Текст книги "Последнее лето в национальном парке (СИ)"

Автор книги: Маргарита Шелехова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Глава 9

Утром мы поднялись вчетвером на высокий холм с массивной башней и долго рассматривали этот большой город с его непонятной жизнью на задворках Западной Европы. Спустившись с высоты, мы договорились со своими случайными спутниками о вечернем походе в какой-нибудь местный ресторан и разъехались по своим делам.

На площади нас уже ждали Алоизас и Барон, и наш абориген решил показать гостям столицы достопримечательности, разбросанные по чистеньким улицам вокруг центральной площади, которую мы уже успели осмотреть вчера. Потом мы отъехали подальше, и побывали в этнографическом музее и огромном барочном костеле, чей силуэт, временно изуродованный строительными лесами, отчетливо проглядывался с башни. Алоизас показывал свой город с официальной торжественностью, и в его изложении исторические пласты выстраивались в четкую окаменелую последовательность. Большинство объектов было мне хорошо известно, но любовью нашего гида знакомые здания окрашивались живым и теплым светом.

Он как-то признался, что не чувствует в русских любви к родине – наверное, размеры родины слишком велики. Меня тоже занимал в юности этот вопрос, но постепенно мне стали очевидны некоторые особенности истинного русского патриотизма – он был молчаливым. Как только любовь к родине облекалась прямыми словами, слова утрачивали адекватность чувству. Любовь к России требовала негромких косвенных слов, а вот про Одессу или город Долгопрудный можно было попеть громко и всласть.

Проверить эту модель в условиях военного времени мне, как и всему моему поколению, к счастью, не пришлось, а судить по плакатам, фильмам и романам было очень трудно, поскольку даже последние приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона разят у мистера Дойла казенным патриотизмом. Кто знает – клюнет жареный петух, и мы запоем все скопом о России без всякого напоминания сверху!

И кто знает, зачем мы уезжаем в чужие края? Быть может, потому, что смертельно завидуем тому несчастному бунинскому болгарину, что шептал в российской сутолоке имя далекой родины? А может быть, мы втайне надеемся, что нас позовут обратно, шепча наше имя на тесной кухоньке среди не мытой с горя посуды, и мы полетим назад, чтобы в ближайший праздник вывесить на доме свои флаги без всякого напоминания сверху?

Удовлетворенный нашим искренним интересом Алоизас окончил экскурсию, и мы доложили о наших вечерних планах. Дружная пара собутыльников приняла их с восторгом, Алоизас тут же указал на весьма приличный, по его мнению, ресторан, и мальчики умчались умываться, переодеваться и искать себе спутниц в художественном общежитии. Мне пришлось отправиться в парикмахерскую, а Андрей выразил желание заглянуть в книжные магазины, что было совершенно стандартным занятием путешественников в условиях строжайшего книжного дефицита на Руси.

Когда я вышла на улицу, Андрея еще не было. Я заняла наблюдательный пост под старой городской липой и стала разглядывать нарядный и солнечный мир. Сегодня я любила всех, и все прохожие любили меня, но все же проходили мимо, торопясь жить своими буднями и праздниками, и когда я увидела вдалеке знакомую фигуру, то сердце сразу же замерло от счастья, потому уж он-то точно шел ко мне. И я пошла навстречу своему любимому, и мы обнялись, как после долгой разлуки.

– Тебе не нравится моя прическа? – обеспокоилась я его молчанием.

– Я не сразу узнал тебя, – сказал он, а я так и не смогла решить – хорошо ли это, или плохо.

Мы застали своих соседей по квартире уже на месте. У меня в запасе было открытое прозрачное платьице на маленьком черном чехле и, присовокупив к нему старомодное жемчужное колье и туфли на высоких каблуках, я прочла в мужских глазах, что выгляжу совсем не плохо. Впрочем, прекрасно в этот летний вечер выглядели все, но от меня в этот день исходила такая неуемная энергия, что я летела на крылышках чуть впереди машины, и залетные ресторанные вампиры при моем появлении сразу всполошились и заняли выжидательную позицию.

Спустя некоторое время, однако, пора было уже признать, что изменение моего динамического стереотипа сказалось на эмоциональном состоянии Андрея Константиновича самым пагубным образом, что инициировало, в конечном итоге, спад моей внутренней активности, повлекший определенную психическую ригидность вампиров, продвинутую во времени минут на десять, не более. Ребята не любили зря терять время, но я не была в обиде – так было привычней, ведь на меня оглядывались только тогда, когда я этого хотела.

Андрей Константинович сидел напротив меня в легкой задумчивости, сулившей некоторые неожиданности, что, однако, не мешало ему ухаживать за окружающими дамами, когда этого требовали обстоятельства, и выглядеть при этом голливудским воплощением женской мечты. Дамы с удовольствием тонули в его голубых глазах, а мне в голову пришла занятная мысль – причина разлада в его семье, наверняка, в нем самом.

Оно, конечно, розовые очки на моем носу имеют место быть, но представить себе женщину, добровольно отказавшуюся от мечты, я сейчас не могла. Безусловно, инициатива принадлежала моему герою, спланировавшему свой нынешний отпуск без излишнего балласта. И какого черта я ежедневно примеряю чужого неверного мужа к собственной жизни, ведь в зеркале все равно отражается голая правда!

– Деяния, продиктованные пассионарностью, легко отличимы от обыденных поступков, совершаемых вследствие наличия общечеловеческого инстинкта самосохранения, личного и видового, – вдруг встрепенулся мой черненький мяу, оторвавшись от увлекательного занятия – изучения чуждого ему пласта ресторанной субкультуры, поскольку мы редко бывали с ним в подобных заведениях – в основном, на чужих свадьбах и пост диссертационных банкетах.

– Уж это точно, – подумала я, – несет меня лиса за синие леса, за высокие горы, за широкие реки.

Господи, помоги мне выплыть из этого омута!

– Кстати, совсем забыл, – сказал вдруг Алоизас, – ты не обратила внимания на афиши? Сейчас здесь Тищенко со своим театром гастролирует, и мы уже пару раз выпивали. Сегодня он звонил мне, и сейчас подойдет на полчасика.

– Почему только на полчасика? – спросила я, искренне обрадовавшись предстоящей встрече.

– Ему нужно обернуться между началом спектакля и антрактом.

Тищенко появился, когда из недр заведения выплывал маленький оркестрик, и Андрей Константинович намеревался использовать это обстоятельство в своих целях.

– Привет, – сказал Тищенко Андрею, чмокнув меня в щечку, – потанцуйте, пока мы пропустим за воротник, а потом я ненадолго отвлеку внимание вашей дамы, если нет возражений.

– Вы знакомы? – спросила я Андрея уже в центре зала.

– Я был в гостях у Натальи, когда твой приятель приехал в Пакавене, но потом я ушел, и мы толком не познакомились. Кстати, он ведет себя с тобой, как человек с определенными правами. Или мне только показалось?

Да, чутье у моего партнера по танцам было профессиональным, и я решила не скрывать страшной правды.

– Нет, не показалось. Сегодня мы, очевидно, поговорим о нашем романе.

– И как долго он длился?

– Четыре года, но только летом.

– Он женат?

– Разумеется, нет. У тебя имеются другие вопросы?

– Пожалуй, нет, но возникла масса занятных соображений.

– Я готова принять к сведению всю массу, если ты расскажешь, что с тобой сегодня происходит.

– Сегодня мне как-то неуютно с тобой.

– Я это поняла. Похоже, мы опять с тобой далеко зашли, и тебе кажется, что с этим нужно что-нибудь делать. Мне помочь тебе и уйти первой?

– Я собственник, Марина, и никому тебя не отдам.

– Добавь – до конца отпуска, и наши программы-максимум совпадут, – вырвалось у меня.

– А когда я уеду, ты сразу это заметишь?

– Я не смогу пропустить этого шоу, ведь ты предваряешь свои отъезды такими занятными предложениями. Почему бы не поговорить про пост министра здравоохранения, ведь отсутствие вакансий тебя не смущает?

– Новых предложений не будет, и ты отлично это знаешь.

– Вот именно, поэтому вопрос личной собственности на повестке дня и не стоит.

Он хотел сказать еще что-то, но заключительные музыкальные аккорды прервали этот занимательный диалог, и я села рядом с Тищенко.

– Я в отпаде от твоего нового имиджа, – сказал Юрка, наполняя рюмки, – щечки пылают и глазки горят.

На меня ты так не глядела, я ему завидую.

– По слухам, на тебя в Питере кое-кто так смотрит уже довольно давно.

– Я и не знал, что ты в курсе. Ниночка, конечно, смотрит и добросовестно ходит на все постановки с моими декорациями, но она ничего не смыслит в моем творчестве – что требовать с математика!

– Возможно, не это главное?

– Для меня это, увы, существенно. Мне было интересно с тобой, у тебя бывали весьма оригинальные идеи, и мы могли бы вместе работать. Кстати, хочу повиниться – я иногда записывал наши беседы на пленку, и пару раз это использовал.

– Вот так вот, значит! Ну, что ж, относительно записей я была, признаюсь, в неведении, но пару маленьких краж зафиксировать во время командировок в Питер мне все же удалось!

– Да, дела… – протянул Тищенко, – значит, ты бывала в театре, но мне не звонила.

– Знаешь, в то памятное лето я не требовала от тебя слишком много, ты ведь был слишком оглушен смертью своего друга, но уже ближайшей осенью я каждый день ждала телефонного звонка, потому что мы расстались как-то на запятой.

– Черт возьми! – вспылил Тищенко, – когда я в сентябре, наконец, пришел в себя, я тут же бросил Ниночку, взял у Натальи твой адрес и помчался в Москву. Я ждал около твоего подъезда часа три, но ты появилась под мужским зонтиком в обнимку с каким-то типом. К слову сказать, ваши светлые плащи прекрасно смотрелись на фоне черного мокрого асфальта и желтой листвы.

– Сентябрь и светлые плащи, – пыталась я восстановить время по этой декорации, – тогда у меня ночевал мой двоюродный брат с отцовской стороны – Евгений Евгеньевич, с детским прозвищем Дэшка. Его отец когда-то уехал с семьей восстанавливать Ташкент, да так и не вернулся, прельстившись солидным постом. Дэшка тоже строитель и часто бывает в московских командировках.

– Да, дела… – снова выдал Тищенко свой любимый рефрен, который прилип намертво и ко мне, – видно, не судьба была.

– Видно, не очень хотелось, давай признаемся честно!

– Ни фига, я потом три дня рыдал в костюмерной на лаптях Леля, прежде чем к Ниночке вернуться.

– Что ж, мужская дружба превыше всего, не рыдать же тебе на Снегурочкином сарафанчике!

– Ну, насчет Леля ты загнула, он по-моему типично голубой персонаж. Приличнее было бы, конечно, прислониться к плечу князя Игоря, но кольчуга жестковата. Кстати, твой парень хорошо бы в ней смотрелся.

Так чем он тебя привлек, кроме личика? Ты же бросила меня часа через три после знакомства с ним, как я вычислил, и что особенно представляется обидным!

– Разве непонятно? Представь, к примеру, что мой дом загорелся. Ты бы вытащил меня, чтобы вместе работать, а он – чтобы вместе спать.

– Это потому, что ты ничего не смыслишь в его работе, – уверенно отчеканил Тищенко, и мы засмеялись. Тищенко снова наполнил рюмки.

– Да, мне жаль, нескладно получилось, но имеются и плюсы. Я теперь буду звонить и заезжать к тебе на правах старого друга. Не возражаешь? – сказал он мне, взяв за руку.

– Нет, мы будем прекрасно смотреться в этом качестве, и я очень рада нашей сегодняшней встрече, хотя Андрей Константинович, наверняка, уже поглядывает с укором.

– Поглядывает, – сказал этот стервец, скосив глаза в сторону, и тут же запечатлел на моей щеке еще один поцелуй, – выходишь замуж?

– Увы, в разгаре романа оказалось, что место занято.

– Желтые бабочки бьются о борт корабля, Чио-Чио-Сан сморкается в веер?

– Нет, с веером я управляться не умею. Европейский романтизм балета Сапорта «Нора» оказался более уместным, но пришлось подбавить туда кое-что из «Евгения Онегина» и обновить декорации. Кстати, я посмотрела по твоей рекомендации все три фильма Сапорта в «Доме кино» на кинофестивале постмодернистского балета. Потрясающие вещи!

– А что было потом, после беготни со слезами и преждевременной смерти?

– Балет номер два – «Невеста с деревянными глазами», это просто моя биография! В детстве я надевала вуаль, завязывала гигантский бант на ягодицах и бросалась под паровоз – бабушкины гости были в восторге от маленькой Тарасовой. Потом я задавала вопросы и искала истины – в классической литературе, религии и философских откровениях, но большой чемодан без ручки всегда со мной, и никто так и не ответил, что же мне с ним делать. У меня, видимо, и впрямь глаз деревянный, как у Кисы Воробьянинова, если я всегда не понимаю чего-то главного в жизни.

– Ты что-нибудь уже решила?

– Нет, хотя в запасе у нас балет номер три – «Поджог», фрейдистская жесткость итальянского неореализма в коктейле с шекспировскими страстями. Подожгу фабрику, и меня уволят навсегда. Но я повременю с поджогом, неореализм всегда казался мне неаппетитным и слишком малобюджетным. Быть может, удастся посмотреть и другие балеты Сапорта – а вдруг найдется более подходящий?

– Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сейчас? Идем со мной, я тебя устрою переночевать у Светы Зайцевой, любимой подруги Ларисы Андреевны. А?

– Я уже сбегала один раз к местному фотокорреспонденту, но ничего у меня не получилось. И не получится, пока мы в Пакавене.

– Я уже опаздываю, проводи меня до дверей.

Мы вышли из дверей ресторанного зала в вестибюль, и только у выхода я заметила в его руках свою дамскую сумочку.

– Зачем? – спросила я.

– Вдруг передумаешь! Я, конечно, такой и сякой, но женатым меня не назовешь. А ты моя копия в женской ипостаси, что определенно имеет свои привлекательные стороны. Ну, что, уходим вместе? – спросил Юрка, но я покачала головой, он отдал сумочку, вынул из своего затейливого кожаного рюкзачка прогулочный магнитофончик и достал оттуда кассету.

– Тогда прими маленький подарок, тут мои записи украинских песен, ты их всегда любила больше, чем самого гусляра.

Тищенко растворился в темном уличном воздухе, а я обернулась к двери зала. Андрей стоял, прислонившись у этой самой двери к белой стене.

– Пойдем танцевать, – предложил он мне совершенно спокойным голосом.

Я спрятала кассету в сумочку, и мы прошли в зал, где уже пригасили свет. Я положила руку на плечо моего спутника и сразу же ощутила тот таинственный перелом ресторанного бытия, ради которого и слетаются ценители красивой жизни. Зал уже был заряжен электричеством, дамы легко и естественно впитывали галантные комплименты подвыпивших кавалеров, глаза танцоров полнились таинственным блеском, а приглушенные голоса за столами приобретали проникновенные чувственные нотки.

– Давай не будем ссориться, – предложила я, почувствовав его напряжение, не соответствующее празднику, – у нас так мало времени.

Андрей привлек меня к себе, и гены моей петербургской родственницы, уютно устроившиеся в двойных спиралях моего грешного тела, тут же дали себя знать. Я задрожала от этой внезапной близости, и мое состояние немедленно передалось партнеру по танцу.

– Сделай что-нибудь, пожалуйста, – умоляюще прошептала я ему, – иначе умру.

Он повел меня к выходу и доложил швейцару ровным голосом, что мы сейчас же вернемся. Швейцар оглядел нас по привычке весьма подозрительно, но через минуту мы уже были на заднем сидении, где я быстро и неэстетично утолила свою жажду.

– Ведь тебе было сейчас абсолютно все равно, кого насиловать, – подытожил мои действия любимый.

– По-моему, ты просто напрашиваешься на повтор, – ответила я, все еще надеясь обратить его выпад в шутку.

– Повтор? Недурно сказано! Марина, я уже напросился на повтор, когда впервые обнял тебя в Пакавене. Ведь у тебя все это уже было – и озера, и теплый ночной воздух, и любовь в соснах. Только последний идиот мог ревновать тебя к фотокорреспонденту, ведь он был тоже вторым. Скажи, кто-нибудь у тебя был первым?

– Не расслабляйся, милая, – подумала я о себе, угадав глубокий нравственный смысл тирады, – ушат холодной воды у джентльмена всегда наготове, особенно в те минуты, когда ты особенно счастлива.

Осаживать – так по-большому, чтобы мало не казалось!

– Ну, что ж, в определенном смысле ты прав. Первого никогда не было, на первом месте у меня всегда я сама. А вот в другом ты сильно ошибаешься – я вовсе не прошу у тебя характеристики для заграничной поездки.

– Кстати, о документах, – сказал он, – можно поинтересоваться, в чем заключается твоя программа-минимум?

– Ну, скажем, удовлетворить любопытство.

– Тогда ты ее уже выполнила.

Я посмотрела в глаза своему любимому и, увидев там пустую холодную бездну, мгновенно вспомнила один солнечный летний денек, когда отец повел меня за руку в зоопарк, и я, зажав в другой руке воздушный шарик, восторженно разглядывала лисичку-сестричку, зайчика-побегайчика, и Тотошу, и Кокошу, пока не наткнулась на волчий взгляд, в момент сожравший розовенький воскресный сироп моего младенческого бытия.

– Ты снова прав, но давай вернемся в зал, раз содержательная часть нашего разговора уже позади.

Вернувшись за столик, мы всячески соблюдали внешнюю благопристойность – относительно этого у нас обоих были одинаково твердые установки. На маленькую эстраду вышла певица в оранжевой блузке и запела что-то из репертуара Лаймы Вакуле, но я больше не танцевала. Вечер, собственно говоря, уже был на исходе, и вскоре мы разъехались под страшной угрозой попасться местным гаишникам, благо было недалеко.

Барон с художественной компанией отбыл на такси, и Андрей договорился завтра после обеда переправить приятелей в Пакавене.

Мы молча ехали по темному бульвару, и неотвратимость гибели сладким липовым дурманом сковывала мои мышцы, а потом где-то внутри сложилась скорбная мелодия, и я тут же подарила ее Дэвиду Линчу для будущего сериала «Твин Пикс», потому что миру грозила беда, и антихрист вот-вот должен был появиться в маленьком провинциальном городке, затерянном на границе добра и зла среди могучих канадских елей.

По приезду я некоторое время раздумывала, не переночевать ли на вокзале до первой утренней электрички, но потом решила не искать ночных приключений на свою голову. А главное – хлопать дверьми нужно на всплеске эмоций, а сейчас странное спокойствие вдруг воцарилось в моей душе, как в тихое утро после атомной катастрофы.

Стоя под душем, я уже строила модели своего дальнейшего неясного бытия, когда детали мучившей меня ранее головоломки внезапно сложились в некую картину. Оранжевая блузка певицы – вот что явилось ключом к разгадке! В оранжевом свитерке лежала несчастная растерзанная женщина в песчаном карьере, и, когда по приезду я шла в Пакавене, то видела в серых" Жигулях» рядом с водителем женщину в чем-то оранжевом. Звонарь на велосипеде проехал чуть позже, и он тоже должен был видеть встречную машину.

Мне вдруг страстно захотелось уехать. Отбыть бы из Пакавене с ее неясным «who is who» на фронт к Шарапову, где, конечно, жизнь не так уж и легка, зато местоположение опций «друг» и «враг» предельно ясно – сбоку и впереди! Оно конечно, совсем неплохо, обложив парша по утреннему морозцу красными флажками, допросить его ночью на чистой иностранной мове, окуривая отечественной папироской «Казбек». Неплохо! – но кураж пропал. Еще сегодня утром я под угрозой расстрела вообще не стала бы трогаться с места – здесь мой любимый принадлежал только мне, и каждый день длился бесконечно долго, как в детстве. В Москву, в Москву, в Москву…

Кстати, неплохо бы закончить статью, благословляя на которую мой заведующий отделом, член-корреспондент Академии Наук Владимир Иванович Ильин, старый хулиган, дал предельно четкие указания:

– Скромным нужно быть в жизни, а в науке скромным быть нельзя…

– … как и в любви, – добавил он неожиданную концовку своей любимой поговорке после защиты моей диссертации, приняв на грудь изрядную дозу коньяка.

Иногда, впрочем, он давал отдельным сотрудникам другие, не менее ценные указания: «Делать, так по-большому!», и я старалась, как могла, лезла из кожи вон, потому что творчество – это праздник, который всегда носишь с собой, и это единственное, в чем нельзя обмануться. К тридцати трем годам неплохо бы завести учеников, как и полагается по жизни. Что ж, года через три я, наверняка, получу звание старшего научного сотрудника, и первый аспирант вылупится на свет как раз вовремя.

Дайте мне глаз, дайте мне холст, Дайте мне стену, в которую можно вбить гвоздь – И ко мне назавтра вы придете сами…

– Давай поговорим, – сказал мне сосед по комнате, когда я вышла из душа.

– Давай, – согласилась я, но, как и в тот незапамятный вечер, сильно разочаровала собеседника, поведав ему отнюдь не свои чувства, а зловещую тайну трупа в песчаном карьере.

– Но ты их не разглядела, – уточнил Андрей, выслушав мой рассказ.

– Машина ехала медленно, но она вынырнула на меня из-за поворота дороги, я и не успела рассмотреть седоков. Я и убитую не узнала бы по фотографии. Я помню только ее рану и оранжевый свитерок.

Именно этот цвет меня и надоумил, он сейчас достаточно редкий. А серые" Жигули" в деревне сейчас не редкость, да, собственно говоря, могли быть и проезжие машины.

– Ты боишься, что шофер разглядел тебя?

– Не знаю, но, если он местный, то звонаря-то точно узнал. Может быть, поэтому звонарь уже и мертв?

– Думаешь, нужно уехать?

– Я не могу бросить стариков, в этом году здесь других родственников нет. А срывать их с места из-за неясных девичьих страхов не хочется.

– Теперь ты нашла недостающее звено, и, я надеюсь, беспокойство уляжется.

– Нет, мы с этим типом еще как-то связаны.

– Давай тогда сейчас вместе прикинем варианты, – предложил он мне.

– Нет, я даже не знаю, за что ухватиться, да и поздно уже. Я хочу спать.

– Зачем ты кудряшки размочила? – спросил Андрей, возвращая меня к сегодняшним событиям.

– Чтобы было спокойней. Тебе не хотелось заразить меня тифом?

– Да, похоже, мы испортили друг другу вечер.

– Похоже, мы испортили гораздо больше, и с этим уже ничего не поделаешь. Но ты зря занимался поисками в шкафах. Мог попасться зеркальный, и ты бы нарвался на свое отражение. Мне кажется, именно этого ты больше всего и боишься.

– Может быть, именно этого я и хочу, но никак не получается.

– Давай тогда не будем мучить друг друга. Ведь все равно, ты для меня остаешься только чужим мужем, и мне гораздо комфортней существовать одной. А сегодня я избавилась, наконец, от своего наваждения.

– Ну, что ж, готов уважать твой выбор. Я, правда, наговорил тебе лишнего, ты уж прости меня.

– Чего уж там, я и сама хороша была. Желаю тебе наладить семейные отношения, и, вообще, желаю всего самого доброго.

– Засыпай, – сказал Андрей после некоторого молчания, – я посижу немного в машине.

Дольче выпустила его без излишнего шума, а я принялась обдумывать на подушке свою статью, и тени забытых предков тесно обступили мой маленький кокон.

– Нужно преодолевать свой пол, возраст и национальность, – дал мне указания уже незримый миру Параджанов голосом коктебельского валютчика Коки Кулинара (были у нашего Коки такие потуги, пока он не женился).

– Нужно, – согласилась я, – но после этого хочется умереть, не так ли?

И умерла, погрузившись в черные воды, а после этого долго бродила в тех самых камышах, где Барон снимал на кинопленку подругу своей жизни, чтобы уберечь ее от старости, и мне было совершенно непонятно, кто же я теперь в этом зазеркальном мире, пока проходящие мимо парни не бросились врассыпную с криком:

– Тикай, хлопцы, утопленница в воду затащит.

Да, дела… И тут до меня дошли ответы на все три вопроса: «Кто я? Откуда я? И куда я иду?», и я пошла к маленькой хижине, и приникла бледными руками к оконному стеклу, и когда мои обесцвеченные кисловатым илом зрачки впитали всю темноту этого убогого жилища, она распалась на отдельные тени, и я уже различала нетопленую печь, и кособокий стол, и струганную лавку, и рушник под иконой.

– Где же ты? – спросила я эту предметную темноту, и в ту же минуту увидела знакомую тень, и она, распухая, медленно приближалась к окну, пока я не закричала от страха…

– Марина, я здесь, с тобой! – услышала я и проснулась, то ли от этого голоса, то ли от собственного крика.

– И зачем ты здесь со мной? – спросила я Андрея.

– Ты звала меня во сне, так что не прогоняй теперь, – сказал он, обняв меня, – мне очень плохо.

– Я так не хотела тебя терять, – сказала я ему, – но все-таки потеряла…

– Нет, я с тобой, – повторял он, пока я совершенно отстранено фиксировала неспешные движения его рук, сводившие меня с ума еще вчера. Потом я зафиксировала, что мой вчерашний любимый так и не раздевался, и от него изрядно разило табаком.

– Не судьба, мы так и не дотянули до последнего дня отпуска, – думала я медленно и печально, плавая по волнам внезапно навалившейся усталости, – но теперь я снова свободна, отлежусь в своем чемодане и опять выйду в игры, огнем озаряя бровей загиб. Что ж, и в доме, который выгорел…

И весь мир тут же предстал мне путаницей дорог, и бродяги с деревянными глазами долго и страстно искали в этом хаосе своих двойников, но, обнаружив, не хотели признавать, как Кандид свою возлюбленную, потому что у тех были обветренные лица и жесткие потрескавшиеся пятки. И они проходили мимо, и не было больше смысла в поисках, потому что не было цели. Только одна дорога, только другая дорога, только третья…

Нужно, однако, отдать должное моему соседу – неладное он почувствовал довольно быстро, ритуал ухаживания прервался в начальной стадии, и, кто знает, быть может, уже и он раздумывал на перепутье дорог, где же искать свою прекрасную даму, белокурую кудрявую Гретхен, еще не ведавшую греха. Налево, друг мой, налево, именно туда и ходят от жен! Именно там в режиме non-stop звучат на выпускных вечерах школьные вальсы, и какое-нибудь юное создание в белом платьице уже исследует в темной классной комнате то, что наковыряло у себя между пальцами ног – иначе с чем же идти к голубоглазому исповеднику?

– Зато никаких повторов! – подытожила я ситуацию вслух.

– А кто такой Сапорта? – спросил он вдруг с большим интересом.

– Карин Сапорта, французская балерина и постановщик балетов. Но она не чистая француженка, а полу-мадьярка и, кажется, с примесью славянской крови, – ответила я, а потом меня подняло с подушки сильным электрическим разрядом. – Черт побери! А ты откуда взял это имя?

– Я рад, что ты немного ожила. А теперь подумай!

Трудно было не последовать этому совету. В кармашке сиденья, куда я спрятала вечером во время короткой отлучки из ресторана сумочку с кассетой, лежала пачка «Мальборо». У меня еще тогда мелькнула мысль, что ее, наверняка, забыл Барон, хотя тот обычно курил «Яву» разлива одноименной фабрики (дукатовская «Ява» считалась намного хуже). С хозяином сигарет я, видимо, ошиблась, а про сумочку так и не вспомнила. Андрей достал свою пачечку и заодно решил полюбопытствовать, а кроме украинских песен мой питерский друг сумел записать и наш последний разговор. Неплохой performance!

– Цепочка следующая, – сказала я вслух, погоревав о халатности и доверчивости, – сначала ты читаешь мою записку, потом письмо, мне предназначенное, а теперь и до прочего интима добрался. Ты случайно не пажеский корпус в Санкт-Петербурге кончал?

– Мне была нужна информация, – ответствовал он, как примерный выпускник разведшколы.

– В школьном клозете завербовали? Пригрозили рассказать маме про папироски?

– Нет, курить я стал пять лет назад, у меня случилась беда. Пытался, вот, бросить перед отпуском.

– Что у тебя случилось?

– Я ни черта тебе не скажу, а то ведь пожалеешь – у тебя слишком силен материнский инстинкт. Ты и Тищенко обласкала, когда у него друг умер, и фотокорреспондента приголубила после автомобильной аварии.

Усыновить меня тебе не удастся, ты будешь спать со мной на других основаниях.

– Я вижу, к тебе возвращается утраченная было самоуверенность, но ведь я больше не твоя женщина, – ответила я уже у окна, потому что он задел за живое, и сонливость исчезла окончательно.

Мое отражение стыло в стекле среди липовых ветвей аквариумной рыбкой, и мне на ум сразу же пришли мало распространенные откровения короля советского рока в неприличном опусе «Марина»:

Марина мне сказала, что ей надоело…

– Тьфу! – смачно сплюнула я про себя в грязную цементную урну у автобусной остановки, – деться в этой жизни некуда, уже все до нас придумано. Любые поминки в фарс превращаются – умереть спокойно не дадут!

– Я видел, как твой собеседник снял твою сумочку со спинки стула, и понял, что ты уходишь с ним, – говорил мне тем временем Андрей, – мне довольно сложно описать свое самочувствие в тот момент, но, знаешь, я бы убил тебя, перешагни ты порог. Остановиться бы потом, да вот обидел… Ты ведь единственный человек в мире, способный вывести меня из душевного равновесия за пол-минуты.

О, я знавала такие отчаянные вспышки чувств! Это случилось со мной спустя несколько месяцев после свадьбы, когда, вытирая пыль на книжных полках, я обнаружила фотографии своего мужа – он был в объятиях одной общей знакомой, а пуловерчик, стиснутый женской ручкой, я подарила ему совсем незадолго до того ко дню рождения. Безумие было белого цвета, любимого цвета восточной вдовы, и оно не имело ничего общего с бабушкиным воспитанием, светскими приличиями и университетским образованием.

К тому времени я уже ждала ребенка, появления которого так отчаянно не хотел его отец. Отец отчаянно хотел поработать за границей, а в этих делах были свои правила игры, и мое упорство разрушало его планы – в рай допускали только с женой, но без грудных детей. Все упиралось отнюдь не в мое чадолюбие, и мое будущее материнство представлялось мне весьма туманным – просто я знала, что первого ребенка нужно сохранить.

– Ты случайно забыл эти фотографии на видном месте? – спросила я, дождавшись его к весьма позднему ужину.

– Это только инсценировка, Мариночка, – не без ловкости вышел из положения мой муж, – но ты увидела эти фотографии и понимаешь, чем кончится дело, если ты сделаешь по-своему.

– Но медицина мне не поможет, – сказала я в отчаянье, – сроки уже вышли.

– Первый раз я тебя вовремя предупреждал. Пойми, такой шанс в самом начале карьеры не упускают, – ответил он.

Я все же позвонила нашей общей знакомой и блефовала, как могла, пока она откровенно не призналась:

– Собственно говоря, мы уже две недели, как расплевались, и звонить нужно уже по другому адресу.

Ты неплохая баба, Марина, что ты за него так держишься? Он даже в постели умирал от любви к себе, ей-богу скука одолевала.

Тон был вполне дружелюбным и искренним, а формулировка «умирал от любви к себе» ловко сфокусировала мои неясные сомнения, одолевавшие меня иногда у окна то недолгое время, когда я приходила с занятий в пустую квартиру, а мой муж еще только выходил из того заветного места, откуда посылают за границу, потому что в пределах Садового кольца по распоряжению Моссовета службу начинали на час позже.