Текст книги "Песнь ледяной сирены (СИ)"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава двадцать четвертая. Дым и пепел

Когда впереди показались силуэты утонувших в снегах домов, белобородый возчик остановил снежногривов и знаком потребовал, чтобы огненные стражи вылезли из саней. Дальше ехать он отказывался наотрез. Нильс поморщился, но Эскилль возчика не винил: его страх – больше, нежели просто суеверия.

Он вошел в заброшенную деревушку. Ветер прогудел в провалах разбитых окон, до ужаса напоминая чей-то горестный стон. На крышах домов гигантскими шапками лежал снег – убирать его было некому. Таккана сама по себе не выглядела уютной, а знание, что когда-то здесь убили несколько десятков человек, привлекательности ей не добавляло.

Нильс отгородился от пронизывающего холода за спиной огненного серафима. Эскилль лишь улыбнулся. Они шли по протоптанной в снегу тропинке: или единственная жительница Такканы нередко выходила на прогулку по деревне, или (что куда вероятней) со всех концов Крамарка люди съезжались к ней.

Тропинка привела Эскилля к приземистому домишку, куда более обжитому, нежели остальные. И единственному, от крыши которого поднимался дым. Он поднялся на крыльцо и постучался в дверь. Глянул на хмурого возчика, но тот не выказывал никакого желания присоединиться к ним и зайти в согретый теплом печи дом. Обществу Ингебьерг он предпочел стужу.

Дверь отворилась. На пороге стояла привлекательная молодая женщина с белой кожей и темными волосами. Радужка ее глаз была пугающей и в то же время необычайно красивой – черная, с яркими красными всполохами внутри. Не глаза – раскаленные угли.

– Вы – Ингебьерг? – спросил Эскилль, не смутившись пристального взгляда хозяйки дома.

– Проходите, – бросила она. Видимо, это означало «да».

Едва Эскилль перешагнул порог, стало ясно, что в этом доме он уже бывал. Разумеется, вместе с матерью и отцом и, разумеется, из-за проблем с его Пламенем. В памяти всплыли слова, оброненные недавно капитаном. Странно, что не всплывали сами воспоминания о той давней встрече. Как он мог забыть диковинные, словно раскаленные угольки, глаза?

Ингебьерг жестом пригласила их сесть на резную скамью у печи из белого камня, сама устроилась в плетеном кресле напротив. Две противоположные стены занимали шкафы, заставленные чем-то вроде невысоких кувшинов. Больше в этой комнате не было ничего. Судя по гримасе на лице Нильса, прежде с любопытством оглядывающего дом шаманки, увиденным он остался разочарован.

– Зачем вы пришли? – глубоким голосом спросила Ингебьерг. Даже если она вспомнила Эскилля, то никак этого не показала.

Огненный серафим рассказал шаманке обо всех странностях, что творились в последнее время в Атриви-Норд, но выражение ее лица осталось непроницаемым, для него непостижимым.

– Вы не сможете отыскать вендиго, и я не смогу.

– Почему?

На сей раз от ее взгляда Эскиллю отчего-то стало неуютно.

– Ты знаешь, как вендиго стал тем, кем стал?

– Разве не все исчадия льда рождаются такими, какие они есть? – пожал плечами Нильс.

Шаманка даже не взглянула на него, хотя Эскилль был бы совсем не против. Ох уж эти странные глаза, будто глядящие тебе прямо в душу… Поерзав, он ответил им обоим – и другу, и Ингебьерг:

– Морозная Дымка, Фантом, Дыхание Смерти, Хладный, Снежный Призрак – это души тех людей, что погибли в суровую снежную бурю, что заплутали в лесу и замерзли от холода, заснув вечным сном. Вендиго, возможно, один из них. Один из подданных Хозяина Зимы.

Ингебьерг откинулась на спинку кресла, скрестила руки на груди. Об ее заинтересованности говорила скорее поза, нежели оставшееся бесстрастным выражение лица.

– Это всего лишь сказки, – фыркнул Нильс, но его не услышали ни Эскилль, ни Ингебьерг. В этом доме он, неверящий, был лишним.

– Вендиго – иной, – проговорила шаманка. – Он – темный дух, но он куда более материален, чем духи зимы. Он сложен из плоти, хоть и прежде всего – из костей. И голод его другого толка. Это голод не по теплу и не по живой теплой крови. Вендиго, колдовского духа, не терзает холод. Чтобы унятьегоголод, ему нужна лишь человеческая плоть.

Нильс шумно сглотнул. Эскилль подался вперед, оперся локтями о колени.

– Коконы с человеческими телами… кости, найденные в Ледяном Венце… Мы думали, это звери.

– В нем много от зверя, но те не бродят в стеклянном лесу. Вендиго… бродит. И все же в чем-то ты, дитя пламени, прав. Хозяин Зимы повелевает мертвыми.

Нильс пренебрежительно фыркнул, но Ингебьерг не удостоила его даже взглядом.

– Он извращает искры души своей магией, с помощью духов зимы наращивая вокруг них ледяную плоть. От прошлого у человека остается лишь тело – потухшие угли без его души. Как самый сильный из созданий ледяной стихии, вендиго повелевает и мелкими тварями, и исчадиями льда. Он приказывает инеевым паукам заключить в кокон мертвые тела – чтобы позже ими полакомиться, чтобы хоть ненадолго утолить вечный голод.

– Вы назвали его дитем пламени… тогда кто вы? – с усмешкой спросил Нильс.

Шаманка остановила на нем обжигающий взгляд. Эскилль не сомневался – следопыт уже пожалел о вопросе.

– Я – дитя пепла.

Эскилль кивнул. Он слышал, как горожане называли Ингебьерг из Такканы пепельной шаманкой… что бы это ни значило. Но по-настоящему сейчас его занимали другие мысли.

«Хозяин Зимы повелевает мертвыми».

Выходит, его вера не напрасна. Выходит, не напрасны его ритуалы.

– Хозяин Зимы не имеет права играться с чужими душами. Он не дает умершим шанс на новую жизнь, он просто творит из них своих монстров. – Слова Эскилля обжигали губы.

– Ты осмеливаешься порицать властителя Крамарка? – изумилась Ингебьерг.

– Во мне сила Феникса, а не Хозяина Зимы, – сухо возразил он.

– Сила, которая причинила тебе столько боли…

Эскилль раздраженно повел плечом.

– В этом нет ни моей, ни его вины. Так сложилось. Если кого и винить, так это Судьбу. Но, как бы то ни было, огонь – моя стихия.

– Вот почему со льдом ты сражаешься так отчаянно?

Что Ингебьерг вкладывала в эти слова? Восхищение? Осуждение? Насмешку? С раздраженным выдохом Эскилль признал – его разуму чувства шаманки неподвластны.

– То существование, что влачат исчадия льда – не жизнь. Лишь жалкое посмертие. Они как чума, как проказа, отбирают чужие жизни, будто наказывая за то, что собственной у них больше нет. Убивая исчадий, я верю, что дарую покой их душам. Но кажется, что с каждым годом их становится только больше…

– Потому что Хозяин Зимы становится сильней.

Слова Ингебьерг повисли в воздухе, обретая форму. Воздух сгустился, будто назревала буря. Не здесь, в четырех стенах, а снаружи, где воет ветер, и мертвые души получают ледяное воплощение.

Нильс, уже не пытаясь вставить и слова в их разговор, переводил взгляд с Эскилля на пепельную шаманку.

– Пойми, огненный серафим, ты живешь на острове, который подчинил себе покровитель вечной зимы и стужи. Твой огонь и твои пламенные речи пока ему не мешают… но однажды могут помешать.

Это было явственное предупреждение, на которое Эскиллю нечего было ответить. Поэтому он холодно произнес:

– Может, вернемся к главному?

– Конечно, – понимающе усмехнулась Ингебьерг.

Нильс с облегчением выдохнул.

– Культ людей, которые пытаются вернуть к жизни своих умерших близких… он действительно существует?

Шаманка подошла к шкафу, что-то зачерпнула из стоящей на полке пиалы и поднесла к ноздрям. Шумно втянула воздух, заставив Эскилля изогнуть бровь. Нюхательный табак?

– Не культ, разрозненные осколки – как цветные стеклышки в витражах.

Эскилль помотал головой, пытаясь уловить ускользающий смысл ее фразы. Ингебьерг, повернувшись, в упор уставилась на него. Взгляд ее стал туманным.

– Непохожие, но ведомые одной целью, они образуют единое целое, только опадая мертвыми телами на снег.

Пепельная шаманка явно пребывала в уверенности, что она только что все объяснила. Растерянные взгляды стражей это, однако, опровергали.

– Они идут в Ледяной Венец, к самой его Сердцевине, зная, что могут столкнуться с вендиго, зная, что, скорее всего, проиграют, – медленно сказал Эскилль. – Зачем?

– При жизни вендиго был могущественным темным колдуном. Да, на смену его человеческой сущности пришел неутолимый голод. Но свои черные силы он не растерял. – Взгляд Ингебьерг пьяно блуждал по комнате. – И близко подобраться к нему может только тот, в ком живет та же сила. Та же тьма.

– Манипуляции с темной магией запрещены, и вы это не хуже меня знаете. Или же у вас на примете есть парочка изгоев-колдунов?

Ингебьерг улыбнулась.

– Тем, кто известен мне, нет никакого дела до вендиго и уж тем более – до идущих на верную смерть людей. Поэтому тебе, огнекрылый, нужен новый объект для подобного колдовства.

– Я никогда не пойду на это сам, и других такой опасности подвергать не стану, – припечатал Эскилль. – Обращение к теневому колдовству необратимо. Однажды прибегнув к нему, прежним человек уже не будет.

Пепельная шаманка осталась холодна и спокойна как лед.

– Ты же остался прежним.

Нильс вытаращил глаза, пробормотав под нос: «Святое пламя…» Эскилль попросту забыл, как дышать.

– Что… – Дальнейшая часть фразы все никак не складывалась. Наконец он выдавил: – Что вы имеете в виду?

И прежде, чем ответила Ингебьерг, он все понял. Или же почти все.

– То, что вы делали со мной, чтобы присмирить мое Пламя, относилось к темному колдовству, верно? И что же это?

– Я отвязывала от тебя твою тень.

Тишина образовалась такая, будто Ингебьерг взяла все звуки мира и заключила их в непроницаемую стеклянную коробочку.

– Я не темная колдунья, – сочла нужным объяснить она, – но я была ее ученицей. Я быстро избрала свой путь, найдя его не среди тьмы – среди пепла. Но чему-то я все же научилась.

– И в чем именно заключался ваш ритуал? – растерянно спросил Эскилль.

– Я разлучила тебя с твоей тенью и влила в нее ровно половину твоего Пламени. Другую половину потребовал оставить твой отец. – Ингебьерг изменила своим привычкам – прежде невозмутимое лицо исказила гримаса. Всего лишь на мгновение, но его хватило, чтобы понять: пепельная шаманка и капитан Огненной стражи теплыми чувствами друг к другу не прониклись. – Человеческое тело слишком подвержено влиянию той или иной стихии. Но тень… она эфемерна. Какой бы трансформации ее ни подвергай, ее всегда можно вернуть к исходному состоянию.

Эскилль потряс головой. Иногда ему казалось, что Ингебьерг говорила с ним на чужом языке. Или на его родном, но порядком устаревшем – вроде бы ясен смысл, но… не до конца.

– Увы, ничего не вышло. Когда твой отец понял, что без собственной тени тебе становится только хуже, он потребовал провести обратный ритуал.

«Значит, отец ненавидел меня не настолько сильно, чтобы подвергнуть опасности мою жизнь».

– И сейчас вы предлагаете Эскиллю повторить темный ритуал? – недоверчиво спросил Нильс, переводя круглые глаза с друга на пепельную шаманку.

– Тьма вендиго родственна, она вместе со льдом – его стихия. Твоя тень может подобраться к нему, минуя расставленные для людей ловушки. Поможет выследить его, как зверя, памятуя о том, что он – бывший человек. Но помни, огнекрылый – тени вендиго не победить, неравны силы. Чтобы сразить его, тебе понадобится все твои охотничьи умения… и все твое Пламя.

– Понимаю, – сухо сказал Эскилль. Застыл в нерешительности, глядя в глаза-угольки. Мысль, слишком сладкая, больше похожая на грезу, захватила и не отпускала. – Вы сможете снова дать моей тени часть моего огня?

Ингебьерг долго и испытующе смотрела на него.

– Смогу. Но, как и прежде, только на время. Рано или поздно, ты должен будешь соединиться со своей тенью. Долгая разлука с ней в прошлый раз едва не свела тебя с ума. Но не волнуйся, я стерла твои кошмары.

Укол разочарования, а с ним – искра пламенной надежды. Эскиллю выпал шанс стать нормальным… пускай и не навсегда.

– На то время, что твоя тень существует отдельно от тебя, советую держаться на расстоянии от других людей, а лучше – и вовсе от них отгородиться. Раздвоение сознания – не самое приятное из явлений.

Эскилль кивнул, поднимаясь. К затворничеству ему не привыкать.

– И вот еще что… Не теряй свою тень.

– А что будет, если потеряю?

– У тебя с тенью не только одно сознание на двоих, но и одна душа. Заблудится оторванная от тела тень – и Хозяин Зимы может захватить твою душу. Она станет очередным исчадием льда. Ледяным демоном, духом, убийцей. Что же до тебя… ваше сознание едино. Ты будешь все видеть. Все понимать. Да, ты можешь отыскать свою тень и убить ее в ее новом воплощении… Если, конечно, прежде, ты не сойдешь с ума от того, что увидишь ее глазами.

В руках Ингебьерг снова появилась пиала. Не табак внутри – пепел. Наверняка, не обычный пепел – тот, что запорошил побережье Фениксова моря и хранил память о людях, преданных огню.

Эскилль невольно вздрогнул, когда Ингебьерг склонилась над зажатой в ладони пиалой и, что-то прошептав, втянула пепел ноздрями. Болезненно поморщилась, будто обожглась. Красные всполохи в ее глазах, что окружали расширившийся значок причудливым ореолом, стали ярче. Эскилль кожей чувствовал – пепельная шаманка сейчас видела то, чего он не видел.

Ингебьерг размашистым шагом преодолела расстояние до противоположного шкафа и вынула из нижнего ящичка небольшой серп для сбора трав. Подлетела к Эскиллю – стремительная, словно дух зимы, подпитываемая изнутри силой иного рода. А потом резко полоснула воздух позади Эскилля – там, где виднелась отбрасываемая им тень.

– Я распорола швы, оставив один-единственный стежок, – сказала Ингебьерг заплетающимся языком. Сила пепла, непостижимая для огненного серафима, казалось, поглощала ее собственную. – Чтобы отделиться от своей тени окончательно, тебе будет достаточно его разрезать. Сделай это, когда будешь готов ее отпустить.

Пепельная шаманка поднесла к губам пустую пиалу и медленно выдохнула. Изо рта Ингебьерг потекли дымчатые струйки – подчиненные ее воле, они послушно, словно прирученные животные, забрались в пиалу и улеглись на дне. Заглянув туда мгновением спустя, Эскилль увидел лишь пепел. Ингебьерг заговорила его, окропив толикой своей крови, прикрыла пиалу крышкой и протянула огненному серафиму.

Нильс смотрел на Ингебьерг странным взглядом, и Эскилль не мог понять: хочет ли следопыт бежать от шаманки со всех ног или же преклонить перед ней колени. Возможно, Нильс не знал и сам.

А потом рука Ингебьерг стала эфемерной, словно тень, и темной, словно пепел. Она вонзилась в грудь Эскилля, прошила насквозь, впуская в его внутренности обжигающий холод.

Ингебьерг отдала часть Пламени его тени. Жаль только, не навсегда.

Глава двадцать пятая. Королева зимних ветров

Сольвейг невыносимо клонило в сон: сказывались бессонные ночи. Но она упрямо закрыла глаза, лишая себя не только голоса, но и зрения. Чтобы воздействовать на окружающий льдистый мир, нужно уметь его чувствовать. Не глазами. Кожей.

Она нежно провела по струнам, представляя, как нотами прокладывает себе путь к сердцу ледяной стихии.

Вот бы ей чары, способные рассеять морок, окутавший сознание ледяных сирен! Наверняка кто-то из жителей Крамарка – и, быть может, и самого Атриви-Норд такими располагает. Но сбегать в поисках чар сейчас (если, конечно, Полярная Звезда вообще ее выпустит) – безумие. Обратно она может уже не вернуться. Духи зимы надежно скрывали от глаз смертных свою обитель, а значит, без их магии вход в нее для Сольвейг останется закрыт. Близость к пленным ледяным сиренам и шанс узнать о сестре она не могла потерять.

Судя по рассказу Хильды, духи зимы действительно держали слово, награждая тех, кто сослужил им службу. Возможно, им знакомо понятие чести… Но вероятнее всего, для детей Хозяина Зимы подобное – очередная игра. Как кошка играется с мышью, на время выпуская ее из когтей – чтобы та, вкусив иллюзию свободы, пометалась вокруг, помельтешила перед глазами. Чтобы азарт стал сильней, чтобы не наскучила забава. Потому, отпуская Хильду, они расставляли для нее капканы, играли на ее нервах, сгущая напряжение и рождая в ней страх. Чтобы мышка-Хильда понимала, чем она рискует, если посмеет не подчиниться духам зимы.

Что, если Сольвейг в награду за сшитые снежные платья попросит отпустить ледяных сирен и развеять их морок? Хорошо, если бы Льдинка среди ледяных сирен нашла Летту… Тогда, как говорят охотники, своей исполненной в награду просьбой она могла бы убить двух зайцев.

Вернуть Летту. Освободить ледяных сирен.

Но пойдут ли духи зимы на это? Что, если, вероломные, придумают новую уловку? И что тогда делать?

Сольвейг задрожала, резко опуская скрипку. Ей всего семнадцать, а ее дар теперь, после потери голоса – загадка для нее самой. Она собиралась, ни много ни мало, пойти наперекор духам зимы. Готова ли она? И как обмануть того, кто сам силен в обмане?

Сила духов зимы казалась безграничной. Но все же… За долгие годы люди научились давать отпор и им, и их злобным зубастым собачонкам. Против исчадий – стены с огненным плющом, чаши Феникса и Огненная стража. Против зимних ветров – созданные колдунами знаки-обереги. Убить их, бессмертных, они не могли, но подальше от невинных людей держали.

Не то ли это равновесие, которого так желала Белая Невеста, отдавая свои силы, чтобы создать ледяных сирен?

Одна Сольвейг бороться с духами зимы не сможет. Но ей и не нужно быть одной. На ее стороне – такие же, как она, дочери Белой Невесты.

Против дочерей Хозяина Зимы.

Злым, резким выдохом она прогнала сомнение. Легким похлопыванием по щекам – сонливость. Чтобы прогнать усталость, нужно время, потраченное на хороший сладкий сон. Но времени у Сольвейг больше не было.

Она упрямо взялась за скрипку. В ее воображении ноты оседали в воздухе снежной пыльцой, холодным туманом… ледяным бисером, что горошинами рассыпан по полу. Она не училась ничего новому – лишь вела дар от своего сердца в мир иными тропами. Непривычный к воплощению через мелодию скрипки, дар слушался ее не всегда – часть его утекала мимо, словно из продырявленного кувшина. Но Сольвейг не позволяла себе опускать руки, старательно вплетая в музыку силу сирены.

Сотканная из нот, ее Песнь создавала на стене трещину за трещиной – тонкие, с волосок, с каждой новой нотой они ширились и углублялись. Новая, спокойная Песнь покрыла паутину трещин ледовой глазурью, сшивая края раны, делая стену цельной, литой. На губах Сольвейг заиграла улыбка – странное, до конца не познанное воплощение ее дара возродило в ней мечту.

Мечту стать однажды целительницей.

На рассвете Льдинка вернулась.

– Я нашла… твою сестру.

Сольвейг от волнения забыла, как дышать. Вскочила – лишь недавно прилегла, едва успела смежить веки. Ее повело от усталости. Раскинув руки, она с трудом удержала равновесие. Замелькавшие перед глазами черные мушки побледнели и пропали.

– Идем.

Сольвейг с удивлением взглянула на Льдинку. Неужели дух зимы отыскала не только Летту, но и способ освободить окутанных мороком ледяных сирен? Но что-то в облике пересмешницы показалось странным. От сковавшей и тело и разум усталости Сольвейг не сразу разглядела: бледная, словно призрак человека, а не сам человек, Льдинка мерцала. Того и гляди – исчезнет, снова став диким ветром.

Льдинка нервничала, и ее волнение по воздушным волнам передалось Сольвейг. В голове билось испуганное: «Что-то не так с Леттой?». Но подхватив скрипку, играть она не стала. Оставила внутри переполняющую ее тревогу и просто вышла из комнаты вслед за пургой. Не хотела терять ни мгновения, что отделяли ее от встречи с Леттой.

Она приготовилась спускаться, но Льдинка по крученой ледяной лестнице в самом центре башни (лестнице духов зимы!) повела ее наверх. Сольвейг в нерешительности замерла. Но, несмотря на бледность (вернее сказать, призрачность), Льдинка выглядела как человек, который твердо знает, что делает. Сольвейг не доверяла духам зимы и, как и многие, считала их жестокосердными интриганами, что любили играть с людьми. Но пурге-пересмешнице она… верила. Льдинка, развернувшись к ней, беззвучно кивнула. Губы ее сжались, образуя тонкую линию, как бывает у сосредоточенных людей. Сама того ни зная, с каждым днем дух зимы все больше от них перенимала.

Сольвейг неуверенно сделала первый шаг по скользкой и очень опасной на вид винтовой лестнице. С каждой оставленной позади ступенькой в ней становилось все больше решимости… и тревоги. Что же хочет показать ей Льдинка? Что с Леттой? И, самый странный из них, пропитанный волнением – почему… наверх?

На пути Сольвейг не встретила ни одного духа зимы, хотя отдаленные их голоса до нее все же доносились. Вряд ли пурга-пересмешница сумела под каким-то предлогом увести с верхних ярусов Полярной Звезды всех духов зимы. Скорей, улучила нужный момент и пришла за Сольвейг.

Наконец Льдинка прикосновением открыла дверь в одну из комнат. Всю не слишком долгую дорогу Сольвейг готовила себя к… чему-то, внутренне подбиралась, как зверь перед прыжком. И все равно была ошеломлена.

Потому что в комнате была Летта. Настоящая – Сольвейг поняла это по ее глазам, ярко-голубым, но не мертвенно-льдистым. Эту разницу сложно разглядеть в первое мгновение, но кто хоть однажды видел духов зимы вблизи, заметит ее непременно. Волосы Летты стали полностью белыми, словно изморозь – ее дар расцвел.

Потому что Летта казалась не пленницей, а королевой. Посреди ее комнаты стояла огромная ледяная кровать, пол устилали белые шкуры. В оправу придвинутого у окна трельяжа вместо зеркала был вморожен кусок льда – не тающий, несмотря на царившую в комнате жару. Дарили ее, как и прежде, прикованные к камину огненные саламандры.

На Летте было платье, красивей которого Сольвейг не видела никогда. Сотканное из кружев и подогнанных друг к другу белых птичьих перьев, что складывались в пышную юбку со шлейфом. Длинную шею покрывала тонкая ажурная сеть – ожерелье с капельками-льдинками вместо каменьев.

Потому что Летта была полупрозрачной, как Льдинка – ветер, что от волнения едва удерживал человеческую маску на своем эфемерном теле.

Ноги Сольвейг подкосились. Она сумела удержать в слабеющих пальцах скрипку, из последних сил цепляясь за нее. Хоть что-то в окружающем ее мире привычно и неизменчиво. Хоть что-то не пытается на ее глазах исчезать.

Летта с сожалением смотрела на роскошный костяной гребень на трельяже. Попыталась его коснуться, но тонкие прозрачные пальцы раз за разом проходили насквозь. Ей все же удалось… уплотнить свое эфемерное тело и взять в руки гребень. Сольвейг никогда не видела, чтобы такое происходило с Льдинкой. Летта казалась больше диким, свободным ветром, чем обернутым в скорлупу человеческой личины духом зимы.

Северное Сияние – не чествование Авроры, что создала ледяных сирен. А восхождение на трон новой Белой Невесты.

Летты.

А значит, скоро она навсегда потеряет человеческий облик. Станет самым сильным ветром, королевой ветров, способной запорошить снегом целый остров.

Сольвейг беззвучно всхлипнула. Летта ее даже не узнавала.

Плохо слушающими пальцами Сольвейг вывела в воздухе мелодию. Снежинки оторвались от платья Летты, сплетаясь в полный отчаянной надежды вопрос: «Это можно исправить»?

Льдинка, и так будучи бледной тенью себя прежней, замерцала – она была на грани между призрачной видимостью и полным исчезновением. Сорвавшись с ее щеки, о пол со звонким стуком упала бисеринка-льдинка.

– Прости. Нет.

Закрыв глаза, Сольвейг осела на пол. Весь ее путь оказалось бессмысленным.

Или… Если Летту нельзя вернуть, нельзя снова сделать ее бесплотное тело вновь осязаемым, может, возможно хотя бы заставить ее полностью не исчезать? Не становиться супругой Хозяина Зимы?

Летта, с тихим любопытством глядя на младшую сестру, не задавала вопросов. Ее не интересовало, что в ее комнате делают дух зимы и… по-видимому, незнакомка со скрипкой. Такое равнодушие ко всему было совершенно несвойственно прежней Летте – приветливой, участливой, сострадательной… Прежней Летта и не была.

«Не раскисай. Нельзя», – приказала себе Сольвейг. В уголках ее глаз закипали слезы.

Говорят, у каждой снежинки свой узор, и каждая неповторима. И сейчас Сольвейг мысленно сплетала узор истории из инеевых нитей паутины, в которой поневоле запутались они с Леттой.

Если бы она, подобно околдованным ледяным сиренам, плела снежное полотно, то нитями основы была бы история Авроры. Белая Невеста, бывшая смертная девушка, что подарила жизнь ледяным сиренам, снова предстала перед мысленным взором Сольвейг, будто нарисованная белым на черном полотне. Потерявшая себя, свои воспоминания и человеческое тело, человечность она не потеряла. Вместе со своей свитой Аврора десятилетиями блуждала среди ледяных сирен, стучала крыльями-ветрами в их разрисованные инеем окна.

И не помнила, не подозревала, что она же их и создала.

Нитями утка, поперечными нитями, стала бы ледяная сирена. Та, что пришла в Ледяной Венец, чтобы его уничтожить, и навлекла на себя гнев Хозяина Зимы. Может, он разглядел в ней чужеродную силу, а в ней – ростки силы Белой Невесты и корни его собственной. Может, услышал ее Песнь – воплощение незнакомого ему дара. Так или иначе, появление ледяной сирены в Ледяном Венце незамеченным для Хозяина Зимы, увы, не осталось. Если духи зимы и исчадия льда в ледяных сиренах чувствовали (как оказалось, не напрасно), некую родственную силу и потому – обычно – обходили их стороной, то Хозяин Зимы не мог так легко обмануться.

Но как он узнал, кто именно пришел в Ледяной Венец? Пробудил в Белой Невесте воспоминания, что стали для него признанием ее вины? Или подернутые ледком забвения воспоминания Авроры всегда были ему подвластны? Так или иначе, секрет был раскрыт.

Белой Невесте ее выходку Хозяин Зимы не простил. Сольвейг не знала, что можно в наказание сделать с тем, кто уже давным-давно мертв. И не была уверена, что хотела бы знать правду. Но самое страшное для нее самой – то, что Летта готовилась сменить Белую Невесту на троне.

– Пора идти, – шепнул ей на ухо печальный ветер. – Я чувствую… сестры… идут сюда.

Сольвейг спускалась к себе по каменной лестнице, пока необъятная тоска разрывала сердце на части. Она наконец нашла Летту.

Нашла, чтобы снова потерять.