Текст книги "Песнь ледяной сирены (СИ)"

Автор книги: Марго Арнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава восемнадцатая. Бледная госпожа с ледяным дыханием

Эскилль не отказался бы доказать отцу свою значимость и самостоятельность и вместе с Нильсом и Аларикой разгадать секреты Сердцевины. Но сбивчивый рассказ Бии все изменил. Если вендиго угрожал Атриви-Норд, капитан Анскеллан – первый человек, который должен узнать об этом. Единственный, кто по-настоящему сможет их защитить.

– Вендиго? Похититель? Ты уверен? – Складка меж темных бровей отца стала глубже.

– Я разговаривал с самой жертвой похитителя, которая едва не стала жертвой вендиго. Откуда эти недоверчивые нотки? Или ты думаешь, что я выдумал эту историю, чтобы привлечь твое внимание?

Капитан Анскеллан раздраженно выставил ладонь, обрубая монолог сына.

– Побереги запал для исчадий льда. Я верю, что бедная девушка едва не лишилась в лесу жизни, но ответь мне: зачем кому-то ее похищать? Не логичней предположить, что духи зимы позвали ее в Ледяной Венец, а она, не обладая достаточной силой воли, позволила себя заманить? И, смущенная этим, она решила солгать?

– Хорошо, допустим. А вендиго?

– Ты видел его?

– Нет, но…

– А остальные стражи?

Эскилль мрачно отвел взгляд. Терпеть не мог, когда его ставили в такое положение, за неимением аргументов практически припирая к стенке.

– Нет, но…

Отец развел руками.

– Тогда это может быть любой дух зимы, вздумавший поиграться с собственной формой. Буран-шатун или пересмешница…

Вспомнилась пурга, которая буквально упрашивала их с Аларикой спасти прекрасную сирену. И мысли, которые Эскилль так упорно от себя отгонял, вернулись, принеся с собой новую порцию тревоги. Выжила ли юная скрипачка в поднявшейся снежной буре? Ее ледовая сущность и своеобразная, хоть и на редкость странная, протекция одного из духов зимы, позволяли надеяться, что с ней все в порядке. Следом пришло смущенное: помнит ли она его? И, если да, что именно помнит: что Эскилль причинил ей боль или что… спас?

Так глупо, так несвоевременно… Сейчас на кону стояло куда большее, чем симпатия незнакомки. Отец Эскиллю, видимо, не помощник. Значит, придется справляться самому.

– Я хочу найти сведения о других пропавших в Атриви-Норд.

– Ты же понимаешь, что в городе, близком к сердцу острова зимы, где пируют духи, каждый месяц пропадают люди?

Эскилль раздраженно выдохнул. Кажется, взрослого отец никогда в нем не увидит. Он так и останется для него вспыльчивым мальчишкой, который не способен взять собственную силу под контроль.

– Святое пламя, конечно, знаю! Я просто хочу найти закономерность – если она там есть.

– Ты напрасно тратишь время.

У Эскилля закончились силы спорить.

– Ты дашь мне доступ в архив?

Капитан Анскеллан любил повторять – он ценит настойчивость и упорство в достижении цели. Что ж, самое время побыть упертым и настойчивым.

Отец вздохнул.

– Хорошо. Обратись к Вигго.

Эскилль уже собирался шагнуть в коридор, когда в спину ему донеслось:

– И не забудь про Зимний бал. Я уже заказал для тебя костюм.

Он нахмурился, задержавшись на пороге. Вокруг чаще, чем когда-либо, гибли люди, а отца заботил Зимний бал. Да, на него, по традиции, съедутся капитаны Огненной стражи со всего Крамарка. Да, это официальный совет, во время которого командиры обмениваются бесценным опытом по борьбе с исчадиями льда. Так, во время одного из подобных собраний капитан Якобсен из небольшого городка на Пепельном побережье рассказал об удачном извлечении из Фениксова моря крови саламандры, которую с тех пор стали использовать все огненные стражи. Но уж хотя бы без торжественного мероприятия, который предшествовал собранию капитанов – того самого Зимнего(а как иначе?) бала, могли бы обойтись.

Не время рядиться в роскошные одежды, когда невинных людей за порогом ждет бледная госпожа с ледяным дыханием. Смерть.

Вигго Эдегор, капитан городской стражи (он предпочитал называть себя начальником) и, по совместительству, заведующий городским архивом, был крепким и рослым мужчиной с громовым голосом и рыжими волосами, не тронутыми сединой. Их с отцом Эскилля можно было даже назвать друзьями, если представить на мгновение, что Улаф Анскеллан тратил время на такие глупости, как увлечения и друзья. Во всяком случае, Вигго с самого детства Эскилля был вхож в их дом. И настаивал, чтобы тот звал его исключительно по имени.

Огненный серафим рассказал Вигго о цели своего визита, чем немало его удивил.

– Да ты никак в сыщики заделался, – гоготнул начальник городской стражи.

У Эскилля скулы свело от досады. Да что ж такое-то! Хоть кто-нибудь из старших принимает его всерьез? Или считают, раз Пламя в крови и сотканные из огня крылья – не его заслуга, значит, поводов для уважения к нему особых нет?

Он с детства старался не выделяться, уверенный, что свой дар не заслужил. Похоже, так считали и остальные.

Эскилль терпеливо выслушал беззлобные подначки Вигго, но своей цели добился: на стол перед ним стайкой птиц с кожистыми крыльями упали журналы стражи Атриви-Норд – как городской, так и Огненной. Он погрузился в чтение. Пальцы, надежно окутанные зачарованной кожей перчатки, скользили по строчкам и столбцам.

Отец был прав – в Атриви-Норд люди пропадали часто. Заигравшаяся детвора, лесоруб, что ушел слишком далеко в лес, пойманный в ловушку исчадия льда охотник или горожанин, который впустил в дом со стертым знаком-оберегом духа зимы.

Впрочем, это Эскилль прекрасно знал и без него. И все казалось логичным: близость Ледяного Венца, а с ним – и близость исчадий льда и вероломных духов зимы. Но люди жили рядом с зимними тварями и ветрами всю свою жизнь, поколение за поколением, и знали, чего от них ждать. Ничто не могло заставить обычного горожанина – не охотника, не стража, не лесоруба – по собственной воле выйти за пределы Атриви-Норд. За детьми следили пристально, да и стражей у городских врат и патруль за их пределами никто не отменял. Перед лицом такой близкой угрозы вторым именем жителей Атриви-Норд стала Осторожность.

Но во всем происходящем Эскилль заметил одну очевидную странность: около полугода назад исчезновения людей участились. И это настораживало.

Под некоторыми записями о пропавших Эскилль нашел краткие отчеты стражей. Так, Арнульф Хольте утверждал, что был последним, кто видел исчезнувшую месяц назад Марту Фредриксен. Марта точно не была одурачена духами: стоящий на страже Хольте остановил знакомую, чтобы за беседой скрасить время караула. Если верить записи, разговаривала Марта с ним неохотно и вообще казалась очень расстроенной. Но это была она, а не пурга-пересмешница, которая притворилась ею. Обратно Марта не вернулась: тем же вечером встревоженный мрачным настроением знакомой Хольте наведался к ней домой. Не вернулась она и месяц спустя.

Похожая запись принадлежала Оге Скоглунну. Он стоял в патруле, когда увидел пивовара Оддбьерна Янсена в сосновом лесу. И шел тот в сторону Ледяного Венца. Скоглунн окликнул его, спросил, что тот делает так далеко от города. Ответа не получил и, как истинный огненный страж, попытался убедить Янсена свернуть с опасного пути. За что был не только осыпан ругательствами, характерными для обычной речи Янсена, но и получил сильный удар толстой палкой по лицу. Очнувшись, Скоглунн не обнаружил рядом пивовара. К счастью, как и духов зимы.

Оскорбленный, он «нанес визит» Янсену, чтобы «попытаться понять причину его странного поведения». Как оказалось, больше пивовара не видел никто.

Влетев в кабинет капитана, Эскилль с порога выпалил:

– Некоторые из исчезнувших точно не могли быть одурачены духами зимы. Они говорили со стражами…

– Знаю.

– Но ты…

– Честно говоря, я думал, ты забросишь эту идею. Перегоришь.

Капитан ухмыльнулся, найдя в собственных словах иронию. Эскилля она, однако, не порадовала и не впечатлила. Глядя на него, отец тяжело вздохнул.

– Ты не думал, что они по собственному желанию уходят в Ледяной Венец?

– Чтобы стать пищей для духов? – фыркнул Эскилль. И по потемневшему лицу отца понял все. – Хочешь сказать, они делают это осознанно, чтобы свести счеты с жизнью?

– Марта – бедная душа, всего пару месяцев назад похоронившая супруга. Ни мужа, ни детей. Может, она думала, что ей не для кого жить? Дочку Харалля недавно сгубила лихорадка…

Эскилль мотнул головой.

– Нет.

– Знаю, это сложно принять…

– Я не об этом. Даже если предположить, что они действительно уходили из Атриви-Норд, чтобы не вернуться… Люди веры никогда не предпочтут проклятый холод очистительному пламени.

Эскилль говорил о священном Обряде Пепла в Фениксовом море и отец его, разумеется, понял. Наверняка ушедшие близкие Марты и Харалля, для которых море огня по традиции стало погребальным костром, верили, что однажды их души вернутся в этот мир в новом воплощении… Так отчего же им самим в это не верить? Как они могут позволить слугам и детям Хозяина Зимы украсть тепло из их тела, предав свою веру, предав огонь?

Капитан пожал плечами.

– Некоторые из нас вольны не только строить свои жизни, но и выбирать свою смерть.

Эскилль не был уверен, что понял то, что капитан вкладывал в эту фразу, и все же кое-что в словах отца заставило его задуматься.

Зацепка, конечно, слабая, но почему бы не проверить? Эскилль вернулся в архив, заставив рыжие брови Вигго вопросительно взлететь, и перечитал журналы стражи. Выписал имена исчезнувших, а потом сверился с городским архивом. Он действительно нашел некую закономерность – но не ту, которую искал.

Почти каждый из пропавших за пределами Атриви-Норд людей незадолго до исчезновения потерял близкого человека. Мужа, отца, сына, дочь… Неужели отец прав? Эскилль отказывался в это верить. Отказывался верить в слабость духа людей, чьи тела закалены вечным холодом. Отказывался признавать, что их вера в святую силу пламени мертва.

Вечером был новый патруль, и Эскиллю пришлось сосредоточиться на собственной осторожности, а значит – прогнать на время мысли о горожанах Атриви-Норд, которые исчезли где-то в лесу или снежных пустошах Крамарка.

Но вернуться к ним пришлось.

Эскилль отчего-то решил, что, поправившись, Бия уедет как можно дальше от Атриви-Норд. Как можно дальше от холодящих кровь воспоминаний. Но Бия была здесь – на границе между еловым лесом и Ледяным Венцом.

Новое платье, как и в прошлый раз, подрано, в побелевшей руке – кинжал. На лице корочкой застыли слезы, а в васильковых глазах, что смотрели в небо – страх.

Казалось, вендиго, упустивший свою жертву, ее все-таки настиг.

Глава девятнадцатая. Хрустальный голос сирены

Подарки от духов зимы, желающих получить причудливые наряды – и непременно красивее, чем у других – не заканчивались. Хрустящее, словно ледок на ведре с водой, сахарное печенье (Сольвейг догадывалась, что выпекли его из снега, но все равно с удовольствием съела свою часть десерта, а вторую протянула Дагни), бусы из льдинок, хрустально-ледяная тиара, браслет из тончайшего ажурного серебра, которое слишком сильно напоминало иней. И только один дух зимы – хрупкая поземка-скиталица – догадалась спросить:

– Чего ты хочешь?

Сольвейг, встрепенувшись, нарисовала в воздухе знак вопроса. Поземка, вздохнув, покачала головой. Она была безволосой, но прозрачность ветреного тела сглаживала ее диковинный вид. И если речь метелиц лилась гладкой рекой, вьюги больше плакали, чем говорили, пересмешницы роняли украденные у других слова, то голос поземок-скиталиц был словно выдох – нежный и едва слышимый.

– На вопросы не мне отвечать, – прошептал дух зимы. – Просьбу твою исполнить я не сумею. Могу лишь что-то подарить – то, что потрогать можно. Еду… предмет…

Сольвейг вздохнула. Значит, вопрос о Летте придется отложить.

На всем белом свете существовала лишь одна вещь, способная хоть немного приглушить ее тоску по сестре. Она с улыбкой склонила голову набок, выставила руку, сжав ее в кулак, и провела невидимым смычком по запястью.

– Скрипка, – разгадав ее знаки, рассмеялась Хильда. – Эта чудная сирена хочет скрипку.

Поземка-скиталица вряд ли знала, что такое скрипка. Ни слова ни говоря, она исчезла – наверняка торопилась узнать от сестер, что это значит.

Их молчаливая работа продолжалась: никто из швей похвастаться особой словоохотливостью не мог. Оживленность Дагни после откровенного рассказа Хильды испарилась – даже превращенный в сладкий сок снег не помог. Сольвейг понимала ее настроение. Оттого так тяжело было гнать от себя пропитанные горечью мысли, что швеям она ничем не может помочь. Теперь она в одной упряжке с ними: со снежным полотном на коленях, с зачарованной иголкой в руках и полным неопределенности будущим. И где-то между всем этим колкими льдинками рассыпался страх.

Сольвейг приказала себе сосредоточиться на рисунке, который она выкладывала по подолу широкой снежной юбки. С помощью ягод и хвоинок она изображала танцующих на снегу людей. Получалось красочно и очень необычно.

Отлаженные, выверенные движения рук прервало появление поземки-скиталицы. В руках дочь Хозяина Зимы держала скрипку, красивей которой Сольвейг и представить себе не могла. Скрипка была хрустальной, с тончайшими струнами – то ли из ледяных нитей, то ли из лунного света, то ли из зачарованного серебра.

Изумленная, Сольвейг потянулась навстречу хрустально-ледяному чуду. Взяла скрипку в руки – бережно, будто была огнем, и боялась, что от ее прикосновения та растает. Поземка-скиталица не стала дожидаться, пока Сольвейг, очнувшись, сыграет. Вечная странница, она вряд ли была поклонницей игры на музыкальных инструментах. На ледяную сирену поземка смотрела так, будто мысленно вопрошала: и что ты в этих скрипках нашла?

А Сольвейг целой жизни бы не хватило, чтобы объяснить. Есть чувства, которые словами не измеришь.

Она с тоской взглянула на лежащий на полу отрез снега с выложенным на нем узором, перевела взгляд на скрипку… «Сначала дошью платье. Только трону струны – и не удержусь, чтобы не сыграть». Пальцы ломило, в них просыпался какой-то зуд – фантомная боль, кажется, старая целительница Магнхиль это так называла. Пальцам Сольвейг все это время не хватало скрипки, будто та была частью ее существа.

Убедив себя сначала закончить наряд, она со вздохом положила на пол скрипку. Шить второпях не позволяла гордость – мама учила ее все, за что Сольвейг ни возьмется, делать на совесть. И платья она сошьет такие, чтобы радовалась мамина душа, что плескалась сейчас в Фениксовом море, плавала с огненными саламандрами наперегонки.

Сольвейг не сумела защитить родную сестру, обманула ожидания всей семьи Иверсен, потеряла единственное свое достояние – голос сирены, и так и не спела самую главную в своей жизни – целительную, чудодейственную Песнь. У нее так мало поводов заставить маму гордиться… Незачем лишать себя еще одного.

Внешне оставаясь хладнокровной (как и положено ледяной сирене), а изнутри сгорая от нетерпения, Сольвейг дошила наряд. Тут же вскочив, нетерпеливо потянулась к скрипке. Хильда понимающе усмехнулась и, готовая слушать, отложила в сторону свое шитье. Хмурая Дагни и бровью не повела. Она продолжала корпеть над строчкой, которая все никак не удавалась, распарывая ее и прокладывая снова.

Сольвейг заиграла – привычно и легко, будто не расставалась со скрипкой ни на мгновение. Мелодия подхватила ее и понесла по волнам, стирая печаль и тревогу. Тоска в груди – ощерившийся зверь, волком воющий на луну ночами, – и та присмирела. Сольвейг прикрыла глаза, ощущая себя созданием вне времени и пространства. Подхваченной ветром сосновой иголкой.

Самим, затерявшимся в горных пиках, ветром.

Она опустила скрипку. Хильда, забывшись, промокнула уголки глаз лежащим на коленях снежным нарядом.

– Как ты это делаешь? – заворожено спросила Дагни.

Сольвейг приблизила указательный и большой палец друг к другу, оставив между ними небольшое пространство. Показала на себя и быстро изобразила игру на скрипке.

Дагни долго хмурилась, пытаясь разгадать ее тайнопись. Помогла как всегда проницательная Хильда.

– Говорит, с детства этому училась.

– Я не про скрипку. Как ты заставляешь снег кружить?

Настала очередь Сольвейг недоуменно хмурить брови. Дагни поняла, что ответа от нее не дождется, и взволнованно повернулась к Хильде.

– Снег кружился, когда она играла. Ты видела?

– Показалось, наверное, – недоверчиво протянула пожилая швея.

Уперев руки в бока, Дагни упрямо воскликнула:

– Нет, не показалось! Он кружился – там, за окном.

– Он всегда там кружится. Белая Невеста часто танцует у Полярной Звезды.

– И в комнате кружился, – не сдавалась Дагни. – И полотно на коленях подрагивало, я строчку провести не могла! – Повернувшись к Сольвейг, она требовательно сказала: – Сыграй еще!

– Эй, придержи снежногривов, – добродушно рассмеялась Хильда. – Может, она не хочет играть.

Сольвейг хотела. Всегда хотела. В этом и прелесть страсти, в которую ныряешь с головой, которой готов посвящать каждую свободную минуту, без устали и без оправданий. Ее бы воля – она бы и во сне играла. А еще лучше – вместо сна.

Да и слова Дагни ее заинтересовали – с чего бы юной швее выдумывать подобные небылицы? Сольвейг положила скрипку на плечо и снова заиграла. Отрез инеевого кружева, который она собиралась пристрочить к горловине, вдруг потянулся навстречу ей. Он и впрямь мягко извивался, словно танцуя – подобно потревоженной ветром ленточке, привязанной к дереву детворой.

Сольвейг, беззвучно вскрикнув, резко оборвала мелодию и прижала пальцы ко рту. Струна неприятно, фальшиво скрипнула, и лента кружев распласталась на полу. Она решила бы, что ей померещилось, вот только округленные глаза Хильды и торжество на лице Дагни говорили сами за себя. Последней не хватало только фразы: «Я же говорила».

– Я же говорила! – воскликнула она с явным осуждением. – Что за глупая привычка у взрослых – не верить детям.

Вряд ли фраза относилась к Сольвейг – разница в годах между ними не так уж и велика. Хильде же было не до упреков юной швеи.

– Не говори об этом никому из духов зимы, – приглушенным строгим голосом сказала она ледяной сирене. – Не показывай.

Сольвейг, ошеломленная, только кивнула.

День клонился к закату. Впорхнувшие в комнату сестры-метелицы забрали платья. Поморщились, держа в руках не слишком умелое, но старательное шитье Дагни. Сольвейг подумала с долей облегчения: девчушку не станут задерживать в Полярной Звезде. Получив обещанную награду, она навсегда вернется в мир людей. Взяв в руки Хильдин наряд, удовлетворенно кивнули и восхищенно поцокали над пестрым платьем ледяной сирены. Сольвейг подарила им лишь вымученную улыбку.

– Зачем вам столько нарядов? – устало вздохнула Дагни, разглядывая пальцы, покрасневшие от холода и исколотые зачарованной иглой.

Один из нарядов она безнадежно испортила выступившей на указательном пальце каплей крови. Однако дочери Хозяина Зимы, вопреки ожиданиям Сольвейг, не разозлились. Вероятно, им ничего не стоило соткать новые снежные полотна.

– Скоро начнется Северное Сияние, – загадочно проговорила метелица.

Три швеи переглянулись. Судя по озадаченности на лицах, ни одна из них не знала, что это означает.

– Церемония в честь Белой Невесты, – горделиво сообщила дочь Хозяина Зимы. – После торжества состоится бал, на который слетятся ветра со всего света. Уже слетаются, по правде говоря. И мы хотим показать им всю красоту наших снежных нарядов. Чтобы не считали, задаваки, что они чем-то лучше нас.

Сольвейг с Дагни уставились друг на друга, почти синхронно открыв рты. Даже куда более сдержанная Хильда казалась потрясенной.

– Там будут ветра… с Большой Земли?

Метелицы поморщились, недовольные, что внимание с них переключилось на других, не зимних, ветров.

– Да, но не обольщайтесь, – колко сказала одна из них. – Они и вполовину не так разговорчивы, как мы.

– Их ветра не говорят с людьми, – мстительно добавила другая.

Они ушли, оставив швей переваривать услышанное.

– Можешь в это поверить? – воскликнула Дагни, обращаясь к Сольвейг.

Вслед за пургой, что ежеминутно, ради забавы, меняла свой облик, ледяная сирена как во сне шла в свою комнату. Она ощущала себя потеряшкой, блуждающей в молочно-белом тумане – тоже едва что-то видела перед собой. Но в руке, среди прочих подарков, Сольвейг держала ледяную скрипку.

Жаль, пересмешницу о Северном Сиянии не спросишь. Оставалось только представлять, как ветра надевают плащи из тонкого льда, кружева из инея и платья из снега. И танцуют до рассвета, словно призраки в руинах старого замка.

Пока пурга-пересмешница не ускользнула, Сольвейг жестами попросила освободить саламандру из камина. На лице дочери Хозяина Зимы промелькнуло удивление. Оно ютилось в глазах – передавать эмоции мимикой, как люди, духи зимы толком не умели. Даже те, у кого в арсенале были сотни человеческих лиц.

Пурга все же выполнила просьбу ледяной сирены. Прикасаться к саламандре не стала – превратила цепи в лед и разбила их криком. Огненная ящерка тут же растаяла, оставив на память о себе лишь тлеющие угольки.

Едва за пересмешницей закрылась дверь-ледянка, Сольвейг открыла настежь окно и нежно тронула смычком струны. Скрипка запела в руках, а снег… затанцевал. Сольвейг не позволила себе испугаться и оборвать мелодию. Несмотря на дрожь волнения в пальцах, она продолжила играть.

В танце снежинок не было ни гармонии, ни последовательности – сплошной лишь хаос. Тогда, сосредоточившись, Сольвейг мысленно приказала крупицам снега образовать круг – так, если бы они были живыми, а значит, способными водить хоровод. Знакомые ощущения... Так, за день до исчезновения Летты Сольвейг приказывала вазе разбиться. Так, подражая сестре, пыталась расчистить дорожки перед домом. Подобный внутренний всплеск, похожий на волну на поверхности спокойного прежде моря, она испытывала всякий раз, когда призывала на помощь свой дар – Песнь, голос сирены.

И ведь получалось – до того, как исчадия льда напали на их дом и расцарапали Сольвейг горло. Все, что было у нее после потери мамы и травмы – бесплодные попытки подчинить себе дар. «Найди свой собственный способ говорить с миром на языке ледяных сирен!» – говорила Летта. И все это время Сольвейг, играя на скрипке и наблюдая за кружащимся за окном снегом, даже не подозревала, что давным-давно его нашла.

Снежинки в комнате с потушенным камином, танцуя в воздухе, сложились в идеальный круг. Сольвейг с благоговением взглянула на скрипку.

Ледяная сирена наконец обрела свой голос.