Текст книги "Последнее лето в национальном парке (СИ)"

Автор книги: Маргарита Шелехова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Позвони там моим по приезду, успокой, – попросил подошедший к машине Славка, – я звонил вчера и сказал, что все теперь в порядке, но они все равно хотят сдавать билеты. Пусть едут.

– Слушай! Сегодня услышишь здесь новость, так не бей зря тревогу, это происшествие будет последним.

– Почему? – спросил он, включив на мгновенье свой мыслительный аппарат.

– Потому! – ответила я. – Но это совершенно точно.

– Я смотрю, ты тут не скучала. Черт возьми, почему это со мной ничего не случается, кроме выговоров начальства?

– Я позвоню, – пообещала я, – приятного отдыха!

– Не запутайся там в своих сказках, – добавил он на прощанье, но я уже знала, что завтра кончается, наконец, мое запоздалое детство, и странные сны оставят меня навсегда. Я уезжала, оставив за бортом всех своих покойников.

Янька с Вацеком выползли из своего деревянного терема проститься со мной – опухшие щеки, трясущиеся руки, жалобные глаза.

– Там под крыльцом сарая остатки спирта, – сказала я им после короткой процедуры прощания, – я его уже развела.

Они подозрительно взглянули друг на друга и кинулись через огород к сараю. Янька лидировала, но ее высокие каблуки запутались в желтеющих огуречных плетях, и она ухнула оземь, измазав в грязи открытое прозрачное платьице из темного шифона на маленьком черном чехле. Вацек уж совсем было вырвался вперед, но она извернулась и схватила его за ногу. В результате Янька финишировала первой, присосавшись к горлышку бутылки прямо на трибуне.

Когда мы прибыли на перрон, я увидела там Лауму, она провожала на поезд женщину средних лет с властным спокойным лицом. Я сразу узнала ее это была их главная республиканская ведьма, и у нее было большое политическое будущее. Она родилась в Неняе, соседнем райцентре, где сейчас в новом доме о шестнадцати углах жила ее взрослая дочь Казимира. Дом строила бригада Юмиса, и он рассказывал, что в молодости не раз танцевал с главной ведьмой на вечеринках. А сейчас она переехала в столицу, куда районные неформалки летали вырабатывать свою национально-зеленую платформу перед ежегодным симпозиумом на горе Броккен.

– Знаешь последнюю новость? – спросила я Лауму, – мясника вчера вечером задрали кабаны.

– Мне Титас звонил, – сказала она, – тело Залаускаса сегодня в половине пятого утра лесник обнаружил.

Мне его не жаль, в молодости совсем зверем был – резал и своих, и чужих, как только его тогда не убили!

И тут я поняла, что впервые услышала фамилию мясника, в деревне его называли только мясником.

Залаус, кровавое божество зла и раздора, лежал вчера там, за лесным озером.

– Я хорошо знаю их волчье племя, – продолжила она, – его предки еще у Шумских в фольварке работали, а отец мясника служил у моей матери скотником в свинарнике. Горазды они были до сырого мяса, за что их нелюдями всегда считали. Странные были люди – боялись выходить в лес в темное время.

– В деревне говорят, что Ядвига, соседка мясника, ждет от него ребенка. Так что еще один Залаускас здесь у вас появится.

– Да, у них только мальчики родятся. Ну, хватит о нем! – сказала Лаума. – У меня такая радостная новость – моя дочь завтра приезжает. Она решила не идти в аспирантуру, а работать здесь, у нас. Так что, мы снова будем с ней вместе.

– Молодой ведьме хватит работы в пакавенском лесу, – подумала я, услышав ее ответ, а вслух поздравила Лауму, ведь для нее это было важней всего на свете.

Но мы еще не знали, что Ядвига в эту минуту рожает в отчаянных муках странного недоношенного мальчика с коротким волосатым хвостиком на копчике, с немедленной смертью которого и закончится династия людоедов Залаускасов. Смертью этого странного мальчика закончится и мой тайный договор с местной лесной нечистью, так мило навязанный мне княгиней Шумской, и моя задача, как я понимала только теперь, сводилась к одному – довести дело до кровавой разборки в сумеречный час в нужном месте. Подсадная утка! Боги – что хотят, то и делают!

Последний раз беспутный ветерок районного масштаба пытался расплести мои волосы, но мне уже было не до него. Мы обнялись со Стасисом, пожелав друг другу удачи без всяких слов, и его лицо было последним, что я запомнила на отплывающем назад перроне. Счастья тебе, мой милый лесной странник, сыновней любви, хорошей охоты и крепкого сна! Может быть, мы и встретимся когда-нибудь на тех дорогах без начала и конца, что тугой сетью опутывают наше вечное яблочко, и ты расскажешь, как тебе жилось, и мы выпьем рюмку-другую за нашу встречу.

Поезд отправился по расписанию, и за окнами до самого Неляя был густой туман, потому что Пакавене уже исчезала с лица земли. День прошел в мелких хлопотах, старики спали на нижних полках, а я маялась на верхней боковой, думая о приемной дочери Андрея Константиновича и пытаясь припомнить, где же я все-таки слышала имя ее покойного отца, пока, наконец, в памяти не всплыл веселый капустник в молодежной театральной студии с участием двух девиц и трех развеселых молодых людей, и Борис Веснянский был одним из них, а, вернее сказать, первым из них всех. Карнавальное дитя с умным живым личиком, рожденное на радость людям – и все уже спрашивали друг у друга фамилию молодого актера, пророча ему большое будущее, и ощущение праздника не покидало мое шестнадцатилетнее сердце, когда я ехала со спектакля домой ночным московским трамваем.

– Боже мой! Я же банщика не взяла с собой, – вдруг пронзило меня, и я точно знала, где он сейчас находится, но сделать уже ничего было нельзя, и костяная фигурка начала свою, отдельную от меня жизнь.

Когда я проснулась, то лето все-таки продолжалось, мимо окон проносились березовые рощи, и девушки бежали по тропинкам купить билет в электричку, и женщины в цветастых платочках провожали поезд глазами, будто всю жизнь мечтали, но не могли укатить куда-нибудь дальше райцентра, и коровы бесстрастно жевали на дорожных откосах душистые травы, поплевывая на строгие окрики старух, и здесь не было тайн, потому что, какие могут быть тайны в моем собственном Национальном парке, где все знают всех, и все знают все, и только размеры парка никто не может представить воочию.

Ах, как прекрасны были декорации на этой огромной сцене в тот день, когда я возвращалась домой! За плохо вымытыми вагонными окнами мелькали Голицыно, Отрадное и Одинцово, и каменные изваяния по обочинам дорог больше никого не пугали, и уже играла музыка, потому что поезд прибывал к Белорусскому вокзалу, где продавались сладкие кооперативные пирожки, книги Солженицына и летающие воздушные шарики. В моем детстве приходилось надувать шарики самой, и они не летали.

В Москве, однако, дождило, и Андрей ждал нас на перроне, а рядом с ним стояла девочка лет десяти и настороженно смотрела на меня своими карими глазками. Теткины вещи были в багажнике машины.

– Тебя сразу отвезти домой, или поедешь с нами в Балашиху? – спросил он меня уже на привокзальной площади.

– Поеду в Балашиху. Мне нужно на обратном пути рассказать кое-что тебе. Правда, мы будем не одни…

– Есть еще один вариант – я сам отвезу Наталью Николаевну и Виктора Васильевича в Балашиху, а вас с Катенькой по дороге высажу у нашего дома. Подождешь меня там и познакомишься с моей матерью.

– Это неплохой вариант. В багажнике должна быть моя банка с тертой черникой, достанешь тогда перед домом, – сказала я, успешно завершив этот важный для нас разговор.

Через полчаса Андрей представил меня своей матери, голубоглазой женщине лет шестидесяти, и тут же уехал.

– Вы выглядите гораздо моложе своих лет, – сказала она мне сразу же.

– Небольшая компенсация вашему сыну за отсутствие неземной красоты – ему ведь полагается красавица!

– Заниженная самооценка, – засмеялась она, – но это излечимо.

– Я уже слышала эту фразу от Андрея, неужели и вы профессиональный фрейдист?

– Уже нет, – ответила она с некоторой тенью сожаления, – теперь я развожу на даче гладиолусы.

Пока мы старались понравиться друг другу, девочка молчала, а когда вскипел чайник, то мы втроем уселись за стол и пили чай с черничным вареньем и разговорами, пока не вернулся Андрей.

– Мы приедем завтра, – сказал он матери, – я буду звонить.

– Не волнуйся ты так, – попросила я его уже в лифте, – нам сейчас по мокрому Садовому кольцу ехать.

– Прости меня еще раз, – сказал он уже в машине, – я тогда услышал только твой отказ, но по дороге в Москву понял, наконец, что ты говорила совсем о другом. Ты сказала – если родится ребенок… Почему ты сомневаешься?

– Я действительно не уверена, смогу ли осчастливить тебя. Обстоятельства как-то раз загнали меня в угол, и я убивала своего ребенка, как могла, потому что боялась иметь маленькую копию своего мужа, а ребенок боролся за свою жизнь тоже, как мог. Девочка родилась на седьмом месяце еще живой, а потом она умерла на моих глазах, и ее унесли в целлофановом пакете неизвестно куда. Позже я получила приватные разъяснения, что это отделение патологии, а не родильный дом, инкубаторов здесь не водится, и вообще спасать ребенка после того, что я делала, смысла не имело. А потом я с трудом выздоровела, но шансы иметь детей у меня очень ничтожные. Судьбу, правда, я не испытывала – так было спокойней жить. Твоя дочь была моей страховкой, но, оказалось, ты ее удочерил.

– И ты меня пожалела?

– Я понимала, что у тебя в семье неладно, но что я могла предложить тебе взамен?

– Какой диагноз тебе ставили?

Я сказала.

– Не самое страшное, с моими связями в медицинских кругах можно будет что-нибудь сделать. Но я уже был готов к чему-нибудь в этом роде, когда брал Катеньку с собой на вокзал. Надеюсь, ты это поняла теперь?

– Я поняла уже после отъезда, что ты все равно найдешь меня на каком-нибудь перроне. Но стоит ли тешить себя надеждами?

– Почему бы и нет? Разделим участь патриархов, у них всегда были сложности с этим вопросом, а зато какие дети получались! Но в любом случае я хочу прожить свою жизнь с тобой, и завтра ты переедешь ко мне.

С площадью потом разберемся.

– Готова уважать твой выбор.

– Скажи – пока, а то я не поверю в свое счастье.

– Не скажу, но мы будем скандальной парой.

– Нет, – сказал он, – теперь все будет по-другому.

– Придется опять поверить.

– Вот и прекрасно, едем к тебе, но сначала ответь на один вопрос – меня сильно мучило это еще на перроне.

– Отвечу, зловещих тайн у меня больше нет.

– Где твой чемодан?

– Я его выбросила на помойку в пять утра после твоего отъезда, а через несколько часов Янька валялась в грязи в моем вечернем платье и на каблуках, – тут я припомнила все детали нашего прощания, и Андрей засмеялся – впервые после встречи на вокзале.

Потом мы поехали в сторону Даниловской площади, где находилась моя однокомнатная квартирка, и потихоньку из-за туч начало пробиваться солнце. Когда я раздевалась в прихожей, то увидела, что подошвы моих кроссовок стали абсолютно чистыми, и последние песчинки Пакавене остались где-то в московских лужах.

Глава 15

Я прочел текст на дискете и наметил общую стратегию поиска. Хотелось увидеть женщину, чье воображение создало тот странный мир, куда мне довелось попасть невесть каким образом. Воображения мне всегда не хватало – это сказывалось в моей работе, и я сейчас смертельно завидовал этой самой племяннице.

В тот памятный день я пересек Белоруссию, свернул в Даугавпилс, вырулил из города и вскоре попал в молочно-серое облако.

– Черт! Почему здесь такой туман? – подумал я на повороте шоссе, и это было последним, о чем я успел подумать. Очнулся я во влажной ночной траве от приятного женского пения, и, приоткрыв глаза, обнаружил себя в центре хоровода.

– Ансамбль «Березка», что ли? – пришла мне в голову вялая полудохлая мысль, – но почему они без сарафанов?

Я еще долго лежал в сладкой полудремоте, прислушиваясь к незнакомым словам, а девушки медленно двигались по кругу в своей целомудренной наготе и пели, должно быть, о райском блаженстве. Их голоса звучали нежно и слаженно, как в церковном хоре, и я всем сердцем возжелал этого милого вечного покоя.

– Мама! – сказал я одной из них, чьи глаза смотрели на меня с самым большим участием, – мама, возьми меня к себе!

Глаза ее сразу же засияли звездным светом, и я поспешил к ней, спотыкаясь о кочки – так сильно хотелось скрыться в тепле ее тела. Ах, как далеко было идти до звезд, но когда мои ноги погрузились в теплые мягкие хляби, я понял, что уже пришел домой, и теперь мне остается только самая малость – лечь на дно, свернувшись калачиком, и уснуть.

Но уснуть мне не дали – мама вцепилась в меня острыми когтями и намертво присосалась к моему рту холодными скользкими губами. Круг мгновенно сомкнулся, и хороводницы бросились отталкивать маму и рвать в клочья мою куртку. Нужно было встать на ноги, и я хватал их за длинные мокрые волосы, но руки скользили вниз, а ноги вязли в иле, и я кричал, захлебываясь мутной вонючей водой, пока черная тень не закрыла небо надо мной, и мои мучительницы не отпрянули от меня со звериным воем.

Потом все стихло, и я уже не барахтался и был совсем смирным, когда на меня накинули рыбачью сеть, и я вознесся в ней через прозрачные ворота в сияющий золотой город. Здесь были изумрудные газоны и зоопарк с дивными животными, и в этом городе жили только мужчины, и один из них был моим отцом.

Папа рыбачил в юности, а потом стал капитаном дальнего плавания и уплыл навсегда, и я не помнил сейчас его лица, а, возможно, я его никогда и не видел.

До папы, очевидно, я так и не добрался, потому что в начале следующей серии я лежал в сетях на той же мокрой траве, а какая-то женщина в толстой вязаной кофте из некрашеной шерсти и широкой коричневой юбке сидела у моих ног и рассматривала меня с нескрываемым любопытством, а рядом с ней лежала забытая дворником метла. Я тоже стал разглядывать женщину, потому что убежать было невозможно, а она внушала мне некоторое доверие цветом и длиной своих волос – они не были зелеными и торчали на голове коротким густым ежиком.

– Ks t? – спросила меня женщина на незнакомом языке, но я понял.

– Я не знаю, – с трудом извлеклось из моей памяти, потому что действительно было совершенно непонятно, кто я, откуда я и куда должен идти, – I do not know.

Ей это понравилось, и она продолжила свой внимательный и весьма бесцеремонный осмотр, пока я не почувствовал сильного внутреннего беспокойства.

– Должно быть, ты Альгис, посланник богов, – сказала она тогда, – первая категория, из ненадежного класса «б». Мне повезло – к нам уже давно никто не ездит.

– Может, снимешь с меня сеть? – попросил я, в надежде выпутаться из ситуации и слинять при первом же удобном случае, но она погладила меня по лицу сквозь ячейки сети.

– Не пугайся ты так, – сказала она как-то механически, – ведь я люблю тебя, и собираюсь любить вечно, если тебе это пригодится, конечно.

– Мне пригодится, – заверил я, и она стала распутывать сеть. Когда я, наконец, поднялся на ноги, а она сидела у моих ног, как самая обыкновенная женщина, обхватив руками свои колени, скрытые широкой коричневой юбкой, то перевес был уже явно на моей стороне. Она смотрела на меня снизу вверх и ждала, пока я понял, чего она ждет, и мне вдруг захотелось поверить ей.

– Я пойду, пожалуй, – сказал я крайне нерешительно, отжав воду из куртки, но в этот момент снова раздалось знакомое приятное пение. Кровожадные твари уже окружили нас, и, оскалив бледные рты, перебирали от нетерпения ногами. На этот раз их белые пушистые прелести были спрятаны под маскировочными костюмами фирмы «Скалмантас», и английские снайперские винтовочки приветливо покачивались за плечами в такт нехитрой мелодии.

– Посиди со мной, утром они уйдут, – предложила мне моя спасительница, охарактеризовав хороводниц любимым анекдотом первых думских депутатов, – варятся в озере полминуты, а уже такие крутые. Раньше их здесь не было – моторок боялись.

– Чего им не хватает? – спросил я, потому что по ходу дела усомнился в сексуальном характере их домогательств.

– Зелененьких, чтобы в музее отовариться, – ответила она со вздохом, – сейчас распродажа по сниженным ценам. Как Озеринас в столицу переехал – совсем неуправляемыми стали. И вообще все надоело…

Расцарапанная когтями спина слегка саднила, и подождать лучших времен представлялось вполне логичным, и мы сидели рядом, и смотрели друг на друга, пока певицы не скрылись от наших глаз в сгустившемся черном тумане, и у меня не начался сильный озноб. Тогда она сняла с меня мокрую рубашку и, прижавшись ко мне, натянула на наши плечи свою большую вязаную кофту. Голова вдруг отяжелела, и мне мучительно захотелось отползти от разбитой машины подальше, но ватное тело не хотело слушаться, и я стонал в надежде найти кого-нибудь в этом тумане, и помощь, в конце концов, приходила, и я целовал в благодарность чьи-то горячие и сухие руки, но потом мне казалось, что нужно отползти еще немного, и все повторялось снова и снова.

Очнувшись, я обнаружил, что женщина исчезла. Интердевочки тоже не проглядывались. Я нащупал большую шишку на затылке и сформулировал первый вопрос следующим образом:

– А были ли девочки вообще?

Ответ напрашивался сам собой, и я побрел вдоль шоссе в надежде найти помощь. Через некоторое время из тумана выплыл корявый деревянный столб с двумя резными конскими головами. Я прочитал непонятную надпись, выжженную по дереву – «Videvuta & Brutena». Тут голова моя слегка закружилась, и туман наполнился крупными прозрачными инфузориями с нервно подрагивающими ресничками. Я сел на землю.

Конские головы неприятно оскалились и плюнули друг другу в деревянные морды. Волны жгучей ненависти покатились от столба, обжигая кожу моих рук, а инфузории прибавили скорость, и, когда одна из них плюхнулась об столб, то надпись уже выглядела как-то по-гречески, и вместо двух коней над ней красовались два коротких бревна, незамедлительно пустившихся в драку.

Я попытался вернуться к шоссе, но оно бесследно сгинуло в густом тумане, и спустя полчаса стало понятно, что я попросту заблудился в лесу. Сосны имели какой-то пожухлый рыжеватый вид, и комарье висело в тумане тучами. Огромные, в рост человека, грибызонтики перемежались с гигантскими красными сыроежками, сильно смахивающими на мухоморы. Я наткнулся на маленькое округлое озерцо со сгнившими мостками, сплошь заросшее ржавыми листьями со странными бутонами в виде абсолютно правильных оранжевых шаров. На той стороне озера кто-то суетился, и я поспешил туда.

Обогнув озеро и осторожно выглянув из кустов, я замер в полном ужасе. Волосатый тип в окровавленном белом халате и черной квадратной маске, разрезал живот голой девицы скальпелем, аккуратно вырезая внутренности и набивая полости памперсами. Вторая молодая женщина лежала неподалеку под сосной, уже освободившись от лишнего, и счастливая улыбка не сходила с ее лица. Когда такая же улыбка засияла на личике оперируемой, доктор перешел к последней девице, одетой в красные джинсы.

– Предоплата сахаром, – отчеканила ему девица, протягивая пакетик, – тринадцатая добродетель, пристойная девицам, есть стыдливость. Я даже купаюсь в джинсах!

Тут доктор решил продемонстрировать свое знание филиппинской хирургии, поэтому отложил скальпель, и, прищелкнув пальцами у груди пациентки, быстро извлек оттуда сердце без всяких там стриптизов и инструментов. Налюбовавшись вдоволь своей работой, он швырнул сердце на большой серый валун, лежавший на берегу озера, и оно раскололось на мелкие кусочки. Грудной мальчик с волосатым хвостиком на копчике, снимавший это представление маленькой кинокамерой с сосновой ветки, радостно захлопал в ладоши и, не удержавшись, свалился вниз.

– Иди сюда, сынок, покушай, – ласково сказал доктор и подал мальчику сырую женскую печень, – не хуже Галлины Бланки.

Тот потер ушибленный позвоночник и стал сосать печенку, урча от удовольствия и виляя хвостиком.

Печенка исчезала со страшной скоростью, и дитя уже кидало жадные взгляды по сторонам.

– Красть хорошеньких мальчиков из приличных семей – моя слабость, но для романтического героя ты слишком любишь поесть, – заметила первая девица, провожая глазами свое кровное содержимое.

– Знаешь, – сказало дитя, присасываясь к следующей печени, – все выглядит какой-то страшной нелепицей. Ты позволишь мне объясниться?

– Сдохнешь здесь от экзистенций с самоанализом, – вздохнула хозяйка второй печени, – и вообще отойди подальше от гроба.

– Съел – и порядок, – задумчиво произнес отец со скальпелем в руках, раскладывая на траве женский купальник, – а для баб необходима японская модель воспитания – усиление внешнего контроля по мере взросления. В этом случае внезапная потеря хороших манер практически исключена.

Девицы захлопали в ладоши, но тут раздался колокольный звон, и из-за деревьев показалось свиное стадо с пожилым пастухом, несшим на плече огромную острую косу. Сзади плелась странного вида корова с обломанным рогом. Когда процессия приблизилась, то волосатый радостно оживился и ухватил корову за хвост.

– Когда б вы знали, как ужасно томиться жаждою любви, пылать – и разумом всечасно смирять волнение в крови… – произнес он оперным голосом, перемежая слова нецензурными выражениями и демоническим хохотом.

– Из тех, кто мягко стелет, – обратилась корова к девицам, кивнув в сторону волосатого, – но очень неприятен и груб – просто оторопь берет при более близком знакомстве. Собственно говоря, мы уже две недели, как расплевались.

– Скромным нужно быть в жизни, а в науке быть скромным нельзя… – заметила ей довольно ехидно девица в красных джинсах.

– … как и в любви, – добавили хором ее соседки и сделали мечтательные глаза.

– Нужно преодолевать свой пол, возраст и национальность, – возразила корова, и ее ярко-розовые глянцевые бока, украшенные рекламой разведенного спирта «Royal», затряслись от возмущения, – я совершенно бессовестно пользуюсь этим при встречах с гаишниками.

– Они не возражают?

– Им не до этого – сломанная карьера, потерянные иллюзии, плохой сон.

– Вот вы, например, – обратилась она к пастуху, – вы, вероятно, рассматриваете весь мир, как одну большую клинику неврозов?

Пастух снял косу и быстрым движением перерезал себе горло, а свиньи, поднявшись на задние ноги, образовали пирамидку, поблагодарили неизвестного мне товарища Крукиса за свое счастливое детство и принялись лизать окровавленную траву.

Я тихонько пятился назад, загораживаясь прибрежными кустами, а потом дал деру. Я бежал, спотыкаясь о грибы, пока мои ноги не запутались в мокрых холодных зарослях гигантской черники, и я не грохнулся на какого-то мертвенно-бледного старца с клочковатой седой бородой. Конец бороды был приклеен голубой краской к мощному еловому стволу немного ниже веток, украшенных позолоченными фигурками пузыря, лаптя и соломинки.

– Член комиссии Патолс, торгую левым цветным металлом, – представился старец мирно и вежливо, – покупают.

Тут кто-то зарыдал, я слез с Патолса и огляделся. Рядом в чернике лежали еще четверо, и рыдал один из них – молодой парень в костюме Пьеро. Его слезы собирались в быстро растущую лужу, в центре которой на темной скользкой доске внезапно возникла головка дрожащего ребенка с выпученным от ужаса глазком и гнойными язвами на бледных пульсирующих щечках.

– Ну, вот, Тримпс, – заметил относительно молодой генерал с пожухлым растительным венчиком на голове – снова повышенное содержание тяжелых металлов. Думать нужно, где девочек топить!

– Что делать, это самый дешевый экологический тест, – оправдывался Тримпс, – шпроты теперь не достать – все на экспорт идут.

– Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетенное состояние духа, – диагностировал состояние девочки мускулистый мужчина, одетый Айболитом, – и, во-вторых, у меня возникло ощущение, что вас что-то сильно тревожит.

– Такое, уж, лето, доктор Аушаутс, выдалось. Это касается и второго вопроса, – вздохнула девочка, – а что касается вас, генерал Пергрубрюс, то нравственное сознание начинается с вопроса, поставленного Богом:

«Каин, где твой брат Авель?»

– Пушкайтис снова удрал в ее чемодан, – смутился генерал, – поймите, я просто солдат, я просто устал, и меня, к примеру, абсолютно устраивает широко распространенный тезис, что в повсеместном пьянстве повинны только русские.

– Бедный Пушкайтис! – ехидно заметила малютка и обратилась к пузатому господину в черном цилиндре, – рождественская елка от спонсора в самом разгаре лета! Как мило с вашей стороны, господин Пильвитс!

– А вы, девочка, все равно до Нового года не доживете, объяснил спонсор свою позицию в этом вопросе без всякого смущения.

– И я не успею воплотить в жизнь те представления о любви, которые живут в моей душе? – ахнула малютка, взмахнув рыбьим хвостом, и перевела выпученный от ужаса глазок в мою сторону, – не перенесете ли вы меня из этой Скагганакской пропасти в большое озеро?

– У меня рука болит, у меня рука болит, – забормотал я, подняв абсолютно целую и невредимую конечность.

– Тогда купите мне синюю шляпу, – прокричала малютка мне вслед, но я уже был далеко.

Серые дощатые стены деревенского сарая выросли из тумана совершенно внезапно. В сарае царствовала мирная семейная обстановка. Полненькая некрасивая девушка в чепце со значком «Ударник коммунистического труда» на груди вязала при свечах затейливую кружевную салфетку.

– Черт, как неудобно вышло! Увертывалась, ведь, как могла, – горевала она время от времени, касаясь пальцами отметин помады на своей шее, – и что это женщины во мне находят?

Сделав очередную петельку, девушка окунула салфетку в отбеливатель «Асе», а потом встала на стул и примерила ее к бордовому нейлоновому плащу небритого типа в черных непрозрачных очках, тихо покачивающегося на веревке под самой крышей сарая.

– Как я понимаю, Джейн, ты собираешься извлечь максимум из моей временной беспомощности, – прохрипел висельник, оскалив черные гнилые зубы.

– Для мазохиста это просто находка, Рочестер, – строго сказала девушка, – и с завтрашнего дня мы не будем прятать наших отношений.

– Можешь пользоваться моей зубной щеткой, – улыбнулся ей висельник с видимой благодарностью, но, пока она слезала со стула, быстренько высунул ей синий распухший язык.

По моему разумению, в моем присутствии здесь никто не нуждался, и я удалился без излишнего шума.

Шоссе было совсем рядом, но силы покидали меня, и я уселся под большой сосной прямо у самой дороги. То, что под сосной перед венком из линялых искусственных цветов в синеватом бархатистом мху росли свеженькие человечьи уши, впечатления на меня уже не произвело. Я лишь отметил для себя, что они сильно смахивают на американские куриные окорочка. Спустя пару минут у сосны появился волк в форме колумбийского полковника. Из кобуры на поясе выглядывала обглоданная по краям пицца.

– Собственно говоря, – произнес он с кавказским акцентом, усаживаясь рядом со мной, – по служебной линии я уже достиг максимума, следующие уровни требуют слишком больших компромиссов.

– Что делать, – сказал я, – и кто виноват?

– Болдуин и Дудикофф – решительно заявил полковник, пододвинувшись поближе, – временные связи слишком отвлекают от работы, и я подумывал последнее время о более удобном варианте – разумеется, без всяких официальных излишеств.

– Не напрягайся ты так, – сказал я, пытаясь скинуть с плеча волчью лапу, – усыновить меня тебе не удастся.

– Не суетись под клиентом, – гаркнул полковник, замахиваясь пиццей, – будешь изображать мне девушку с веслом, пока краска не облупится!

Очнулся я от громких мужских голосов. Двое крепких ребятишек высились прямо надо мной.

– Почему здесь мох синий? – спросил я их, очищая личико от растительности – не спрашивать же, почему уши из земли растут.

– Собаки здесь мочились – может поэтому? – задумчиво ответил носатый шатен с жесткой военной спиной, – раньше под сосной только одно ухо было – инструкторское.

– У меня была авария, – сообразил я, наконец, сообщить о главном, – а где, теперь не знаю…

– Семьдесят семь. Из Москвы. Чинить будем? – выдал бородатый и рыжеватый. Он выглядел информированным человеком, и я согласился с ним, хотя ничего не мог сказать по этому поводу.

– У нас в деревне все на одном месте разбиваются. В больницу не надо? – спросил шатен.

– Нет, я в порядке. Отлежаться бы только в тепле.

– Как тебя зовут? – спросил другой, и я, подумав, пошарил в карманах куртки. В бумажнике находились мокрые пачки зеленых и деревянных, мелочь и визитки. В глянцевых картоночках значилось, что вероятным владельцем денежных знаков является Олег Понырев (Oleg Ponyrev), профессиональный дизайнер, владелец строительной фирмы «Мечта бездомного». Я протянул им визитку. Рыжеватый, назвавшись Юозасом, пообещал поднести мои вещи, а шатен повел меня к дому. За домом женщина предпенсионного возраста копалась на зелененькой луковой грядке.

– Мать! – сказал шатен, представившись Стасисом Око-пирмскасом, – там опять на шоссе авария. Пусть москвич у нас отлежится.

Женщина всматривалась в меня долго и подозрительно, а я тем временем скользил взглядом по обветшалому сараю, маленькой кухоньке на высокой насыпи и высоким соснам на холме за огородом.

– Хорошо, – сказала она, наконец, – я уберу в комнате, там Альгис ночевал на прошлой неделе.

– Юмис! – крикнула она куда-то в воздух, – у нас гость из Москвы. Посмотри, как на Альгиса похож.

Двое немолодых мужчин с одинаковыми лицами мгновенно показались во дворе, но один вышел из сарая, а второй, с розовым тазиком на голом теле, показался в дверях маленького деревянного домика за огородом у самого леса. Оба они были среднего роста, но у первого были широкие худые плечи, поджарый живот и странная клочковатая поросль на голове, а второй, с жирными покатыми плечами и кругленьким животиком, был абсолютно лыс. Первый подошел ко мне.

– К нам давно уже никто не ездит, – сказал он с акцентом, подавая руку, а я в ответ представился.

– Олег Понырев. Большой у вас дом!

– Да, его строили мои покойные родители.

– А это ваш брат? – кивнул я в сторону леса.

– Какой брат? – не понял он сразу, а потом махнул рукой, – нет, это банщик.

– Я уже, – выглянула хозяйка из окна, – идите, ложитесь.

Я обогнул дом и зашел с другого крыльца на небольшую террасу. Левая дверь с террасы вела в маленькую комнатку. Дизайн оставлял желать лучшего, мебель имела вид сборный и допотопный, но обои были новенькими. На столе стояли кружка молока и тарелка с хлебом и толсто нарезанными ломтями копченого сала. Я выпил молоко, запер дверь, разложил мокрые дензнаки в пустых полках серванта, а потом лег в приготовленную хозяйкой постель и проснулся, когда уже темнело и сыпал мелкий дождик. Мои вещи лежали на террасе.

Сон не принес мне существенного облегчения – он был неоднократным повторением прошедшей ночи, но девушки носились надо мной в свежеструганных гробах с криками: «Не лякайся, я кохаю тебе…», а в мокрой траве красовалась табличка: «По газонам не ходить», подписанная братьями А. Волохонским и А.