сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
По мнению Анжело согласие видеться с ней вовсе не будет значить, что прошлое волшебным образом прощено. Оно будет значить лишь то, что я не против подумать о будущем. Однако я изменил свое мнение только после того, как выслушал, через что он прошел. У меня часто возникало ощущение, что мать меня бросила, но, слушая его, я осознал, что годами себя обманывал. Когда тебя бросают по-настоящему, это гораздо больнее. Да, моя мать никогда не была идеальной, но, как заметил Джордж, идеальных родителей не бывает. Какими бы сложными ни были наши с ней отношения, я по крайней мере всегда знал, где она. Когда умер отец, мне было пятнадцать – еще не взрослый, но уже далеко не дитя, – и я знал о мире больше, чем большинство узнает за всю свою жизнь. У меня был свой дом (и не один), были средства на жизнь и, что важнее всего, было взрослое окружение, которое по-прежнему присматривало за мной. Я годами глумился над этим. В конце концов, то были просто няньки, домработницы и экономки. За заботу обо мне им платили. Конечно, мать забрала меня после его смерти к себе, но я был обозлен и по-детски заносчив. В то время, как Анжело отправляли то в одну приемную семью, то в другую, и о нем вообще никто не заботился. Жаль, нельзя вернуться назад и за эгоцентризм отхлестать себя по щекам. Знаешь, мне даже захотелось связаться со всеми своими бывшими нянями и сказать им «спасибо».
Может, однажды я так и сделаю.
Что до моей матери…
Что ж, сладость, это вновь возвращает нас к Анжело. Он теперь много читает и упомянул вот эти слова Марка Твена:
Через двадцать лет вы будете больше сожалеть о несделанном, чем о сделанном.
Эта цитата заставила меня задуматься о будущем. Я представил себя в восемьдесят или девяносто (до чего, слава богу, остается сильно больше двадцати лет). Грейс и Джорджа не будет. Что я скажу, оглядываясь назад? «Ох, как же я сожалею о том, что попытался после рождения дочери узнать свою мать»? Наверное, нет. Но вот «Жаль, что я не помирился с матерью, когда была такая возможность»?
Такую мысль уносить в могилу точно не хочется.
***
В начале февраля мы с Коулом отпраздновали год со дня свадьбы. Грейс должна была приехать на следующий день, и поскольку лишней спальни у нас больше не было, я предположил, что она снимет номер в отеле. Было немалым шоком узнать, что она будет жить у отца.
– Господи, папа! – не выдержал я. – Ты же едва ее знаешь!
– Я знаю ее достаточно хорошо.
– Что, после того, как вы неделю прокувыркались, как дети, в Германии?
– Все было не так. – Он поморщился. – Ну, не совсем.
– Ты ее любишь?
– Не так, как любил твою мать, если тебя интересует именно это.
– То есть, у вас просто секс? – Было отчасти забавно вести с отцом такой разговор. Я хорошо помнил, как он задавал те же вопросы про Коула.
Отец раздраженно вздохнул и потер пальцами лоб.
– Не то чтобы, Джон, тебя это касалось, но я люблю, когда мне помогают с кроссвордом, окей?
Я решил оставить эту тему в покое. Меня, правда, не отпускала мысль, что «помощь с кроссвордом» была эвфемизмом, однако я решил не расспрашивать отца о деталях. Кроме того, здесь, возможно, было нечто похожее на наши с Коулом отношения в те времена, когда такой же допрос вел отец. Не любовь. Но и не просто секс. А нечто посередине.
Чаще всего так оно и бывает, сказал тогда мой отец – и оказался прав. Самолет Грейс прилетал в семь часов вечера, отчего день растянулся, как никогда. Меня впечатлило спокойствие Коула. Частично это Анжело помог ему пересмотреть ожидания относительно матери, но настоящую помощь оказала простая надежда. Надежда на будущее. Надежда на то, что он станет отцом. Надежда, поселившаяся в светлой солнечной комнате в конце коридора. Дверь туда теперь стояла открытой. Мы были готовы начать новую жизнь.
И это давало ему всю необходимую силу.
Увидев Грейс, я первым делом удивился тому, насколько она изменилась. Строгий брючный костюм сменили свитер и джинсы – без сомнения, дорогие, но совершенно обычные. Плюс ее волосы теперь были распущены. Ее сходство с Коулом нервировало меня.
Как и в Мюнхене, Коул уклонился от материнских объятий и ограничился тем, что поцеловал ее в щеку.
– Проходи, – сказал он. – И садись. Я открыл бутылку вина. Ты голодна? После перелета еще бы. Сейчас кормят только на международных рейсах, ну а одними солеными крендельками там не наешься. У меня есть оливки и сыр, или же, если ты проголодалась по-настоящему, я могу сделать сэндвич…
– Коул, – сказал мой отец – и со смешком, и с раздражением. – Сынок, бога ради, присядь. Сначала нам надо провести небольшой разговор.
– Но это займет всего лишь минуту.
Он скрылся на кухне, и отец со вздохом опустился на стул. Грейс скованно улыбнулась ему.
– Вообще, вино будет, наверное, кстати.
Коул вернулся, держа в одной руке открытую бутылку вина, а в другой четыре бокала. Я заметил, как медленно он раздает бокалы и разливает вино. Закончив, он, несмотря на протесты отца, ушел за оливками с сыром. Я подозревал, что даже Грейс стало понятно, что он старается оттянуть этот затеянный отцом «небольшой разговор». Но вот еда стояла на столике между нами – никто, правда, к ней не притронулся, – и у него больше не было отговорок. Коул сел, сплел на коленке пальцы и выжидательно уставился на наших гостей.
Папа оглянулся на Грейс. Они явно отрепетировали весь разговор, и по сценарию следующая реплика была у нее, но она не решалась произнести ее вслух. Она крутила колечко на пальце, пока мой отец не вытянул ногу и не толкнул ее лодыжку носком.
Она вздохнула и встретилась с Коулом взглядом. Сделала долгий вдох, словно готовясь нырнуть, и сказала:
– Хлебный пудинг… Я его помню.
Коул моргнул, однако его лицо осталось совершенно непроницаемым.
– Понятия не имею, о чем ты.
Грейс повесила голову. Ответил ему мой отец:
– Все ты имеешь.
Коул удивленно развернулся к нему.
– Прошу прощения?
– Ты меня слышал.
– Отец…
– Джон, помолчи. – Он не сводил взгляда с Коула. – Сынок, а ты заканчивать врать. Знаю, ты притворяешься, чтобы себя защитить, но время защищаться прошло. Мы тут пытаемся добиться прогресса и начнем с того, что все станем честными.
Теперь пришел черед Коула повесить голову. Отец повернулся к Грейс.
– Начните еще раз.
Она сделала вдох. Потом утерла глаза и посмотрела на Коула. Ее подбородок дрожал, однако она начала говорить.
– Это было кафе в горах в Вейле. Мы говорили твоему отцу, что идем кататься на лыжах, а сами уходили туда, пили горячий шоколад и ели хлебный пудинг, пока у нас не начинали болеть животы. После целого дня на лыжах он умирал с голоду и всегда недоумевал, почему нам не хочется есть.
Коул удерживал взгляд на коленях.
– Это было очень давно. – Его голос был едва слышен.
Она кивнула.
– Я знаю. Но то были счастливые времена. Помнишь, мы заходили туда такими замерзшими, а внутри было так тепло, что казалось, будто у нас горят щеки?
Он напряженно кивнул.
– Да. Помню.
– В пудинг часто добавляли изюм, и тогда ты выковыривал все до последней изюминки и оставлял на тарелке.
Он издал тихий звук – вроде икоты, но он мог быть и смешком.
– Не знаю, зачем люди кладут изюм в выпечку. Это же полный кошмар.
Тут рассмеялась и Грейс.
– Соглашусь.
– Они больше не пекут хлебный пудинг. Уже много лет. Теперь там подают только готовое. Даже горячий шоколад стал растворимым. – Коул наконец-то поднял глаза на нее. – Джон был прав. Я сделал его для тебя. Подумал, что тебе будет приятно.
Она кивнула, и в ее глазах вновь появились слезы.
– Я знаю. Я бы все отдала, чтобы вернуться назад и прожить тот момент еще раз.
– Неважно. Это был всего лишь размоченный хлеб.
Она рассмеялась, потом, словно устыдившись этого, прикрыла пальцами губы.
– Спасибо тебе, – проговорила она. – И прости, что не сказала этого сразу.
– Отдайте ему то, что вы принесли, – негромко сказал мой отец.
Грейс бросила на него быстрый взгляд, и мне показалось, что ей хотелось бы, чтобы папа смолчал.
– Он сочтет это глупым.
– Не думаю.
Она, похоже, его уверенность не разделяла, однако взяла свою сумку, поставила ее на колени и начала в ней искать.
– Их до сих пор выпускают, – между делом сказала она. – Издание новое, но обложка не изменилась. – Она достала из сумки небольшую красную книгу и протянула ее Коулу.
За все проведенные с Коулом годы я видел его и ранимым, и страдающим, и удивленным и – в редких случаях – потерявшим дар речи. Но я ни разу не видел его во всех этих четырех состояниях сразу, как было сейчас, когда он, застыв, вперил взгляд в эту книгу.
Я попытался понять, чем она примечательна. Книга была небольшого формата. Примерно пять дюймов на семь. С красной обложкой. На корешке было написано «Рим».
– Все хорошо? – спросил его я.
Коул не шевельнулся, только с трудом, словно ему было больно, сглотнул.
– Мне надо выйти, – проговорил он. – Джонни, я, наверное, открою еще бутылку вина или же…
Он начал вставать, но папа прервал его:
– Сядь. – Это был приказ, а не просьба. Мне не понравилось то, что он так груб с моим мужем, однако Коул безмолвно опустился обратно на стул.
Я потихоньку сходил с ума, поскольку не знал, что происходит, но требовать объяснений сейчас точно было не время.
Медленно протянув руку, Коул взял у матери книгу.
Он долго-долго смотрел на нее, съеживаясь с каждой секундой. Открывать ее он не стал, но держал, как талисман, стиснув в обеих руках.
– Я понятия не имел… – Его голос сорвался, и он, замолчав, прикрыл ладонью глаза. Я сел поближе к нему. Положил на его спину руку. Он сделал глубокий вдох, словно набираясь из моего прикосновения сил. И наконец посмотрел на нее. На его щеках, как и у нее, были слезы.
– О чем? – спросила она.
– Что ты в принципе обратила внимание.
Ее подбородок опять задрожал. Она поднесла кончики пальцев к губам и закрыла глаза. По ее щеками заструились свежие слезы, и она, не в силах говорить, просто кивнула.
– Мы должны были пробыть в Риме еще три дня, но я упросил его вернуться пораньше.
– Я знаю.
– Чтобы мы могли увидеть тебя.
– Знаю.
– А ты… – Его голос вновь оборвался, но это не имело значения. Что бы он ни пытался сказать, Грейс поняла все без слов.
– Милый, я знаю, – кивнула она. – И мне очень жаль. Я много за что обязана перед тобой извиниться, но об этом поступке я сожалею сильнее всего. Я подумала, что тебе стоит знать, что я понимаю, какую боль в тот день причинила тебе. И я прошу за это прощения.
Он снова закрыл ладонью глаза. Мне хотелось обнять его, но ему был нужен не я. Грейс встала. Пересекла комнату и опустилась рядом с ним на колени.
На этот раз Коул не уклонился от ее рук. Он не обнял ее, но позволил обнять себя. Они сидели, покачиваясь, их плечи дрожали, пока они оба в полном молчании плакали.
Я взглянул на отца, желая, чтобы кто-нибудь, наконец, объяснил, что за черт происходит. Отец улыбнулся мне – не самодовольно, но с облегчением, – и поднял свой винный бокал.
– Не знаю, как вы, а я бы выпил чего-то покрепче.
Я рассмеялся, а вслед за мной улыбнулся и Коул. Он высвободился из объятий матери – не отталкивая ее, но улыбаясь и по пути вытирая щеки.
– У меня есть бутылка виски, которая стоит побольше некоторых машин.
– Подойдет.
Коул отложил книгу в сторону и ушел на кухню, но через пару секунд вернулся назад. Вместо бутылки виски он держал в руке телефон, а его лицо сияло радостным возбуждением.
– Тейлор рожает!
***
Мы с Коулом, спотыкаясь, побежали к двери. К моему удивлению папа и Грейс не поехали с нами.
– Позвоните, когда все станет серьезно, – сказал мне отец.
– Она в больнице. Это, по-твоему, не серьезно?
Отец снисходительно улыбнулся и похлопал меня по плечу.
– Сынок, тебя ждет долгая ночь.
Как это часто бывало, он оказался прав. Но я из-за этого уже даже не раздражался.
В больнице выяснилось, что схватки у Тейлор еще слишком редкие – раз в семь минут. Мы сели в приемной и, каждый раз, когда видели медсестру, забрасывали ее вопросами о новостях. В конце концов она улыбнулась нам с той же веселой снисходительностью, которую предъявил мой отец.
– Почему бы вам не сходить к ней самим? Она просила передать, что не против.
– Но она же рожает! – выпалил я.
Медсестра рассмеялась.
– В жизни все не так, как в кино.
Так и вышло. Тейлор лежала в палате и смотрела между схватками телевизор. Одетая в больничную сорочку и накрытая простыней, которая прикрывала все необходимые места, она была подключена к множеству мониторов.
– Как ты? – немедленно спросил ее Коул. – Тебе что-нибудь нужно?
– Кроме того, чтобы родить? – Она рассмеялась. – Нет. Но вот Ларисса пришла сюда прямо с работы, и ей бы не помешало поужинать. – Это объясняло присутствие в палате молодой женщины в красном переднике вокруг бедер и с бейджиком на груди.
– Я схожу, – сразу вызвался Коул. – Только скажи, что принести. Гамбургер? Сэндвич? Если хочешь, я могу сбегать через дорогу за суши.
Ларисса покосилась на Тейлор, словно говоря: «А ты не шутила, когда описывала его», однако вслух сказала другое:
– Если вы побудете с ней, я по-быстрому спущусь в кафетерий.
– Но как же она без тебя?
Тейлор взяла Коула за руку.
– Врачи говорят, это продлится как минимум еще пару часов.
Когда Ларисса ушла, ее скрутила новая схватка.
– Пока не особенно больно, – сказала Тейлор, когда схватка закончилась, – но я начинаю думать, что естественные роды не для меня. Эпидуральная анестезия внезапно стала казаться мне величайшим изобретением в мире.
– Дорогая, проси у врачей все, что нужно. Гарантирую, на твоем месте я бы уже орал, чтобы меня обезболили.
– Вы не передадите мне пульт?
– Конечно, дорогая. Держи. Тут есть, бог знает зачем, раскрошенный лед. Никогда не понимал, какой от него прок. Может, дать тебе мармеладку?
– Спасибо, мне ничего не надо. Честное слово.
Чтобы Коул послушался? Как бы не так. Он хлопотал вокруг нее все двадцать минут до прихода Лариссы. Я подумал, что теперь нам надо уйти, но Тейлор продолжала держать Коула за руку.
– Останьтесь, если хотите, – сказала она. – Медсестры знают, что ребенок ваш, а не мой. Я с ними поговорила, и они знают, что делать.
Он улыбнулся и сжал ее руку.
– Я благодарен тебе, но едва ли ты хочешь, чтобы мы были здесь, когда ты… – Он показал на выпуклость ее накрытого простыней живота.
Тейлор рассмеялась.
– Я уже давно распрощалась со всей своей скромностью.
– Хорошо, дорогая, но если в какой-то момент ты захочешь, чтобы мы вышли, только скажи. Ничьих чувств ты не заденешь.
Мы сели. Коул с Лариссой у нее на кровати, а я на скамье у стены. Тейлор смотрела «Хэллоуин». Выбор фильма для родов показался мне странным, но то была ее вечеринка. Хотя она вряд ли уделяла фильму много внимания. Он, скорее, был способом отвлечься от схваток. Врач заходила к нам редко и не больше, чем на пару минут, что приводило Коула в бешенство.
– Ну и куда, интересно знать, она ходит? – на третий раз вспылил он. – Ее главной заботой должна быть ты!
– Сейчас здесь рожают еще четыре женщины, кроме меня.
– И у вас один врач? Ох, милая, если б я знал! – Он повернулся ко мне. – Сколько стоит вызвать сюда отдельного доктора?
– Откуда я знаю? Так вообще разрешается?
– Надо узнать.
Он повернул было к выходу, но Тейлор успела поймать его за руку.
– Прошу вас, не надо! Мне будет ужасно неловко!
– Но Тейлор…
– Все хорошо. Медсестры знают, что делать, и они заботятся обо мне.
Коула это не убедило, однако перечить ей он не стал. Я в кои-то веки был с ним согласен. Мне тоже казалось, что врачу следует уделять нам больше внимания, но вскоре я понял, что Тейлор права. Медсестры были на высоте. Они точно знали, что происходит.
Что до меня, то я был удивлен тому, как медленно продвигается дело. Никакой срочности или тревоги не ощущалось. Тейлор смотрела дурацкий ужастик, а ее схватки постепенно становились сильнее и чаще. Она начала волноваться, и даже мне было видно, что боли усилились, а периоды отдыха между схватками помогают ей все меньше и меньше. Прошло два часа с тех пор, как мы прибыли, и она была совершенно без сил.
– Сколько времени это продлится? – спросил я у медсестры, когда предоставился случай. Мы стояли поодаль, и Тейлор с Коулом нас не слышали.
– У первородящей? Сложно сказать. Может быть много часов.
– Когда мне стоит вызвать отца?
– Когда она начнет тужиться.
– А когда это случится?
– Когда полностью раскроется матка.
– Но…
Внезапно я почувствовал себя глупо. Как я мог дожить до своих лет и почти ничего знать о такой распространенной вещи, как роды? Медсестра улыбнулась мне прежней улыбкой – веселой и снисходительной – и похлопала меня по руке.
– Все будет хорошо. Не волнуйтесь.
Смирившись со своим невежеством, я снова сел.
Это была длинная ночь.
«Хэллоуин» закончился, и начался какой-то плохо сделанный сиквел. Схватки у Тейлор стали сильней. Периодически заходили медсестры, чтобы проверить раскрытие матки.
– Ну, – около часа ночи сказала одна из них, – вот и десять! Девочка, пора начинать!
Судя по всему, десять было волшебным числом. Активность в палате стала более оживленной. Но суматохи, однако, не наблюдалось. Медсестры были слишком опытными, чтобы паниковать. Они разобрали нижнюю часть кровати и усадили Тейлор так, как по моим ожиданиям она должна была сидеть всю дорогу – с поднятыми на специальных подставках ногами. Волнуясь и остро ощущая ее уязвимость и наготу, я держался ближе к ее голове, чем к ногам.
Пока я очень старался никому не мешать, в палату без церемоний зашла врач и села на табурет между ног Тейлор.
– Итак, Тейлор, с этого момента начинается настоящая работа. Ты готова?
