сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
– Ну конечно. Что за вопрос? Вот, пытаюсь решить, хотим ли мы на завтрак «мимозу» или просто апельсиновый сок.
– Ты ходил в спальню.
– Понятия не имею, о чем ты. Мне поджарить бекон?
– Ты хочешь купить колыбель?
– Солнце, зачем? Ладно, просто разогрею нам ветчины.
Его тон, как всегда, был веселым и легким, но я почувствовал фальшь, и у меня защемило сердце от того, насколько он уязвим. Он отчаянно старался создать атмосферу нормальности и, стоило мне начать давить на него, закрывался. Взвешивая ответ, я смотрел, как он хлопочет на кухне, доставая из холодильника яйца, молоко и свежие зеленые перчики чили и аккуратно размещая все это на стойке. Он держался боком ко мне, двигаясь с опущенной головой, и пряди волос скрывали от меня то, что было у него на лице.
– Можно позвонить Томасу и спросить, нет ли у него новостей.
– Солнце, этот человек знает свою работу. Будь у него, что сообщить, он бы уже позвонил.
Коул был, разумеется, прав. И все же, когда вечером я вернулся с пробежки, то снова застал его на подоконнике в той пустой комнате. За окном терялись в ночи наш задний двор и бассейн. Свет внутри комнаты резал глаза.
– Поговори со мной, – сказал я.
– Не о чем говорить.
Он не мог обсуждать со мной важные вещи, не спрятавшись, так что я выключил свет, и комната погрузилась во тьму. Поскольку мебели не было, я легко пересек комнату и сел рядом с ним.
– А теперь поговори со мной.
Он тихо рассмеялся.
– Ты слишком хорошо меня знаешь.
– Как и ты меня.
– Наверное, это правда. – Он замолчал и опустил глаза на свои стиснутые между коленями руки. Я ждал в тишине, пока он соберется с силами и скажет то, что чувствовал нужным сказать. – Знаешь, в этой комнате никто ни разу не ночевал.
– Никогда?
Он покачал головой.
– У меня нет родных, которые могли бы нанести мне визит. А те немногие гости… ну, в общем, они спали не здесь.
Я поморщился при этом небрежном упоминании прочих его любовников, которые приходили сюда до меня, и он, словно уловив мои мысли, взял меня за руку.
– Их было куда меньше, чем тебе, вероятно, кажется, Джонни. Я взял себе в привычку не приглашать их домой.
– Ты приглашал меня.
– Ты всегда был моим исключением.
Я успокоенно улыбнулся и, продолжая держать его за руку, стал ждать, когда он продолжит.
– Говорят, стены хранят эхо увиденного. Я никогда в это не верил, но здесь… оно так. Я живу в этом доме уже восемь лет, и эта комната не видела ничего. Совсем ничего. Она нема. И пуста.
– Так будет не вечно.
– Хотелось бы верить, да тяжело.
– Ты должен надеяться.
В его сухом смехе было больше боли, чем юмора.
– В прошлом я никогда не увлекался надеждами. Я могу вспомнить всего один случай за всю свою жизнь, когда я хотел чего-то с похожим отчаяньем, но понятия не имел, как это получить.
– И что случилось потом?
Он сжал мою руку.
– Ты вытащил голову из задницы и приехал за мной.
Я улыбнулся воспоминанию.
– Но сейчас все иначе?
– Да, и это невыносимо. Ненавижу быть в подвешенном состоянии. Если б мне просто сказали: «да, у тебя будет ребенок» или «нет, этого никогда не случится»… Тогда я бы мог начать строить планы. Даже если бы это значило, что придется ждать еще год, или три, или пять. Но неопределенность и необходимость заставлять себя верить в мечту, которая может не сбыться, сводит меня с ума.
Я кивнул, больше всего на свете жалея о том, что не могу добыть для него этот ответ. Я понимал его боль, пусть и не вполне ее разделял. Когда я обнял его, он сразу напрягся. Он был обязан сопротивляться, потому что принять утешение значило признать, как ему тяжело.
– Помнишь, что ты сделал, когда ждал, пока я со всем разберусь?
– Я сбежал.
– Да. – Я потер его спину и коснулся губами виска. – Давай и сейчас тоже сбежим.
Он повернулся ко мне лицом. Мои глаза наконец-то привыкли к сумраку комнаты, и я смог разглядеть его скулы, его мягкий, чувственный рот.
– Ты серьезно?
– У нас ведь не было медового месяца.
– А что, если, пока нас не будет, появятся новости?
– Томас знает, как с нами связаться. Если он позвонит, мы первым же самолетом вернемся домой. – Я снова притянул его ближе и принялся целовать его щеки и подбородок, пока он, наконец, не расслабился и, растаяв, не обмяк у меня на груди.
– Куда мы поедем?
– Я еще не видел твой дом на Гавайях.
– У меня есть свой пруд для снорклинга.
– Но ведь там можно заниматься не только снорклингом, да?
Он рассмеялся.
– Разумеется. Как раз собирался сказать, чтобы ты не брал с собой плавки.
Я представил, как плаваю с ним в теплой воде. Как целую его, пока мы оба соленые после моря. Как мы добавляем к жару бассейна наш собственный жар.
– Давай уедем прямо сейчас.
– Я могу устроить нам перелет меньше, чем через двенадцать часов, но сперва… – Он вздохнул и поднял лицо. – Сделай так, чтобы я на какое-то время отвлекся.
– Как ты относишься к галстукам?
Он рассмеялся, и его губы отыскали мои.
– Положительно – на все сто процентов.
***
Следующие восемь месяцев мы прожили очень похоже на то, как он жил до того, как мы стали парой, – то есть, чаще путешествовали, чем нет. Мы проводили время на Гавайях и в Хэмптонсе, съездили на Окинаву и в Прагу. Три раза заезжали в Колорадо повидать наших друзей. Еще провели целый месяц, путешествуя по Италии. Мы начали с Рима. Я был там впервые, но Коулу по какой-то непонятной причине там не нравилось, и мы быстро перебрались в Сиену, а потом во Флоренцию. Я влюбился в Тоскану и обнаружил, что на итальянском Коул говорит почти так же бегло, как на французском. Мы редко упоминали усыновление, хотя Коул периодически сетовал на то, что мы слишком часто находимся вдали от моего отца. Он начал поговаривать о том, чтобы предоставить ему ежегодную стипендию, чтобы тот мог бросить работу. Я возражал, говоря, что отец никогда на это не согласится.
– Кроме того, – добавил я аргумент, – даже предложить будет невежливо.
– Солнце, давай я выражусь прямо. Ты ведь одобрил мою идею оплатить колледж Анжело, разве не так?
– Да, но это другое.
– И почему?
– Потому что… – Это было просто другое. И все-таки я не мог сформулировать, почему. Я ведь нормально воспринял его желание заплатить за обучение Анжело, пусть тот до сих пор так и не принял его предложение. Так почему ему было нельзя помочь моему отцу выйти на пенсию?
Несмотря на мои чувства по этому поводу, в середине года отец выставил меня лжецом, когда с радостью оставил работу, которой отдал двадцать два года. У него была приличная пенсия, однако принять решение окончательно ему помог предоставленный Коулом «фонд для поездок», и вскоре отец в половине случаев путешествовал вместе с нами. Он, видимо, чувствовал, что усыновление – деликатная тема, и не спрашивал нас о прогрессе, что было кстати, поскольку ответить нам было нечего. Возвращаясь в Финикс, мы всякий раз проводили пару недель, избегая закрытую дверь в конце коридора. В какой-то момент Коул срывался и заходил туда. Он проводил день или вечер, сидя на подоконнике и глядя на голые стены.
И в течение недели мы опять уезжали.
– Что будет, если у нас получится с усыновлением? – как-то раз спросил его я, пока мы ждали посадку на самолет. – Мы ведь больше не сможем вот так срываться и уезжать.
– Тем больше причин делать это сейчас, не считаешь?
В этом была своя правда, но он не мог оставаться дома вовсе не потому. Та комната преследовала его. Она содержала в себе столько потенциала, но в данный момент была печально пустой.
День благодарения мы решили провести на Гавайях, потому что отец там еще не бывал. Втроем нам было не осилить даже самую маленькую индейку, так что вместо нее мы выбрали морепродукты. Мы приготовили все блюда на гриле и сели есть на балконе, выходящем на океан. Все было практически идеально, но я знал, что нас мучает один и тот же вопрос: неужели мы до конца наших дней будем притворяться, что ничего больше нам и не нужно?
– Какие планы на Рождество? – спросил тем вечером мой отец. Он смотрел футбол. Коул, свернувшись в углу дивана, читал. Я работал за ноутбуком и одним глазом следил за игрой.
– Я пока не загадывал так далеко, – сказал Коул. – Куда бы тебе хотелось поехать?
Папа пожал плечами. Однако что-то в нем было странным. Мне показалось, что на самом деле его не слишком волнует, где мы проведем Рождество. Я подозревал, что у него есть какой-то скрытый мотив.
– Я согласен на любой вариант.
– Германия в декабре – просто сказка.
– Что, правда? – Я мало что знал о Германии, но в моем представлении она была не самым популярным туристическим направлением.
Коул улыбнулся мне, изо всех сил стараясь не рассмеяться над моим американским невежеством.
– Правда, солнце. Они устраивают изумительные рождественские базары. Можно провести неделю в Берлине, а на Рождество отправиться в Мюнхен.
– Звучит здорово, – сказал мой отец.
Коул снова опустил глаза в книгу – видимо, посчитав, что беседа закончена. Однако он ошибался. Судя по выражению на лице отца, я знал, что он готовится высказать какую-то мысль.
– Ты пригласишь свою мать?
Коул не оторвался от книги, но стал совершенно, болезненно неподвижен.
– К чему утруждаться? Она не приедет.
– Откуда ты знаешь, если даже не спрашивал?
– Потому что так было и будет всегда.
– Неужели так тяжело позвонить?
– Папа… – заговорил было я, но Коул наконец-то встретился с моим отцом взглядом.
– Она согласится, но не приедет. Приглашать ее – зря тратить время.
– Значит, ты не хочешь звонить ей?
Я задался вопросом, заметил ли он, что Коул пусть еле заметно, но вздрогнул.
– Не особенно. Нет.
Отец, размышляя, покрутил на коленях пульт.
– Ты не против, если ей позвоню я?
– Вы же с ней даже никогда не встречались.
– Знаю. И считаю, что пришло время это исправить.
Коул моргнул, словно решая, стоит ли продолжать этот спор. В итоге он закрыл книгу и встал. Ушел в спальню, принес оттуда листок бумаги и бесцеремонно бросил его отцу на колени. То была ближайшая к гневу эмоция, которую он когда-либо проявлял по отношению к моему отцу.
– Дорогой, как пожелаешь, – сказал он. Затем снова ушел в спальню и закрыл за собой дверь.
Я отложил ноутбук и, подавшись вперед, посмотрел папе в лицо.
– Зачем ты начал настаивать?
Он ответил не сразу. Какое-то время он сидел, поджав губы, и вертел в руках пульт.
– Мы семья, Джон. Мне кажется, хватит нам избегать ее.
– Ее никто и не избегает. Она сама не удосужилась появиться на свадьбе. Она сама два года назад не нашла чуть-чуть времени, чтобы увидеться с ним, когда на его день рождения мы приезжали в Нью-Йорк. Она сама…
Он поднял руку, останавливая меня.
– Джон, я все это знаю. Но у каждой истории есть две стороны.
Я встал и показал пальцем на коридор, куда ушел Коул.
– Хочешь сказать, это он виноват?
– Я не говорю, что кто-то там виноват. Просто… – Он вздохнул и потер пальцами лоб. – Иногда вещи сложнее, чем кажутся.
– Абсолютно ничего сложного в этой ситуации нет. Она слишком занята для того, чтобы уделять внимание сыну.
– Так ты предполагаешь, да, но откуда ты знаешь, что это правда?
– А какое еще может быть объяснение?
– Я не знаю, но мне кажется, нам пора прекратить строить предположения.
– Нет. Коул прав. Это зряшная трата времени.
– Ты когда-нибудь задумывался о том, какими были бы наши с тобой отношения, если бы твоя мама не умерла?
Вопрос меня ошарашил.
– А она здесь при чем?
– После твоего каминг-аута мы практически перестали общаться…
– Потому что ты не принял меня!
– Поначалу – да. Но я быстро остыл.
Я тяжело откинулся на диване.
– Пап, к чему ты ведешь?
– К тому, что я примирился с тем, что ты гей, гораздо раньше, чем тебе кажется. Но я не знал, с чего начать разговор. Я не знал, как все исправить.
– Ты не мог просто сказать «извини»?
– Иногда это тяжелее, чем нам хотелось бы признавать.
Я уставился на свои руки. Да, я знал, что смерть моей матери сблизила нас, но никогда не задумывался о том, насколько по-другому сложились бы вещи, будь все иначе. И я кивнул.
– Ладно. Так что ты ей скажешь?
– Пока не придумал. Но я знаю одно: попытка не пытка. Может, она и впрямь бессердечная стерва, как ты себе представляешь. А может… – Он пожал плечами и снова повернулся к футболу. – Может, она нас всех удивит.
Я в этом сомневался, но оставил свой скептицизм при себе. Коул предсказуемо не захотел обсуждать эту тему, и давить я не стал. Я не знал, чего ожидать. Хуже того, я не знал, на что можно надеяться. Я понимал желание отца вернуть мать Коула в лоно семьи, но боялся, что это не принесет Коулу ничего, кроме дополнительной боли.
Неделю спустя, пока мы были еще на Гавайях, отец с гордостью объявил:
– Грейс пообещала приехать.
Стояло раннее утро. Я только что выбрался из постели и пришел на кухню за кофе, но для игр был еще не готов.
– Кто?
– Мать Коула.
Мать Коула. Я даже не знал, что ее зовут Грейс.
– Ты все-таки ей позвонил?
– Нет, Джон. Воспользовался телепатией.
Я проигнорировал его колкость.
– И что, она сразу же согласилась?
– Пришлось немного поуговаривать.
– Она оказалась чересчур занята?
– Вообще-то, наоборот. Она сказала, что планов у нее нет, но она не хочет навязываться.
Я удивился. Поскольку такого точно не ожидал. Вид у отца стал окончательно самодовольным, и я, отказываясь смотреть, как он злорадствует, налил себе кофе и пошел сообщить новости Коулу. Я не представлял, как он их воспримет. Он мог обрадоваться или испытать облегчение. А мог и насторожиться.
Зайдя в спальню, я увидел, что он только-только проснулся, однако, какие бы эмоции ни охватили его после моего объявления, он не собирался их выдавать. Даже передо мной.
– Господи боже, неважно, что она наобещала Джорджу, – сказал он и, отшвырнув покрывало, толчком встал с кровати. Потом перешел к комоду, где лежали его часы, и, стоя ко мне спиной, долго возился с ними, чтобы не смотреть мне в лицо. – Она все равно не приедет. Не понимаю, зачем вообще ты озаботился тем, чтобы мне рассказать.
– Потому что, если бы я промолчал, а она взяла и приехала бы, то ты был бы в бешенстве.
– Что ж, солнце, резонно. – Он театрально вздохнул. – Полагаю, теперь я обязан прикинуться, будто поверил ей, и приготовить на рождественский ужин что-нибудь в соответствии с ее вкусами.
– Не делай ничего специально ради нее.
– Я? Никогда.
Глава 3
21 декабря
От Коула Джареду
С Рождеством тебя, сладость. Как дела в Колорадо? Надеюсь, белым-бело, ярко и весело. Надеюсь, Санта принес тебе все-все, о чем ты просил, а Мэтт наконец-таки позволил тебе найти достойное применение своей паре наручников.
Уф! Дай мне минутку посмаковать этот мысленный образ… Стимулирует, если не сказать больше.
Теперь, полагаю, мой черед рассказывать новости. Знаю, я почти весь год промолчал, но писать особенно не о чем. Мы много путешествуем. Сейчас мы в Берлине, а завтра выедем в Мюнхен, где с нами должна встретиться моя мать. Я убежден, что она, как всегда, не приедет, но Джордж свято верит в обратное. Честно говоря, я не нахожу в себе сил переживать на ее счет. У меня было одно рождественское желание, и оно не сбылось. Мы с Джоном так и не стали родителями. По правде говоря, я в ужасной депрессии, настолько кошмарной, что мне, наверное, стоило не писать это письмо. Я не должен распространять свое отсутствие праздничной радости. Мы продолжаем ждать от Томаса новостей, и чем дольше мы ждем, тем беспомощней я себя ощущаю.
Несколько месяцев назад ты написал, что завести ребенка – это последнее, что вам с Мэттом когда-либо захочется сделать. Ты сказал, что уход за собакой – ваш максимум. Я понимаю тебя. Честное слово. Я знаю, вы счастливы просто вдвоем. В ваших жизнях уже есть все, что вам нужно, и я завидую вам. Это эгоистично с моей стороны – хотеть большего? Я люблю Джона всем сердцем и обожаю Джорджа, но не могу побороть ощущение, что упускаю что-то значительное. Джаред, я столько всего могу дать. Я говорю не только о вещах или деньгах, но о любви. В моем сердце так много любви, но мне не хватает людей, чтобы ею делиться.
Сентиментально, я знаю. Даже я сам, перечитывая эти слова, закатываю глаза, но от этого они не перестают быть правдивыми.
Несколько месяцев назад мы были в Лукке. Не бывал там? Изумительный город, не такой многолюдный, как Флоренция, Венеция или Рим. В стенах старого города до сих пор ощущается очарование древности. По улицам прогуливается прекрасная молодежь. Женщины сплошь экзотичны. Мужчины носят узкие джинсы, туфли без носков и потертые американские футболки с шелковыми шарфами. Джонатан пошутил, что он наконец-то нашел то единственное место на свете, где все одеты, как я.
Но меня занесло не в ту в сторону.
