Текст книги "Ручей (СИ)"
Автор книги: Мари Пяткина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Глава 39. Грей
Так вот для чего двуногим короткие хвосты! А он-то думал, дурилка. Хотя чего Грей дурилка? У него-то самого это дело надёжно спрятано в складочках. Вот придёт самка из лесу спариваться, сразу и вылезет, а самка к нему уже может прийти, вон, шрамов сколько. Настоящий воин. Хотя, как к нему прийти, если в этом логове всегда так шумно? Только, разве что, глупая какая-то или слюнявая. Нет, слюнявых самок Грею не надо.
Главное, что Мать как следует спарилась, и с правильным самцом, как он и думал, хоть в чём-то не ошибся, а значит скоро они уйдут в своё старое логово, зачем теперь-то сидеть в чужом? Возвращаться надо, и их с Сестрой забирать. А там и поле, и ельник за ним, и соты сдохли, Грей кругом поставит пригласительные метки и пусть все идут его выбирают. Он представлял, что бы сказали его бывшие Сёстры, ехидно смеявшиеся ранее, увидев Грея сейчас. Или прежняя Мать. Ох, уж лучше не представлять, не вспоминать ту семью, родичи его отвергли, а двуногая Мать – нет. У него теперь новая семья.
Иногда, незадолго до боя, он мог поиграть с Сестрой круглым шариком, а так-то постоянно либо дрался, либо болел, тогда играть не хотелось, и Грей смотрел с Сестрой на странные вещи, которые нельзя схватить и понюхать, а только разглядывать и слушать. У той была твёрдая лужа, в которой бегали маленькие двуногие и крохотные звери, всё это пело, трещало и звенело, но не пахло. Порой речь шла про охоту, игру и ловлю, это он понимал и следил, догонят или нет. А порою – невесть что творилось, всё странное.
Иногда, когда семья отвлекалась и забывала закрыть вход, он потихоньку уходил посмотреть, что и как происходит. Особо интересно было за логовом, хоть и сложно наружу выбраться. Но Грей наловчился: прижимался к стенам, к закрытым пещерам, правильно застывал, или хвостом цеплялся за выступ и сверху висел как неживой, терпеливо ожидая, пока пройдёт двуногий и откроет выход, тогда проскальзывал вслед, ищи-свищи.
За логовом нашлось много славных мест, куда Мать никогда не водила его и не пускала, к примеру, большие соты, за которыми жила и ела живая вкусная добыча, её никто не убивал, видно, держали про запас, поэтому Грей тоже не стал бить, просто понюхал, а та боялась. В кустах он испражнялся да собирал кочей по мелочи, не из голода, а для порядка – чего они пришли?
Ещё была гора виторогих черепов огромных монтов, в них отлично получалось прятаться и бродить, будто в лабиринте, там встречались мыши, Грей давил их и тоже ел.
А холодная пещера с добычей? Да какая пещера. Целое холодное логово, полное мяса, где рядами висели целые туши самой разной настоящей, вкусной добычи, быков и монтов, аж сердце заходилось смотреть. Шкуры мочили в зловонной отравленной воде в другом логове, туда Грей не лез, уж слишком скверно пахло, но к тушам его тянуло любопытство. Однажды как следует спрятался, дождался, пока самцы потащат свежак, и проник следом. Затем случилась неприятность: самцы, повесив тушу, вышли, а Грея не видели и закрыли, так он порядком замёрз, потому что круглых Глаз до линьки – как пальцев на лапе, а летом шкура к холоду не готова. Зато наелся до отвала чего хотел, попробовал кусок от каждой туши. Вечером соскучился и всех позвал, так пришёл самец, выпустил его и стал кричать. Грей слышал негодование в его голосе, и тоже начал сердиться, потому что ничего плохого не сделал и много мяса оставил остальным, но явилась Мать и забрала в логово, ласкала, видно, тревожилась, где он делся, но усов обкусывать не стала, чтоб не убегал, значит, можно дальше убегать. В принципе, и здесь жилось хорошо, лишь бы выпускали почаще, он же знает, где стоят ловушки, и не лезет.
В этот раз побег Грей провернул обычным образом – сделал вид, что спит, Мать с Сестрой поверили и пошли мочить шкуры, тогда проскользнул у них под ногами. Не заметили. До выхода он проехался на неживой зверюге местной самки, которая его всегда боялась и залезала наверх, а если не видела, то не боялась. Вот глупая двуногая. Будто от того, что муста не замечаешь, он куда-то исчез, а Грей-то рядом, ха…
Снаружи светил Дневной Глаз и пели птицы. Грей повалялся в пыли, подставляя брюхо лучам, затем проверил, нет ли новых кочей в кустах и стал ждать, какую добычу на этот раз принесут воины. Самка копалась в земле и делала странное, двое самцов возились поодаль – мочили шкуры в вонючем логове, где бурлила зловонная отравленная вода и шумели неживые зверюги. Кругом царило спокойствие, и Грей растянулся под камнем, с наслаждением греясь.
Шаург вышел из лесу, шатаясь. Ещё издали Грей увидел – больной. Брёл не прячась, неровно, волочил заднюю лапу, то останавливался, то принимался бежать вперёд и, вдруг, назад. Внезапно встал, будто увидел что-то скверное, и принялся грызть мёртвый камень с яростью, как врага. От него несло болезнью и смертью, а морду покрывали хлопья пены, белой с красным, от разбитых дёсен.
– Слюнявый идёт! – крикнул Грей, вскакивая, но его никто не услышал – самка всё рылась в земле, и шумела вода, и гремела неживая зверюга – на звуки слюнявый и полз, обезумев вконец. Лишь утром Грей о них думал, и вот, пожалуйста – накликал.
Слепые, глухие, немощные двуногие! А в логове-то Мать с Сестрой. Положим, Грей не заболеет от слюнявого, но они? Шаург тем временем влез в ловушку, взвыл, да так и потащил её за собой прямо в логово, безумный, ничего не чувствовавший больше, кроме своей страшной болезни, ударами гонящей его вперёд. Коротко крикнула, наконец заметив его, и побежала в логово самка.
Что тут размышлять? Грей запел и стал делать, что был должен и что умел.
***
– Там ксеноволк, бешеный! – закричала Валентина.
Лана хватилась – где Серый? Кажется, спал в углу, на коврике? А его в комнате и не было. Из мужчин в колыбе как назло осталось только двое дубильщиков да Алексей у себя в кабинете сидел за калькуляцией. К тому времени, как она выскочила на улицу, схватив трубу от пылесоса, Серый уже перегрыз горло ксеноволку, приволокшему за собой капкан, но и сам оказался укушен в бок. Руки у Ланы затряслись, из глаз хлынули слёзы.
– Блядь, в субботу бой, – сказал Шульга, оглядев зверей: мёртвого, явно больного, и пока ещё живого. – Не реви. Промой рану с мылом. Самое простое возьми, или жидкий порошок стиральный, да побольше, засунь его в душ, не жалей воды. Сейчас узнаем, что можно сделать…
Он сразу отбыл через нулевую точку, а назад вернулся с ветеринаром, худощавым приятным мужчиной, ещё молодым, но уже с залысинами. Ветеринар представился Димой, снял переходной скафандр, распаковал резиновые чехлы и вынул из чемодана свои инструменты, препараты, оборудование.
– Впервые вижу мозгоеда, – сказал он Лане, с опаской приближаясь. – Вы его хорошо держите? У вас намордник есть?
– Он же не сдохнет? – Лана рыдала. – Нет намордника, я так подержу. Серый, дай голову…
Она засунула голову зверя себе подмышку и зажала шею. Дима надел армированные перчатки и взял у возмущённого, отчаянно цокающего и выражавшего негодование Серого анализ крови. Ащщ!!! Поместил несколько капель в портативный анализатор.
– Он у вас привитый! – с изумлением констатировал вскоре.
Лана оторопела.
– Да никто его не прививал, – только и сказала она.
– Отчего же? Год назад прививка от бешенства, а два месяца назад была ревакцинация…
– Аппарат сбоить не может? – спросил Шульга.
– Ну что вы, это же немецкий, маде зи дойч, ещё на гарантии.
– Не может быть такого, – Лана ещё больше удивилась. – Два месяца назад он жил уже со мной, мне и в голову не приходило его прививать. Я боялась его кому-либо показывать.
– Сейчас проверим, какой именно вакциной…
Дима ввёл дополнительный запрос в свою компьютеризированную машинку и та надолго задумалась – по экрану побежали ряды цифр с буквами, машинка искала вариант вакцины и производителя.
– Ну что там? – с нетерпением спросил Шульга. – В субботу драться сможет?
– Сможет, наверное, – задумчиво протянул Дима. – Первую вакцину определить не выходит, будто что-то кустарное, а ревакцинировали его стандартным Глобалом. Я и не думал, что Глобал на ксеноживотных работает, интересно девки сели на шпагат! Надо будет попробовать с обычными собаками. Всё у него хорошо, у вашего бойца.
Он обработал укус – ащщ! Померил температуру у Серого в заднице – ащщ!!! АЩЩ!!! Помял ему живот и взвесил, получилось пятнадцать килограмм триста двадцать грамм. Затем получил от Шульги деньги с чаевыми за секретность и отчалил через нулевую точку.
– Что было два месяца назад? – спросил её Алексей уже потом, ночью, когда они лежали на узком, неудобном диванчике, прижавшись друг к другу горячими боками.
– Ничего такого особого, – Светлана задумалась. – Не могу вспомнить…
– А я вот помню. Два месяца назад я послал Гардыша с Хлебом за твоею, Света, дочкой.
Глава 40. Павор
Беда грянула, откуда Павор не ждал, и даже не догадывался. Внезапно, в один прекрасный день, сместили областного ручейника, с которым он успешно и плодотворно контачил многие и благие лета на самых взаимовыгодных условиях, того самого, кума Шульги.
– Не понимаю в чём причина, – жаловалась встревоженному Павору его жена, взявшая телефон, ведь сам колежанин был в таком шоке, что не ел, не спал и ни с кем не разговаривал. – Ничто не предвещало… В один день пришло постановление высшего руководства о его увольнении, приехал преемник, какой-то канадец… Володя сам не свой…
Павор сразу сунулся к канадцу на приём и неожиданно легко попал – его просто пропустили без очереди.
Новый областной ручейник был худ, высок, зеленоглаз и огненно рыж, отчего походил на лиса. Какая разница, откуда новый руководитель? Деньги нужны всем, всегда, и лишними не бывают, – резонно заключил Павор и сделал свою пропозицию. Однако, лисовидный канадец окатил его вежливым презрением.
– Есть у евреев пословица, – сказал он, – спасибо, господи, что деньгами взял. Вы не слыхали?
– Слыхал, – осторожно кивнул Павор, располагающе улыбаясь, хотя стоял перед лисом навытяжку, разве что руки по швам не сложил, ведь присесть ему не предложили.
– Радуйтесь, что не сели, а просто потеряли пункт сброса мусора, который должен утилизироваться здесь, – с ударением на последнем слове сказал лис. – Потому что по делу вашего бывшего, простите, партнёра, ведётся служебное расследование, которое мы намерены передать в суд.
Это был удар ниже пояса и, к сожалению, только первый удар. Едва Павор морально оправился, решив взять кредит на строительство нового завода по утилизации, на этот раз не бутафорского, грянул гром: поменяли судью по его бракоразводному делу. Святые присно блаженные армянские усы, – о, как Павор тосковал теперь за ними, – сменились бабой средних лет, с такими грубыми чертами лица, словно его в спешке тесали из полена зеки колонии-«семидесятки». Теперь восторжествовала адвокатка Светланы, притащившая на суд соседа-пидора и бывших сотрудников, мерзавцев, обливших Павора грязью. Судья посмотрела в глаза Павору. Он посмотрел в глаза ей. И его развели с женой, права на дочь отдав Светлане. Удар деревянного молотка отозвался в мозгу так гулко, словно пришёлся в темя.
– Подавайте на апелляцию, – сказал он яйцеголовому Юхимовичу вечером, за рюмкой виски.
Они сидели в гостиной, перебравшись туда с излюбленной веранды, а за окном бушевала гроза.
– Безусловно подадим, – согласился Юхимович, – однако, что-то скверное происходит, Павор Игнатьевич.
И говорил он отнюдь не о погоде, хотя за окном молнии то и дело расчерчивали небо, а потоки воды безжалостно трепали виноград и разросшиеся кусты роз. Гром гремел раз за разом, постепенно превращаясь в слитный гул, и только отдельные раскаты выделялись в этом гуле с такой силой, будто где-то вдали рвались артиллерийские снаряды.
Павор тоже чувствовал подобное, хоть и думал, что просто психует из-за смещения ручейника и развода, которого всеми силами пытался избегнуть. Как, в каком месте пути Павор, всегда добивавшийся желаемого, стал безвинным страдальцем, которого всеблагой господь почему-то решил не просто испытывать, а с фантазией, присущей лишь ему? Когда закончится чёрная полоса? Сколько Павору ещё терпеть пощёчины судьбины да с оплеухами, о господи? И да, всё началось с побега драной кошки, блудливой драной кошки, у которой было всё на свете, неблагодарной гадины, пригретой на груди. Несомненно, господь хотел от Павора не только терпения, но и решительных действий.
– Пойдёмте глянем, – многозначительно сказал он яйцеголовому, когда буря за окном, наконец, утихла.
Они вышли в жаркую влажную ночь и запах озона. В ответ на человеческие шаги по мокрой траве зажглась подсветка веранды и двора.
Зверь был на месте – куда ему деваться. Глухой железный контейнер, привезённый яйцеголовым и поставленный в дальнем углу двора Павора, блестел в свете фонарей мокрыми боками, с белым номером сухогруза с правой стороны. Внутри возились страшно и глухо.
Юхимович клацнул задвижкой и открыл окошечко, в тот же миг в него с рыком ткнулась оскаленная пасть и оба отскочили, нервно пересмеиваясь. Затем яйцеголовый посветил прямо в морду фонариком, и тварь убралась.
– Она уже не жрёт, – сказал яйцеголовый, заглянув внутрь. – Мясо лежит, гниёт.
Павор и сам слышал зловоние из тесной тюрьмы, ставшей могилой для ксенопантеры.
– Это плохо? – спросил он.
– Это отлично. Потому что означает, что у нас, наконец-то, есть бессмертный зверь.
Светя фонариком, Павор заглянул в окошечко, впрочем, близко не приближался. На все руки мастер приобрёл животное, выросшее в слишком тесном семейном доме, якобы для контактного зоопарка. И в самом деле, иссиня-чёрная кошка с отростками на морде сперва ласкалась, выглядывая наружу, и тянула лапу, словно умоляя выпустить её, затем, отчаявшись, царапала железные стены и орала басом. К счастью, недолго – впрыснутый в миску с водой грибок постепенно сделал её молчаливой.
Она стояла посреди контейнера и била хвостом по бокам, а при виде Павора глухо зарычала. Глаза зверя, ранее янтарные, проросли и пузырились тысячью пушистых стебельков, отчего казалось, что в пустые глазницы вставлены кусочки брокколи.
– Она что-то видит ими? – спросил Павор.
– О, видит грибница прекрасно, и слышит… Она прорастает всю нервную систему…
Яйцеголовый поднял к окошку руку, пошевелил пальцами, зверь гулко ударился грудью в железо и контейнер заходил ходуном, оскаленная пасть мгновенно щёлкнула челюстями рядом, затем адская тварь вновь убралась в темноту и затаилась.
– Я предложил Шульге достойного противника для его мозгоеда, – сказал Юхимович, улыбаясь. – С предсказуемым на сто процентов результатом боя. И он, подлец эдакий, согласился! Кстати, не желаете ли денег поставить? Думаю, не только Шульга сможет нехило поднять…
– Я хочу только справедливого воздаяния, – Павор покачал головой. – Думаю, теперь эта стерва получит, что заслужила.
– Как скажете, я не мыслитель, думайте сами, или пусть лошадь думает, у неё голова большая, но глаза у меня есть, ими я вижу, что уж воздаяние вы точно получите.
Юхимович закрыл окошечко и ввёл код. Двое мужчин пошли назад, в дом, и фонари за их спинам тухли, погружая мир в густую и влажную тьму, такую же глухую как та, что опустилась на их души.
– Может всё-таки поставить денег? – задумчиво произнёс Павор.
– Грех не заработать… – согласился яйцеголовый.
– Вы, как я не раз замечал, реалист.
– Хм, – Юхимович ухмыльнулся. – Не уверен полностью, но кое-какие аксиомы мне, несомненно, известны.
Глава 41. Лана
Если Павор менялся и наглел постепенно, то Алексей изменился слишком резко. Вдруг пропала вся обходительность и та атмосфера флирта, которую чувствовала и сама Лана, и другие обитатели колыбы. Вернулась грубость, словно кто-то в его голове пустил ток, повернув тумблер в положение «хозяин-хам». Лану он больше не звал, сам не приходил, даже в кабинете на ночь не оставался, а уходил через фабрику. Днём, когда Капелька с радостью подбежала к нему с новой деревянной фигуркой, уверенная по прежнему опыту, что сейчас дядя Лёша поглядит, что у неё хорошего, потреплет чёлку или скажет смешное, он глянул мельком и отстранил её со странной гримасой.
– Что-то случилось? Тебя чем-то огорчили? – спросила его Лана, подловив в коридоре у погрузочной.
– Неприятности, – коротко бросил тот, наблюдая за упаковкой выделанных кож и шкур в прорезиненные чехлы.
– Какие? – встревожилась Лана.
– Кума сняли, это хуёво. Я его точки юзал.
– Но я ведь тебя ничем не обидела?
Она пытливо заглядывала ему в лицо, стараясь поймать взгляд, который ещё недавно от неё не отводился, пристальный и такой говорящий, что даже досада возникала. Теперь Лана сама ловила этот взгляд, а он ускользал, будто живая рыба в мокрых руках.
– Хорошая ты баба, Светлана. Только у меня дома такая же. Порезвились, да и будет.
– Такая же, – многозначительно кивнула она, чувствуя, как всё внутри холодеет, будто некий злой шутник высыпал за шиворот пригоршню снега. Правда, от снега не бывает больно.
Лучше бы Лана ничего не спрашивала, а молча приняла финал игры с выражением лица "ну наконец-то, не слишком и надо", либо сказала колкую гадость, но ей словно хотелось причинить себе дополнительную боль, и она продолжала смотреть в лицо человека, к которому успела привязаться, и который теперь отталкивал её, словно провинившуюся собаку, подобно тому, как сама она прогоняла Серого, если тот вредил или навязывался. Только зверя она любила и всегда прощала, а Лёша её не любил и, кажется, больше в ней не нуждался, а уж вины за нею и подавно не было.
– Ну, может трохи с припиздью, – согласился Алексей, – так кто без припизди, может ты? Надо меру знать.
– Ты сделал мне новые документы? – спросила Лана.
– Тебе она не нужны, – как ни в чём не бывало ответил Шульга. – Твой додик просрал последний суд, ты в разводе, права на дочь у тебя. Добби, блядь, свободен.
«Как давно он это узнал? Когда собирался сказать?»
– Прекрасно, – дрожащим голосом сказала Лана. – Отдай нам с ребёнком наши переходные скафандры, плюс мешок и седатив для Серого, и мы с большим удовольствием отсюда уберёмся.
– Не спеши.
Шульга, наконец, посмотрел ей в лицо, прекратив разглядывать погрузчиков и тюки, в его взгляде читалась обнажённая, как тело, неприязнь, и тяжёлая, как свинец, насмешка. Лана ничего не понимала и едва сдерживала слёзы перед фабричными рабочими.
– За тобой должок, – сказал он, – на тебе висят Гардыш и Хлеб.
– Но мой зверь всё это время дрался в твой карман, – едва произнесла она и, наконец, расплакалась, не в силах сдерживаться.
– Ты тоже подсобрала денег да янтаря, – кивнул Шульга. – Нищей не уйдёшь. Олежка, ну ёбана, как ты ставишь?! Погорит пушнина, ёпт!!!
Он подошёл в рабочим, ткнул пальцем в треснутый чехол и заставил сменить, затем вернулся к ней, полоснул глазами по залитому слезами лицу.
– Давай без сцен, – сказал раздражённо. – А если хочешь сцену закатить – то не здесь, люди пялятся.
– Я не хочу сцен, я хочу уйти с колыбы, – рыдала Лана. – А сейчас – особенно.
– Субботний бой – и хоть на все четыре стороны.
– Даёшь слово?
– Бля буду, зуб даю.
Четверг и пятница стали самыми ужасными из дней, которые Лана провела в браконьерском логове. Чувства горькой обиды, униженности, какой-то использованности, разбавлялись неприкрытым злорадством зечки Валентины, снисходительным сочувствием поварихи и даже грубыми знаками внимания со стороны охотников, которые решили, что раз шефу Лана больше не интересна, можно и самим приволокнуться, вдруг чего обвалится. Искренне сопереживала ей, кажется, только певица Катерина.
– Неприятно, я понимаю, – сказала та. – А ты отнесись к этому легко – ну, подумаешь!
– Я не могу, – покачала головой Лана, разбрызгивая слёзы, потому что всякий раз, стоило задуматься над гадкой ситуацией, начинала плакать.
Тогда Катя молча обняла её, большая и тёплая, пахнущая мылом и свежим потом.
Накануне перед боем явился Алексей.
– Ты на меня своего красавца не натравишь, чудовище? – спросил в дверях. – Иди, погуляй, раклэ, нам с мамой надо поговорить.
– А стоило бы, – произнесла Лана, когда Капелька послушно вышла, прихватив мячик.
– Ну, меня, положим, он завалит, ну, ещё двух человек, но на этом всё. Ты же сечёшь, что тогда с колыбы уже не свалишь, даже прикапывать не станут, просто выпиздят на свалку, как требуху рогача.
– Просто скажи, зачем пришёл, потому что я на тебя смотреть не могу, – выдавила Лана.
– Я начинаю чувствовать себя виноватым, – словно с удивлением заявил Шульга, по-свойски усаживаясь за столик. – Давай перетрём, потому что зарёваный ебач на ринге мне в хуй не упёрся.
Серый устроился у неё под боком и застыл, как часто делал, разглядывая Алексея. Он всегда прекрасно чувствовал эмоции Ланы, почувствовал и теперь. На секунду захотелось швырнуть его в Шульгу, и будь что будет, но как же Капелька? Ведь тогда между нею и Вечностью никого не останется…
– Блядь, в самом деле чувствую себя скотиной, – продолжал он. – С чего бы? Давай-ка базану. Суд присудил опеку над ребёнком Павору. Ты собиралась остаться на отключённой станции. Я предложил возможность пересидеть паршивое время в колыбе и даже вариант срубить бабла. Ты пересидела? Да. Заработала? О да! Ну так какие могут быть предъявы? Я тебя не в церковь звал, и я не поп. Ты знала, куда идёшь, и с кем.
– Но ведь ты со мною спал!
– А вот это работает в обе стороны, – Шульга покачал пальцем. – Потому что я тебя не насиловал, тебе всё нравилось. Ты взрослая баба, ранее состоявшая в браке с мудаком. Ты же не думала, что я влюбился и женюсь на тебе?
– Лёш, просто уходи!
– Я деньги принёс, – Шульга положил на стол увесистую «котлету», вставая. – Чтобы ты не говорила про «мой карман».
– Кажется, я понимаю, почему жена с тобой не спит, – сказала Лана. – Она чувствует твоё мерзкое нутро.
– А вот это тебя уже не касается, – с настоящей ненавистью ответил Шульга, и зверь рядом с нею зацокал, поднимая отростки. – Моя семья – это моя семья, и к ней никто не смеет лезть. А на твоём месте будет двести.
От этого ужасного разговора Лане и в самом деле стало легче, словно все ё наконец-то обзавелись своими точками. Исчезло чувство обиды, ведь обижаться можно на кого-то близкого, а на ядовитую гадину обижаться бессмысленно, та не виновата в собственной отраве. Её надо убить, либо сбежать.
Перед самым боем неожиданно заглянула Катерина, в прежнем кричащем костюме посуды. Это было странно, ведь через нулевую точку уже прибывали гости, и женщины занимались ими.
– Что, Кать? – только и спросила Лана, лёжа на кровати.
Сегодня она не одевалась в платье Белль. Пойдёт как есть, в джинсах и худи. Пляски под дудку Шульги закончились.
– Я сплю и с букмекером тоже, ну, ты знаешь, – сказала Катя. – Игорёк.
– Допустим, – ответила Лана, хотя была без понятия, с кем именно гуляет весёлая певица.
– Обычно ставки были на Серого. Однако сегодня Шульга поставил на его противника. Много поставил, Игорёк прихуел.
А вот это уже было по-настоящему скверно.
– Он сразу сам поставил, через левого парня, и предложил мне сделать то же самое, – продолжала Катерина. – Просто будь в курсе. Кстати, вот, держи, тебе передала какая-то мадам.
И протянула бумажную записку, которую Лана, не глядя, сунула в карман. Потом прочтёт.
Её охватила ненависть. Хотелось разбить всю комнату, искрушить мебель и технику, изорвать и уничтожить всё вокруг, но что это даст, кроме минутного облегчения? Нет, Лана оставит эмоции для последнего в жизни проклятого ринга.
– Знаешь что? – она открыла ящик стола, достала увесистую котлету, принесённую Шульгой. Ею Лана собиралась швырнуть ему в рожу на прощанье, но теперь передумала, и сунула в растерянные руки Катерины. – Поставь на Чудовище. И, кстати…
– Да? – Катерина обернулась.
– Мне нужен стимулятор. Что-нибудь, чтоб не чувствовать себя квашнёй.
– Не расслабиться, а взбодриться? – спросила Катя. – Кокаин, фен или глазные капли?
– Именно так.
