Текст книги "Ручей (СИ)"
Автор книги: Мари Пяткина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Глава 17. Григорий Павлович
Инфузории вели себя прелюбопытнейшим образом, он всё детально зафиксировал и снова прилип к микроскопу, так до обеда и просидел. А когда достал заботливо собранный женой особый, диетический перекус, оказалось, что в сумке нет сигарет. Нет, пачка была, но в ней одиноко лежала зажигалка с рекламой суперпылесоса, который разве что постельное бельё не сможет выгладить хозяйке, но всё остальное сделает, даже борщ и сына. Экая досада, господа! На все увещевания родственников бросить эту вредную и немодную привычку, Григорий Павлович неизменно отвечал, что в его годы что-либо бросать более вредно, чем оставить как есть, впрочем, количество сигарет по настоянию врача старательно учитывал: не более четырёх в день. Утром, с чашкой чая, после обеда, по возвращению домой и на ночь. И вот, вместо четырёх он выкурит три сигареты, а то и две! Немыслимо, таких страданий он ничем не заслужил.
Григорий Павлович вышел из кабинета и направился к лаборантке, которая сидела в стеклянной лаборантской на своём вертящемся стульчике и «залипала», как принято было когда-то говорить, во все мониторы сразу.
– Илоночка, – поглаживая бороду, спросил он, – нет ли у нас поблизости студента, к примеру, на пересдачу?
– Нет, – удивлённо ответила та, бросив «залипать».
Илона всегда выглядела удивленной и походила на встревоженную курицу, даже когда радовалась. Изо рта у нее пахло, порой Григорий Павлович думал, что негоже лаборанту кафедры микробиологии носить в собственном горле чашку Петри и не лечить вульгарный галитоз, но сказать нечто подобное было немыслимо неловко, оттого попросту старался Илону не обонять.
– Жаль, я стрельнул бы сигарету, – он с улыбкой развёл руками.
– Сейчас никто почти не курит, – сказала лаборантка. – Сейчас все капают глазные капли, от них настроение.
– Гипертоники благодарят покорно, – шутливо отказался Григорий Павлович.
Между капельным, порошковым, алкогольным, даже кофеиновым прекрасным настроением с одной стороны и терпимым самочувствием с другой он уже давно выбирал последнее.
– А курят только динозавры вроде вас да Марьи Ивановны.
– Ах, сердечно признателен за наводку!
Григорий Павлович поспешно, то есть, самым неполезным образом проглотил свой диетический обед, снял халат и пошёл на кафедру ксенозоологии, раскланиваясь по дороге с коллегами и доброжелательно здороваясь с детьми, которые сновали тут во множестве и в самых различных легкомысленных вариациях, мальчики, девочки и гендерно неоднозначные экземпляры. Эх, молодость, молодость!
На втором этаже снова разболелось колено, и на шестой он поднялся в лифте, вместе с первокурсниками. В лифт набилось четверо: две девчонки в очках, один парень, выкрашенный в розовый колор, другой, умело накрашенный, с янтарными серьгами. Накрашенный предельно серьёзно изучал математику, но розовый исподволь гладил по ноге одну из девчонок к огромному её, кажется, удовольствию, судя по широкой улыбке. С ними Григорий Павлович минутку поболтал. Ему нравилось общаться с молодёжью: пошутишь с ними, послушаешь их глупой музыки – и сам себя студентом ненадолго, да почувствуешь.
Кафедра ксенозоологии как обычно полнилась звуками. В просторных клетках и вольерах содержалась безопасная и средней опасности фауна, отчего некоторый запах, иномирное тявканье, шипение и птичий крик здесь были самым обычным фоном, и он возрадовался, что его милейшие инфузории так тихи и приличны, так бесподобно ожидаемы и так парадоксальны. В лектории у стены в фривольной, вычурной позе стоял скелет человека, над ним угрожающе завис скелет рогача, а вот живых людей не наблюдалось, даже вольеры двоечники с прогульщиками не чистили. Пискнула дверь и вбежала знакомая студентка, круглая отличница, староста группы третьего курса.
– Настенька, здравствуйте, а где все? – спросил Григорий Павлович.
– В прозекторской, – ответила та, – тоже здравствуйте очень сильно. Идёмте скорее смотреть, как нового зверя препарируют!
Григорий Павлович пошёл за нею.
В прозекторской кафедры, вокруг стола скопились белые халаты, над ними торчали разноцветные детские головы и царствовала седая стрижка Марии.
– А я Григория Павловича веду! – крикнула Настенька.
Дети неохотно расступились.
– Salve, Mari, – сказал он, – salve alumni.
– Intra, Gregor, – Мария улыбнулась. – Погляди, кого достать удалось.
Григорий Павлович поглядел на распластанное на столе, открытое будто дамская сумочка тельце, и неприлично закашлялся, потому что слишком резко вдохнул и подавился капелькой слюны. Такого же зверька намедни он видел, слышал и, простите, обонял вживую.
– Где же вы его взяли? – откашлявшись, спросил он.
– Её, это самка, – быстро поправила Настенька.
– Племянник моего стоматолога работает в Еlectricorp инженером, – сказала Мария.
– Слыхал, янтарь добывают, убийцы экологии, – кивнул Григорий Павлович.
– Само собой. Но как запретить, если законных механизмов защиты иномирья до сих пор не разработано? Ходим под представительство Ручья, митингуем, а толку? Но Грэгор, у них своя георазведка, и я просила, если встретится занятная фауна, оставлять для нас по возможности живой экземпляр. Этот мне достался замороженным, Васин племянник говорит, что еле смог его вынести незаметно, а до этого месяц держал в морозилке. Там целая трагедия случилась и комиссия работала. По его уверениям такие зверушки напали на корпоративную группу и всех до единого убили. Тела невероятно изуродовали, какую-то часть удалось застрелить, видно было, что охрана отбивалась, как могла. Я уже вскрыла, отсканировала, сделала рентген и взяла пробы всех тканей, Настенька в лабораторию носила, ждём распечатку.
– Э-э-э… – задумчиво произнёс Григорий Павлович. – И что же ты скажешь, душа моя?
– Души не существует, Грэгор, – Мария цинично ухмыльнулась. – А скажу я тебе, что это не зверь, а чёртова машина для убийства! Корпоративщики их обозвали мозгоедами и неспроста. Грэгор? ГРЭГОР! Настя, воды!!! Да расступитесь все! Томас, форточку открой!
Григорий Иванович, неожиданно для самого себя осевший на пол, покачал на суету пальцем и внятно, как ему показалось, произнёс:
– Мари, у тебя не найдётся таблетки от давления?
Курить ему как-то и расхотелось.
Глава 18. Грей
Пуф. Словно что-то бросили далеко, уронили или прыгнули. «Приснилось», – подумал он, но тут же услышал новый «пуф», тогда проснулся. Пуф, тш, тш, тш.
Звуки доносились снаружи, походило, будто кто-то лез по сотам. И кочу понятно, что такое невозможно, сколько крыланов на них передохло, но Грей мог поклясться, ведь он уже слышал звук, издаваемый сотами! Именно такой. Кто-то лез в логово. Возможно, соты сдохли, больше не хватали и не швырялись? С одной стороны это хорошо, значит, Грей сможет ходить туда-сюда, но с другой стороны, кто угодно в логово может забраться: и патр, и зубарь, зубари, те ужас какие лазучие. Или ещё один усс, а то и два сразу. Утром семья встанет, а они нападут и передушат. Пора бить тревогу, или подождать, вдруг так надо?
Грей сел у Матери в изголовье. Нос напрягся, уши и отростки насторожились, загривок вздыбился.
Вскоре в тихих, вкрадчивых шумах и осторожных движениях он разобрал шаги двуногих. Может это родичи Матери вернулись через внутренний вход? Ну разумеется, двуногие знали хитрость, чтоб соты не ранили. С другой стороны, если это родичи, зачем они крались, будто патры, и старались не шуметь? Обычно все двуногие, который видел Грей, ходили гораздо громче, с криками и лопотом. Всё ясно: самцы из другого семейства пришли исследовать охотничьи угодья Матриарха! Этих полагалось бить всем скопом, и Грей совсем взволновался.
«Сейчас она проснётся, да как погонит их», – с надеждой подумал он, от нетерпенья подбирая хвост, но Мать спокойно спала, словно присутствие чужаков её не волновало. Сестра тоже дышала мерно. Бояться или нет?
Пока он терялся в догадках, чужаки не зевали: они забрались вовнутрь. «Пойдут пить горячую воду – значит родичи», – решил Грей, но услышал, что шаги одного направляются к запретной комнате. Там он не закрылся, как Мать, а пищал пальцами и делал странное. Сразу что-то щёлкнуло, погасли светлячки и низкий Ночной Глаз, свежий воздух перестал дуть, а логово для сна погрузилось в кромешную тьму. Глазу понадобилось время, чтоб привыкнуть и видеть снова. Приближались шаги второго чужака.
– Проснись! – в ужасе сказал Грей и боднул Мать в плечо. – Просыпайся, идут чужаки!
Но она оттолкнула его морду, потом загребла лапой себе под бок и накрыла мягкой шкурой, как всегда делала, когда он будил её слишком рано, в знак того, что положено спать дольше. Нет, только не сейчас! Да что такое с нею?!
– Просыпайся! – вертясь во все стороны, потребовал он снова, гораздо громче и настойчивее, ведь времени приготовиться к бою почти не осталось!
Наконец Мать пошевелилась, да поздно. Выход открылся. Грей едва успел втянуть хвост и затаиться под шкурой, лишь краем глаза выглядывал.
Сердце колотилось как безумное, так быстро, что чужак, наверное, услышал его стук и почуял его страх.
Это был самец, вонял он отвратительно: горелой шкурой, лесом, добычей и смертью. Уж что-что, а запах добычи Грей отменно знал. Он нёс громовую палку, ещё одна была за спиной. На брюхе висел огромный коготь, другой, поменьше, таился ха лапой. Всё, что Грей видел однажды, он запоминал навсегда. «Чужак пришёл убить меня, – решил он с ужасом, – никчемного пустого муста. Ведь не на Мать же нападёт?» Этот самец был воином чужой семьи, но всё-таки самцом.
Чужак поднял палку и Грей весь окаменел в ожидании грохота, но палка негромко плюнула птичьим пером. Едва проснувшись, Мать вздрогнула и снова легла. Дрожа от ужаса, Грей заполз на грудь – сердце билось, но запах её дыхания изменился, стал другим, должно быть, перо несло на себе слюни усса. Теперь она будет лежать, как мёртвая, как Грей недавно лежал. Всё пропало.
Чужак схватил Сестру, та закричала пронзительным и долгим криком, замахала лапами, но воин был гораздо больше и куда сильнее. Он лопотал в ответ, и трещал, и квохтал низким голосом, потом как рявкнул – Грей с перепугу обмочился прямо под себя, а лежал-то он на Матери, вот это стыд.
Чужак поднял Сестру и вынес прочь. Он, как сулица, воровал детёнышей!
Грей слышал страданье и страх в её плаче, и сам страдал не меньше, и боялся вместе с нею, но не мог пошевелиться, чтоб бежать и прятаться – весь закляк.
Вошёл ещё один чужак, тот, первый. Подошёл близко, смотрел на Мать сверху и громко дышал, вроде как принюхивался. Он что-то пролопотал, как все двуногие, Грей услышал насмешку в его голосе. Потом согнулся и потрогал Мать лапой. Он тоже был огромным. Он тоже пахнул смертью. Они хотели забрать не только Сестру, вот для чего они пришли.
"Больные слюнями, мерзкие твари, – успел ещё подумать Грей с отвращением, презрением и обидой, поднявшейся в сердце. Его никто не кусал и не бил, больно стало просто так.
А затем чужак откинул шкуру в сторону и увидел Грея на груди у Матери.
Грей посмотрел ему в глаза.
Он посмотрел в глаза Грею.
Мир содрогнулся резко и сильно, как тогда, когда его схватили соты. Только теперь Грей дышал, видел и чувствовал в сто раз сильнее. Ненависть разливалась по его жилам, даже покалывало пальцы. О-о-о-о, как он ненавидел этого чужака! Ненависть билась, просила выпустить её, и Грей запел.
Глава 19. Гардыш и Хлебушек
***
– Слышь, Палыч, а баба-то хороша, – сказал Хлебушек, зависая над койкой. – Я только посмотрю.
– Не страдай хернёй, – бросил Гардыш, удерживая лягавщуюся девчонку. – Да успокойся ты! Проклятье! Укусила!!!
Он притормозил, на ходу доставая из кармана целлофанку, размотал, прижал к орущему рту и носу платок, густо смоченный отравой навроде старого доброго хлорэтана, только помоднее да чутка получше. Конечно, не укол, но на время вырубит, а там и со станции уберутся. Хорошо или плохо, согрешил он или помог «хорошему человеку», дело сделано. Дело сделано!
Закинув на плечо обвисшее лёгкое тельце, он быстрым шагом пошёл прочь. Камеры Хлебушек отключил и почистил сразу, едва попал в контрольный пункт, осталось выйти со двора, смотать резину, забрать инвентарь электрика, прихлопнуть калитку ограды – ловите ветра в поле!
Позади него, в станции, раздался тонкий пронзительный вой, оборвавшийся на верхней ля. Он подумал, что это уж никак не звук аппаратуры, так могло кричать только живое существо. А потом закричал Хлебушек.
– Гардыш! Сука! Помоги, Гарды-ы-ыш! А-А-А-А-А!!! – как резаный вопил электрик.
Гардыш растерялся. Он же вырубил бабу, влупил ей седатива, что твоей свинье. Он сам видел, как она упала на подушку, спящая глубже, чем в тот момент, когда они вошли. До утра проваляется как мясо, к тому времени ищи-свищи дочурку-то, и без мокрухи, слава тебе, господи. С Шульгой они уговорились о встрече в его охотничьей колыбе, бывшей энергостанции мебельной фабрики, выкупленной предприимчивым Шульгой у банкрота. Каких-то вшивых два часа езды по корпоративной трассе, а там уже, за полем, собственная вырубка и база, откуда мужики и ходили на промысел.
Просто. Осталось. УБРАТЬСЯ!!! Но ебаный Хлебушек, носатый уродец, влез в какое-то дерьмо. Что там, блядь, могло случиться?!
Ему сильно захотелось просто уйти одному, с девчонкой на плече, бросив к хуям и электрика, и весь его скарб, забодай рогач, но Гардыш быстро сложил два плюс два. Поймают Хлебушка – вычислят Шульгу. А краденная девка тебе не шкура саблезуба, штрафом не отделаешься, это пожизненная статья. Садиться хозяин за Гардыша не будет, быстро умоет руки, я здесь не при чём, скажет, я уважаемый бизнесмен, это всё он. И сдаст мусорам. Прощай, офис с процентами, да что там офис, прощай волюшка, понюшка и лес, прощай, азарт, с которым Гардыш нажимал на курок, глядя в глаза свирепых хищников, лесных и болотных. Не-е-ет, братцы, за Хлебушком придётся возвращаться. Девчонка обдолбана и никуда не денется, а вот крепко наследить они могут, забодай его рогач.
Гардыш свалил девчонку на землю прямо у входа, и ринулся назад в тот миг, когда на станции раздались беспорядочные выстрелы из гангстерской пугалки, а крики Хлебушка переросли в верещание свиньи, которую из хлева тянут к колюну. Гардыш законно хвалился своей меткостью, однажды, на спор, уложил шерстистого носорога прямо в глаз, не сводя цель с мушкой. Он на ходу сорвал винчестер и дослал в патронник патрон с самой тяжёлой экспансивной пулей. Чёрт побери, не дейнозуб же кореша ебёт?
Хлебушек отключил ворота, а с ними вместе – энергию на всей станции. Система-автомат уже включила аварийную подсветку, и теперь по ходу движения Гардыша в стенах зажигались лампочки, в коридоре к лаборатории, вбок, по другому коридору, к личной комнате смотрителя, где он Хлеба и оставил.
В белёсом тусклом свете экономок ему открылась дикая картина, хотя жизнь трепала его как могла, отчего повидал Гардыш на своём веку самых разных картин немало.
Баба ожидаемо лежала тушкой. Посреди комнаты плясал Хлебушек, в прорезиненном переходном, как и сам Гардыш, скафандре, хаотично размахивая руками и во все стороны разбрызгивая кровь. Ствол он выронил и тот валялся поодаль, а вокруг Хлебушка, как пчела вокруг цветка, порхала шипастая тварь с длинным хвостом. Вертелась, юлила, заходила снизу, сверху, с боков, уворачивалась, извивалась, и жалила, жалила, жалила, вгрызаясь с лютью, чтобы снова отскочить и снова укусить, а в местах его быстрых и лёгких укусов расцветали кровавые розы.
– Пригнись! – гаркнул Гардыш.
Оба повернулись в его сторону, и Хлебушек, и тварь.
Это был мозгоед, самый натуральный мозгоед, каких им с Шульгой показали в Еlectri, живее всех живых, как детская пугалка – Ленин. Узкая длинная морда лаково блестела от крови, чёрные провалы глаз отблёскивали мёртвым светом. Что до Хлебушка, у того глаз больше не было, вместо них по бокам длинного носа зияли глубокие рваные дыры.
– Помоги, Гардыш! – сказал Хлебушек, поскользнулся в собственной крови и упал.
Гардыш вскинул винтовку, упёрся прикладом в плечо и выстрелил. Мозгоед словно чуял – извернулся змеёй и бросил своё длинное тело в Гардыша. Тот ударил прикладом и попал, тварь отлетела, но тут же вскочила и с прежним тонким воем кинулась в бой. «Он берёт за голову, как за самое уязвимое место», – подумал Гардыш, доставая нож, и закрыл рукой с ножом голые лицо и шею. Но мозгоед словно знал, что такое тяжёлый охотничий нож – описал вокруг Гардыша кульбит и вгрызся под коленом.
– Ах ты ж сука ебаная! – заорал Гардыш, мотыляя ногой у лупя ножом, но только незначительно задел изворотливую тварь. С птичьим клёкотом мозгоед отпрянул и спрятался за ослепшим, ослабевшим Хлебушком.
– Помоги, Гардыш, – как заведённый талдычил тот, водя руками по полу, словно искал и не мог найти собственные глаза. – Помоги…
Вокруг него расплывалась кровавая лужа. Жилу, что ли, порвал? Теперь электрик был попросту бесполезен.
– Падай! – рявкнул Гардыш, перезаряжая.
Остатки соображалки у Хлеба, слава богу, работали. Он лёг и Гардыш выстрелил в серую тень за ним. Вторая пуля тоже ушла в молоко – тварь, пусть и раненная, была чертовски быстрой. Он не успел перезарядиться, как почувствовал лёгкий, казалось бы, удар: острые зубы сомкнулись на здоровой ноге под коленом, выше берца и ниже защитной пластины, словно зверь делал всё, чтобы человек на своих двоих не ушёл. Зверь упёрся лапами, впившаяся в людскую плоть изящная головка с длинными кожаными отростками возле ушей повернулась набок, и Гардыш взвыл от боли. Он исхитрился снова достать мозгоеда ножом, но к сожалению, опять не насмерть: изворотливый убийца брызнул из-под рук и ушёл куда-то влево, но это дало вторую желанную передышку.
В ботинках теперь мокро хлюпало. Это плескалась его кровушка. «Надо убираться, – подумал он. – Электрик не жилец, самому бы ноги унести…» Чёрт с ним, с мозгоедом, просто выйди и захлопни дверь, а уж тот не откроет, у него лапки! Гардыш нервно хохотнул. Целясь перед собой и медленно поводя стволом из стороны в сторону, готовый мгновенно нажать спусковой крючок при малейшем движении, он попятился, кряхтя и морщась от боли.
Сможет ли он донести девчонку до джипа? Нет, пусть сама идёт, её-то ноги целые, забодай рогач, а вот всю амуницию придётся бросить. «Залягу на дно после дела, затихарюсь, – думал Гардыш. – Пусть Шульга раскошелится уладить»…
Длинный хвост хлестнул по ногам и словно прилип, впившись костяными шипами. Он запутался и свалился как мешок, выронив нож, впрочем, выстрелить успел. От выстрела привставший на карачки Хлебушек снова лёг и больше уж не шевелился – на каждого Колобка своя лиса найдётся рано или поздно, догнала-таки судьбина. А вот перезарядиться Гардыш больше не смог, потому что мозгоед взгромоздился ему на грудь, лёгкий и тёплый, как домашняя кошка. На него уставились глаза без радужки и белков, чёрные, будто дьявольские дыры с выходом прямиком в охотничьи угодья сатаны. На груди мозгоеда красовался порез, второй, кровавый, шёл вдоль рёбер. Чуточку выше, и Гардыш проткнул бы ему сердце. Тварь распялила пасть и тонко завизжала ему в лицо, поднырнула под рукой, которой он пытался защититься, впилась в шею над ключицей, прокусила, провернула, рванула и ушла.
Кровью Гардыш изошёл в считанные минуты.
Глава 20. Лана
***
Будильник надрывался – сегодня Лана проспала. Словно сквозь вату в ушах она слушала стандартную трель и недоумевала, отчего так тяжко вставать? Может оттого, что на груди устроился Серый и мурчал на кошачий манер, или от дурноты? Кажется, она заболела. Наверное, обязательная прививка Глобал, предохраняющая от всех инфекций иномирья, перестала работать и она заразилась чем-то от зверя, от леса, от змея, да просто от воды из скважины во дворе.
Лана подняла руку, почесала ею вторую руку. Унюхала какой-то скверный запах. Её тошнило?
Первым делом нащупала и отключила будильник, потом сбросила Серого, перемазанного в какой-то липкой дряни, и только тогда разлепила очи. Ну и кричать, само собой, начала тогда же. Потому что прямо посреди комнаты в луже крови распласталось тело незнакомого мужчины в переходном скафандре, и глаз у него НЕ БЫЛО, а практически в дверях лежало второе тело с дырищей В ШЕЕ.
Это в детстве на твой крик прибегают мама с бабушкой, мажут коленку, дуют на палец, прогоняют шмеля в окошко. А когда между тобой и Вечностью никого больше нет, можешь кричать до хрипоты, никто не придёт и проблем не решит. И мёртвые тела из комнаты тоже никуда не денутся. «Утихни и смотри», – велела себе Лана.
На полу валялось оружие: пистолет возле первого трупа, ружьё и огромный охотничий нож – у второго. Ничего утешительного в этом не было, учитывая весьма поверхностное знакомство Ланы с оружием, впрочем, в мыслях мелькнуло, что никакие это не сотрудники, как решила она сперва при виде обычных переходных скафандров, в каких совершали переход, в смысле, прибывали через нулевую точку, а самые настоящие злоумышленники, которые по непонятным причинам вдруг умерли у неё в спальне самым грязным образом.
Голова кружилась. Сев, Лана рукой отодвинула суетливого Серого и стала осматриваться дальше.
В паркете застряла пуля, в прекрасных экологических панелях прямо над её кроватью – целых две. Серый попытался опять на неё вскарабкаться, цокая и поворачиваясь боком, словно показывал раны. Бедный зверёк чуть не погиб! Он был весь в крови, от носа до кончика хвоста, и только янтарно-жёлтые глазёнки умильно и весело блестели. Всю постель покрывали следы его лап, передних, с пятью пальцами, и задних, с четырьмя, при этом он выглядел довольным, словно съел полкило форели. Наконец Лана увидала торчащий в собственном бедре дротик вроде тех, с какими приходила зоозащита, усыплять малыша-рогача, и шестерёнки в мозгу зашевелились быстрее. Капельки нигде не было.
– Капелька! – как сумасшедшая закричала она.
– Мамочка! – раздалось со двора.
И плач. У Ланы на мгновенье отлегло от сердца – дочь жива. Постанывая от ужаса, с брезгливой осторожностью обходя трупы и разлитые биологические жидкости, она выскочила на улицу и обняла продрогшую, но совершенно целую малышку, сидящую на крыльце босиком, в одной пижаме.
Через забор свисало резиновое полотно, пришпиленное с двух сторон стержнями, зияла распахнутая настежь калитка, а напряжение отключили, а может вообще сломали защитный забор. Это было чертовки странно, учитывая то, что красть на станции нечего, кроме самой простой аппаратуры или техники, которой везде в достатке, это же не банк и не склад янтаря? Брать рейдерским захватом энергостанцию Общества тоже попросту глупо и немыслимо, ОЗДЖ – не спорная частная фирма, которую делят компаньоны, а серьёзная волонтёрская организация. Лана ничего не понимала.
– Мамочка, – сказала Капелька, крепко обнимая её за шею, – плохой дядька схватил меня ночью и стал уносить. Я тебя звала, но ты спала так крепко! Я его била ногами и укусила, а он кричал, чтоб я заткнулась. А потом второй пришёл! А первый схватил вонючую тряпку и стал меня душить, и вдруг я тут проснулась. Холодно! И тошнит. Меня комар укусил в локоть, видишь какой волдырь? Почеши мне. Ещё почеши. Я испугалась дядек. Ты их прогнала?
Волосы зашевелились от ужаса у Ланы на голове, и она ещё раз обняла малышку. Лана плохая мать. Она не смогла её защитить. Подумав о защите, запоздало вспомнила о заборе. Лихорадочно оглядываясь, нет ли в её маленьком саду живых похитителей, и не прячется ли на клумбе нелицензированная фауна, она сорвала с забора резину и заперла. Попыталась подать напряжение, но это никак не получалось, горе-похитители что-то сломали. Лана трижды без толку перезапустила систему, забор Убийца так и остался обычной металлической сеткой, пусть и с толстыми, прочными прутьями, однако, недостаточно надёжный. Требовалось срочно вызывать ремонтников. Хорошо, хоть выравниватель плазмы был в порядке, потому что в командном пункте бродили тоже, по крайней мере, все четыре камеры наблюдения очистили.
Лана как обычно повернула рычаг, только показания в журнал записывать не стала. Что ей записывать? Температура воды – семнадцать градусов, температура воздуха – двадцать один по Цельсию, температура трупов аналогична? Как ей вызвать ремонтников, если у неё полная станция окровавленных тел?!
Нужно присмотреться к мертвецам, обыскать их, что ли… Зачем этим людям маленькая девочка и, самое главное – как они сдохли?! Мерзавцы усыпили Лану и хозяйничали на станции, что ещё они натворили? Что здесь, чёрт побери, творилось ночью, и как справиться со всем этим бардаком? Надо вызывать начальство и полицию. С другой стороны, Павор как клещами вцепится в это нападение и заведёт обычную пластинку, что ребёнку опасно с матерью. Только не это, судья и так колеблется…
– Хочу писать! – сказала дочь, вставая.
– Не-е-ет, дорогая, писать нельзя, – испугалась Лана, удерживая её за руку.
– А чего?
– Там опять беспорядок, – пояснила виновато.
Все пописали на газончике, под яблоней, включая притащившегося следом Серого.
Как для раненого, выглядел зверёк неплохо, даже хорошо, но Лана всё равно пожалела страдальца, неизменно попадавшего в неприятности: битый, кусаный, теперь ещё и резаный. «Помыть бы его», – не к месту подумала она и устыдилась – не хватало заняться такими глупостями, будто других хлопот не доставало!
Дочку Лана укутала в кофту с капюшоном, отнесла в лабораторию, усадила в кресло старичка-микробиолога, вручила бутылочку йогурта с печеньем и энциклопедию жуков с чудесными, очень объёмными картинками. Туда же заманила Серого и заперла с куском куриного филе.
– Посиди здесь, пожалуйста! – попросила дочку. – Маме надо поработать.
Агроном, конечно, не криминалист, но и не ученик средней школы для детей с особыми потребностями. Лана посмотрела на тот труп, что лежал на выходе и блеванула в кадку с пальмой. Стало немного легче и она посмотрела ещё раз, а потом и вовсе наклонилась, чтоб разглядеть всё как следует.
На бородатом лице мертвеца застыла досада, кажется, он пытался уползти в коридор. Странный это был человек, не обезображенный интеллектом, заросший неухоженной бородой, Лана даже боялась предположить его род занятий. Левой рукой мертвец пытался зажать ужасную рану у основания шеи, правую, видно, раненую раньше, выбросил вперёд, да так и скончался. Лана с отвращением потрогала запястье трупа – уже остыл. Этот человек отбивался и подставлял предплечье: рукав прорезиненного скафандра был многократно порван и окровавлен, как и обе штанины. Укусы под коленями не просто глубоки – кто-то вырвал куски плоти. Лану передёрнуло. Чуть поодаль лежал окровавленный нож. Второго ножа мертвец почему-то не достал. Неужели так Серого и ранили? Не он же их загрыз? Чушь, ерунда! Он ни разу не цапнул Лану, хотя мокрой тряпкой уже получал, если был навязчив. Или Капельку, а уж та его мучала по всему девчачьему алгоритму: заворачивала в одеяло, возила в коляске и кормила фруктовой пастилой, он терпел и даже ел порой. Морщась, с омерзением, но ел.
Обыскивать труп Лана побоялась. Брезгливо, на цыпочках обойдя кровавую лужу и широкий след ползущего тела, она подошла ко второму мертвецу. Её желудок был пуст, как банковская карточка в канун аванса, но даже пустой и чистый, он дважды попытался вывернуться, так плохо выглядело безглазое тело похитителя. Давясь пустыми спазмами и превозмогая дурноту, она принудила себя наклониться, чтоб как следует рассмотреть раны, совершенно аналогичные только что виденным. «Где-то должны валяться вырванные куски мяса, глаза эти, что ли», – подумала она, оглядывая кровавое побоище. Хорошо бы потом не наткнуться на глаз в неожиданном месте, через неделю, по запаху.
Она тупо рассматривала труп, но вдруг почему-то вспомнила, как играл с хвостом Серый. Больше ничего, одну эту юлу, в которой невозможно разобрать было ни лап, ни хвоста, и словно ошпарилась. Лану вырвало снова, теперь уже жёлчью.
Обмирая, она бросилась в лабораторию, наступила в кровавую лужу возле первого трупа, да так следы и потащила. Пальцы тряслись, пока тыкала ими в электронный замок. Распахнула дверь – лишь тогда вдох и сделала.
– Мама, смотри, Серый знает паучков! – сказала Капелька. – Он очень в книжку смотрит и радуется, хочет взять, да не может! Вот смеху-то! А курицу твою не ел, он не хочет кушать. Мама, давай его помоем и ранку заклеим, а то оттуда кровь, он книжку испачкал.
При виде её зверь, сидящий на столе перед дочерью, прижал уши, стал извиваться всем своим длинным, спортивным телом и залопотал, что-то поясняя: к-к-к! К-к-к-к-к-к!
– Это не его кровь, – только и сказала Лана.
– А чья?
Ответить Лана не успела, потому что запищал выход-вход нулевой точки. Пожаловали ещё какие-то гости.
– Сидите тихо! – велела она и снова захлопнула дверь.
