Текст книги "Убийство в Верховном суде"

Автор книги: Маргарет Мэри Трумэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава 11

Сюзанна Пиншер сидела в кабинете своего непосредственного начальника Мэта Митчелла. По окнам барабанили крупные капли дождя – его принес с собой надвигавшийся с Севера холодный фронт. Несмотря на относительно раннее время – было всего три часа, – снаружи уже сгустились сумерки, будто наступил вечер.

– Может быть, принести чаю, Сюзанна? – участливо спросил Митчелл. – Вы промокли, продрогли. Не дай Бог, схватите воспаление легких.

– Ну хорошо, чашку чая, если не затруднит.

– Накиньте-ка свитер, – проходя мимо, он бросил ей на колени бежевый свитер. – Держу его на тот случай, если сам промокну до нитки. Со мной это бывает почти каждый божий день, – пошутил он улыбнувшись.

Но и закутавшись в свитер, Сюзанна не могла унять дрожь. Ливень застал ее на полпути из Верховного суда, после встречи с председателем Поулсоном. Покуда можно было, она шла по Конститьюшн-авеню подземным переходом, а когда он кончился, ничего не оставалось, как идти под дождем.

Возвратился Митчелл с дымящейся чашкой в руках. Передав ей чай, с беспокойством посмотрел на ее ноги:

– Ох, наделаете вы мне луж на полу!

– А я чем виновата?

Он рассмеялся:

– Сидите, чего уж там. Как говорится, лужа – не море, дождь – не ураган.

Ласковое тепло чашки приятно грело занемевшие руки. Сюзанна вдохнула чайный аромат, сделала осторожный глоток.

– Ну, к делу, Сюзанна. Как ваш разговор с Поулсоном?

– Он в меру обходителен, выражает желание сотрудничать со следствием. Единственная пока загвоздка – где снимать допросы?

– Он, надо понимать, против их проведения в Верховном суде?

– Естественно, по его мнению, суд и так уже подвергся массовому нашествию. Поэтому он резонно задает вопрос, почему все последующие допросы нельзя проводить в другом месте.

– По-своему, он прав. И верен себе. Знаете, став председателем суда, Поулсон первым делом еще больше засекретил все, что происходит в его стенах. Теперь стоит клерку попасться на глаза разговаривающим с представителем прессы, его уволят в тот же день и слушать не станут ни объяснений, ни оправданий. Даже простой ответ «Комментариев нет» и то возбраняется. А уж распахнуть двери суда для наших коллег из ОУП и дать провести расследование по всей форме – для Поулсона все равно, что созвать общегородской слет репортеров. Полицейские просто биологически неспособны держать язык за зубами.

– Мэт, конечно, Верховный суд на особом положении, но там ведь произошло убийство! Мои педагоги всегда учили меня, что следственные действия проводятся по месту совершения преступления.

– Мало ли чему учат в институте, Сюзанна. Здесь не тот случай. Во-первых, мы, Министерство юстиции, напрямую редко участвуем в расследовании убийств. Во-вторых, инспектора ОУП уже допросили в Верховном суде всех, кого нужно и не нужно, причем не выходя из здания суда. Иными словами, прочесали там все мелким гребнем. Теперь слово за президентом: если он пожелает назначить специального прокурора, то для Верховного суда это решение будет чревато дальнейшими нарушениями и срывами текущей работы. – Он присел на край стола. – Есть тут и другая сторона дела, которую, вы, Сюзанна, очевидно, не учитываете. Весь этот переполох имело бы смысл затевать, если бы убили члена Верховного суда. Но на деле-то убили обыкновенного клерка, и, случись это убийство не в Верховном суде, для ОУП оно обернулось бы обычным, рядовым расследованием.

– Если бы…

– Согласен. Но факт есть факт: у суда есть дела поважнее убийства Кларенса Сазерленда. На них возложен надзор за соблюдением законности в нашем благословенном отечестве – это их прямая обязанность.

– Как прикажете поступить, если убийца – один из верховных судей – в данный момент осуществляет надзор за соблюдением законности в нашем благословенном отечестве?

Мэт подался вперед для ответа, потом отшатнулся, замотав в ужасе головой, вскочил со стула и отошел к окну.

– Паршивая какая погода. – Он повернулся к ней: – Вы же сами в это не верите, Сюзанна!

– Что убийцей Кларенса Сазерленда может быть один из девяти членов Верховного суда? Не хочется верить, но такая возможность реально существует. Или я не права?

– Совершенно не правы.

– Тогда кто?

Он возвратился на свое место и, перегнувшись через стол, проговорил, глядя ей прямо в лицо:

– Вы бы поменьше проповедовали подобные теории, Сюзанна, иначе ваши дни сочтены – и в столице, и у нас в министерстве, и на этой работе.

Она с грохотом поставила на стол чашку, повернулась к нему вплотную, глаза в глаза:

– А я-то по наивности полагала, что мы занимаемся расследованием убийства Кларенса Сазерленда, невзирая на личности, должности и ведомственные амбиции.

– Так оно и есть, но давайте не будем выходить за пределы компетенции нашего министерства. Мы в это дело влезли больше для показухи, честно говоря… Я разговаривал с помощником одного высокопоставленного лица…

– Для показухи? Я подаю заявление об уходе!

– Уходите? Но это же смешно.

– Смешнее не бывает! Нет, вы подумайте, мой непосредственный начальник не только вдруг заявляет, что мое задание – полная липа, но и дает понять, что Министерство юстиции – это прекрасное заведение, куда я пробилась потом и кровью, – занимается показухой!

– Да успокойтесь вы, Сюзанна!

– Нет, это вы скажите мне что-нибудь успокоительное!

– Продолжайте работать по делу Сазерленда. Так держать и полный вперед! Но все же, все же не теряйте из виду перспективы, помните, другие важные дела ждут рассмотрения на паритетных началах с убийством Сазерленда.

– Попробую! – сказала Сюзанна, возвращая ему свитер. Она подобрала с пола насквозь промокшие туфли и, уже направляясь к двери, вновь обернулась к Мэту: – Я вовсе не стремлюсь портить вам жизнь, Мэт, но мне необходима уверенность в том, что я делаю нужное дело.

– Никаких сомнений! Вот обиделись вы зря. Я просто хотел покороче выразить суть. Наплюйте!

Что ж, она попробует.

Глава 12

В антракте Мартин Теллер вышел под руку с Сюзанной Пиншер в просторное фойе оперного театра, одного из трех крупных театров, разместившихся в широко и с размахом отстроенном Мемориальном центре искусств имени Кеннеди. Только что закончилась «Сельская честь» Масканьи.

– Понравилось? – спросил Теллер Сюзанну.

– И даже очень!

– А театр тоже ничего, правда?

– Мне уже приходилось в нем бывать.

– На оперном спектакле?

– Нет, на представлении китайских акробатов. Но как тогда, так и сейчас впечатление примерно одинаковое: многолюдно, чопорно и парадно.

– За это его и ценят любители оперы. Только такой театр позволяет им в полной мере ощутить себя элегантными, изысканными, словом, избранными ценителями искусства. Плюс многое другое. У меня у самого замирает сердце всякий раз, когда медленно гаснет люстра и начинается увертюра. Хотите чего-нибудь выпить?

– А как же очередь? – рассудительно спросила Сюзанна, указывая на облепленный со всех сторон жаждущими небольшой бар.

– Очередь нас не касается, – с гордым видом ответил Теллер, – нас, членов общества «Золотой амфитеатр», здесь обслуживают без очереди!

– Господи помилуй, что это еще за общество?

– Я же сказал – кучка пижонов, желающих за свою тысячу в год иметь порцию спиртного для себя и своей дамы без очереди. Вы удивлены, как простой полицейский может осилить такое, и тем не менее… Зато я сам стираю свои носки, экономя на культурные запросы.

– Я вас зауважала и без стирки носков!

Им подали коньяк в зауженных кверху бокалах. Чокнувшись с Сюзанной, Теллер произнес тост:

– За исполнение желаний!

Она улыбнулась.

– Скажите мне, Теллер, вам, которому весь свой бесконечный рабочий день приходится заниматься житейской грязью и подлостью, какой вам резон выкладывать по тысяче ежегодно ради светского общения с любителями оперного искусства?

– Вы меня неправильно поняли, – сказал Теллер и продолжил ей на ухо: – Любителей я на дух не переношу. Опера – иное дело. Из-за необходимости ежедневно иметь дело черт знает с чем меня порой неудержимо тянет переменить обстановку. Так вот опера для меня и есть такая перемена. Фантазия, приходящая на смену восьмичасовой реальности. Логично ведь?

– Более чем, – она чокнулась с ним и выпила.

«Паяцы», вторая опера в тот вечер, оставила менее яркое впечатление.

– Если не ошибаюсь, этот стиль оперного письма называют веризм – то же самое, что реализм, только эмоциональное воздействие все ж послабее, чем у традиционной оперы. Впрочем, Пуччини, мне кажется, превзошел всех: и европейских реалистов, и своих соотечественников-веристов, – разглагольствовал Теллер, выходя из театра и направляясь к машине.

– Вы очень занятный… человек, – сказала Сюзанна, когда они выехали из подземного гаража.

– Вы же хотели сказать «тип» – валяйте, я не обижусь.

– Я совсем не то хотела сказать, но «тип» будет даже точнее.

– Кроме того, я хожу к чистильщику, вместо того чтобы самому чистить туфли, и сдаю белье в стирку.

– Словом, обыкновенный холостяк.

– Так уж и обыкновенный?

– О простите, нет, конечно. Сегодняшний вечер мне доставил большое удовольствие, огромное! Я вам очень благодарна.

– Куда поедем?

– Домой.

– Неужто вы за вечер не проголодались?

– Представьте себе, нет.

– Попеть песни тоже не хотите?

– Наслушавшись таких роскошных голосов? Увольте.

– Голоса как раз не первый класс, у меня дома есть записи и получше.

– К сожалению, я не настолько разбираюсь в оперном искусстве, чтобы отличать хорошее от лучшего, – один из постыдных недостатков моего образования.

– Я тоже не особо разбираюсь. И вкус к опере приобрел уже в зрелом возрасте… Знаете что, а не махнуть ли нам с вами в одно чудесное местечко в Джорджтауне? В нем, как правило, обретаются люди не очень нормальные, но добродушные в своей основе, любящие попеть и попить вместе. Хозяин – мой друг, играет на пианино. Он некогда сколотил миллион на продаже хрустящего картофеля, потом загнал к чертовой матери весь свой бизнес и открыл песенный клуб. Не знаю, как вам понравится его заведение, но там дают бутерброды с бифштексом в чесночном соусе и до самого закрытия играет музыка, иногда хорошая, так что решайтесь!

– Там по-прежнему есть хрустящий картофель?

– Лучший в Вашингтоне и окрестностях!

– Тогда поехали!

Не желая сидеть рядом с баром и пианино, Теллер повел Сюзанну в тихий угол подальше от оркестрового возвышения. Пока она с любопытством осматривала посетителей, собравшихся здесь в субботний вечер, они обменялись всего одним-двумя словами. Тем временем принесли спиртное и бутерброды.

– Ну и как первое впечатление? – спросил Теллер не без самодовольства.

– Пока никак, я еще не успела попробовать бифштекс.

– Нет, как вам само заведение? Приятная атмосфера, правда?

– Да, только…

– Ну, что вас не устраивает?

– Только печально наблюдать за посетителями в баре для одиночек.

– Одиночек? Ничего себе! Разве я посмел бы вас сюда привести, будь это бар для одиночек?

– Не раздражайтесь, прошу вас, мне просто чуть-чуть грустно оттого, что те женщины, что сидят около пианино, пришли сюда сами по себе, без мужчин…

– Так в том-то вся и прелесть «Джулио», что это не бар для одиночек, а клуб в подлинном смысле слова, без хамства, без мордобоя, сюда женщины могут приходить без всяких опасений – никто их не тронет.

– Наверно, вы правы. Мне почему-то здесь вспомнилась Вера Джонс, помните, секретарша доктора Сазерленда?

Теллер отрезал ломтик бифштекса и со смаком отправил в рот.

– Вкусно! Ешьте, не то остынет.

– Как вам показалось, она была замужем?

– Вера Джонс? Ну, как правило, большинство женщин все же успевают вкусить замужества, а о ней сразу можно сказать, что замужем никогда не была. Но все равно в баре для одиночек я ее себе не представляю – это не для нее.

– А что для нее?

– Ресторан поукромней, столик на двоих, женатый любовник с двадцатилетним стажем…

– Сазерленд-старший, например?

– Вряд ли, хотя утверждать не берусь. Я просто хотел сказать, что ей достанет и верности и скрытности для затянувшегося двадцатилетнего пребывания в любовницах. А вы как считаете?

– Согласна. Вам как мужчине она кажется интересной?

– Даже красивой, но красота какая-то холодная, отвлеченная.

– Скрывающая тайную страсть, как пишут в пошлых романах.

– Вполне возможно.

– Есть основания для подозрений?

– На этом этапе у нас есть основания подозревать буквально всех.

– И девять верховных судей в том числе?

– Да, и девять верховных судей. Но знаете, кто меня особенно интересует?

– Не знаю и спросить не решаюсь.

Теллер усмехнулся:

– Эта девушка, судебный клерк, Лори Роулс. На похоронах она с первой до последней минуты рыдала. Такое впечатление, что их отношения с Сазерлендом выходили за рамки чисто служебных.

– Шерше ла фам, а?

– Чего-о?

– Судья Чайлдс дал мне такой совет: ищите женщину. А вы с Лори Роулс беседовали?

– Не лично. Один из моих подчиненных ее допросил. Говорит, что симпатизировала Кларенсу, так как с ним было легко и приятно работать. Алиби у нее шаткое, так ведь и у многих других оно в лучшем случае сомнительно.

– Я могу с ней поговорить, если хотите. Не допросить, а поговорить по душам, возможно, мне она и откроется как женщине.

– Что ж, попробуйте. Сейчас она временно работает у председателя суда. До этого ее шефом был старик Коновер.

– Хорошо, я позвоню ей в понедельник утром.

К столику подошел владелец клуба Джулио и спросил Теллера, нет ли у него желания спеть для народа, но тот отказался. В дело вмешалась Сюзанна:

– Спойте, прошу вас. Мне еще не приходилось слышать поющего полицейского инспектора.

– И не скоро услышите, – сказал Теллер, чуть смутившись, но все же поднялся из-за столика, прошел на оркестровое возвышение и взял в руки микрофон. Джулио заиграл вступление к песне «Проходит жизнь».

 
«Судьбе не прекословь: страданье и любовь,
Отчаянье и радость, даль и близь;
Запомни и смирись – ведь так проходит жизнь…»
 

Улыбнувшись Сюзанне, Теллер с решимостью обреченного перешел ко второй строфе, а она, ободрив его ответным кивком, откинулась назад, оперевшись спинкой стула о стену. Она разрывалась между желанием вбирать его сильный, приятный голос и мыслями о событии, которое свело их в этот вечер, – убийстве Кларенса Сазерленда. Сложность этого дела рождала в ней ощущение бессилия. Мало того, что в нем десятки подозреваемых, так оно еще сильно осложнено и местом преступления – в Верховном суде.

От запаха чеснока у нее вдруг заложило ноздри, болтовня за соседним столиком стала оглушительной. Сюзанна закрыла глаза, сопротивляясь боли, которая, начавшись где-то в нижней части затылка, ползла вверх, ко лбу и вискам. Она посмотрела в зал: фигура Мартина Теллера расплывалась перед глазами:

 
«…и любящих любить всегда наш будет мир,
Ты в том ему клянись – ведь так проходит жизнь…»
 

Он тянул последнюю ноту, пока Джулио не завершил аккомпанемент изощренным арпеджио. Грянули аплодисменты. Положив микрофон на крышку пианино, Теллер вернулся за столик, с видом победителя взглянул на нее сверху вниз:

– Я вас предупреждал.

– Зря, вы прекрасно пели.

Он сел, увидев вблизи ее лицо, встревожился:

– Сюзанна, вам нездоровится?

– Я… мигрень проклятая замучила. Наваливается в самые неподходящие моменты!

– Бедная вы, бедная. Пойдемте, я отвезу вас домой.

– Видите, какая я невезучая – испортила вам вечер.

У ее дома Теллер положил руку на ключ зажигания, но выключать мотор не спешил:

– Я провожу вас до двери.

– В этом нет необходимости, мне уже лучше. Спасибо за действительно чудный вечер!

– Он был бы чудный, если б вас не мучила головная боль. – Теллер приблизил к ней лицо. – Можно мне вас поцеловать? Или нельзя?

– Бросьте, лейтенант, перестаньте спрашивать – целуйте же!

Глава 13

Судья Темпл сидел у себя в кабинете в поношенном, обвислом свитере крупной вязки и полуистертых шлепанцах из ковровой ткани. Он терпеть не мог сидеть на работе в туфлях и всегда первым делом переобувался. Однако сейчас ему снова предстояло их надеть, так как время шло к двенадцати и ему надо было ехать в английское посольство, расположенное на Массачусетс-авеню, которую в Вашингтоне прозвали посольским рядом, на торжественный обед в его честь. В знак признания «многолетней деятельности в защиту принципов свободы и справедливости» Темплу вручали в посольстве почетный знак британского учреждения, равнозначного Американской ассоциации адвокатов. Туда же, в посольство, должна приехать Сесили, чтобы отвезти его по окончании церемонии и обеда в аэропорт, на рейс в Даллас, где Коновера ждут для выступления с речью на ежегодном торжественном ужине ассоциации адвокатов штата Техас.

Повернувшись к пишущей машинке, судья в бодром темпе отстучал записку Поулсону: «Джонатан, даже с учетом моего вечного брюзжания из-за непомерно раздутых штатов клерков вряд ли целесообразно отнимать у меня Лори Роулс, да еще в период максимального наплыва ходатайств по делам „а сертиорари“. При всем том, что вы потеряли Сазерленда, я был бы признателен за отказ от решения о ее переводе, хотя бы и временном. Темпл К.».

Через открытую дверь приемной он вызвал свою старшую секретаршу – дебелую сорокалетнюю матрону по имени Джоан, проработавшую у него шесть лет, – и когда она вошла, протянул ей записку:

– Будьте добры, Джоан, срочно отправить председателю. Где ошиваются Мариса и Билл, почему я их не вижу?

– Они работают в библиотеке.

– Пусть немедленно явятся сюда – у меня к ним дело.

– Сейчас я их вызову.

Сотрудники примчались через несколько минут и уселись напротив него. Темпл обвел рукой груду ходатайств по делам «а сертиорари» и кипу апелляций к Верховному суду о пересмотре приговоров, вынесенных судами низших инстанций. Из пяти тысяч таких заявлений, поступающих ежегодно, на пересмотр после тщательного отбора попадали не более двухсот. Предполагалось, что каждый из судей, проанализировав все пять тысяч заявлений, проголосует на совместном заседании за те из них, которые, по его мнению, заслуживают пересмотра. Из девяти судейских голосов требовалось как минимум четыре для того, чтобы данное ходатайство попало в заветные две сотни.

Вскоре после прихода на должность председателя суда Поулсон попробовал было образовать банк ходатайств по делам «а сертиорари», поскольку, мол, такая мера позволила бы сократить нагрузку на каждого отдельного судью. Его предложение, однако, забаллотировали, причем оппозицию возглавил именно Коновер, проницательно разглядевший за внешне безобидным маневром Поулсона желание получить еще одно средство контроля за деятельностью суда, которого тот – Коновер более в этом не сомневался – добивался твердо и упорно.

В действительности поток ходатайств «а сертиорари» приходилось по большей части анализировать клеркам, к судьям же поступало лишь резюме по каждому делу размером не более двух-трех машинописных страниц. Толстую пачку резюме по делам, которые, на взгляд клерков, заслуживали его личного внимания, и держал в поднятой руке Темпл Коновер.

– Я прочел все справки и согласен с вашими выводами. Только грош им всем цена, если мы не сможем заручиться голосами трех других судей в нашу поддержку!

– Почему же не сможем? По искам о дискриминации на рабочем месте и экологии очень даже сможем, – горячо заверил его Билл. – Я с утра прозондировал сотрудников судьи Тиллинг-Мастерс, они того мнения, что их шеф, вероятно, выступит за принятие этих дел на пересмотр в текущем полугодии. Позиция председателя нам известна, судью Чайлдса все равно не пробьешь, а в общем…

Его перебила Мариса:

– Моя подруга Пег О’Малли, клерк судьи Симса, говорит, что ее шеф был бы не прочь голосовать заодно с нами по делам о дискриминации на рабочем месте при условии, что дискриминацию мы сведем лишь к вопросу о пенсиях, исключив преследование по признаку пола.

От резкой боли, пронизавшей тело от бедра к плечу, Коновер скрючился и застонал.

– Да нельзя этого делать, – проскрипел он голосом, сполна отразившим его мучительное состояние.

– Хорошо, я еще раз поговорю с Пег, пусть додавит своего патрона, – сказала Мариса.

– Не стоит. Целесообразнее, по-моему, сделать упор на экологию и на два имеющихся ходатайства по церкви и государству.

– Понятно.

Через пятнадцать минут Коновер, в туфлях и пиджаке, который ему помог надеть Билл, стоял у стола Джоан, помогавшей ему натянуть пальто.

– Проводить вас до машины, судья? – участливо спросила она.

– Спасибо, я сам дойду.

Опершись на поданный Джоан костыль, Коновер повернулся к клеркам:

– К моему возвращению все заключения должны быть готовы к рассылке.

Хелен, его младшая секретарша, пожелала судье приятного полета и мягкой посадки.

– И вам того же, – шутливо пробурчал Коновер и добавил: – Сюда зайдет миссис Коновер забрать билеты в театр, их пришлют сегодня часа в три-четыре, так вы уж передайте их ей.

– Не беспокойтесь.

Судья медленно, превозмогая боль, вышел под сочувственные взгляды обеих секретарш.

– Вот не повезло человеку, – сказала вслух Джоан.

– Душа болит смотреть на его страдания, – подхватила Хелен.

– При виде его мне всегда вспоминается судья Дуглас.

– Мне тоже, особенно когда сюда заходит миссис Коновер.

– Ну, не скажите! – протянула Джоан и добавила, выделив первое слово: – Единственное,что у них общее, – то, что оба в преклонном возрасте женились на молодых. В остальном никакого сравнения. Жена судьи Дугласа была леди, правая рука мужа во всех делах до самой кончины. А о миссис Коновер и хотелось бы сказать то же самое, да язык не поворачивается.

Хелен была готова возразить, но Джоан не дала ей открыть рот:

– Ну, поговорили и хватит. Семейная жизнь судьи Коновера – его личное дело. Меня другое беспокоит – как бы кошмарная история с убийством Сазерленда не расшевелила все наше осиное гнездо. Чем сплетничать, лучше займемся отзывами – это куда актуальнее. Если судья не найдет их у себя на столе по возвращении из Далласа, нам всем придется искать другую работу в глухой провинции.