
– Правда? Не ожидала.
– Почему?
Она пожала плечами и в темноте повернулась ко мне.
– Простите.
– За что?
– Мне кажется, зря я упомянула его. Как-то странно сейчас о нем говорить.
– Грейс, мы не дети. Мы все понимаем, ведь так? И вы, и я были женаты…
– Да, но ваш брак был настоящим. Вы ведь любили свою жену?
– И люблю до сих пор.
– У меня с Ники такого не было.
– Никогда?
Она покачала головой. Вокруг была темнота, поэтому я не мог ее видеть, но я услышал шорох ее волос по подушке. И почувствовал движение рядом с плечом.
– Он был более чем на тридцать лет старше меня. Мне было двадцать два. Годом раньше мои родители погибли в аварии. У меня не было денег. Я работала официанткой. Мы не влюбились друг в друга. Мы заключили сделку.
Я, конечно, не был знаком с этим Николасом, но тридцатилетняя разница в возрасте напрягла меня. Вместе со словом «сделка».
– Но ведь он женился на вас, да?
– Он хотел сына. Ничего больше его не заботило. И я пообещала этого сына родить.
– А он?
– Дал слово, что меня до конца жизни будут поддерживать.
– В смысле, финансово?
– Да. Звучит ужасно, я знаю. Но у меня не было денег, а он был так добр. Он мог выбрать себе жену где угодно, но – уж не знаю, почему – выбрал меня.
– И вы родили ребенка?
– Да. Я считала, что мне повезло родить сразу мальчика. Как он и хотел. Он меня баловал, и покупал мне подарки, и давал деньги на шоппинг. Нанимал нянь, чтобы они занимались ребенком. Я думала, что мне повезло. Мне и в голову не приходило, что в жизни может быть нечто большее, понимаете? Коул был под присмотром. О нем заботились. Как мне казалось, этого было достаточно.
– Но?
– Но я была несчастна. Я думала, что когда мы поженимся, то я впишусь в его круг. Думаю, он предполагал то же самое, но этого не случилось. Я оказалась не женой, а насмешкой. Глупой и молодой. Я рот не могла открыть без того, чтобы не опозорить его.
– Не может быть, чтобы все было так плохо.
– Поверьте, именно так все и было. Я только-только закончила школу и внезапно оказалась среди людей, которые не только учились в колледже, но и объехали целый мир. Которые видели вещи, о которых я даже не слышала. Которые были по-настоящему образованными.
– Если вы были настолько разными, то почему он женился на вас?
– Думаю, поначалу он находил мое невежество очаровательным. Так он мог гладить меня по головке и называть «глупенькой Грейс». Но с течением времени умиление износилось и очаровательное стало постыдным. Как-то раз мы были на вечеринке – кажется, на каком-то благотворительном ужине, – и я пыталась завязать общение с прочими женами, пусть все они и были старше меня. Я хотела, чтобы он мной гордился. И одна из них сказала…
Она умолкла и сделала вдох.
– Обещайте мне не смеяться.
– Она так сказала?
Она толкнула меня локтем.
– Нет! В смысле, это вы должны пообещать не смеяться над тем, что я расскажу.
– Обещаю.
Она вздохнула, явно не веря мне.
– В общем, она сказала, что Пантеон не оправдал ее ожиданий. Что он оказался намного меньше. А я сказала, что завидую ей, потому что всегда мечтала побывать в Греции.
– А, – сказал я. – Вы подумали о Парфеноне.
– Да.
– Кто угодно мог перепутать.
Она рассмеялась.
– Нет. Во всяком случает, только не люди их круга.
– И что случилось потом?
– Она подняла меня на смех. Сказала: «Милочка, ты никогда не станешь одной из нас. Почему бы тебе не посидеть на кухне вместе с любовницами?»
Мы стало ясно, откуда в ней развилось это надменное безразличие. То был щит против насмешек.
– Сидеть с любовницами было бы, наверное, веселее.
– Возможно.
– У вас были хорошие времена?
– Иногда. Особенно в Вейле. Мы ездили туда кататься на лыжах, когда мой Коул был еще маленьким. Николас уходил кататься один, а Коул, хоть уже и стоял на лыжах лучше меня, оставался со мной. Мы уходили вниз и гуляли по зеленым склонам. Это одно из немногих воспоминаний, когда я чувствую, что была настоящей матерью.
– У него до сих пор есть это кондо.
– Да? Странно.
– Ничуть.
Она отвернулась и стала смотреть на неподвижный вентилятор под потолком.
– После смерти отца он некоторое время жил у меня.
– Я не знал.
– Это продлилось всего несколько месяцев.
– А потом?
– Ему исполнилось шестнадцать, он купил себе автомобиль, и с тех пор я только его и видела. Он не хотел иметь со мной ничего общего.
– Как по мне, обычное поведение парня шестнадцати лет.
– Возможно. Не знаю. Он был таким обозленным. У него умер отец, и он, полагаю, еще разбирался со своей сексуальной ориентацией. Сколько раз я ни пыталась поговорить с ним, он всегда уходил.
– И в итоге вы перестали пытаться?
– Я думала, он сам так хотел.
А я думал, что она ошибается. Ребенок не может хотеть, чтобы мать от него отказалась.
Какое-то время мы лежали в неловком молчании. Постель, которую мы разделили, внезапно стала холодной.
Меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, Грейс было жаль. Она была молода, осталась одна, без поддержки, а муж в этом смысле ей ничем не помог. Джон всегда полагал, что Грейс избегает Коула из-за того, что занята своей светской жизнью. Я же чувствовал, что она до ужаса одинока и сторонится сына просто-напросто потому, что не знает, как с ним помириться. И все же понять, почему она предпринимает так мало усилий, я, как ни старался, не мог.
– Вы должны были приехать на свадьбу.
– Я знаю.
– Так почему не приехали?
– Боялась.
– Чего?
– Опозориться.
В моей груди вспыхнул гнев.
– Он ваш сын. Это был важный день для него – для них обоих! А вы думали исключительно о себе?
– Я и не жду, что вы поймете.
И хорошо. Потому что я на самом деле не понимал.
***
Утром позвонил Джон – сказать, что они добрались, но с Томасом еще не увиделись. Повесив трубку, я какое-то время лежал и вспоминал прошлую ночь. Я нервничал перед встречей с Грейс. Не из-за секса, но потому что, когда мы засыпали, атмосфера между нами была напряженной. То, что она делала – обещала приехать, но в итоге не приезжала, не поздравляла Коула с днем рождения, не появилась на свадьбе – не укладывалось в голове, и все-таки я не считал ее плохим человеком. Более того, мне казалось, что она, возможно, травмирована даже больше, чем ее сын.
Я нашел Грейс на кухне, где она готовила завтрак.
– Вот кофе, – сказала она, показав на кофейник.
– Спасибо.
Я налил себе кофе и, сев за стол, стал смотреть, как она укладывает бекон в сковородку и разбивает над миской яйца.
– Это благодаря вам Коул любит готовить?
Она покачала головой.
– Я никогда не умела готовить, как он.
– Я не спрашивал, кто научил его, как готовить. Я спросил, вы ли научили его любить сам процесс.
Она закусила губу.
– Мне бы хотелось верить, что да. – Она опустила лицо, и когда между нами упала завеса ее волос, я чуть было не рассмеялся – настолько ее поведение походило на то, как поступал ее сын. – Я рада, что вы уговорили меня приехать.
– Я тоже рад.
Она перевернула бекон, по-прежнему избегая смотреть мне в глаза.
– Знаете, вы вчера были правы. Я была отвратительной матерью. – Я использовал не совсем такие слова, но спорить не стал. Мне показалось, она того не хотела. – Я до сих пор помню день, когда его потеряла. – Она переложила бекон на бумажное полотенце. – Ему было двенадцать. К тому времени я уже перестала путешествовать с ними.
– Почему?
Она положила на сковородку новую порцию сырого бекона.
– Я терпеть не могла ездить в Европу. Для меня эти поездки всегда заканчивались стыдом. Нью-Йорк был единственным местом, где у Николаса жили друзья – ну, деловые партнеры, – которые были такими же невежественными, как я, поэтому, когда он предложил жить отдельно, я туда переехала. Но после Европы они всегда заезжали ко мне, и мы несколько дней притворялись семьей.
Коул до сих пор чаще всего заезжал в Нью-Йорк по пути домой из Европы, хотя в самом городе не оставался.
– Понятно.
– В тот день я всю предыдущую ночь развлекалась на вечеринке. Здесь нечем гордиться, но тогда я очень часто проводила время именно так. Они только что вернулись из Рима, и Коул пребывал в абсолютном экстазе. Только и говорил, что о Форуме и Колизее. У него была книга с накладками, которые показывали, какими эти места были в древности по сравнению с тем, что от них осталось сейчас, и он пытался мне ее показать. Но я ссорилась с Ники. Знаете, как это бывает, когда они маленькие? Вы ругаетесь поверх их голов, но так, чтобы дети не догадались.
– Да, знаю.
– В общем, Коул все пытался обратить мое внимание на себя, все говорил: «Мама, смотри», а потом… – Она покачала головой. – Я не помню, что именно к тому привело, потому что была сосредоточена на ссоре с его отцом, но внезапно Коул сказал: «Мама, ты не понимаешь». А я повернулась к нему и ответила: «Дорогой, дело не в том, понимаю я или нет. Просто мне все равно». – Она подняла руку, чтобы вытереть слезы. Я не заметил, что она плачет. Ничто в ее голосе это не выдало. – Я никогда не забуду, какое у него стало лицо. Словно ему дали пощечину. Он не заплакал… уверена, он считал себя слишком взрослым для слез… но он убежал. И все-таки я думала, что он отойдет. Но вечером, когда они оба уехали, я нашла ту его книжку на дне мусорного ведра. Он повырывал оттуда страницы, и я могла думать только о том, как ему больно.
– Почему вы не позвонили ему? Почему не попросили прощения?
Она пожала плечом.
– Не знаю. Я говорила себе, что он просто ребенок, что он это забудет.
– Но он не забыл.
– В следующий раз я увидела его спустя почти восемь месяцев, и к тому времени он меня еле терпел. Он отказался обнять меня. Он… – На этот раз ее голос осекся. Она закрыла руками лицо. Ее плечи дрожали.
Я остался сидеть, где сидел, и, глядя на Грейс, представлял того мужчину, которого знал, маленьким мальчиком, радость которого была уничтожена. Который тайно выбросил свое сокровище в мусорное ведро, потому что оно стало символом пренебрежения им.
– Бекон подгорает.
Она сняла сковородку с конфорки и выключила плиту. Я больше не хотел есть. И она, я подозревал, тоже.
Дело в том, что я понимал, как такое могло случиться. Я мог вспомнить, как срывался на Джона, когда он был маленьким. Сколько раз я просил его, ну пожалуйста, ради всего святого, просто помолчать пять минут. Как-то раз я сказал ему, что лучше послушаю ор мартовских кошек, чем его пение. На самом деле я так не думал. Подобно очень многим родителям, я просто хотел побыть в тишине, но спустя месяца полтора я осознал, что он вообще бросил петь. Разница заключалась в том, что впоследствии – пусть и позже, чем нужно – я понимал, что сделал ошибку. Я был в состоянии извиниться и помириться с ним. Значило ли это, что, как родитель, я был лучше ее? Или мне просто повезло больше, чем ей?
Но самым страшным моим грехом было не это.
– Когда Джону было годика два, он начал отказываться спать в детской кроватке. Он был достаточно большим, чтобы самостоятельно вылезти из нее, и стал приходить в нашу спальню и ложиться спать вместе с нами. Он ворочался, крутился и пинал меня в спину. В те дни у меня были сложности на работе, и в итоге я сказал Кэрол, что не могу по утрам вставать и идти на работу после того, как ночью не спал. И тогда Кэрол решила приучить Джонатана спать в своей комнате. Три ночи подряд она сидела с ним рядом в кресле-качалке и следила, чтобы он оставался в кроватке. Чтобы он не плакал и не будил остальных, она по полночи гладила его по спине и потому практически не спала. И вот, в один из дней той недели, наш кондиционер вышел из строя, хотя я ремонтировал его всего месяц назад. – Пришла моя очередь прятать глаза. Вместо того, чтобы отвернуться, я зафиксировал взгляд на своих стиснутых руках на коленях. – Была суббота. Бедная Кэрол еле держалась. Когда она уложила Джона на дневной сон, я сказал ей, чтобы она тоже пошла прилегла. Что я сам присмотрю за нашей шестилеткой Элизабет. Но еще мне надо было договориться насчет ремонта кондиционера. Я позвонил им, и мне сообщили, что все рабочие заняты – летом у многих в Финиксе ломаются кондиционеры – и смогут прийти только через несколько дней. И, понимаете, я так разозлился. Тогда это казалось совершенно оправданным, и я наорал на них и потребовал, чтобы они приехали побыстрей.
– И они приехали?
– Я уже и не помню. – Она не ответила. Видимо, почувствовала, каким мрачным стало мое настроение. – И только повесив трубку, я понял, что в гостиной, где я оставил Элизабет, никого нет. И я не слышал ее. – По моим щекам покатились слезы, и я молча их вытер. – Я еще помню то ощущение абсолютного ужаса. – Я коснулся груди. – Вот здесь. Я до сих пор его чувствую. Я знал: случилась беда, хоть и пытался убедить себя, что с ней все в порядке.
– И она?... – Ее голос был едва слышен.
Я покачал головой.
– Нет. Я нашел ее утонувшей в бассейне.
– О, Джордж!
– Она лежала лицом вниз, и не двигалась. – Я поперхнулся слезами и снова безуспешно попытался стереть их с лица. Когда я, наконец, поднял голову, то увидел, что Грейс глядит на меня, а ее глаза – глаза, так напоминавшие Коула – от ужаса и сочувствия стали огромными. Ее тонкие пальцы, тоже так похожие на его, замерли на губах. – Она была моей крошкой. То есть, Джон, конечно, был младше ее, и вы должны понять, что я любил их обоих. Но Элизабет… Она была… – Мой голос затих, пока я пытался облечь это в слова.
– Вашей дочерью, – тихо сказала она.
– Да.
– Джордж…
Она собиралась сказать то, что всегда говорили мне остальные. Что я не виноват. Но я не хотел это слушать. Точно так же, как ей была не нужна моя ложь о том, что она хорошая мать, мне была не нужна ее ложь о том, кто позволил Элизабет утонуть.
– Понимаете, два дня спустя я держал Джона у себя на руках. Он крепко спал. Не помню, где была Кэрол. И я сказал ему: «Если бы ты остался в кроватке, твоя сестра была бы жива». – Мне снова пришлось уставиться на колени. Я бросил попытки осушить свои слезы. – Это я настоял, чтобы Кэрол не выпускала его из кроватки. Если бы я разрешил ему спать вместе с нами… Если бы я подождал с тем звонком… Если бы запер ворота к бассейну… Но нет. Я обвинил его. – Она молча подождала, пока я достану из коробки салфетку и высморкаюсь. – Ему было два года, и он спал, так что не мог меня слышать…
– Конечно же, нет.
– Но иногда меня одолевали сомнения. Особенно позже, когда он взялся доказывать, что может добиться успеха, и гробил себя на работе, которая ему даже не нравилась. Я не мог не задаваться вопросом: что, если мои слова отложились у него в подсознании? Вдруг он знает, что был один день, когда я считал виноватым его?
Она пересекла кухню и села на стул рядом со мной. Потом придвинула его ближе и взяла меня за руку.
– Он не может этого знать.
– Наверное, нет. Но это еще не самое худшее, что я ему сделал. Дать своей дочери утонуть было худшим моим поступком в роли отца, но самый серьезный урон Джону я нанес позже, когда он признался мне, что он гей. – Я покачал головой. – Я не принял его.
– Но сейчас вы, похоже, относитесь к его ориентации хорошо.
– А вы?
Она моргнула.
– Не понимаю.
– Вы поэтому бросили Коула? Потому что он гей?
Она покачала головой.
– Нет. Я вовсе не хотела бросать его. Никогда. Его, скорее, словно отняли у меня, и полагаю… я не знаю, как мне вернуть его. Я не знаю, как помириться. После всех этих лет.
– Он ваш сын. Вы нужны ему.
– Я уже говорила вам. Он сын своего отца.
